Каторжник

Глава 13

Лошадь под казаком взвилась на дыбы, едва не скинув седока… Арестанты шарахнулись назад, кто-то взвизгнул. Все напряглись до предела, ожидая неминуемой атаки из леса — ну, или хотя бы чего-то поинтереснее монотонного шагания.

— ЗАСАДА! К БОЮ! — что есть мочи заорал Рукавишников, одним махом выдергивая саблю из ножен.

«Герой! Орден ему за отвагу в бою против кустов» — невольно подумалось мне.

— Стрелять по кустам! Арестантам — стоять! На месте, сволочи! А то хуже будет!

Конвоиры забегали, как тараканы при свете, вскидывая ружья, целясь в подозрительные тени. Несколько выстрелов разорвали тишину, пули с треском ушли в листву — белки и дятлы, наверное, были в шоке от такой внезапной артподготовки.

Мы с Фомичом, не прикованные к общей цепи на тот момент, рухнули за ближайшую телегу. Остальные бедолаги, удерживаемые кандалами и продольной цепью, стояли на месте. Кто с истовой молитвой, кто с отборным матом, крутя наполовину бритыми башками. Я лихорадочно шарил глазами в поисках чего-нибудь тяжелого: булыжника, полена, дохлой вороны, — чем можно было бы отбиваться, если вдруг из кустов полезут не белки, а кто посерьезнее. Адреналин бил в голову, почти как тогда, в Чаде, когда наша колонна угодила в засаду.

Прошла минута, другая. Вечность. Солдаты, торопливо перезаряжаясь, продолжали палить в многострадальный лес — видимо, решив выкосить всю флору и фауну в радиусе ста метров. Рукавишников выкрикивал команды, полные отваги и воинского пыла. Унтер матерился, пытаясь угомонить паникующих арестантов, которые мешали ему наслаждаться этой героической обороной.

Но… ничего не происходило. Ни ответных выстрелов, ни стрел, ни диких криков джунгар, или кого там еще рисовало воспаленное воображение капитана. Тишина, нарушаемая лишь эхом выстрелов да испуганным ржанием лошадей, которым вся эта комедия явно не нравилась.

Рукавишников осекся на полуслове, недоуменно глядя на неподвижный, молчащий лес. Видимо, противник испугался его грозного вида и решил отступить. Капитан махнул рукой двум казакам:

— Осмотреть! Осторожно! А то вдруг там засада!

Те, спешившись и держа ружья наизготовку, как заправские следопыты, медленно подошли к упавшему дереву, опасливо заглядывая за ствол. Через минуту один из них обернулся и крикнул, явно сбитый с толку:

— Никого, господин капитан! Дерево просто… упало!

Рукавишников сам подъехал ближе, спешился и подошел к основанию поверженного врага. Он пнул сапогом трухлявый ствол, от которого отвалился большой кусок гнилой древесины.

— Тьфу ты, пропасть! — сплюнул капитан, с достоинством убирая шашку в ножны. — Сгнило, старое… Кажись, само и упало!

По колонне пронесся вздох облегчения, смешанный с разочарованием и нервными смешками. Оказалось, чуть не обделались со страху из-за старой гнилушки!

— Вот те и засада… Дров наломало только, — проворчал унтер, явно недовольный тем, что зря напрягал голосовые связки.

— А ну, канальи! Живо растащить эту колоду с дороги! Шевелись! Нечего тут прохлаждаться!

Пришлось браться за топоры и пилы. Настроение было мерзкое: напряжение спало, но осталась неприятная усталость и злость от ложной тревоги и собственной глупости. Зато хоть какое-то развлечение в этом бесконечном туре «Золотое кольцо Сибири для особо опасных». Отмахиваясь топором, я поймал взгляд Сафара — тот едва заметно усмехнулся. Кажется, этот фарс позабавил даже его, непроницаемого башкира.

На расчистку завала ушло больше часа нудной работы. Солнце уже начало припекать, гнус, ободренный нашей занятостью, активизировался с новой силой. Напоминая, что деревья — это так, мелочи, а настоящие враги, мелкие и назойливые, всегда с нами. Наконец путь был свободен. Под понукания конвоиров наша колонна снова потянулась по тракту. Вот только не успели мы пройти далеко как грянул гром, а небо мгновенно затянуло, и на нас обрушился холодный ливень, сплошной стеной.

Инцидент с деревом быстро забылся, уступив место привычной рутине — шаг за шагом, верста за верстой, под бодрый аккомпанемент лязга цепей и неумолчное жужжание насекомых.

Происшествие, однако, заставило задуматься. Как же мы беззащитны, скованные одной цепью! А если бы напали по-настоящему? По колонне тут и там пробегали страшилки про нападения «немирных» киргиз-кайсаков, для которых человеческая добыча — до сих пор ликвидный товар. А еще могли нагрянуть джунгары, тангуты и прочие экзотические ребята не знающие ничего о человеческих правах.

Кроме того, гнус доставал все больше и больше. Маски из тряпья, которые мы мастерили на привалах, помогали слабо — эта дрянь лезла везде.

Кто не успел пропить заработанные на заводе деньги, платил конвою за снятие ручных кандалов, чтобы хоть как-то отмахиваться. Остальные лишь злобно зыркали на «богатеев» и яростно чесались, насколько позволяли цепи.

Остаток пути до Омска прошел без особых потрясений, если не считать вечных спутников этапа — усталости до дрожи в коленках, голода и мелких стычек просто от хренового настроения. На одном из полуэтапов случился очередной кулинарный сюрприз от интендантов. Вместо ожидаемой муки или крупы нам выдали несколько мешков… сушеной рыбы. Твердой, как камень, и соленой до невозможности.

— Во! Закуска знатная! — обрадовался поначалу Фомич, вечный оптимист. — Кваску бы сейчас… или еще чего покрепче! Жаль, не выдают.

Но разгрызть эту «закуску» оказалось не под силу даже самым крепким зубам. Попытка размочить ее и сварить привела к появлению такой вонючей и соленой бурды, что даже самые отчаявшиеся гурманы каторги воротили нос.

— Импортозамещение, видать, — философски заметил я, глядя, как Фомич с брезгливым видом выливает это варево на землю. — Жрите, что дают, дорогие товарищи заключенные, и не выпендривайтесь.

Наконец, вдали показались дымки Омска. Город раскинулся на высоком берегу Иртыша — большая крепость, каменные дома, церкви, казармы. Чувствовался административный центр, военная мощь — тут вам не деревня Гадюкино. Омский острог — очередной «пятизвездочный отель» нашей системы — оказался еще больше и мрачнее Тобольского замка. Настоящий муравейник, набитый сотнями таких же «отдыхающих» со всех концов необъятной империи.

Здесь нас продержали неделю. Бесплатный фитнес на свежем воздухе — копали рвы, строили какие-то валы для крепости. Работа тяжелая, тупая, но хоть не в камере. Порядки в остроге были жесткие, но слухи о наших «подвигах» в Тобольске, видимо, бежали впереди этапа. И нас особо не трогали. Держались особняком, сверлили друг друга недобрыми взглядами, но на рожон не лезли — видимо, понимали, что с нами шутки плохи, да и делить особо нечего, кроме вшей и казенной пайки.

Именно здесь, в Омске, при взгляде на бескрайние просторы за стенами крепости в моей голове окончательно оформилась мысль о побеге. Я совершенно отчетливо понял, что впереди, на каторге, мне решительно ничего не светило. Маши кайлом, пока не сдохнешь, и, может быть, лет через двадцать выйдешь на свободу немощным стариком с исполосованной кнутом шкурой и пустыми деснами от выпавших из-за цинги зубов.

К тому же я немного освоился, обзавелся командой мечты. Сафар, с его знанием природы и навыками, был бы идеальным напарником. Тит — ходячая гора мышц. Фомич — хитрость и опыт старого каторжного волка. Даже Чурис, если не будет кашлять, мог пригодиться. Мысли о побеге приятно щекотали нервы холодными ночами в этом «санатории».

Предстоял путь до Красноярска — еще сотни верст через тайгу и предгорья. Самый тяжелый участок, но, возможно, именно там, в глуши, и появится шанс. Я начал прикидывать варианты, присматриваться к конвою, к местности. Планирование побега — единственное, что не давало окончательно скиснуть.

Снова потянулись унылые дни пути.

Во время переправы через широкую, холодную Обь на старом, скрипучем пароме, случился очередной цирковой номер. Один из конвойных казаков, молодой и, видимо, не обремененный интеллектом, плохо привязал свою лошадь. Та, испугавшись волн и скрипа парома или просто решив сменить обстановку, взбрыкнула и сиганула прямо в ледяную воду. Под дружный гогот арестантов, даже конвоиры ржали, казачок-герой, недолго думая, прыгнул следом. Барахтался он в воде минут пять, пока его, мокрого, злого и униженного, не вытащили на паром. Премия Дарвина почти нашла своего лауреата. Лошадь же, проявив больше сообразительности, благополучно выбралась на другой берег сама. Казачок потом долго сушился у костра под наши остроты. Хоть какое-то развлечение.

Но шутки, как всегда, быстро кончились. Погода решила добавить драмы. Зарядили долгие, холодные дожди. Несмотря на лето, ночи были пробирающими до костей. Мокрая одежда не просыхала, холод лез под халат. Начались болезни. Стандартная программа «все включено».

И вот тут мой гениальный план побега дал трещину. Или, скорее, две трещины.

Сначала серьезно захворал Софрон Чурисенок. Его вечный кашель перешел в сильную лихорадку. Он горел, бредил, дышал так, будто пытался выплюнуть легкие. В ближайшем этапном остроге местный эскулап, глянув на него издалека, поставил диагноз «местная лихоманка» — универсальное название для любой хвори, от которой тут дохли пачками. Софрона кинули на телегу для больных, но вид у него был — хоть сразу заказывай деревянный макинтош.

Следом случилась беда и с Фомичом. В одном из острогов устроили «растаг», местный термин для обозначения «отдыха», обычно означавший тупую и тяжелую работу. Нас погнали на лесозаготовку под бдительным присмотром конвоя. Фомич с Титом валили очередное дерево. Видимо, с сопроматом у них было не очень, потому что ствол рухнул не туда, куда целились. Тяжелой веткой Фомичу знатно приложило ногу и разодрало бок. Сам он выбраться не смог, здоровяк Тит еле-еле его вытащил. Последствия не замедлили сказаться: нога распухла, да и ребра, судя по стонам, тоже приказали долго жить. Короче говоря, выглядел старый варнак крайне хреново.

Теперь у меня в команде мечты было двое тяжело больных. Почти инвалидов. Чурис метался в бреду на телеге, как на дискотеке. Фомич стонал рядом, теряя сознание от боли при каждом толчке. Идеальные спутники для побега, нечего сказать. Бежать сейчас — означало бросить их на верную смерть. Чисто по-товарищески бросить я их не мог, привык к их компании. Фомич — старый хрен, но не раз выручал. Чурис — простоват, но свой. Солдат, опять же, почти коллега…

«Ладно, — решил я с тяжелым сердцем, проклиная сибирскую медицину, технику безопасности и собственную невезучесть. Побег откладывается. Начинается акция „Спаси рядового Чуриса и Фомича“. Сначала дотащим их хотя бы до Красноярска. А там… там посмотрим, может, они решат помереть в более комфортных условиях, чем острог».

Путь до Красноярска, проходивший под палящим летним солнцем, теперь обещал быть не просто долгим и трудным, а поистине адским. Чурисенок горел в лихорадке на телеге для больных, его дыхание стало прерывистым и хриплым, а летняя духота и тучи пыли явно не способствовали выздоровлению. Фомич стонал при каждом толчке разбитой дороги, его нога и бок ныли, а раны гноились от жары и грязи.

Ну твою мать! Пришлось включить режим «матери Терезы».

Забота о ближнем — мое новое хобби. Я старался делать все, что мог, в рамках каторжной системы «все для человека». Доставал воду, которая через час превращалась в теплую мочу, но других вариантов не было. Сафар, не говоря ни слова, находил какие-то подозрительные травы, делал примочки Фомичу, от которых тот морщился, но терпел, и заваривал отвары для Чуриса, пытаясь сбить жар.

А потом я сообразил, что легче нанять бабу какую, чтобы ухаживала за больными, да и толку больше будет, чем мне им сопли утирать.

Нашел Глашку — бабу из вольных, которой помог еще по зиме. Она согласилась присматривать за нашими страдальцами — менять примочки, поить водой, отгонять мух. Я ей даже плату положил по копейке в день. Толку от нее было явно больше, чем от моих неумелых попыток изобразить сестру милосердия.

С каждым днем жара становилась все невыносимее. Над трактом пыль стояла столбом. Гнус пировал. Состояние больных плавало где-то между «очень плохо» и «совсем хреново». Телега тряслась. Конвойные поторапливали. Стандартный набор арестантских развлечений…

Наконец, измученные, полуживые, мы добрели до Красноярска. Город встретил удушающей жарой и пылью. Деревянные дома, раскаленные улицы. Острог — еще один филиал ада на земле, душный и грязный. Нас запихнули в переполненные камеры с тяжелым запахом пота, нечистот и тоски. Добро пожаловать на очередной сибирский курорт!

И здесь мы застряли. Карантин! Видите ли, холера или дизентерия разбушевались. Лето, жара — самое время для эпидемий, особенно в местах скопления немытого народа вроде острога. Этапное движение приостановили на неделю. Застрять в этом пекле из-за заразы — какая ирония! Но, как ни странно, эта задержка дала нам шанс.

Первым делом — доктор! Снова пришлось подмазать унтера, новый конвой — новые тарифы. Местный фельдшер, светило красноярской медицины, согласился осмотреть моих «подопечных».

Диагноз — ожидаемо хреновый. У Чуриса — «грудная болезнь» в полном расцвете, спасибо жаре и пыли. У Фомича — перелом ноги, ребер и букет инфекций в ранах.

— Тут бы в тень да чистоту, — вздохнул эскулап, но какие-то порошки все же оставил. Видимо, универсальные, от всего сразу. И посоветовал обмывать раны Фомича отваром ромашки. Гениально!

Сафар, как ни странно, нашел эту ромашку где-то в окрестностях острога. Я выменял тряпье и кипяток. Глашка продолжила свою работу сиделки. Тит отгонял мух. Чурис то горел, то приходил в себя. Фомич матерился сквозь зубы, но терпел.

Неделя карантина тянулась, как сопля по морозу. Жара, вонь, мухи, скудная жратва. Фомич уже морально готовился к встрече с апостолом Петром. Но, видимо, русские организмы — штука крепкая. Оба пошли на поправку! Медленно, со скрипом, но жар у Чуриса спал, кашлять стал меньше. Фомич все еще страдал, но воспаление уменьшилось, кости вроде начали срастаться под сделанной мной шиной и крепкой повязкой на ребрах.

Когда карантин сняли и пришел приказ топать дальше, на Енисейск, оба были те еще развалюхи, но дорогу на телеге перенести могли. Снова погрузка, снова этап, снова тайга, реки и палящее солнце. Тур продолжается!

Енисейск оказался небольшим заштатным городком, по сути, форменная дыра. Но жизнь кипела: купцы, казаки, охотники, ссыльные — все смешалось. Острог деревянный, тесный, но после красноярского ада показался почти приличным.

Продержали нас тут пару дней — передышка перед следующим марш-броском в никуда. И вот тут-то, когда мы сидели на завалинке у барака, пытаясь не расплавиться на солнце, к нам и подкатил он. Изя Шнеерсон, он же Зосим собственной персоной. Приблизился к нам с лицом таинственным и гордым, будто отыскал где-то свое еврейское счастье и теперь снизошел до нас — поделиться краешком.

— Доброго дня, уважаемые господа каторжане! — с неизменной хитрой улыбкой на лице пропел он, чортом подгребая к нашей живописной группе. — Таки я вижу, компания солидная, господа хорошие! Люди дела! А у меня как раз есть одно предложение для солидных господ… чистый гешефт! Лето, жара, деньги кончаются, а жить как-то надо, а? Не желаете ли немного поправить финансовое здоровье, пока начальство дремлет? Дело верное, риску — мизер, а выгода… какая выгода!