Каторжник

Глава 19

Глава 19

— Ваше-ство, у нас тут человек повесилси! Вот, пройдите посмотрите, — сконфуженным тоном произнес Софрон Чурисенок.

— Да что за такое? Вы что, канальи, совсем тут от рук отбились⁈ Где он? — темнея лицом, пророкотал вашейгер, проходя с надзирателями внутрь, в глубину барака, где у печки лежал притворявшийся мертвым Фомич.

— Да вот, вот, — униженно кланяясь, лопотал Чурис, подмигивая нам за спиной Климцова. — Вот, извольте, ваш-ство, извольте видеть, вот он лежит, покойничек-то… И вы тоже проходите, служивые, гостям дорогим всегда рады!

— Что? Этот, что ли, клейменый? Ну, невелика потеря! — произнес Климцов, наклоняясь к Фомичу.

Все глаза в этот момент устремились на меня. Время уплотнилось, кровь горячей волной бросилась к лицу. Сейчас?

Все мы уже были готовы броситься в омут мятежа, как вдруг снаружи загрохотали кованые сапоги.

— Ваш бродь. — К нам в барак ворвался солдат. Лицо его было взволнованно и бледно. — Там, там… — зачастил он, и Климцов замер.

— Ну, говори! — рыкнул он.

— Там дым над вторым острогом, и вестовой от Попова прибыл. Говорит, бунт в остроге! Арестанты склады подожгли! Помощи вашей требует, — выдал на одном дыхании солдат, и мы многозначительно переглянулись.

— Ррр, — тут же прорычал Климцов и спешным шагом направился на выход из барака, а следом и надзиратели.

— А как же это тело? — громко с непониманием спросил Чурис.

— Заткнись, сволочь. Ничего с ним не случится, пущай полежит, — зло зыркнул на нас Климцов. — Экзекуцию закончить и всех с плаца в бараки и запереть, и отправьте уже Попову людей, — отвернулся он от нас.

Я же показал Чурису кулак, и тот немедленно сник.

Когда Климцов и остальные покинули барак, Фомич, притворявшийся мертвым, с кряхтением поднялся и, перекрестившись, произнес:

— Чудны твои дела, господи!

Мы все непонимающе уставились на него.

— Не иначе, нам ворожит кто на небесах, может и сам апостол Петр. Считай, половину солдатиков-то и отправят сейчас на помощь, — пояснил Фомич.

— Тоже верно, — кивнул я. — Все быстро собираемся, пока народа сюда не нагнали, — скомандовал я.

Серыми тенями мы вынырнули из барака, как затравленные зайцы, озираясь по сторонам. Глянув в сторону, где находился второй острог, Фомич уважительно присвистнул: там подымался огромный столб черного дыма. А вокруг происходила суета, возле конюшен седлали коней и готовили сани.

И тут будто сама зима решила помочь нам — откуда ни возьмись, над прииском принесся снежный заряд. Ветром поднялась метель, — свистящая, слепая; и мы оказались в ней, как в дыму. Плаца за снегом не видно, но до нашего барака донеслись отдаленные крики и барабанный бой. Сквозь звуки экзекуции вдруг прорезался чей-то вой, полный боли и злобы:

— Братья! За правду! За волю! Бей сволочей!

Тотчас же загремели выстрелы. Похоже, там, на плацу, начался новый бунт.

Отлично! Именно то, на что я рассчитывал!

Задыхаясь от бега, мы кинулись к складу. Тамбовский солдатик, стороживший амбары, встретил нас растерянно, но штыка не наставил.

— Где ключи?

Тяжеленный амбарный замок поддался с трудом. Там, среди лопат и мешков с сухарями, мы увидели вязанки соленой рыбы — опостылевшая, но самая лучшая еда для побега.

Тем временем Фомич взял быка за рога, напирая на солдата с Тамбовщины:

— Мы уходим. Ты с нами?

Солдат смотрит на нас, в лице — ни кровинки.

— Ну? Чего молчишь? — напирал Фомич.

— Не-е могу-у. Я присягу давал! — наконец пролепетал он.

— Тогда надо, чтобы ты от нас пострадал. А то ты получишься нарушитель! Ну-ка, Тит, врежь ему по голове!

— Прости, паря! — простодушно и сконфужено краснея, произнес наш молотобоец и въехал солдату по уху так, что у того слетела фуражка.

Тамбовский рекрут как подкошенный рухнул к его ногам.

— Вот можешь же, когда захочешь! — строго заметил я. — Сними с него подсумок, бери ружье!

— Я за Левицким, возле бань ждите, — произнес я и рванул в сторону конторы, стараясь держаться тени бараков.

Мимо пробежали несколько перепуганных арестантов, не понимающих, что происходит. За углом наткнулся на группу солдат, тащивших куда-то раненого товарища. Они на меня даже не посмотрели.

Возле одного из пустых складов, чуть в стороне от основной суеты, я увидел, как на снегу, раскинув руки, лежал солдат. Мертвый. Глаза стеклянные, смотрят в мутное небо. Рядом — ружье со штыком. Видимо, шальная пуля или кто-то из бунтующих успел пырнуть.

«Мертвым оно уже ни к чему, а нам — в самый раз!» — подумал я цинично. Оглядевшись по сторонам, быстро подскочил к телу. Ружье — старая кремневка, но лучше, чем ничего. Не забыл и патронташ с бумажными патронами. Тяжелое, неудобное, архаичное, как экскременты мамонта, но все же это было оружие! Теперь наши шансы хоть немного, но выросли.

Пригибаясь, добрался я до пристройки Левицкого. Дверь оказалась заперта изнутри.

— Господин Левицкий! Владимир Сергеевич! Это я, Серж! Открывайте! — постучал я условным стуком.

Дверь со скрипом приоткрылась. Левицкий стоял на пороге, бледный как полотно, глаза круглые от ужаса. В его каморке было слышно эхо выстрелов и криков снаружи.

— Что там происходит⁈ Бунт⁈ — прошептал он.

— Он самый, ваше благородие! Наш шанс! Мы уходим! Вы с нами? Решайте быстро! — Я шагнул внутрь.

— Но… — с сомнением произнес он.

— Нет времени рассуждать! Идемте! — Я схватил его за руку. Он попытался вырваться.

— Решайтесь! — рявкнул я, теряя терпение. — Или идете со мной сейчас, или я вас тут пристрелю из этого ружья, чтобы не мучились выбором! Ну же, сударь!

Левицкий судорожно кивнул.

— Хорошо… я… я иду…

— Вот и отлично! Но поторапливайтесь, время не ждет! Ваш тулуп! Запасы! Быстрее! — Я помог ему натянуть теплый тулуп, который сам же и подарил. Ирония судьбы!

Мы выскользнули из каморки. Левицкий еле передвигал ноги, постоянно оглядываясь. Приходилось буквально тащить его за собой, шипя ругательства сквозь зубы. Аристократ, блин!

Снова перебежками, прячась за сугробами и постройками, под прикрытием метели и общего хаоса, мы добрались до северной стены, к заброшенным баням. Там уже ждали наши: Тит, Сафар, Фомич, Софрон, Захар и Изя. Нагруженные мешками с сухарями и юколой. Лица у всех напряженные, но решительные.

Захар, сжимая в руке факел, бежал впереди; за ним Софрон с ружьем. Далее арестанты вытянулись в цепочку, тяжело шагая под весом мешков с юколой и ржаными сухарями. Остановились, надели снегоступы. Пурга торопливо заметала наши следы; через полчаса уже и не разберешь, кто и куда тут бежал.

Когда совсем стемнело в лесу, мы вытоптали себе небольшую поляну для костра, устроили в глубоком снегу лежки, застелили их лапником и затаились до утра, грызя опостылевшую всем сушеную рыбу и закусывая снегом. Прикинули наши трофеи: у нас три ружья, два подсумка с бумажными самодельными патронами, два солдатских тесака, три штыка. Итого — шестьдесят восемь выстрелов. Неплохо! Конечно, с арсеналом солдат на прииске это никак не сравнимо, но все же собственные стволы внушали спокойствие и уверенность. И так-то под шум ветра, под вторящий ветру отдаленный волчий вой мы уснули, слушая шелест падающего на нас снега.

На второй день было морозно и солнечно. Мы достали и надели на глаза «куляры» — маски из бересты с узкими прорезями, в солнечный день защищающие глаза от ожогов и «снежной слепоты». Увы, уже через час эти берестяные штуки сыграли с нами злую шутку: не заметив, что творится у него под ногами, Захар провалился в промоину, откуда его едва вытащили. Первое время он вроде бы шел ходко, затем стал отставать.

— Ты как? — спросил я его на привале.

— Ноги как кипятком обожгло, а теперь они застыли!

— Ну-ка, покажи!

Беглый осмотр дал понять, что Захару надо остановиться, развести костер, высушить пимы и согреть ноги. Я видел, как он смотрел на нас, когда понял, что дальше уже не дойдет. Сняв с плешивой головы шапку, Захар перекрестился, сказал:

— Идите… Я тут останусь. Я тайгу знаю, даст Бог, выберусь!

— Слушай, это не дело — одному-то оставаться! Давай уж мы все подождем, пока ты обсушишься — заодно и отдохнем!

— Нет, ребяты, вам надо идтить! За нами уж, наверное, казаков выслали — как бы не настигли они вас. Ладно если одного меня запорют… А вам-то зачем страдать?

— Ну как же мы тебя оставим? С казаками — тут уж как Бог даст: может, поймают, может, нет, а ну как на тебя лютый зверь набредет? Сколько раз мы уже видели волчьи следы? А ну как медведь-шатун выйдет, как, помнишь, под Тобольском-то было? — нахмурившись, произнес Чурис.

— Я с ним останусь! — вдруг произнес Сафар. — Только топор возьму. И сухарей нам оставьте!

— Ладно, если что, идите по нашим следам. Небось налегке-то и нагоните! — тяжко кивнул я.

Мы ушли, а Захар с башкиром остались. Никто не жаловался и не плакал. Не до того было.

На ночь мы устроили лежку у корней старой поваленной лиственницы. На следующий день ударил мороз. Давно не сушенная одежда заледенела, стояла колом. Вековые кедры буквально звенели от мороза, воздух колол, будто северные колдуньи иголками шили нашу кожу. Снег хрустел так, что казалось — это сама земля жалуется, стонет под нами.

В тайге было тихо, но мы знали: наверняка преследование шло. Да и не одни мы драпанули: еще и во втором остроге бунт. Все на ушах стоят от такого! Под вечер нам показалось, что где-то вдали раздался выстрел. Была ли это погоня, или просто морозный воздух донес звуки чьей-то охоты на белку — так и осталось неизвестно.

На пятый день мы вышли к странному месту: как будто широкая поляна распахнулась перед нами. Лес вдруг отступил, открыв просторную ложбину. Мы не сразу поняли, что попали в долину реки.

— Так, робяты, — насторожился многоопытный Фомич, — место открытое, надобно нам поспешать, а то и ветром продует, и глаз чужой может зацепить!

И, зараза, как в воду глядел! Не прошли мы и ста шагов, как послышался стук копыт, и из-за пригорка вынырнули три всадника в якутского кроя тулупах. К седлам приторочены ружья. На головах — меховые шапки с черной оторочкой. Лошадки приземистые, мохнатые — местная низкорослая порода. Другие тут не выживают…

— Якуты, — с отчаянием в голосе прошептал Фомич. — Якутский казачий полк. Разъезд! С казачьей станицы или с зимовья!

Мы замерли. Изя хотел было бежать, но я удержал его, зацепив за рукав. Поздно…

Один из якутов подъехал к нам вплотную. Плоское узкоглазое лицо его показалось мне мрачным, но без признаков страха или гнева. Под тулупом я явственно различил казачий мундир. Размахивая ногайкой в левой руке, всадник быстро, не по-русски, заговорил. Слушая его, я мог лишь развести руками: никто из нас этой тарабарщины не понимал.

— Господин урядник, — униженно кланяясь, вышел вперед Фомич. — Не извольте гневаться. Мы золотоискатели! Позвольте нам идти!

Якут, услышав это, вперился глазами в следы клейма на лице Фомича и помрачнел еще больше. Его товарищи быстро переглянулись, и руки их потянулись к рукоятям сабель.

Черт… Что делать-то? Даже если мы одолеем их сейчас в схватке, наши ружья со штыками — это все-таки не шутка, кто-то из наших погибнет, кто-то будет ранен, а самое главное — этого разъезда ведь хватятся, отправят на поиски новые казачьи отряды…

Софрон напрягся, поглаживая ладонью ружейный приклад, затем будто невзначай скинул рукавицу — чтобы в случае чего быстрее открыть огонь.

Напряжение нарастало. Нас больше, но мы пешие, а якуты на конях. Откровенно говоря, я был удивлен их миролюбием: скорее, можно было бы ожидать, что они сразу набросятся на нас. Но сейчас дело шло к схватке, и наши шансы в ней были совсем не бесспорны.

Якуты беспокойно переглядывались. Один как будто невзначай отъехал чуть в сторону, как будто перерезая нам путь в лес. Изя страшно побледнел, нащупывая что-то за пазухой, моя рука невольно легла на обух заткнутого на пояс топора. Сейчас начнется… Сейчас… Сейчас!

Внезапно Софрон вскинул ружье, выцеливая унтера.

— Таҥнары! Мин эйигин өлөрүөм! — взмахнув нагайкой, диким голосом закричал якут, которого я принял за рядового казака. Урядник красноречиво положил руку на рукоять сабли, с мерзким визгом вынимая ее из ножен.