Красавчик. Часть 3

Глава 21

Алёна остановилась в двух шагах от меня. Словно не решилась подойти ближе. Ветер принёс мне сладковатый (показавшийся неуместным тут, около вокзала) аромат её духов. Лебедева чуть запрокинула голову, посмотрела мне в лицо. Сейчас Алёнины глаза выглядели не голубыми и даже не синими — почти чёрными. Влажно блеснула на Алёниных губах показавшаяся мне тёмно-красной помада. Я заметил, как Алёна двумя руками взялась за ремешок сумочки. Будто бы испугалась, что ту унесёт ветер. Но ветер лишь приподнял воротник Алёниного плаща и чуть пошевелил выглянувшие из-под шляпки светлые пряди волос.

— Здравствуй, Серёжа, — произнесла Лебедева.

— Привет, просто Алёна, — сказал я.

— Я пришла.

— Вижу. Хорошо выглядишь.

— Спасибо.

Я чуть сместил взгляд: посмотрел на теребившие ремешок сумочки Алёнины пальцы. Мне показалось, что они дрожали от холода. Снова взглянул на Алёнино лицо.

— Серёжа, я…

Лебедева не договорила, словно захлебнулась от порыва ветра.

Хотя ветер сейчас дул ей в спину и будто бы подталкивал Алёну в мою сторону.

— Серёжа, мне нужно знать… — сказала Лебедева. — Сейчас. Для меня это очень важно.

Алёна снова сделала паузу, посмотрела мне в глаза.

— Серёжа, ты меня любишь? — спросила она.

— Люблю, — ответил я.

Лебедева взмахнула ресницами. Она чуть приоткрыла рот… но словно позабыла, о чём хотела мне сказать. Мне показалось, что Алёна не ожидала столь скорого ответа.

Я взглянул на часы — посадка на поезд продолжалась уже вторую минуту.

Алёна выдохнула, улыбнулась.

Мне почудилось, что её глаза хитро блеснули.

— Если любишь… — произнесла Лебедева. — Тогда забери из такси мой чемодан. Меня на руках к поезду нести не нужно. Так уж и быть. А вот от помощи с чемоданом я не откажусь.

Алёна обернулась, взмахом руки подала знак таксисту. Тот кивнул, зажал сигарету между губ и поспешил к багажнику автомобиля. Достал оттуда коричневый чемодан с металлическими уголками. Гигантским чемодан мне не показался — напротив, он удивил меня своими скромными размерами. Таксист без видимых усилий удерживал его в руке, словно не решался испачкать Алёнину вещь о привокзальную мостовую. Я подошёл к «Волге», уклонился от метнувшегося мне в лицо облака табачного дыма. Водитель такси будто бы неохотно передал мне чемодан, взглянул поверх моего плеча и попрощался с Лебедевой.

Я повернулся к Алёне и спросил:

— Это всё?

Лебедева улыбнулась, пожала плечами.

— Всё, — ответила она. — Только чемодан и я. Ты сам сказал, что поедем налегке.

Билеты на поезд я купил ещё месяц назад. Выкупил всё купе: четыре места (не увидел смысла экономить привезённые из будущего советские деньги). Поэтому мы с Лебедевой сразу же отправились к поезду. Алёна держала меня за локоть. Вторую руку мне оттягивал чемодан: не слишком тяжёлый, но и явно не пустой. Пассажиров на перроне Курского вокзала сейчас было на порядок меньше, чем во время моего прибытия сюда в июле этого года. Загруженные вещами люди спешили к своим вагонам, взглядами отыскивая в окнах вагонов таблички с номерами. Проводницы проверяли билеты, разминали озябшие пальцы: к вечеру в Москве заметно похолодало.

Алёна прочла вслух:

— «Москва-Симферополь».

Взглянула на меня и спросила:

— Серёжа, куда мы поедем?

— На юг, конечно, — ответил я. — Следом за перелётными птицами.

Наличием наших паспортов проводница не поинтересовалась. Лебедеву она не узнала — потому что взгляд её остался таким же сонным и уставшим, как и до нашего появления. Проводница лишь вяло удивилась тому, что я предъявил ей не два, а четыре билета. Буркнула, что я зря потратился, потому что «народу всё рано не будет — не лето же». Я шагнул в вагон, вдохнул знакомые по прошлым моим поездкам (в пансионат и обратно) ароматы. Прошёл по узкому коридору до своего купе, сунул Алёнин чемодан под полку. Сразу же задёрнул мятую шторку, за которой ярко светил на перроне фонарь. Взглянул на замершую в дверном проёме Лебедеву.

— Серёжа, нам долго ехать?

— Долго. Больше суток.

Я поставил под окном рюкзак, уселся около стола.

Алёна улыбнулась, расстегнула плащ, присела рядом со мной на полку и сказала:

— Это хорошо, что долго. Как же я устала! Трудные были дни.

В тёмном окне (над задёрнутыми шторками) отражалось купе поезда: потолок с лампой, лежавшая на верхней полке женская шляпка, прикрытая дверь с зеркалом. Позвякивали стоявшие на столе пустые гранёные стаканы в мельхиоровых подстаканниках. Чуть покачивался Алёнин плащ, висевший около двери купе. В воздухе витали ароматы женских духов и свежезаваренного чая. Они почти затмили прочие запахи, царившие в купе до нашего появления. Лебедева сидела за столом напротив меня, смотрела мне в лицо. Я заметил, что здесь, в освещённом купе, её глаза посветлели. Теперь они снова походили цветом на яркое безоблачное небо.

— … Эльдар Александрович сам мне позвонил, — сказала Алёна. — Спросил, есть ли у меня желание с ним поработать. Желание у меня, разумеется, есть. Я так ему и сказала. Хотя роль он мне предложил не главную. Но актёрский состав в фильме будет превосходный: Юрий Никулин, Евгений Евстигнеев, Андрюша Миронов — это только те, кого мне назвали. Натурные съёмки пройдут во Львове. Интерьерные сцены снимут у нас, в Москве.

— С удовольствием посмотрел бы на тебя в этом фильме, — сказал я.

Увидел, как Лебедева кокетливо подкрутила пальцем прядь белокурых волос.

— Мне много хороших предложений поступило, — сообщила Алёна. — Следующий год мог бы стать напряжённым. Но интересным. Ты сам мне говорил, чтобы я вела себя естественно. Было бы странно, согласись, если бы я отказалась от столь заманчивых ролей. Обычно за такие возможности актрисы готовы… душу продать. А мне после протекции Зверева их прямо на блюдечке принесли. Разумеется, я согласилась. Отказы выглядели бы более чем странно.

— Кому теперь достанутся эти роли? — спросил я.

Алёна пожала плечами.

— Свято место пусто не бывает, — сказала она. — Претенденток на них предостаточно. Все они только порадуются тому, что Елена Лебедева ушла с их пути. Это нередкий случай в кино, когда актёры по тем или иным причинам отказываются от ролей. Солгу, если скажу, что ни о чём не жалею. Но такова жизнь, Серёжа. Мы ежедневно делаем выбор. Я свой выбор сделала. Фильм Рязанова будет превосходным и без моего участия, не сомневаюсь в этом.

Алёна покачала головой.

— Знаешь, Серёжа. После того случая со Зверевым я поняла: моя карьера — очень ненадёжное предприятие. В один момент её могут разрушить. Если у меня снова не появится заступник. Далеко не всё решает талант, Серёжа. Я это давно осознала. Больше не тешу себя иллюзиями. Сделать выбор мне всё равно придётся. Так лучше уж сейчас. Когда этот выбор состоит между любимым делом и любимым человеком. Такой выбор лучше, чем выбирать из двух зол меньшее.

Лебедева убрала за ухо прядь волос.

— За границей тоже есть театры и кино, — сказал я. — Более того: там есть Бродвей и Голливуд. Найти работу актёра можно не только в СССР. Для этого, правда, придётся выучить английский язык.

Я раздвинул стоявшие на столе подстаканники, чтобы они не стучались друг о друга.

Алёна кивнула.

— Английский язык я учила в школе, — сообщила она. — Как и немецкий. Азы постигла. Англичанина и немца пойму. Да и объяснюсь с ними, пусть и не без русского акцента. Язык для меня не проблема. Выучу. Если задамся такой целью. Вот только там, за границей, всё другое, чужое. Но и к этому я обязательно привыкну. Да и сомневаюсь, что у них в театре и в кино дела обстоят иначе, чем у нас. Люди везде одинаковые. Ты сам мне об этом говорил. Там тоже есть свои Зверевы. Наверняка.

— Там ты будешь со мной, — сказал я.

Развёл руками.

— Знаю, Серёжа, — произнесла Алёна. — Поэтому я и сижу сейчас в этом купе. Потому что здесь я вместе с тобой. Я сделала выбор. Это было несложно, если честно.

Лебедева улыбнулась.

Поезд чуть сбавил ход. За окном проплыл фонарь. Его свет яркими огоньками отразился в Алёниных глазах.

— Что ты сказала родителям? — спросил я. — Они знают, куда ты поехала?

Алёна дёрнула плечами.

— Ничего не сказала, — ответила она. — Зачем? Да и что мне было им говорить? Я сама пока ничего не знаю. Ты мне так и не сообщил, куда мы едем. Папа однажды почти смирился с тем, что потеряет меня навсегда. Сейчас иной случай: он будет точно знать, что я жива. Я ему рассказывала о тебе, Серёжа. Говорила… что люблю тебя. Папа поймёт. Я в этом уверена. Жаль, конечно, что он и мама услышат обо мне много нелестного. Я извинюсь. Потом. Они меня простят.

Лебедева вздохнула.

— Так куда мы едем, Серёжа?

— Встретимся с людьми, которые переправят нас…

Я кивнул в сторону окна.

— … Ты сама знаешь куда.

Алёна чуть заметно вздрогнула и призналась:

— Страшновато.

— Всё будет хорошо, Алёна, — заверил я. — Это без вариантов. Обещаю.

Алёна уснула в начале четвёртого утра. Быстро. Провалилась в сон, едва только коснулась головой подушки и закрыла глаза. Словно очень устала. Я лежал на полке в тёмном купе и смотрел на лицо Лебедевой, когда его освещали проплывавшие за окном вагона фонари. Слушал, как Алёна тихо посапывала. Видел, как она улыбалась во сне. У меня в голове будто бы всё ещё звучал Алёнин голос. По моей коже то и дело пробегали мурашки. Я посмотрел на Алёнины губы и вспомнил, что привезённую этим летом с моря ракушку скафарку подарил вчера пятилетнему Васе. Тогда я подумал, что поеду в поезде либо вместе с Алёной, либо… без ракушки.

Снова звякнули на столе стаканы. Их будто бы притягивало друг к другу. Или же они мне напомнили о том, что пока не пришло время для сна. В окно опять заглянул фонарь. На этот раз я посмотрел не на Лебедеву, а на часы. Сел, нашёл стоявшие под полкой ботинки, обулся. Возмущённый моими действиями вагон пошатнулся: он будто бы потребовал, чтобы я снова лёг. Словно не одобрил задуманную мной авантюру. Я склонился над Алёной, прикрыл её плечо одеялом. Заметил, что Лебедева снова улыбнулась. Я тоже ей улыбнулся и тут же снова посмотрел на часы. Почти четыре часа ночи. Я бросил взгляд за окно: поезд уже замедлял ход.

Ещё в самом начале поездки я взглянул на расписание и убедился, что на станцию «Пороги» поезд «Москва-Симферополь» приедет в то же время, как и «тогда»: ровно в четыре часа ночи. Мысли о посещении этой станции (на «том же» поезде и в «то же» время) посещали меня и раньше. Ещё месяц назад, когда купил билеты в кассе Курского вокзала, я решил: непременно выйду из поезда на станции «Пороги» — хотя бы просто из любопытства. Гадал, увижу ли на станции «тот» флаг. Прикидывал, не найду ли на перроне «ту» газету, обнаружу ли припаркованную у здания вокзала машину Сергея Петровича… и не встречу ли на станции «Пороги» самого себя.

Во встречу с самим собой я верил меньше всего. Как и в присутствие около вокзала Сергея Петровича Порошина. А вот мыслишка о том, что окажусь на перроне станции «Пороги» в двухтысячном году… пусть не в июле, а в октябре… у меня мелькала не раз. Я думал о том, как поживали в октябре двухтысячного года мои родители, сказались ли мои действия в тысяча девятьсот семидесятом году на «том» будущем. Прислушивался к своим желаниям. Соображал, как поступлю, если увижу на здании железнодорожного вокзала российский триколор (особенно как поведу себя теперь, когда на полке в купе поезда спала Алёна). Я шагнул в коридор вагона, прикрыл дверь.

Шагал по коридору и подумал, что мне повезло с номеров вагона: пятый вагон, в котором я летом переместился в тысяча девятьсот семидесятый год, находился сейчас недалеко. К нему я и направился. Для «чистоты» эксперимента. Прошёл мимо спавших на полках в плацкарте людей. Подышал ароматами грязных ног и варёных яиц. К выходу пришёл не один — вместе со мной спустились по ступеням на перрон три пассажира. Они зябко повели плечами, чиркнули спичками, закурили. Три облачка серого табачного дыма взлетели над перроном и неспешно поплыли мимо фонарного столба в направлении вокзала. Я увидел на здании знакомую надпись «Пороги».

Тут же сместил взгляд в сторону — флаг Российской Федерации на фасаде вокзала не обнаружил. Взглянул на жёлтую опавшую листву, которую ветерок перекатывал по перрону. Сообразил, что точно не вернулся в июль. Заметил чуть склонившийся в мою сторону фанерный щит (не припомнил, видел ли я его на этом месте раньше). Я подошёл к нему, присмотрелся. Рассмотрел на плакате, прикреплённом к фанерной основе, мужчину в красной фуражке, замершего с поднятым вверх жезлом. Прочёл надпись: «Ни одной минуты опоздания!» Я не увидел на явно не новом плакате ни слов «СССР» или «КПСС», не нашёл на нём и логотип «РЖД».

Невольно ощутил, как истекало время остановки — почувствовал раздражение. Увидел рядом с вокзалом деревянную лавку. Но снова не вспомнил, была ли она на этом месте в двухтысячном году. Заметил, как от порыва ветра взметнулся под лавкой лист бумаги — это перевернулась газетная страница. Я поднял газету с земли и тут же усмехнулся. Потому что увидел напечатанные на газетной бумаге чёрно-белые изображения орденов Ленина и название газеты: «Правда». Присмотрелся и увидел дату: «20 октября 1970 г.» Увидел блеснувшую на земле около лавки монету. Поднял её — десять копеек тысяча девятьсот шестьдесят первого года выпуска.

Я положил газету и монету на лавку, вздохнул.

Подставил порыву ветра лицо и лишь теперь увидел в полумраке под крышей вокзала баннер с надписью «СЛАВА КПСС!»

— Ну, вот и славно, — пробормотал я.

Хмыкнул и побрёл к своему вагону.

Лебедеву узнала заглянувшая утром в наше купе проводница. Я так и не понял, с какой целью она к нам приходила. Потому что женщина взглянула на сидевшую около окна Алёну, мигом утратила сонливость и на пару секунд лишилась дара речи. Затем проводница глуповато улыбнулась и поздоровалась: не со мной — с моей спутницей. Меня она будто бы и не увидела, хотя обычно проводницы не спускали с меня глаз. Алёна ей ответила: приветливо, с улыбкой. Железнодорожница снова просияла и предложила принести «чаёчку». Предложила она чай не мне, а Лебедевой — я для работницы железной дороги будто бы превратился в невидимку.

Чай нам доставили оперативно, два стакана — я тут же расплатился за него. Уже через четверть часа я выглянул из купе и заметил, что в коридоре поезда непривычно многолюдно. Галдевшие до моего появления люди будто бы по сигналу замолчали и посмотрели на меня. С десяток любопытных взглядов скрестились на моём лице. Причём, рассматривали меня и мужчины, и женщины. Я озадаченно кашлянул, перекинул через плечо полотенце и побрёл в направлении туалета. Для этой прогулки Алёна меня сегодня и разбудила: до остановки в Белгороде оставалось меньше часа. Потом будет Харьков — во время стоянок проводники закрывали туалеты в поездах.

— Товарищ, — обратился ко мне невысокий пожилой мужчина, — так это правда, что вместе с вами в купе едет Елена Лебедева?

Он посмотрел на меня снизу вверх полным нескрываемых надежд взглядом, словно ребёнок, который выпрашивал конфету.

— Вы в очереди стоите? — спросил я и указал в конец вагона.

Мужчина растерянно моргнул и уточнил:

— В какой очереди?

— В туалет, — сказал я.

Мужчина потряс головой и ответил.

— Нет, не стою.

— Пропустите тогда, — потребовал я. — Или не донесу.

Мужчина прижался спиной к стене вагона и втянул живот.

Пассажиры поезда недовольно зашумели.

— Мужчина, вы нам не ответили! — крикнула мне вслед рыжеволосая женщина.

Я обернулся и громко сказал:

— Всем доброе утро, товарищи пассажиры! Хорошего вам дня.

…На своё место я вернулся, едва протиснувшись сквозь толпу замерших у двери нашего купе пассажиров. Меня пропустили в купе без особой охоты. Я уселся на полку напротив Алёны, взглянул на замерших в дверном проёме людей. Нить разговора я уловил не сразу. Но вскоре сообразил, что Лебедева рассказывала гражданам о своих дальнейших планах: о тех ролях в кино, которые ей предложили. Люди слушали Алёну, затаив дыхание. Словно выступление Левитана от имени Советского информбюро. Я отметил, что Алёну будто бы и не смутила назойливость наших соседей по вагону. Она отвечала с улыбкой на лице, вежливо и спокойно.

Я выждал, пока Алёна завершит ответ на очередной вопрос, привстал и шагнул к двери.

— Товарищи, — сказал я. — Елена Павловна только проснулась. У неё была трудная неделя. Дайте человеку спокойно позавтракать.

Внимание Алёниных поклонников переключилось на меня.

— А ты кто такой? — поинтересовался черноволосый носатый мужчина.

Я пристально посмотрел ему в глаза и спросил:

— Гражданин, вам удостоверение показать?

— Эээ… не надо, дорогой, — произнёс носатый. — Зачем?

Он взглянул мимо меня на Алёну и заявил:

— Елена Павловна, в Тбилиси мы вас все очень любим! Когда вы к нам приедете, весь город на ваш спектакль придёт! Мамой клянусь!

Носатый с вызовом взглянул на меня и тут же повернулся к пассажирам.

— Дайте Елене Павловне отдохнуть! — потребовал он. — Чего толкаетесь-то? Имейте совесть!

Пассажиры снова загалдели, попятились в стороны от нашего купе. Прикрыли дверь.

— Красавица! — раздался за дверью голос носатого. — Как в кино! Даже лучше!

Штурм нашего купе сегодня не повторился. Но уже после остановки в Белгороде к нам в купе один за другим пошли просители автографов. Все они приносили Лебедевой на подпись открытки, купленные в белгородском киоске «Союзпечать». Там на лицевой стороне было отпечатано чёрно-белое Алёнино фото. Алёна на открытке улыбалась, выглядела весёлой и счастливой. На широкой белой полосе под Алёниным портретом красовалась надпись: «Елена Лебедева».

Алёна реагировала на визиты соседей по вагону спокойно. Раздавала автографы, оставляла на открытках дарственные надписи, благодарила за комплименты. Принимала она и подарки, которые несли в наше купе просители автографов. На нашем столе появились свёртки с пирожками, банки со шпротами, банка с вареньем, бутылка коньяка, кольцо копчёной колбасы… и два букета купленных в Харькове гвоздик — проводница выделила для них наполненную водой трёхлитровую банку.

Продукты приносили до самого вечера. Мы от подарков не отказывались.

— От таких вот скромных знаков внимания отказываться нельзя, Серёжа, — сказала Лебедева. — Мне об этом сказали старшие опытные товарищи, когда я только пришла в театр. Мне тогда сразу объяснили, как поступать с вот какими вот подношениями. И с букетами, которые нам дарят после спектаклей. Люди постарались, купили цветы. Возможно, даже за последние деньги. Всё ради того, чтобы поблагодарить любимого артиста. Их обидит, если я побрезгую подношением.

Банки консервов и бутылку с коньяком я спрятал себе в рюкзак. Пирожками мы с Алёной пообедали. Раз пять сегодня едва ли не демонстративно мы выпили чай с полученным от Алёниных поклонников печеньем и конфетами. Но кучки подношений, сложенных на верхних полках нашего купе, не уменьшались — увеличивались. После каждой стоянки на станции возобновлялись походы просителей автографов. За Алёниным автографом явились даже проводницы других вагонов и начальник поезда.

Утром проводница нашего вагона сообщила, что через час будет наша станция. Ещё она подарила Алёне большую тряпичную сумку. Этому подношению я порадовался. Потому что полученные Лебедевой презенты не уместились в рюкзак и в чемодан. Алёниных поклонников я не обидел — сложил их презенты в сумку. Из купе вышел, загруженный вещами. Но не оставил на полках ни одного полученного Алёной подарка. Лебедева попрощалась с поклонниками, прижала к груди букеты цветов.

Я помог Алёне спуститься из вагона на перрон. Над зданием вокзала прочёл: «Джанкой». Увидел на фасаде баннер с изображением герба Советского Союза и надписью «СССР — великая железнодорожная держава».

Поднял с земли чемодан и сумку.

— Серёжа, мы встретимся с твоими друзьями здесь, в Джанкое? — спросила Алёна.