Крестьянский король

Глава 13

С утра небо было чистое и холодное. Снег лежал ровно, без настов, будто его только что посыпали из мешка. Лошадь у Матвея "дымила" на ходу. Роман вывел сани и неспешно проверял полозья. Лёнька подпрыгивал вокруг, просил погонять коня хотя бы до мостков. Матвей сказал спокойно:

«Хватит греться словами. Дело ждёт».

Мы шли к реке цепочкой. На плечах багры, верёвки, пару длинных жердей для упора. На льду шумел прорубленный вчера рукав. Под берегом виднелась круглая спина валуна. Его и собирались вытянуть на площадку. Камень давний, тяжёлый, ровной породы. Для мельницы то, что надо.

Я приклонился ко льду, посмотрел в прорезь. «Подводим петлю, берём по команде. Тянем не рывком, а ровно. Роман ведёт лошадь. Никита с Пётром на подстраховке. Ефим принимает камень на полозья, не даёт уйти в сторону. Марфа с Ульяной держат верёвку на страховке, вы ребром не становитесь, а то дёрнет».

Люди кивнули. Никто не спорил, потому что спорить на льду вредно. Роман потрепал коня, сказал тихо: «Ну, старик, поехали». Мы обвязали валун, вывели петлю на ледяную кромку и плавно пошли назад. Лошадь тянула мягко, Роман шагал рядом, держал повод не на силу, а на чувство. Я считал вслух, чтобы связать всех в одно действие. «Раз. Два. Три». Камень сначала не хотел поддаваться. Потом шевельнулся, и жалобно чиркнул по льду. Ефим подложил доску, Пётр подправил ломом, и валун послушно взобрался на полозья. Дальше было легче. Мы привязали его к саням, Роман сделал круг над берегом, выровнял направление, и лошадь повела груз вверх по снежной дорожке, которую с вечера протоптали вдоль кустов.

«Вот так и будем возить, пока лёд стоит», сказал Матвей. «По две ходки к обеду, одну после. Без подвигов. Главное, чтобы у всех пальцы остались целы».

Первый валун поставили на отсыпанный снегом настил у будущего берега мельницы. Там внизу, под снегом, уже лежали слои песка и глины, прикрытые досками. Мы сбросили канаты в кучу и разошлись кто к какой работе: кто за вторым камнем, кто за жердями, кто за метками на берегу.

К полудню Роман вернулся с санями за новой ходкой. У коня из ноздрей шёл пар, на хомуте белыми кружками застыл иней. Я в это время мерил лентой расстояние между стойками будущей рамы. Никита держал конец ленты, Пётр ставил в снег обрубки, чтобы потом по ним рубить лунки. Лёнька стоял рядом и шептал:

«Шаг и ещё полшага».

Я дал ему ленту в руки. «Проверь сам. Считай не глазами, а пальцами. Здесь ошибка потом станет кривым колесом».

«Понял», сказал он серьёзно.

К обеду заныло в животе. Я уже собирался вернуться к Никите на похлёбку, как услышал с дороги скрип полозьев и голоса. На двор Матвея въехали сани, покатые, чужие. На передке сидел широкоплечий мужик, борода с проседью, лицо смуглое от морозов. Рядом с ним женщина в светлой шали. Мужик первым слез с саней, глянул на двор и сказал громко:

«Здорово живёте. Есть ли хозяин дома, Матвей?»

Матвей поднял голову от вьюка: «Есть. А ты кто будешь?»

«Пахом. Помнишь, ходили за солью год назад, ты мне место у брода показал. Вот я».

Матвей улыбнулся глазами: «Помню. Проходите».

Женщина сняла шаль, низко поклонилась: «Аксинья». Голос мягкий, усталый. Её провели в дом, Пахом затворил за собой дверь и сразу разулся, как человек, который знает порядок.

Через минуту из дома вышла Марфа, махнула нам рукой: "Идите. Стол будем ставить". И улыбнулась, но в её улыбке читалось и уважение к гостю, и желание показать наш лад.

Мы занесли на стол горячее из того, что было в печи. Гороховая похлёбка с луком и сушёными травами. Бобы из глиняного горшка, тягучие, с толикой копчёного сала для вкуса. Репа печёная, мягкая, сладкая, будто мёдом мазали. Рыба копчёная, тёмная, плотная. Мясо из коптильни, тонкими ломтями. Опята зимние, отмоченные и с луком на сковороде. Рядом миска сушёных грибов в густой подливе. Пара сырков свежих, белых, с молочной кислинкой. Хлеб на стол положили с уважением: в корзинке лежали ломти пополам тоньше обычного. Хлеб у нас был, но мы не забыли цену каждому куску.

Пахом смотрел на стол долго, не беря ничего. Потом вздохнул:

"Как же вы… зимой вот так. У нас в этом году нехорошо вышло. Сено не добрали. Овса не хватило. Малышей коровьих жалко. Да что говорить.."

Матвей налил ему в тарелку горячей похлёбки: «Ешь. Потом слова придут сами».

Пахом съел пару ложек, кивнул. Аксинья тоже взяла ложку, глаза у неё от тепла немного увлажнились. Только потом они заговорили по-настоящему.

«У нас старики всё делают привычкой, а год по-другому пошёл», сказал Пахом. «Весной посеяли куда раньше. Потом ветра сухие, потом размывало по краям. Траву первые дни пропустили. А потом уже поздно стало. Каждый сам по себе».

Я слушал молча. Матвей перевёл взгляд на меня, но не подталкивал. Пахом заметил:

«Слышу, у вас порядок другой. Здесь будто кто-то мелом по доске написал, кому куда и зачем. И держит».

«Здесь просто договорились раньше, чем взялись за лопату», ответил Матвей. «Мы не мудрили. Каждая рука знала, что делает, и где к вечеру должен лежать сноп или доска».

Аксинья облизнула губы, отложила ложку: «И женщины у вас, вижу, при деле. Не сидят как лишние».

Марфа усмехнулась: «Сами попросили. Мужиков мало, рук много надо. А у нас каждой вещи есть место. На это и живём».

Пахом повернулся ко мне: «Скажи, как вы устроили воду и поля так, что трава на сенокос не пропала? У нас в низине всё стояло до середины лета, а потом вдруг сухо как в печи».

Я ответил просто, без умных слов. «Мы пустили по кромкам узкие валики из земли. Не высокие, в ладонь. Они держат воду и не дают ей уйти в овраг сразу. Дальше дело простое: кто прошёл и увидел, что валики просели, тот подсыпал. Ещё сделали настилы в местах, где телеги ходят. Колесо не рвёт кромку. И компост в жару закрывали от солнца, чтобы не выгорел. Не мы первые так делаем, просто не ленились».

Пахом кивнул. «Понятно. Не чудо. Работа».

Аксинья спросила: «А что на столе такого, чего нам бы не взять к себе? У вас ведь тоже не всё в первый раз получилось».

«Ничего тайного», сказала Дарья. Она вошла тихо, поставила на стол кувшин настоя, запаренные травы на ночь. «Репа печёная в печи дольше, чем обычно. Бобы замоченные до утра. Грибы сушёные заранее, а потом томлёные в горшке. Сыр делали каждый через день, чтобы не перегорело молоко. Рыбу коптили в тёплой коптильне, чтобы не горчила. И хлеб резали тоньше, чем сердце просит. И всё».

Роман сидел сбоку, слушал. Его спросил Пахом:

«Ты сани так уверенно ведёшь. Полозья где берёте?»

«Сдвоенная ель, балка ровная», ответил Роман. «Подбираем зимой в перелеске. Полозья обжимаем свежим снегом, потом подмораживаем. Лошадь беру у Матвея, когда нужно тяжёлое. Он не против, если дело общее».

Матвей только кивнул: «Не против. Главное, чтоб лошадь сыта и в тепле ночью».

На стол снова легли ложки. Пахом поднял голову:

«Если так, мы с весны переберёмся. Мы и ещё две семьи, я думаю. У нас там тесно, да и не держит место. Будем ставить избы у вас, с верхней дороги, где берёзка стоит. Если пусто».

Матвей почесал щеку: «Пусто. Землю делить будем вместе. По весне покажем, как мы мерим. Спросим у всех, приглашение не моё одно».

Аксинья расслабилась, улыбнулась впервые свободно:

«Тут дети смеются. И в доме не пахнет пустой печью. Это слышно даже без уха. Мы поедем обратно с лёгким сердцем».

Дарья добавила спокойно: «С пустыми руками назад не едьте. Возьмите с собой пару мешков сушёных грибов и одну вязанку репы. Вернёте потом, когда встанете на ноги. Мы не обеднеем от того, что делимся».

Пахом поднял ладони: «Спасибо. Возьмём ровно столько, сколько можем везти без потери. У нас сани не высокие».

Разговор ушёл к мельнице. Пахом спросил:

«Слышал, вы за камень взялись. До весны управитесь?»

«Не торопимся», ответил Никита. «Вал привезём зимой, на лёд положим до нужного места. Камень упакуем в глину с песком. Ледоход переждём. Весной встанем и будем ставить раму.

Я развёрнул на столе схему, которую держал в голове и на бумаге. Не каждый раз доставал планшет, зимой батарея слабая, да и не к месту им сверкать. Нарисовал на бумаге простые линии. «Вал сюда. Вылом под струю под углом. Камни эти два на углы. Порог из плитняка. Здесь канава для отвода, чтобы не заводило. Колесо первой осенью делаем деревянным, лопатки из ольхи. Жёсткости дадим свозом поперёк. Пусть крутит хоть не в полную силу. К следующей зиме выведем круги. А там видно будет».

Пахом присвистнул: «По делу».

Аксинья провела пальцем по рисунку: «А здесь что за отметка?»

«Это место, где лёд весной держится дольше», сказал Роман. «Не надо там ставить сразу, иначе весной оторвёт и всё. Мы метку не трогаем, ждём до оттепели».

Разговор закончился тем, чем и должен завершаться разговор среди людей, которые понимают друг друга. Никто не клялся, никто не обещал чудес. Просто договорились о том, что по весне Пахом с Аксиньей приедут первыми, поставят столбы избы, а мы поможем. А у них в хуторе скажут ещё двум домам, чтобы подтянулись. Не просить, не унижаться. А прийти и начать жизнь, где работа имеет цену.

Гости отдохнули у Матвея пару часов. Когда солнце скатилось к лесу, они собрались в дорогу. Аксинья упаковывала сушёные грибы и связку репы, Дарья укрыла сверху старой тканью. Пахом крепил ремни на санях, проверил узел, глянул на нас с Матвеем:

«Спасибо за хлеб и слово. Мы не забудем».

Матвей только сказал: «Дорога длинная. Смотрите в темноте под полозья».

Сани ушли в белую полоску дороги. Мы стояли, пока шум не слился с ветром. Пахом обернулся один раз, махнул рукой. И пропал за поворотом.

На следующий день мы снова вышли к реке. Нужно было перевезти ещё два валуна и десяток плит, расколотых в овраге. Роман уже запряг, лошадь бодро тянула на ровном месте. Мы договорились работать тихо и ровно: два рейса до полудня, один после, и на этом заканчивать, чтобы не доводить слова до крика. Мороз стоял умеренный, снег чуть поскрипывал. Плиты грузили на сани ровными стопками, пересыпали снегом, чтобы не сходили. У площадки выгрузки у будущей рамы стоял Никита, принимал, пододвигал ломом. Лёнька бегал с бечёвкой, помогал завязывать узлы. Я проверял расстояния, чтобы камень ложился по рисунку, а не по настроению.

«Ты, видно, любишь мерить», сказал мне Ефим, улыбаясь.

«Люблю, когда завтра совпадает с сегодняшним планом», ответил я. «От этого зимой теплее».

К середине января у нас лежали на площадке шесть крупных валунов и пятнадцать плит. Этого хватало для двух углов и порога. Мы загнали в снег колья, обозначили линию будущей рамы и устья. Ефим выстругал десяток дубовых клиньев, Пётр наточил долото, чтобы по весне подрубать посадки. В сарае у Никиты на верхней полке лежали уже вырезанные шаблоны лопаток колеса — из ольхи, гладкие, с закруглёнными краями. Лёнька, не удержавшись, приложил одну к щеке и сказал:

«Холодная, как рыба».

«К рыбе и будет ходить», ответил Никита.

На дворе тем временем шла обычная зимняя жизнь. Женщины пряли. На верёвках на чердаках висели пучки трав, чистые, сухие. Дети скатывались с сугробов, пока им не кричали, чтобы не ломали настилы у дворов. Мужики чинили ремни, латали тёплую обувь. Никита иногда доставал свой старый рубанок и гладил им доски так долго, что те начинали блестеть, как вода на солнце. Марфа умела делать творог так, что он получался зернистым и нежным. Параскева больше любила простоквашу, она делала её терпкой. Аграфена отвечала за узлы на бечёвках и за прочность узлов, ей это нравилось.

Дарья держалась ближе к участкам под окнами. Это место на зиму не пустело: в кадушках ничего не трогаем, но дорожки чистые, настилы сухие, ведра укрыты. Она улыбалась редко, но когда кивала, всем становилось спокойно. Её голос был прост и прям:

«Не бросаем вьюшки не закрытыми. Не оставляем верёвки на земле. Не ломаем подставки. Помним, что весна любит порядок».

В конце января подъехали двое мужчин из соседнего хутора, не Пахом. Сани пустые. Разговор короткий: «Слышали, что у вас зимою стол не пустой. У нас не голод, но тонко. Возьмёте по весне ещё два дома?» Матвей ответил без паузы: «Возьмём, если работать будете рядом, а не сами по себе. По весне земля под избу найдётся». Мужики кивнули и уехали, не назвав имён. Так иногда и бывает: сначала приходят не с именами, а с нуждой.

Февраль начался с сухой стужи. Мы решили не мучить коня в сильный мороз и переключились на работу в сараях. Я разложил на столе несколько схем. Делал их карандашом, в клеточку, чтобы любой мог понять. Первая схема — образец будущей оснастки для ручных жерновов. Круги у нас появятся не скоро, а тяжёлую ступу далеко не утащишь. Решили собрать несколько простых пар камней из речной гальки. Не на тонкую муку, на крупку, но лепёшки и похлёбка будут с неё получаться. Я написал рядом: «Терпение и ровный ход. Без рывков. Не горячить камень».

Вторая схема — порядок вывоза древесины на лопатки колеса. Роман должен был брать у Матвея лошадь день через день. В эти дни он заезжал в перелесок и вытаскивал две-три подходящие доски толщиной с ладонь. Дарья настояла, чтобы доски до весны лежали в сарае, не в снегу, иначе поведёт. Марфа согласилась и посмотрела, где в сарае самое ровное место, чтобы «не крутились».

Третья схема — план поселения для новых домов. Мы не рисовали идеально прямых линий, но смотрели, где вода не застаивается, где снег летом сойдёт первым, а где дорога не раскиснет до липкой глины. Матвей сказал просто:

«Никто никого не обидит. Дом ставим так, чтобы у каждого во дворе было и тень, и солнце, и место для работы. И чтобы зимой снежная тропа до реки была у всех одинаковая по дальности. По мере сил и ног».

Люди посмеялись, но записали в голове. Это не шутка. Это порядок.

Однажды вечером, уже после темноты, нас разбил стук у ворот. Вошли Пахом и Аксинья. На щеках морозный румянец, глаза весёлые.

«Решили проведать вас», сказал Пахом. «Дорога хорошая, снег плотный. И везём пару вестей. У нас там ещё люди задумались. Приедут по весне. Мы им мало говорили, только то, что видели своими глазами. Не обманывали. Сказали: там работают вместе и не пустословят. И хлеб режут так, что всем хватает. Люди слушали и кивали».

Матвей усадил их ближе к печи, спросил про дорогу, про лошадь, про детей у них дома. Потом Пахом сказал:

«Слух о вашем деле пошёл. Не про чудо, не про чудского колдуна. А про порядок. Это в наших местах редкость. Народ потянется туда, где тепло и сытно, это верно. Но там, где лишняя гордыня, жить тяжело. Здесь я её не вижу. За это и тянет».

Мы не стали делать ещё одно застолье. Поставили на стол чайник с травами, по ломтю хлеба, немного сыра, пару кусочков рыбы. Поговорили по-человечески. Вышли на улицу, показали на площадку у реки, где уже высились камни.

Аксинья сказала: «Красиво. Не по празднику, а по делу».

Пахом наклонился к валуну, постучал костяшкой пальца: «Звенит глухо. Хороший».

Лёнька не удержался: «А по весне у нас можно будет на колесе сидеть?»

Никита усмехнулся: «Если выдержит».

Пахом посмотрел на меня: «Ты человек толковый. Мы тебя за ум не хвалим, потому что ум без дела пустой. Мы тебя хвалим за то, что у тебя слово и дело вместе ходят. У нас такого не было давно».

Я ответил коротко: «Я сам бы ничего не сделал. Здесь каждый занял своё место. Если бы кто-то не взял на себя свою часть, мы бы споткнулись».

Дарья добавила: «Самое трудное, это договориться тише. Мы это умеем».

Февраль потёк дальше. Мы тянули камни, как задумали. Доски на лопатки лежали ровными пачками. Шаблоны были готовы. В сараях пахло сухой щепой, сушёными травами и чистыми верёвками. По вечерам женщины собирались вместе, но не ради пустых разговоров. Параскева умела рассказывать сказки не сладкие, а правдивые, где человек выигрывает не потому, что сильный, а потому, что терпеливый и не бросает своё. Дети сидели тихо и слушали.

Один из дней выдался тёплым, пахнуло капелью. Мы вышли к реке проверить лёд. Лёд держал, но запел по-другому. Тянули в этот день только лёгкие плиты, не рисковали. Роман сказал:

«Завтра будет мягче. Давай закончим на этом».

Матвей кивнул:

«Ушли. Всё равно до весны у нас запас готов».

Вечером у Матвея собрались мужики. Пахом с Аксиньей ночевали у него. Разговор крутили вокруг весны. Где будет место для первых изб. Где провести дорогу и чтобы не срезать угол через чужой двор. Где будет общий колодец для тех, кто только встанет. Всё записали в блокноте. Матвей переспросил два раза, чтобы никто не обиделся потом. Никита предложил место ближе к верхней тропе, там сухо, и снег сошёл в прошлом году раньше на неделю.

«Пойдёт», сказал Пахом. «И коровам пастись удобнее».

Аксинья спросила про женщин:

«Мы чем будем полезны? Мы с девками справимся. Нам скажите, куда руки приложить».

Дарья ответила спокойно:

«Что будете у себя готовить, то и у нас. Пока изба новая, у каждого дела больше, чем кажется. Важнее всего чистота. Меньше воды у порога, больше сухих досок на пол. А там увидим. Весной работы всем хватит».

Я смотрел на этих людей и думал, как быстро меняется ход жизни, когда не выдумываешь чудес, а делаешь тихо и вовремя. Нет у нас громких знамен, нет духового оркестра. Есть разговор и руки, которые не любят пустоту.

К концу февраля площадка у мельницы выглядела как настоящий старый двор: камни лежали в порядке, снег утрамбован до глади, доски собраны стопками. На краю стояли две стойки, пока временные, чтобы к ним на весеннем ветру примерять лопатки. Лёнька с Никитой вдвоём крепили на верёвке шаблон, ветер пытался сорвать, они смеялись. Роман крепил ремень к хомуту, гладил лошадь. Марфа несла детям кусочки сыра. Параскева стояла у забора, разговаривала с Аграфеной, они прикидывали, сколько людей надо будет позвать, чтобы в один день поставить раму.

Вечером я сел у Никиты на лавку и открыл блокнот. Написал коротко, по строке на каждое дело. Камни готовы. Плиты готовы. Полозья у саней целы. Верёвки целы. Шаблоны на месте. Люди знают, кто за что берётся. Гости были, видели всё своими глазами. По весне придут ставить дома. Надо будет показать им землю, не торопить, дать им дышать своим ходом, но не отпускать из общего порядка.

В ту ночь было тихо. Сани не скрипели. Река не гудела громко. Только где-то далеко потрескивали деревья от мороза. Я подумал о том, как мы начинали летом, и где мы теперь. И понял простую вещь: если держаться друг друга без крика, без зависти, без старых обид, то даже камень становится мягче и легче.

Наутро мы снова вышли к реке. Роман привычно шёл рядом с лошадью, иногда брал её за шею, как за руку. Лёнька бежал впереди, проверял, не провалился ли где снег. Никита смотрел, как лежат наши камни. Матвей молча кивнул мне, и в этом кивке было всё: весна, колёса, вода и простой хлеб на столе. И ещё в этом кивке было одно. Люди поверили, что можно жить не богато, но крепко.

Так прошли у нас январь и февраль. Без громких слов. С тяжёлыми валунами, лёгкими досками, ровными разговорами и одной большой новостью: по весне к нам придут ещё люди. Поставят избы. Принесут свой хлеб и свой труд. И тогда всё, что мы задумали, пойдёт ещё ровнее. Не чудо, не сказка. Хозяйство. И в этом слове слышится не усталость, а смысл.