Крестьянский король

Глава 14

Грязь стояла по щиколотку. Распутица пришла как положено: дорога черная, вязкая, на кромках серые островки старого снега, на буграх подмерзшая корка, что хрустит и лопается под ногой. С утра над селом шёл тонкий пар: печи тянули, баня дымила, крыши сохли пятнами. По речке тянуло торопливым гулом. Вода прибавлялась каждый час, но берега держались. Каменная основа под мельницу, которую мы закончили ещё до марта, сидела в грунте как влитая. Теперь очередь была за плотиной, лотком, затвором и самим колесом.

Я вышел к середине двора, поднял руку и позвал тех, кто с утра был не занят. Матвей отозвался первым, за ним Никита. Роман подкатил повозку, на которой ещё держалась утренняя стужа. Дарья пришла, поправляя повязку. Марфа принесла короткую дощечку, чтобы записывать заметки грифелем, если планшет вдруг сядет. Ульяна, Параскева и Аграфена встали плотной связкой рядом, как они и привыкли теперь становиться, когда дело общее.

Я сказал без лишней затеи:

«Дел сегодня много. Разделимся на три звена. Первое звено идёт со мной к речке, ставим черновой лоток и набиваем фашины. Второе звено ведёт рассадники у домов. Нам нужен старт под капусту и зелень, и надо приготовить участки для гороха, бобов, моркови, свёклы. Третье звено помогает тем, кто уже решил весной строиться. Приехало три семьи, смотрят место. Поможем поставить разметку под избы, не бросая своих основных дел».

Матвей кивнул и сказал просто:

«Бери у меня лошадь, если надо. Роман поведёт».

Роман добавил:

«Полозья у меня свежие. По жиже пройдут. Камень к самому берегу подтянем, где надо».

Дарья спросила:

«По рассадникам как идём. Что первым делом».

«Сначала тёплое ложе под капусту и зелень. С рамками и промасленной тканью. Ткань лёгкая, воздух пускает, перегрева не даст. Под рамки заложим тёплую подушку: прошлогодний навоз, сухая листва, сверху ладонь земли. Ткань натянем вечером. Утром приоткрываем, чтобы не сопрело. Горох и бобы в открытую, как только гряду подсушит ветер. Морковь и свёклу не спешим, ждём пока земля проглотит лишнюю воду».

Марфа улыбнулась:

«Значит так и запишем. Подушка тёплая, ткань вечером, утром приподнять».

Мы двинули к реке. Там уже шуршали Савелий и Пётр с Ефимом. Вдоль берега лежали связки хвороста, туго перевязанные лыком: фашины. Их мы и собирались забивать в линию ниже каменного основания, чтобы создать ровную косую стенку для воды. Не плотину стеной, а мягкую щётку, которая притормозит струю, не удушит её и не сорвёт берег.

Я показал палкой по глине:

«Лоток пойдёт отсюда, дугой, и выйдет к колесу вот здесь. Сюда встанет затвор, вот в эти пазы, которые вчера врубили. Если пустим всё прямо, вода возьмёт разгон, ударит в пятку колеса и будет брызгать, как дура. Надо дать ей присесть. Фашины её успокоят. А ещё мы выкопаем отводной карман чуть ниже. Когда в половодье вода пойдёт выше метки, карман примет лишнее. Ничего здесь не разнесёт».

Пётр почесал затылок:

«А не заведёт ли так, что весь поток уйдёт в карман. И колесо станет пустым».

Я сел на корточки, провёл пальцем по мокрой глине, нарисовал простую стрелку, а рядом три черточки поперёк:

«Смотри. Карман будет выше основной кромки и откроется только при высоком уровне. Пока вода ниже этой отметки, она идёт по лотку в колоду. Когда поднимется, через заборную щель уйдёт лишнее. Это как край поддона на столе. Пока кромка пустая, суп не выльется. Подперли краешек — пошло через край».

Савелий присел рядом:

«Значит, не плотина, а умная канава. Верно. Когда делали неумно, воду срывало. С твоим карманом она сама себя обижать не станет».

Мы начали ставить фашины. Роман держал стойку, Ефим забивал кол, Савелий подавал хворост, я вязал узлы и следил за линией. Лошадь Матвея стояла тёплая, дышала спокойно, тянула на полозьях камни к кромке. Камень уходил в глину без спора, как будто хотел занять своё место.

К нам подошёл Никита. Он привёл двоих из новоприбывших без лишнего шума. Мужчины говорили мало, смотрели больше. Я сказал:

«Пока лопаты и кувалды у нас, берите ломики, снимайте верхний рыхлый слой на том берегу. Сделаем там площадку под временный мосток. Потом через него пойдут бревна для колеса и стропила. В болото не лезем. Ничего героического. Только сухое».

Они кивнули и пошли. Никита притормозил меня:

«На верхнюю кромку лотка что кладём. Доска или брус».

«Сначала брус, потом на него доска, чтоб не повело. Пазы под затвор уже готовы. Затвор делаем щитовой, в две дощечки с промазкой из глины с золой. Колоду ставим на клинья, чтобы можно было поджать и отпустить без кирдыка. Рукоять с верхнего берега».

«Понял», — сказал Никита и ушёл за инструментом.

Пока мы возились на воде, у домов зашевелились рассадники. Дарья с Ульяной накинули рамки, Натянули промасленную ткань ровно, без пузырей. Под тканью парило мягко. Марфа под каждым ложе поставила таблички из щепы. Параскева с Аграфеной носили землю в корытах, подсыпали, чтобы позже корни не касались сырых комков. Лёнька тянул верёвку вдоль будущих участков, чтобы было прямо, но не упирался носом в пальцы и не спорил про «на палец ближе, на палец дальше». Мы договорились: в этот раз меньше разговоров про расстояния, больше внимания к структуре земли. Где рыхло, там будет всход. Где комья и корка, там хоть ровняй линейкой, толку не будет.

Днём пришли первые вести о хозяине леса. На краю пойменного луга нашли след. Большая пясть, чёрная вода в отпечатках, по кромке выдавлена прошлогодняя трава. Ходил ночью, обнюхивал, на людское не пошёл. Собаки поднялись на лай и с поляны он ушёл к перелеску. Мы собрались коротким кругом у речки. Матвей сказал:

«Тут дело простое. Не раззадоривать. Детей держать у дворов. Рыбьи остатки и костные вещи ночью не оставлять. Выносной мусор закрывать. Звенелки повесим по двум тропам. Не люблю, когда хлопают доски, но пусть теперь хлопают».

Я добавил:

«По ночам не ходим. Оставим пару вешек с тряпицами, пропитанными золой и дымом у дальних углов. Собаки при них держатся, запах держит границу. Медведь не любит того, что ему в нос лезет с чужой печи. Если станет наглеть, шумом отгоним. За оружием гонки не будет. Нам работать, а не воевать».

Согласились коротко. Лаем в ту ночь гремели больше, но до драки не дошло. Утром нашли ещё два свежих отпечатка. Держится рядом, но к дворам не сунулся. Значит, наши меры хороши. На этом и поставили точку, чтобы не сводить работу в разговоры про зверя.

К обеду картина на речке стала напоминать работу плотника, а не плотины. Лоток встал на место. Его дно подпёрли каменными линзами, чтобы вода не подрывала сзади. Фашины обмяли струю, и там, где утром рвалась белая кромка, теперь шёл шёлковый поток. Затворный проём выдержал пробный приток: мы приподняли щит на пол-ладони, и вода послушно пошла широкой лентой по лотку, не брызгая. Роман хмыкнул:

«Думаю, что с колёсом ладно будет. Тянутый ход, а не драка».

Я показал руками:

«Колесо ставим с лопастями средней ширины, без жадности. Иначе на межени оно будет пустовать. Летом межень не простит нашей глупости. Пусть лучше последовательно ест, чем глотает и давится».

Савелий сказал:

«Будем слушать. Твои слова тут ход правильный задают».

Я усмехнулся:

«Не мои слова. Физика у воды одна и та же. Мы только под неё подстраиваемся».

На обратной дороге встретили троих подростков, которые привели дворовую собаку к следам. Я остановил и сказал:

«Не гоняйте его в лес. Пусть держит дворы. В лесу он чужой. Тут он наш».

Ребята кивнули. Лёнька сказал:

«Понял. Перевешу бубенчики ближе к просеке. Там тропа».

В селе работа кипела иначе. На краю выгона уже лежали три длинные верёвки, натянутые между колышками. Это будущая линия под избы для тех, кто пришёл. Мы выбрали место не на лугу и не на бугре, а на ровном сухом уступе, где вода не стоит, ветер не дует в лоб, а солнце утром подаёт свет, а вечером даёт тень от старого клёна. Я показал рукой:

«Входы ставим на юг и восток. Ямы под столбы копайте на середину штыка, не на край. Сруб позже встанет аккуратно. Канавка вокруг дома узкая, но обязательная. Это не роскошь, это порядок. Воду от дома прочь. Туалет в дальний край, вниз по склону от колодца. Место под дровник оставьте сразу.».

Женщины из новых семей молча слушали и кивали. Кто-то спросил:

«А не перемешаем ли мы вашу жизнь. У вас свои дела, посевы, вода, а тут ещё строиться».

Дарья ответила:

«Здесь принято помогать, но не за счёт хлеба. Мужики разметят, поставят первые столбы, дальше пойдёте сами с нашими досками и топорами. Бабы помогут связками, с едой и с детьми. Сеять не бросим. Движение должно быть честным».

Я добавил:

«Все, кто приходит, встают в общий круг и берут свою часть работы. Не наблюдатели. Не гости. Свои. Всё просто».

После обеда небо потемнело и на час пошёл снег с дождём. Рамки над рассадой затянули плотнее. Я обошёл все ложа, послушал, как под тканью дышит тёплая подушка. Ладонь прикладываешь и чувствуешь ровный жар. Это тот случай, когда без стекла можно жить. Девчата взяли на себя работу по проветриванию: утром приподнять, в полдень открыть щёлку, вечером закрыть. Я попросил не рвать ткань, не дергать, не устраивать споров про сантиметры. Здесь не чертёж, а живое дело. Прохладное солнце к вечеру ещё выглянуло, и под рамками засияла отливающая зеленью крошка. Не сходы — просто обещание.

К вечеру собрались у Матвея. Он разложил на столе короткие палочки: по палочке на каждую работу, что сегодня продвинулась. Лоток. Фашины. Пазы под затвор. Рассадники. Участки под горох и бобы. Разметки под избы. Отдельно палочка «медведь», на которой он сделал зарубку. Я сказал:

«Завтра продолжим затвор, набьём ещё фашин на второй линии, там, где вода пытается откусить берег. Параллельно начнём пилить доски под лопасти. И нужно готовить бруски для стоек под лоток, чтобы его не повело. На посевы выходим только после обеда. Утром работы по воде главнее. Вода весной не ждёт».

Роман сказал:

«Утром за лошадью зайду. Камни подтащим ближе к месту, где у лотка гуляет низ. Там надо доукрепить».

Никита добавил:

«Я возьму Гаврилу, у нас руки свободны. Кувалда, лом, дыба. Сделаем».

Дарья тихо спросила:

«По моркови и свёкле. Дай знак, когда можно вскрывать землю».

«Ждём, пока верхний слой крошится пальцами без клейкой липкости. Тогда пойдём. Сольём в лохань семена с водой и золой, обмоем, подсушим, чтобы быстрее проснулись. Грядку делаем высокой, чтобы грела солнцем бока».

Марфа улыбнулась:

«Поняла. Без пальчиков, но с толком».

На следующее утро речка вела себя как строгая хозяйка. Прибавило воды ощутимо. Наш карман начал работать сам собой: через верхнюю щель лишняя струя ушла в отвод, и на лотке истерики не возникло. Ефим сказал:

«Ну вот. Вчера спорили, а сегодня видим. Не зря копали».

Пётр кивнул и не спорил. Его сомнение вчера было честным, а сегодняшнее согласие было тоже честным. Я ничего не сказал. Тут слова лишние.

Мы взялись за затвор. Щит получился тяжёлый, плотный, в две доски, через прокладку из глины с золой. Полозья, в которые он входил, гладко шли на деревянной смазке из тёплого сала и золы. На рукоять я поставил простую метку: по зарубке видно, на сколько щит открыт. На лотке набили плотную подложку из узких досок, чтобы лопасти не цепляло, когда будем ставить колесо. К колесу перешли после обеда. Лопасти делали из ольховых досок — они не боятся воды и не коробятся внезапно. Не стал брать широкие. Взял средние. Лучше пускай вода работает равномерно, чем пару раз ударит и бросит.

В тот же день началось движение у будущих изб. Мужики из новых семей поставили по два столба, натянули верёвки, накинули первые обвязки. Женщины уцепились за снопики, связали небольшие пучки для конька, принесли бересту, чтобы закрыть стык от дождя. Наши девчата поддержали, помогли керном, ножами. Матвей следил, чтобы балки ложились на сухое. Никто не суетился, но и праздности не было.

В сумерках мы снова поднялись к воде. Хотелось посмотреть, как лоток держит при вечернем прибавлении. Вода шла ровнее, чем утром, как будто за день успокоилась, хотя наоборот, поднялась. Карман работал, как часы. На фашинах висели тонкие веточки той осоки, которую вчера срезали, вода их теребила, а струя дальше шла без пенистой злости. Это и есть знак, что конструкция верная.

В какой-то момент за кустами издалека залаяла собака. Ей ответили две. По тропе прошёл тяжёлый шаг. Мы замолчали и потянулись глазами к тени. Но ничего не произошло. Вдали хрустнула ветка и снова стало тихо. Матвей сказал вполголоса:

«Держится рядом, проверяет нас. Идти в деревню не станет. Собак боится. Главное — не оставлять запах крови или рыбы за околицей».

На третий день лопасти были готовы. Мы вставили их в обод и затянули короткими дубовыми клиньями. Вал лежал рядом и ждал часа. Поставить колесо целиком мы ещё не могли: надо было дать земле под лотком уляжаться. Мы сделали пробу на сухую: провели лопастью по лотку, проверили, не цепляет ли. Всё шло гладко.

Параллельно расправились с рассадниками. Первые зелёные полоски показались под тканью. Воздух под рамками тёплый, но не жаркий. Ульяна придумала простой ход: на уголок рамки положить короткий прутик. Если ветер усиливается, прутик сыплется, ткань шевелится, и это знак, что надо придти и посмотреть. Не колокол, не привязь, просто напоминание глазу. Мы посмеялись, но оставили. Дело в том, что эта мелочь пригодилась, когда ночью подул шквал и одну рамку повело. Прутик шлёпнулся, Марфа услышала, вышла и поджала края, а утром там всё было в порядке. Она пришла и сказала:

«Не всякая наука железная. Иногда и палочка в нужное место почти как прибор».

Я ответил:

«Вот именно. Смысл в том, чтобы замечать».

К обеду в село въехали ещё две телеги. Люди сняли тюки и банники, огляделись, спросили, где место под них. Мы подошли к заранее намеченной линии и предложили встать там, где проще всего подвести воду и не мешать чужим грядам. Никто уже не спорил про «мы из другого места, у нас так-то». Тут всё решал не обычай, а понимание общего движения: всем будет легче, если станем рядышком и возьмём единую линию по скату.

К вечеру пришли ещё три новости.

Первая. Лёнька увидел на дальнем краю поймы выломанную кору на сосне. Мог пройти лось, мог тот самый хозяин. Мы прошли, посмотрели, увидели широкую шерсть на прилипшей смоле. Значит, всё-таки он. Возвращаясь, мы не накручивали друг другу страшные сказки. Просто ещё раз оговорили порядок ночи: собаки на углах, костров лишних не разводим, на отхожее место — только с малым светом, детям — только в сопровождении.

Вторая. У лотка нашлось одно место, где глина поддалась, и вода попыталась поднырнуть. Мы подложили ещё два валуна и набили вспомогательные фашины под угол, как подпорку. Присыпали песком и врубили доску, чтобы держала связку. Через час там уже шёл ровный ток. Я объяснил, почему так. Если вода нашла маленькую дырочку, она за сутки сделает из неё подкоп. Если сразу дать ей мягкий, правильный уступ, она отстанет и пойдёт туда, где ей легче. Это и есть работа с водой, а не война.

Третья. На рядах под горох и бобы земля отдала лишний холод, и мы смогли бросить семя. Не по линейке. Не через палец. Просто по здравому уму. Ладонь рассыпает, другая ладонь прикрывает тёплой крошкой. Дарья сказала:

«Нравится мне, что мы теперь не меряем каждую крупинку. Мы просто понимаем, что делаем».

Через неделю можно было сказать: первый этап весны у нас и правда пошёл. Лоток держал воду. Фашины вросли в берег. Затвор открывался и закрывался, как задумывали. Колесо готово к посадке, и мы ждали двух сухих дней подряд, чтобы не связывать грязь с бревном. Рассадники под рамками из промасленной ткани держали тепло. Горох и бобы легли в землю, а горсть клеверного семени, добытого осенью, мы рассыпали тонко по будущей гречихе, чтобы к лету там не осталась голая земля.

А ещё стало понятно, что слух о нашем порядке дошёл дальше, чем ближайший хутор. За два дня к нам заехали семьи с детьми, две женщины и трое ребят, потом ещё одна пожилая пара, ещё мама с девочкой. Мы не спрашивали длинных историй. Слова были короткие. «Тянет сюда», «там пусто», «там неурожай», «там вражда». Я отвечал одно:

«У нас не чудеса. У нас порядок. Если идёте с нами, вставайте в линию и делайте. Мы поможем и вы поможете. А дальше увидим».

Матвей поддержал:

«Да. Хлеб не растёт на слухах. Он растёт на руках».

В один из дней у нас вышел спор. Спор крепкий, нужный. Я предложил закрепить верхнюю кромку дамбы камнем и глиной не прямо у лотка, а на пол-ладони выше, с выпуском. Пётр возражал:

«Всегда делают прямо по кромке. Чтобы глаз видел край. Так спокойнее».

Я не спорил голосом, я показал. Взял корыто, налил воды, поставил доску прямо по краю. Вода, ударяясь, выбрала снизу крошку и подняла брызги. Потом сдвинул доску на пол-ладони вверх от края. Вода пошла под доску длиннее, потеряла злость и легла мягче.

«Вот так и здесь. Если кромку поднять, струя не будет бить в лоб. Она потеряет разгон и не станет подмывать. Не глаз должен видеть кромку. Должна видеть вода свой ход».

Пётр посмотрел и кивнул:

«Принял».

Так мы и сделали. И уже вечером стало видно, что лоток чистый, брёвна не болтает, брызги не бесятся. Люди из новых семей стояли рядом и смотрели молча. Потом один из них сказал:

«Мы делали бы иначе. Но раз у вас так работает, будем учиться у вас».

Я ответил:

«Учиться — это дорога в обе стороны. И вы что-то привезли полезное. Ножи, ладонь, терпение, силу. Здесь всё это по делу».

Тем временем огороды вошли в свою весеннюю жилку. Мы не мерялись словами про «вот земля сказала», как раньше некто любил на посиделках. Мы смотрели на влагу и на комочки в руках. Это и есть язык земли. К вечеру в одном дворе начали тянуться первые тонкие нитки зелени под рамками. Марфа прибежала ко мне и сказала одними глазами. Мы подошли, приподняли ткань, а там действительно живые точки. Не праздник, просто тихий старт.

Дарья вечером остановила меня у забора:

«Я хочу на участке у навеса оставить половину под зелень на обмен. Не всё в еду. На обмен будет легче потом взять соль, нитки, иглы. Где-то в дороге по весне это пригодится».

«Добро. Но зелень не бросай, если придут дела по воде. Разделишь помогашек и оставишь одну надзирательницу. У тебя глаз верный».

Она кивнула и ушла.

Утром снова поднялся разговор про медведя. Гаврила увидел свежие следы у сушки рыбы. Никаких остатков там не было, просто запах остался. Собака облаяла, и зверь ушёл. Мы ещё раз закрепили порядок: ночью рыбу в дом, кости на глубину, смыв водой и золой. Нам нужен не героизм, а аккуратность.

К середине апреля земля повела себя так, как я и рассчитывал. На солнечных грядах под горохом пошли первые дуги. Бобы проклюнулись. Мы подправили кромку, чтобы ветер не сушил чересчур, и оставили их в покое. На рассадниках взошла капуста. Рамки теперь открывали дольше — день тёплый, воздух сухой, перегрева не было.

Дальше всё наладилось без толкотни, но с плотным ритмом. Каждый день утром вода, днём огороды и новые избы, вечером короткий совет, иногда с новыми лицами. Люди приходили и не спрашивали «кто здесь главный», они спрашивали «что делать». Им было достаточно увидеть, как трещит по кромке фашина, как сядет в паз затвор, как лоток ровно блестит, как ткань на рассаднике натянута без складок. Они понимали, что здесь не чудо и не удача, а порядок и план.

Однажды вечером я достал планшет. Солнце пошло косо, на экран падал мягкий свет. Я открыл схему мельницы и добавил короткую строку: «Метки на валу исправить. Проверить затвор по зарубке перед пуском». Рядом написал: «Посев гречки только на сухую землю. Кукуруза после тёплой ночи. Подсолнух по кромке новый, где ветер». На другой странице внесён был план для новых дворов: «Разметка для двух семей завтра. Канава вокруг дома проведена. Выбор места под колодезь отложить до отлива». Я держал в голове все эти мелочи и радовался, что у нас теперь не только руки, но и память крепнет.

В ту же ночь пошёл короткий ливень. Вода ударила по крыше, по рамкам, по лотку. Мы вышли, проверили. Затвор держал. Карман пел свою негромкую песню. Фашины не рвались, а только глубже садились. Утром после дождя берега не посерели от обрыва — значит всё сделано как надо.

Вечером мы с Матвеем стояли у воды и молчали. Молчание было не про «земля говорит сама», а просто про усталость и удовлетворение. Матвей нарушил тишину:

«Видишь, как идёт. Ни чудес, ни громких слов. Просто всё на местах. Я это уважаю».

Я сказал:

«Меня тоже это устраивает. Пусть так и будет. Весна длинная. Не будем спотыкаться о свой же язык».

Он кивнул и пошёл по делам.

Через тройку сухих дней мы поставили колесо. Это был трудный час. Вал лежал на козлах, подтянутый, смазанный. Роман держал низ. Ефим с Петром подавали лопасти к пазам. Мы с Савелием сели на верёвки и поднимали фальш-обод. Колесо вставало в лоток как в колыбель. Мы придержали, поставили клинья, зафиксировали, проверили ход рукой. Ни звона, ни скрежета. Всё ровно, как будто само.

Пробный пуск делать не стали. Каменный круг ещё впереди. Вода пусть зреет, пусть мы к ней привыкнем, чтоб потом не было лишних хлопков. Но то, что колесо встало, дало всем такой внутренний щелчок, который не виден со стороны. Как будто на место встала ещё одна деталь, и от этого стало легче дышать.

К концу апреля стало тепло по-настоящему. На солнце прогревался верхний слой. Мы дописали последние строки к посевному плану: на центральных рядах у домов пошла морковь, рядом свёкла. Дарья следила, чтобы гребни не прилипали. Ульяна проверяла, как дышит ткань над капустой. Марфа записывала, где какие ложе открывали и когда закрывали. Параскева держала в порядке дорожки между рядами. Аграфена стала заведующей по верёвкам и узлам. Без неё теперь не закреплялась ни одна доска.

Медведь всё это время ходил вокруг. Он проверял нас недалеко, но так, чтобы мы его знали. Иногда по ночам собаки поднимали шум, и нам приходилось выходить. Никто героем не был. Просто каждый делал своё. Дети спали в домах. Мужики обходили углы. Женщины собирали на крыльцо остатки еды, чтобы ничего не пришлось подбирать из травы. Утром всё было тихо. И так шло до тех пор, пока на дальнем склоне не появились свежие следы в сторону ивняка. Значит, ушёл. Нам туда не надо.

А у нас двигалась своя жизнь. Разметки под новые избы теперь стали не просто верёвками. Поднялись первые венцы. На них легли короткие балки. Я подошёл к одному строю и сказал:

«Сразу оставляйте место под сухой закут для семян. Не в печи и не у стены. В промежуточном прохладном месте. Там не будет духоты летом и не будет сырости весной».

Женщина из этой семьи кивнула и ответила:

«Поняла. Мы у себя делали по-другому. Здесь сделаем так, как вы говорите».

Я добавил:

«Это не потому, что моё лучше. А потому, что так здесь дует ветер и идёт вода. Место диктует свои правила».

Мы оба улыбнулись. В этих словах был смысл без всякой философии.

И ещё одно. Я заметил, что те, кто пришёл, начинают брать на себя ночные обходы у воды, не только наши. Это было хорошим знаком. Значит, они стали своими не по словам, а по делу.

К концу месяца всё вошло в нужную колею. Лоток с затвором отрабатывал каждый день как по расписанию. Колесо стояло и ждало часа. Каменный круг ещё впереди, но теперь мы точно знали, что его есть куда поставить и чем крутить. Рассадники держали ровную зелень. Горох и бобы охотно тянулись. Новые избы росли без взвизга и без остановок. Люди приходили и оставались. Не гости, не прохожие, а работники.

Мы не ждали чудес от весны и не боялись трудностей. Мы просто делали, как надо. Спорили, когда надо. Соглашались, когда видели доказательство. И если уж называть это как-то, то это и есть наш новый уклад. Здесь нет лишнего, нет громкого. Есть вода, камень, дерево, ткань, земля и человек.