Музейные истории

Глава 3

История третья. Ледяной посетитель

1

Мне снился холод.

Наверное, надо было написать как-то иначе. Ведь я собираюсь рассказать сон. Сны, на самом деле, довольно конкретны. Их довольно неплохо можно рассказывать. Бежишь там куда-то или от кого-то, летишь. Разные люди снятся. Часто из прошлого. Какие-то события. Из-за этого о некоторых снах говорят, что они вещие. Там же как угодно можно покрутить, всё что угодно можно сказать о снах. Поэтому большого значения я снам не предаю, желания рассказывать всё, что мне снится, не испытываю.

Я бы и этот сон рассказывать не стал, но почему-то чувствую, что с моими первыми посетителями этот сон связан. Как я это понял?

Мне снился холод.

Не знаю, как вам, а мне вот такое всё не снится. Не снится мне жара или дождь. То есть в моих снах случаются и жара, и дождь, и холод тоже встречается, но я не могу сказать, что «мне снилась жара» или «мне снился дождь». Почему? Самое главное в тех снах не в этих состояниях. Там самое главное в событиях, а всё прочее не имеет там никакого значения. Да и ненастоящие они там. То есть от жары не задыхаешься, попадая под дождь, не промокаешь по-настоящему. А страх вообще приводит к тому, что просыпаешься.

А вот в этом сне события не имели какого-то решающего значения, там вообще могло происходить всё что угодно. Главное было в том жутком ощущении холода, которое накатило с самого начала и держало почти что до самого конца. И проснулся я с этим ужасным, пробирающим, как говорят, до костей чувством холода, преодолевал его уже наяву. Так что давайте вернёмся к моему сну.

Мне снился холод.

Я сидел на мягкой низенькой табуретке с изогнутыми ножками напротив мутного озёрного зеркала в Выставочном Зале. Вокруг плавала чёрно-зелёная муть. Или даже не так. Муть была самая обыкновенная, но из-за неё всё вокруг стало чёрным, болотно-зелёным или противно-зелёным. Да и видно было плохо. Я почему-то сидел в плотно прилегающих брюках и в рубашке с расстёгнутым воротом. Какой-то соплёй с моей шее свисала и качалась расстёгнутая джентельменская бабочка. Рукава рубашки были сильно закатаны, я тяжело дышал и смотрел в зеркало. В зеркале от меня был только силуэт, меня очень плохо напоминающий, но я откуда-то знал, что силуэт точно принадлежит мне, никому другому принадлежать не может. А больше эта муть ничего не отражала. То есть мой силуэт не находился в Выставочном Зале. Мой силуэт нигде не находился, он был подвешен в пустоте, без чего-либо такого, что удерживало его на весу. Получается, что не было чего-то такого, что могло указать на место, в котором этот силуэт находился. Или так: это было место теней, где любому силуэту есть место, но никакого значения не имеет, чей это силуэт. Впрочем, я что-то не о том пишу, вернёмся в сон.

Вот я сижу, весь такой разодетый, расставив широко ноги. Из-за низкой табуретки у меня высоко задрались колени, но локти я на них положить всё-таки могу, собрав пальцы в замок. Сижу и смотрю на странный свой силуэт.

Точно знаю, что долго сижу, а самое интересное, что точно знаю, чего жду. Это странно, потому что обычно я ничего не знаю о том, что должно произойти, а тут почему-то знаю. Это меня успокаивало вначале, а потом стало пугать. Так вот, сижу я и жду. А оно (то, что должно произойти) начинает происходить.

Зеркало начинает трескаться. Не от краёв к центру, а вообще непонятно откуда и куда. Там трещинка, там ещё одна, а вот уже и целая паутинка из трещинок. И вот ведь какое дело: свой силуэт я в зеркале вижу плохо, какое-либо отражение вообще не вижу, а эти маленькие чёрные трещинки вижу так хорошо, как будто мне на них кто-то указывает и не только указывает, но их ещё подсвечивает, попутно разгоняя всю муть вокруг. И я от этого слышу, что все эти трещины появляются с характерным треском, как будто кто-то стекло руками ломает, как замёрзшую тонкую плитку шоколада.

Страшно мне становится тогда, когда я понимаю, что звук этого ломающегося шоколада исходит из меня. Где-то что-то внутри меня ломается, и от этого появляются эти трещинки, которые уже не отдельные какие-то, а вполне себе целую паутину плетут. И на моём силуэте в зеркале уже нет целого места. Уже я из кусочков состою. И вот когда вглядываюсь, то понимаю, что я эти все трещины внутри себя чувствую. Болью чувствую, которая изнутри наружу выходит, чёрной мутью, ползучими зелёными окантовками всего вокруг выходит. И я теряю тепло. Остаётся холод, который растёт внутри меня. Болью растёт, зубодробительной дробью, при которой не крикнешь. Можно только сидеть и терпеть, даже если терпеть не можешь. Но вот сидишь, смотришь на свой силуэт напротив, и чувствуешь, как трещины делят тебя изнутри, можешь изучать паутину этих трещин наглядно, а больше ничего не можешь. Смотришь, ждёшь. Изнутри – наружу.

И просыпаешься.

2

Солнечный свет из окна привычно лился на кусок стены, что рядом с дверью. Тишина.

Но ногам и пальцам на руках действительно холодно. А ещё губы дрожали. Никогда до этого, да и (скажу вам по секрету) в дальнейшем такого никогда не было, мне тут холодно. Одеяло у меня тогда было лёгкое, я закутался в него изо всех сил, и сразу стал чувствовать, как согреваюсь. Странно всё это было, но я тогда ничего не понимал. Я и сейчас мало что понимаю, а тогда вообще ничего, поэтому было не только холодно, но и страшно, но постепенно всё прошло. Под одеялом я довольно хорошо согрелся, и согрелся очень быстро.

Потом оделся и спустился вниз.

На кухне привычно в камине потрескивал огонь, на моём месте дымилась яичница с беконом, рядом лоснился маслом увесистый кусок белого хлеба. Гуамоко привычно расхаживал по длинному столу. В этой комнате неоткуда было взяться холоду. Это меня успокоило, я вошёл, поздоровался и подумал рассказать о своём сне. Но не успел.

– Долго спишь! – сказала ворона и перестала ходить. – Тебя ждут!

– Меня?!

На улице стояла длинная чёрная машина с зеркальными стёклами. Как Гуамоко понял, что эта машина ожидает именно меня?

Стоило мне появиться на крыльце, как из машины, со стороны водительского места, вышел маленький толстенький огненно-рыжий человечек в полосатом костюме. Он окинул меня с ног до головы пронзительным взглядом, а я заметил, что в кармашке пиджака, где обычно у всех нормальных мужчин торчит краешек платка, у этого высовывается обглоданная куриная ножка. Это было так неожиданно, что я не смог отвести взгляд от этой детали, и так и стоял и смотрел, как дурак, на эту самую кость.

– Господин Привалов? – странно шепелявя крикнул человек. Тут я ещё больше растерялся, так как слово «господин» ко мне, казалось, не могло быть применено, но другого «господина» здесь просто не было, улица была пуста, а «Привалов» действительно моя фамилия.

– Как долго вы думаете! – произнёс этот рыжий, повернулся спиной и стал открывать заднюю дверцу автомобиля. Повозившись, он достал вешалку с аккуратно застёгнутым на молнию футляром, дверь машины не закрыл, вешалку держал одной рукой, всё остальное перекинул через другую руку и, сделав много маленьких шагов, оказался перед крыльцом, на котором, застыв от изумления, стоял я.

– Сколько раз говорил, что на такие дела надо Бегемота отправлять!

– Почему? – зачем-то спросил я.

– Он обаятельный! – ничуть не смутившись, ответил огненно-красный толстяк. И тут я понял, почему он шепелявил: с правого верхнего уголка рта выпирал еле заметный клык. Это меня испугало.

– Ваш костюм! – объявил этот страшный человек, стоя в двух метрах от меня. А меня сильно напугали и этот клык, и эта куриная обглоданная косточка, что торчала из кармана пиджака, и огненно-рыжие волосы, на которые я смотрел сверху вниз не только из-за разницы в росте, но ещё и из-за того, что стоял на крыльце, а этот человек на это самое крыльцо ещё не поднялся. Но даже когда поднялся, я видел всё, что меня пугало, и мне было страшно.

– Ну? – злобно сказал он, протягивая мне костюм и в тот момент мне стало казаться, что клык у него не такой уж и маленький. А ещё (странное дело!) мне стукнула кирпичом по голове мысль, что этот человек меня может отправить в некую Ялту. Вообще не понимаю, откуда ко мне всё это лезло в голову, потому что я не сразу вспомнил, что означает слово «Ялта». В основном были две мысли: либо это какое-то заведение, либо это город.

– Город, – вдруг сказал рыжий. – Но вам он не светит. Без Бегемота я такие решения принимать не хочу. Да и незачем вам туда…

– Ага, – сказал я и забрал костюм. Этот странный человек тут же развернулся и, перекатываясь, отправился к машине.

– Остальное завезу через две недели! – крикнул он, когда уже сел и опустил зеркальное стекло. После этого машина взревела и исчезла с поразительной скоростью.

3

В Музее меня ждал Гуамоко. Сидел на книжном шкафу в прихожей и смотрел сверху вниз как на добычу.

– Привезли? Всего один?

– Да, – рассеянно ответил я, протягивая костюма наверх, как будто этим движением можно было доказать, что да, привезли.

– Иди! Надевай! Будем смотреть!

Я поднялся к себе и долго переодевался. Надевать этот костюм было очень волнительно. Мне всё казалось, что из зеркала за мной наблюдает обнажённая красавица Гелла и улыбается. Я знал, что её там не может быть, но она упорно мне там казалась. От этого я, уже в костюме, казался себе голым. И от этой странной галлюцинации становилось как будто бы холодно. Я поспешил вниз.

Гуамоко был в выставочном зале, на подоконнике.

– Ну как? – спросил я. Гуамоко всмотрелся, наклонив голову на бок.

– Пройдись! – скомандовала птица. Я сделал несколько шагов вперёд, потом развернулся и прошёлся обратно.

– Подними руки! – скомандовала птица. Я повинно поднял руки.

– Как ощущения?

– Нормально, – пожал я плечами.

– Сойдёт! – услышал я от вороны.

– Сойдёт?! – крикнул я от удивления. – Да ты хоть знаешь, сколько этот костюм стоит?! Ты хоть представляешь, через что мне пришлось пройти, чтобы этот костюм оказался сейчас на мне?!

– Знаю, – спокойно возразила птица и стала клювом чистить правое крыло. Я застыл, понимая, что с возмущениями несколько перебрал.

– Я вот сразу красивым родился, – равнодушно заметила птица. – Но я понимаю твоё волнение.

Я вопросительно посмотрел на Гуамоко.

– Тебе же в этом работать, экскурсии вести!

Об этом я как-то не подумал. Я эту мысль только начал осознавать, хотел что-то спросить, но Гуамоко меня опередил:

– А вот и твои первые посетители!

Должен честно признаться: я испугался. Ещё до тех страшных звуков, от которых сотрясся Дом. И я не знаю как, но сразу же понял, что рядом с входной дверью трижды ударили в пол тяжеленной тростью.

4

На пороге стояли двое: мужчина в чёрном плаще и цилиндре с длинной тростью в руке и маленький мальчик с ангельским личиком.

– Здравствуйте! – тут же сказал я. Должен признаться, что мысленно я репетировал сцену приветствия много раз, представлял себе, кто именно может быть моим первым посетителем, но в этих мыслях никогда первых посетителей не было двое. Всегда только один.

– Я очень рад вас видеть! – улыбался я и произносил заранее отрепетированные слова. Я отстранился, давая гостям пройти, но они не входили.

– А он не старый, – сказал мальчик и посмотрел на мужчину в чёрном плаще. Мужчина смотрел на меня холодными синими глазами. Лицо у него было белое, а не бледное, как принято говорить в таких случаях, нос, губы, скулы небольшие, но очерчены резко, словно их рубили изо льда.

– Здравствуйте! – сказал он мне, а потом нагнулся к мальчику и резко заметил:

– Оливер, нельзя обсуждать чужого человека в его присутствии! Только тогда, когда злишься. А ты ведь не злишься?

И маленький мальчик Оливер благодушно помотал головой, а потом шаркнул ножкой ко мне и сказал:

– Простите меня, мистер! Я совсем не хотел вас обидеть. Я совсем не злюсь. Простите меня!

Я по-прежнему находился в Музее, давая пройти своим гостям. Я помнил главное правило Музея: необходимо принять любых посетителей. Кем бы они ни были, но я совершенно не понимал, что мне делать в той ситуации, в которой я оказался. Они стояли на пороге и не входили. Да и разговор они вели странный.

– Простите, молодой человек, – обратился ко мне взрослый и чётким движением белых перчаток снял цилиндр. – Рассчитывал увидеть Александра Ивановича. С этим связано моё замешательство и невинная грубость Оливера. Искренне верю, что а) Вы достойны заменять его, раз Вы здесь находитесь б) Вы способны провести достойную экскурсию для меня и моего воспитанника в) экспонаты сохранены в лучшем виде, и мы не зря проделали путь из милого Севера в Москву.

Я открыл было рот, чтобы что-то ответить и понял, что не знаю, что говорить. Слава Богу, гости мои зашли. Мужчина, держа цилиндр на весу в одной руке, а потом переложив в другую, элегантно бросил белые перчатки в этот самый цилиндр, а затем вместе с тростью протянул мне.

– Как я могу Вас называть?

И тут я понял, что посетители Музея как-то должны меня называть.

– Сказочник он, – вдруг заявил мальчик, перестав оглядывать всё вокруг и остановившись ангельскими глазами на мне.

– Оливер! – грозно задрожал голос Советника.

– Годится! – спешно сказал я и улыбнулся сначала Оливеру, а потом Советнику. – Давайте я буду Сказочником!

Оливеру понравилось, он звонко засмеялся и захлопал в ладоши. Советник же страшно застыл. Мне показалось, что я вновь слышу звук трескающегося зеркала из своего сна. Собственно, именно поэтому я рассказал в самом начале свой сон. Я был уверен, что слышу именно этот звук, ни с чем его спутать не могу.

– Вздор! – шёпотом произнёс Советник, но это был такой шёпот, что лучше бы он крикнул. Этот шёпот был стелющийся, страшный. Как будто змеи поползли по стенам, полу и потолку. Стало темнее, и эхо змеиного шипения иглами кололо сердце.

– Давайте начнём осмотр! – выдавил из себя я, и с удивлением заметил, что из моих рук куда-то делись цилиндр с брошенными в него белыми перчатками и чёрная трость с хрустальным многогранным набалдашником.

Оливер стал серьёзнее, Советник странно поднял голову вверх и чуть-чуть её наклонил, напоминая поведение Гуамоко (куда, кстати, делась птица?), а змеи и их шипение пропало.

– Конечно, господин Сказочник! – вкрадчиво сказал Советник и не стал скрывать натянутость своей улыбки. Я повёл их в Выставочный Зал.

5

Когда-то давно я был в картинной галерее. Тогда я был школьником. Нас вместе с классной руководительницей в меховой шапке загрузили в дрожащий автобус и повезли по ухабам в какой-то маленький город рядом с нашей деревней. Мы ехали очень долго, и кого-то по дороге стошнило.

Сама картинная галерея представляла собой две комнаты, где на стенах висели громадные картины. В комнатах было довольно-таки светло, но зачем-то сами картины подсвечивались специальными лампами. Это было очень неудобно, потому что краски картин отсвечивали и ничего не было видно. Вдобавок к этому нас всех построили и заставили стоять на одном месте. Местный экскурсовод, дама в почти такой же меховой шапке как и наша классная, голосом в нос гнусавила какие-то данные о тех картинах, что из-за отсветов мы не могли разглядеть. Картин было с десяток, но рассказ о каждой из них был одинаков:

– Эта картина написана в дремучем году;

– Её приобрёл купец такой-то, а потом подарил городскому музею;

– На этой картине мастерски изображено что-то или кто-то.

И в самом конце нас спросили о том, какая из картин нам больше понравилась. Всё.

Когда мы ехали обратно на том же самом дрожащем автобусе, то тошнило уже всех. Это не было связано с картинами, но я об этом помнил и меньше всего на свете хотел оказаться на месте экскурсовода, который проводит такие экскурсии.

– Пожалуйста, сюда! – я показал заранее отрепетированным жестом на место перед Мутным Зеркалом. Советник и Оливер подошли вместе.

– Это – я обвёл рукой весь Выставочный Зал, – главный Выставочный Зал нашего Музея. – Здесь представлены два экспоната: Мутное Зеркало и Безымянные Монеты.

Выслушав эти слова, Оливер радостно оббежал диван и остановился перед одной из витрин с Безымянными Монетами. Советник остался стоять рядом со мной, напротив овального Мутного Зеркала. Заметив движения мальчика, я был уверен, что он призовёт Оливера к порядку, но к моему удивлению, он выдал совершенно странную фразу:

– Оливер! Не красть!

Я поперхнулся. Никак не ожидал такого замечания для этого ангельского мальчика от Советника.

– Я помню! – радостно отозвался Оливер, чем тоже сильно удивил меня.

Мысль о том, что в нашем Музее можно что-то украсть, просто не приходила мне в голову. А сейчас я это стал осознавать, полностью потерялся и не знал, что делать. Поэтому умолк и не стал произносить слова, которые заготовил для своей первой экскурсии. Думаю, это меня несколько спасло, потому что я высосал из пальца такую чушь, что говорить это Советнику было стыдно, а Оливер, несомненно, потерял бы весь интерес ко всем экспонатам. А так мальчик что-то там видел в этих пустых круглешках, а Советник замер со сосредоточенным лицом возле Мутного Зеркала.

Время потекло с иной скоростью, я буквально кожей ощущал, как оно царапается и ползёт по мгновениям.

– Это очень древнее зеркало, – начал говорить я, потому что думал, что экскурсовод должен что-то говорить. Перестал я говорить потому, что Советник плавно и удивлённо повернул ко мне голову и насмешливо возразил:

– Вздор! Ему всего сто восемьдесят лет!

Я растерялся и замер. То, что я собирался рассказывать, разумеется, было взято с потолка (а откуда ему ещё было взяться?), но я и подумать не мог, что кто-то что-то может знать о том, что находится в Музее.

– Но это же много, – попробовал я оправдаться.

– Чепуха! Даже с Домом нельзя сравнить! – резко возразил Советник.

– А Дому сколько? – задал я глупый вопрос.

– Это лучше уточнить у Александра Ивановича, – отвернулся от меня Советник и стал дальше смотреть на Мутное Зеркало, но потом уточнил:

– От пятисот до шестисот.

– А! – неопределённо протянул я. Советник продолжил стоять и смотреть немигающим взглядом в зеркальную муть. Оливер тем временем перешёл к другой витрине с Безымянными Монетами.

– Если бы здесь не жил этот звездочёт, то Мутное Зеркало надо было хранить где-нибудь ещё, – медленно сказал Советник. Я удивлённо посмотрел на Мутное Зеркало. Оно было мутно, как всегда.

– Холод, – продолжил Советник, – лютый холод, который поместил сюда тролль, способен калечить человеческие сердца, если хотя бы крупица этого Мутного Зеркала попадёт в человека. Представляете, что может случиться с этим миром, господин Сказочник, если Мутное Зеркало треснет и осколки полетят в разные стороны?

Советник повернулся ко мне, ухмылялся уголком губ и страшно смотрел насквозь сосредоточенными синими холодными глазами.

– Осколки Мутного Зеркала не знают забвения. Уничтожив одно сердце, они отправятся нести холод и смерть следующему. Этому не будет конца.

Мне стало дурно. Возможно, от того, что Советник смотрел прямо в меня.

– Тролль был уверен, что так и будет. Но так не случилось. Мутное Зеркало собрано и остаётся целым здесь, в этом доме звездочёта, в Выставочном Зале. Смех тролля не способен пробить эти заговорённые стены.

Я стоял и слушал, открыв рот. Руку бы дал на отсечение, что такой серьёзный человек как этот Советник не мог бы нести подобную чушь. Верил ли он в то, что говорил? Или просто издевался надо мной?

– Вся прелесть этого экспоната состоит в том, – с этими словами он отвернулся от меня к Мутному Зеркалу, словно бы произнося следующие слова не мне, а именно этому предмету, в который всматривался, ради которого, как я понял, он сюда и пришёл. – Состоит в том, что можно стоять в шаге от абсолютного зла, и это зло абсолютно безвредно. Обездвижено. Запечатано. Замкнуто.

«Вот это история! – восхищённо думал я. – Надо взять себе на заметку!»

– Оливер! Ты нашёл свою Безымянную Монету?

– Нет ещё! – звонко отозвался мальчик.

– Свою? – вскричал я. – Как свою?!

– А чью же, господин Сказочник, он должен там высматривать? – недоумённо упёрся в меня взглядом Советник.

– Я лично перебирал все Безымянные Монеты, – торопливо заговорил я. – Они все абсолютно одинаковы… Ну края там немножко разные… Но сами безымянные Монеты абсолютно одинаковые! Там нет и не может быть вашей безымянной Монеты!

– Разумеется, нет! – резко ответил Советник. – Свою Безымянную Монету я уже забрал.

При этих словах в его пальцах блеснул серебряный круглешок, так знакомый мне. Но с этим круглешком что-то было не так. Советник любезно прекратил фокусничать с круглым предметом и на ладони показал его мне.

– Фух! – облегчённо выдохнул я. – Это не Безымянная Монета! На Безымянных Монетах нет никаких изображений, а у вас… вон… там…

Я подошёл поближе, нагнулся, напряг глаза. Советник не убирал руку. Его рука была белее металла монеты.

– Розы? – спросил я и поднял глаза на него.

– Разумеется.

Ловким движением он тут же подбросил монету, которая поднялась до уровня моих глаз, перевернулась и упала точно в ладонь моего всезнающего собеседника. Я опять склонился над белой рукой.

– Вот! – радостно воскликнул я и стал показывать на монету пальцем. – Там что-то написано!

Я облизнул губы и напрягся.

– Талеры? – произнёс я вслух. – Я правильно прочитал?

– Да. Очевидно, вы умеете читать.

Я подумал, что Советник смеётся надо мной, но его ледяные глаза и ледяной тон не предполагали проявление юмора. Он был серьёзен до такой степени, что мне осталось предположить, что он просто высказал своё умозаключение.

– Что это значит? – спросил я.

– Это валюта моей страны, – бесстрастно пояснил он.

– Это хорошо, – сказал я.

Возле витрин Оливер продолжал внимательно разглядывать Безымянные Монеты.

– Но это не наша монета, – сделал я своё умозаключение. – У всех наших ничего нет. Ни роз, ни надписей!

– Разумеется, – спокойно сказал Советник и спрятал свою монету. – Ведь эти монеты пока ещё не нашли своих.

Я замер, не в силах понять эту фразу.

– Когда-то очень недавно Александр Иванович проводил мне экскурсию по Музею. Тогда я нашёл свою монету. Она была пустой, как сейчас те, которые разглядывает Оливер. Я нашёл её. Александр Иванович отдал мне её, и в моих руках появились на её поверхностях розы и слово «Талер». С тех пор у меня появилась Судьба.

Советник говорил медленно, печально и очень серьёзно.

– То есть Безымянные Монеты здесь – это чьи-то судьбы? – уточнил я.

– Да.

– И сейчас Оливер ищет свою?

Советник не ответил. Оливер перебил нас громко крикнув:

– Нет, господин Советник! Моей монеты здесь нет!

– Сегодня нет, – спокойно поправил его Советник и неожиданно обратился ко мне:

– Я так понимаю, свою вы ещё не забрали?

Моё удивление повисло в воздухе в виде большого синего вопроса. Этот вопрос, как воздушный шарик, оказался между Советником и мной, а потом лопнул, словно мыльный пузырь.

– Можете не отвечать, – сказал Советник. – Лучше ведите нас на Балкон.

6

Звёздное небо восхитительно. Невероятно прекрасно сидеть под ним, развалившись на диванчике, и пить чай с лимоном. Чистое удовольствие!

Но после всего того, что произошло в Выставочном Зале, я уже иначе смотрел и на звёзды, и на розу, и на чай с лимоном и без.

Оливер, увидев диван, тут же туда плюхнулся, устало выдохнул и стал смешно болтать в воздухе ногами. Советник огромными чёткими шагами направился к розам. Никто из них никакого внимания на звёзды не обратил.

– Сделать вам чай? – спросил я.

– Ни в коем случае! – резко отозвался Советник.

– Нет, не хочу, – просто ответил Оливер.

Сам я очень хотел чая, рассчитывал, что посетители точно попросят этот напиток и, честно говоря, оказался не готов к тому, что чая не будет. Не зная, что мне делать, я стал столбом возле дивана, где полулежал Оливер и наблюдал за Советником. Тот вёл себя странно: остановился за пару шагов до чёрных роз, наклонился и рукой сделал движение, которое должно было привлечь к нему их аромат.

– Восхитительно! – вызвалось у Советника, и я впервые почувствовал какие-то нотки наслаждения в его голосе. – Какие восхитительные розы!

Я поднял голову вверх. Серебряные звёзды на пурпурном небе оказались никому из них не нужны.

Советник отошёл от чёрных роз, огляделся и так же аккуратно подошёл к жёлтым. Опять рукой поманил к себе аромат и стал восхищаться ими. Оливер забрался на диван так, чтобы качать одной ногой. Лицо его несколько сжалось. Он или устал, или не испытывал никакого интереса ни к розам, ни к звёздам, ни к чаю, который я всё ещё мог предложить. Советник побыл возле жёлтых роз и отправился к белым с фиолетовой окантовкой. Насколько я понял, Советник мог вот так наслаждаться розами бесконечно долго.

– Что особенного в этих розах? – осмелился я спросить, когда Советник отправился к зелёным розам.

– То, что это розы, – ответил Советник. Оливер устало вздохнул от этого ответа, а я ничего не понял. Советник повернул ко мне голову. Уставился обычным ледяным взглядом и пояснил:

– А) Эти розы произрастают из земли б) они издают настоящий аромат в) они могут погибнуть!

Последнее было так неожиданно, что я прыснул со смеху. Советник не обратил на меня никакого внимания, а Оливер поднялся на локте и укоризненно посмотрел на Советника.

– Господин Советник, – довольно злобно сказал мальчик с ангельским личиком, – вы позволите так себя вести господину Сказочнику?

Я даже открыл рот, чтобы что-то ответить Оливеру, хотел сказать что-нибудь обидное для этого мальчишки, ещё и руку поднял, но ничего не придумал, чуть не задохнулся от возмущения. Отпустило меня тогда, когда я услышал ответ Советника.

– Он пока ещё ничего не знает, Оливер.

После такого я захотел что-нибудь обидное сказать Советнику, но, как вы понимаете, если для Оливера я ничего не придумал, то для Советника я уж тем более ничего придумать не мог. Тем временем мой обидчик вернулся к чёрным розам, которые находились совсем близко от меня. Он остановился в двух шагах от цветов, как останавливался здесь некоторое время назад, убедился, что я наблюдаю за ним, и сделал ещё один шаг к цветам.

С ужасом, который вытащил бы из меня вопль, если бы я не задыхался в тот момент от двойного негодования, я увидел, как стебли с шипами и узорными листьями отшатнулись назад, словно налетел сильнейший ветер и стал их гнуть. Советник резко протянул свою руку, бутонов не коснулся, замер в нескольких сантиметрах от цветка, но этого оказалось достаточно. Листья, стебель, шипы и лепестки цветка в миг покрылись тоненькой ледяной коркой. Мне даже почудилось, что я услышал резкий, задыхающийся крик роз. Крик не человеческий, не предназначенный для человеческого уха, но наполненный болью и отчаянием, которые я мог воспринимать.

– Думаю, довольно, господин Советник! – услышал я голос Гуамоко. Не знаю, как и когда, но птица появилась на спинке того плетёного кресла, которое располагалось за спиной Советника. Сдаётся мне, если бы Оливер не валял дурака, а тоже бы смотрел за Советником, то появление Гуамоко не осталось бы незамеченным.

Должен заметить, что реакция на ворону была мгновенной: Советник сделал резкий шаг назад, что почти сразу же благотворно сказалось на чёрных розах, а Оливер подскочил на диване, сел прямо и удивлённо выпалил:

– Говорящая ворона!

– Прошу прощения! – сказал Советник, заложил одну руку за спину и чуть нагнулся в почтительном поклоне. Гуамоко повернул голову к мальчику, который спрыгнул с дивана на обе ноги и даже потянул к нему правую руку с маленькими детскими пальчиками.

– Не сметь! – резко выдал Советник, не разгибаясь из своего почтительного поклона. Оливер замер, а через секунду опустил руки и остался стоять словно оловянный солдатик. Гуамоко повернул голову на Советника.

– Согласен, он у нас ещё туповат, – сказал Гуамоко. Я понял, что это он про меня, но это был такой день, что глупо было возражать.

– Но времена тёмные, – продолжила птица. Если бы смогла, то вздохнула бы. – Приходится брать по объявлению.

– Вот! – вскрикнул Оливер, подпрыгивая на носочках и показывая на Гуамоко. – А птице вы, господин Советник, замечания не делаете!

– Он злится, – холодно ответил Советник и принял свою обычную позу.

– Мал ещё, – сказал Гуамоко и замолчал.

– Да. Но Александра Ивановича нет, вы, уважаемый Гуамоколотинг, прячетесь, советоваться не с кем, пришлось действовать вот так.

Советник потрясающе легко выговорил полное имя птицы, мне стало даже завидно. Я знал, что Гуамоко особенно нравится, когда его называют полным именем, и сейчас понял, что Советнику почему-то очень важно благорасположение вороны. Тем временем Гуамоко спрыгнул со спинки кресла на стеклянный низенький столик и поцокал в моём направлении.

– Неприятности, – сказал он.

– До такой степени, что Музей оставили на него? – Советник взглядом показал на меня.

– Он не так плох, – неожиданно для меня сказал Гуамоко.

– Да, можно было хуже, – согласился Советник и тут я не понял, радоваться или огорчаться такой фразе.

– Обратите внимание на костюм, господин Советник! – Гуамоко остановился на краю столика, не смущаясь, что стоит хвостом (чуть не сказал спиной!) к собеседнику.

– Вижу, что Коровьев поработал. Но носит он его так, что даже Оливер справился бы лучше!

По глазам Оливера я понял, что мальчик очень хотел ответить чем-нибудь обидным, но то ли воспитание, то ли недостаточность фантазии его сдерживали.

– Он его сам добыл, – продолжил Гуамоко, не поворачиваясь к Советнику. Благодаря этому я мог видеть бусинки птицы, но глаза птицы не столь красноречивы, как глаза человека, поэтому я никак не мог понять даже эмоциональный фон этого странного разговора. – И не сошёл с ума. А то, что полную чушь нёс о Мутном Зеркале и Безымянных Монетах, так это моя недоработка.

Мне показалось, что мир дрогнул и качнулся поочерёдно во все стороны. Гумоколотинг стоял напротив меня и говорил, что мои недоработки – это его вина! Мне такое даже не снилось!

– Да, это можно считать успехом, – согласился Советник.

– А вот с мальчиком ты рано пришёл.

– Сейчас я это уже понимаю.

– Но вы заходите, господин Советник, – Гуамоко развернулся. Стал теперь ко мне хвостом, а к Советнику и Оливеру клювом (чуть не написал «лицом»!). – В Музее вам всегда рады. Только аккуратнее относитесь к розам.