Музейные истории

Глава 5

История пятая. Свойства душ

1

Сон мой улетел от громкого карканья. Он был маленький и хорошенький, но каких-нибудь подробностей я не помню, а вот карканье было долгим и противным. Ничего удивительного, что маленький и хорошенький сон испугался длинного и противного карканья и улетел куда-то в форточку. Я бы, если бы мог, тоже бы подпрыгнул, расправил крылья и вылетел бы в эту замечательную форточку. Но я не сон. Я самый обычный человек. В моих силах только сесть на кровати, свесив ноги. Могу ещё глаза потереть, чтобы как-то всё-таки разлепить ресницы и посмотреть вокруг.

Гуамоко.

Тут ничего удивительного. Никто больше и не мог каркать.

Гуамоко в моей комнате?

Я сразу же подскочил, как будто мне не каркнули в самое ухо, а ужалили в место пониже спины.

Должен сказать, ворона появляется в любой комнате Дома по своему желанию. До этого дня меня это никак не беспокоило. В Доме происходят и более удивительные события, чем появление Гуамоко в разных комнатах, да и не всегда это удивительно. Двери комнат, как правило, открыты, а птица прекрасно летает, Дом знает как свои… Впрочем, никаких пяти пальцев у неё нет. Просто я хотел сказать, что до этого момента всё было вполне объяснимо.

Появление же в моей комнате таким понятным действием считаться не могло. Я лично закрывал дверь, когда ложился спать. Закрывал с щелчком. Для того, чтобы после этого открыть дверь. Надо повернуть ручку, чтобы она прокрутилась вокруг своей оси. Сделать такое никакая птица не могла, даже не представляю, как ей надо было бы действовать, чтобы такое, извините за слово, провернуть. Как ворона с такими сложностями справилась?

– С третьей попытки! – возвестила птица.

– Чего? – не понял я.

– Ну и сотрудничек! Попробуй разбудить!

Никогда до этого Гуамоко не пробовал меня будить. Никакой надобности в этом не было, я мог спать столько, сколько мне было угодно.

– А что случилось? – спросил я.

– К нам едет Павел Иванович. Одевайся!

Никогда Гуамоко не предупреждал меня о посетителях.

– Что за важная птица? – спросил я насмешливо и тут же прикусил язык. Гуамоко громко каркнул. Я подумал, что таким образом он сказал мне что-то нецензурное, но эмоции вороны я всегда распознаю плохо, так что это могло быть всё что угодно.

– Человек важный. Даже значительный, – сказал Гуамоко. Я в этот момент уже подбежал к шкафу, быстро натягивал носки на пятки и всем своим видом изображал, что одеваюсь максимально быстро.

– Надо показать, что Музей в надёжных руках, – сказал Гуамоко, и я почувствовал, что он оборвал себя на полуслове. Полуслово – это довольно интересная вещь. Как будто бы ты что-то держишь в руках, но посмотреть на это не можешь.

– И как я это покажу? – спросил я.

Видимо, именно этот момент Гуамоко не придумал.

2

На улице стоял старинный экипаж с тройкой лошадей. Это было так неожиданно, что я тут же забыл всё, что хотел сделать, когда открою дверь, и остановился как вкопанный. Людей было трое. Первый стоял возле лошадей и держал ближнюю ко мне под уздцы, второй что-то поправлял сзади экипажа, а третий, ожидавший меня непосредственно у двери экипажа, приветственно развёл руки в стороны и радостно направился ко мне. В левой руке он держал трость, но управлялся ей виртуозно, как будто бы она слушалась его как хорошо выдрессированная собака. На голове возвышался чёрный цилиндр.

– Господин Сказочник! Как я рад вас видеть! Сколько же замечательных слов я слышал в ваш адрес, но вот сейчас, когда я вижу вас своими глазами, я вижу: всё полнейшая ерунда!

Сияя глазами, он двигался на меня. Не знаю почему, но в сиянии его глаз была такая сила, что я сам не заметил, как пошёл ему навстречу, открывая объятия, хотя ничего подобного делать не собирался.

– Вы ещё лучше, чем всё, что мне о вас рассказывали!

На последнем слове мы встретились. Он обнял меня по-дружески, будто мы век были знакомы, и я, что самое удивительное, тоже обнял его в ответ. Никогда до этого я не приветствовал так человека, которого видел первый раз в жизни. Когда же эти горячие объятия остались в стороне, я оглядел этого господина.

Не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако и не так, чтобы слишком молод. Костюм на нём сидел безупречно, легко. Двигался он самым безупречным образом. Оставлял такое впечатление, что невозможно было подумать, что можно было встретить его как-то иначе.

– Прошу вас пройти в Музей! – пригласил я.

– О! Благодарствую за приглашение!

Фраза была столь витиевата, что я не понял, как вести себя дальше и несколько шагов мы прошли молча. Поднявшись по ступенькам, гость задал тяжёлый для меня вопрос:

– Всё ли благополучно в вверенном вам храме красоты и мудрости?

Я, признаться, сначала улыбнулся и заверил, что дела обстоят самым лучшим образом, а только потом понял, что «храм мудрости и красоты» – это Музей.

В дверях он галантно пропустил меня вперёд, а в прихожей возник уже с другой стороны, как будто бы обвивал меня подобно змее.

– Не сомневаюсь, что при ваших талантах сие заведение расцветает и благоухает, подобно розе в самый сок её цветения! – при этих словах он так сладко улыбнулся, что голова моя пошла кругом. Я ничего не понял, только почувствовал сладость, улыбнулся в ответ и проводил посетителя в Выставочный Зал.

3

Мы вошли в Выставочный Зал и остановились напротив Мутного Зеркала. Его поверхность слила вместе наши силуэты. Мы были одного роста, приблизительно одной комплекции и мне показалось, что если наши силуэты поменять местами, то никто не сможет заметить разницы.

– Сто восемьдесят лет тому назад злой тролль заточил в этом зеркале столько холода и зла, сколько нет сейчас на всём земном шаре, – начал рассказывать я. – Но вы можете не беспокоиться: Музей полностью контролирует этот экспонат, благодаря чему вы можете стоять в двух шагах от абсолютного зла в полной безопасности!

– О! Как это невероятно интересно! – возликовал Павел Иванович.

– Наш Музей, кстати, располагается в доме, которому около пятисот или шестисот лет. Когда-то давно им владел звездочёт. Благодаря этому есть здесь магическая сила, дающая безопасность при хранении подобного артефакта!

– Тут не приходится сомневаться! – согласился мой посетитель.

– Поэтому можете наслаждаться видом этой вещи и, подчеркну ещё раз, в полной безопасности!

– Я искренне наслаждаюсь! – почти пропел мой собеседник. Правдивость его слов не оставляла у меня никаких сомнений. Этот человек оставлял впечатление свободного, искреннего и душевного. Я помнил господина Советника, с которым мне было страшно; помнил странного Оливера; безумно одинокого Робина. Ни с кем из них не было хорошо. А вот с Павлом Ивановичем было просто замечательно.

– Как приятно слушать образованного человека, – говорил Павел Иванович. – Знаете, никогда бы не смел подумать, что такая простая вещь как зеркало, а столько всего! Скажите на милость!

Что-то кольнуло меня при этих словах, но мёд, разлитый Павлом Ивановичем в воздухе был таким сладким, что обращать внимание на что-либо ещё было выше моих сил.

– Некоторые приезжают сюда только ради Мутного Зеркала, даже на другое не смотрят! – нараспев сказал я.

– Уверен, господин Сказочник, что сюда ради вас приезжают! Вас послушать! – в ритм моей речи встроился посетитель и расплылся в самой благодушной улыбке, от которой волей-неволей сам заулыбаешься.

– Благодарю вас, Павел Иванович! – краснея от похвал, опустил я глаза в пол.

– Это я вас благодарю, господин Сказочник!

Вот в таком духе мы вели беседу. Комплименты друг другу так заполняли пространство вокруг, что, казалось, оно скоро кончится, Дом разорвёт от них на части, и мы окажемся сидеть возле развалин на улице.

– А скажите мне, господин Сказочник, – потянул речь кисельными берегами с молочными реками Павел Иванович. – Есть ли какие-нибудь доказательства, что Мутному Зеркалу этому столько лет, сколько вы сказываете?

Вопрос был лёгким, почти невесомым. Я даже и представить себе не мог, что он прозвучит, но вот, он прозвучал, и мне ничего не оставалось, как спросить Павла Ивановича:

– Простите, Павел Иванович, не понял?

И Павел Иванович пустился в столь хитроумные словоплетения, что я ничего не понял, кроме того, что, видимо, какие-то бумаги должны прилагаться к такой ценной вещи, как Мутное Зеркало.

– Так вам же, господин Сказочник, откуда-то известно о зле, тролле, холоде. Так нет ли бумаги какой, чтобы слова эти каким-либо образом подтвердить можно?

Посетитель не ставил под сомнение мой рассказ, он лишь хотел что-то такое, чтобы всё это можно было как-то доказать. Моя беда была лишь в том, что не было у меня никакой бумаги, о чём я честно сообщил Павлу Ивановичу.

– О, пустяки! – засмеялся Павел Иванович. – Такую бумагу я с ваших слов изготовить могу!

И он так радостно поклонился мне, что я тут же поклонился в ответ и начал благодарить, хотя никто ничего ещё пока не сделал, да и бумага такая мне совсем была не нужна.

Безымянные Монеты посетитель осматривал очень внимательно. Прищуривался и напрягал глаза свои изо всех сил.

– Как вы говорите? – спрашивал он. – Судьба?

– Да, – говорил я. – У каждого она своя. У нас, должен сказать, были посетители, у которых есть свои такие Монеты.

– Да что вы?! Прямо отсюда?

– Ну, отсюда или не отсюда, этого я вам не скажу, – не стал я врать. – Но Монеты у них очень похожи, с одним отличием: на их поверхностях есть рисунки!

– Да что вы говорите!

– Да! Рисунки!

– И что же там?

– Вот, недавно был человек в белом костюме, – начал я рассказывать с умным видом. Павел Иванович отошёл от меня на шаг и сделал такую умную физиономию, что слова сами летели у меня изо рта:

– У него была Монета, где с одной стороны нацарапана одна риска, как будто кот лапой задел…

– Да что вы говорите? Кот?! Лапой?!!

– Да!

– Так прямо и задел?

– Этого я, признаться не знаю…

– Ну, дальше…

– А с другой стороны рисок таких много!

– Там тоже кот лапой задел?

– Этого я тоже не знаю…

– Так! А дальше?

– Так вот этот человек двадцать восемь лет на необитаемом острове прожил!

– Прямо-таки двадцать восемь?

– Представляете?! А уже потом к людям вернулся!

– Невероятно!

– Так вот эта Монета, она же необыкновенная! Из-за неё он там двадцать восемь лет на острове прожил!

– Да что вы говорите!

– Так что Монеты эти Судьбу выбирают!

– Не может быть!

– А ещё мальчик у нас был!

– Мальчик? А имя не помните?

– Имя? – почему-то схватился я за голову. – Как же не помнить! Помню: Оливер!

– Оливер?

– Да! Точно! Оливер!

– Вы уверены?

– Абсолютно! – вскричал я. После этих моих слов Павел Иванович ловко достал из кармана маленький бордовый блокнот, обложкой из кожи, с инициалами завитушками, маленький карандаш, раскрыл волшебным образом блокнот на середине и на чистом листе, улыбаясь, оставил какую-то пометку, которую я не успел прочесть, ловко захлопнул, и, продолжая держать блокнот пальцами, улыбаясь, спросил:

– Может, ещё что-то помните?

– Да, Оливера к нам привёл господин Советник, – выболтал я, сам не понимая, как слова срывались с моих губ.

– Господин Советник! – радостно вскрикнул Павел Иванович. Блокнот в его руках сделал какие-то акробатические трюки, но не исчез.

– Вы хорошо знакомы с господином Советником?

– Нет, – честно признался я. – Он здесь был один раз…

Возникла какая-то незапланированная пауза, в которую у меня вырвался вопрос. Вырвался и, надо думать, больно укусил Павла Ивановича:

– А вы?

– Случалось, знаете ли видеться, – неопределённо сказал Павел Иванович и увёл разговор по какой-то другой тропинке, которую я сегодня и вспомнить не могу.

4

Павел Иванович занятно пил чай. Расхваливать он его начал, когда только учуял аромат. Да так расхваливал, такие слова выбирал, что мне казалось, чай этот можно было пить без сахара. На мой вопрос, нужно ли ему лимона или мёда, он так ответил, что вроде бы ничего не попросил, но я принёс и то, и другое. Павел Иванович пил чай и с мёдом, и с лимоном.

– Как у вас тут прекрасно! – восхищался он, трубочкой свёртывал губы и тянул огненную, как мне казалось, заварку. Чай он заедал почтенной долькой лимона. Когда я присмотрелся, то понял, что своими пальцами он держал сразу два кусочка, но так, что заметить это можно было, только если сильно присмотреться.

– Ещё чаю? – спросил я.

– В ваше удовольствие! – сладко протянул посетитель. Я отправился заваривать новый чайник.

Звёзды и бархатная ночь совсем не интересовали Павла Ивановича. Чай, лимон, мёд – интересовали, а вот все прелести музейного балкона – нет.

– Вы знаете, – заговорил Павел Иванович как только я сел напротив него, – ваши истории меня чудесным образом навели на такие мысли…

– Буду рад, если вы ими со мной поделитесь, – сказались у меня сами по себе слова. Вроде как и не собирался ничего говорить, только чашку чая выпить, поэтому вот и присел, но как-то так у этого посетителя Музея получалось, что само собой что-то такое говорилось и ничего с этим поделать было нельзя.

– Когда-то давным-давно, на заре человечества, как говорят люди исторические, – плавно запел Павел Иванович и слова его потекли ровно, сладко, затягивающе, – случилось в истории человечества значимое событие: появилось понимание, что всё и на всё обменять можно.

Признаться, я ничего не понял из этих слов, но Павел Иванович говорил так занятно, а чай был такой вкусный, что я кивнул так, будто бы всё понял. Мой гость продолжил:

– Стало ясно, что нужно некое универсальное средство, чтобы обменивать всё на всё можно было, да богатство копить. Не сразу сообразили, что это такое должно быть. Пробовали меха, наконечники стрел, семена разные, даже пиво в каких-то областях для этих целей использовали.

Павел Иванович медленно поднёс белую чашку к своим губам, вытянул их трубочкой и вмиг полчашки чая исчезло. Я улыбнулся.

– Прошло сколько-то времени, потом ещё столько же, а может, и ещё больше.

От таких слов стало даже темнее.

– И вот сообразили, что золото и серебро могут быть такими вещами, что всё на них обменять можно, – продолжил мой собеседник и поставил чашку. Взгляд его при этом стал острым, всепроникающим. – Не сами по себе куски золота и серебра должны стать тем, что обменять всё на всё можно, а иначе надо всё сделать.

Я ничего не понимал, но слушал внимательно.

– Умные люди сделали драгоценный металл круглым, печать специальную наложили, следили за тем, чтобы нужное количество золота да серебра в монетах плавилось. Стали люди разные вещи да услуги этими золотыми да серебряными круглешками мерить.

Стало как-то страшно от этих слов.

– Да надобно сказать, – вдруг возвысил свой голос Павел Иванович, – что не у всех людей получилось настоящую цену всему определять! Один вот думает, что пуговица в золотую монету стоит, а вот знающий человек знает, что и сотня пуговиц золотой монеты не стоит!

Он хитро улыбнулся и посмотрел на меня.

– Потом, должен сказать, и металл никакой не нужен стал. Государство его разными бумагами, что называть стали ценными, заменило, разные названия в роде «кредитного билета» придумало. Молодцы! Правда?

Холод пробежал по моей спине, улыбка его оскалом мне показалась.

– Только это задачу не упростило. Люди совсем запутались. Кое-как ещё с чаем там и сахаром что-то понятно. Можно как-то сообразить, что и сколько стоит! А вот что посложнее, да позначимее… Тут тяжело! А ещё эти романтики! Видели таких?

Видимо, я подтвердил, потому что мой собеседник продолжил:

– Так уж оказалось в этом мире, что люди разделились на две категории. Одни знают цену денег, понимают, что и за что купить и продать можно, и другие…

Взгляд его пригвоздил меня к месту, я вспомнил карканье Гуамоко в утро того дня.

– Другие, поскольку цену деньгам – не имеет значения, бумажные те или металлические – определить не могут, поэтому говорят всем, что есть вещи, которые не продаются!

Он рассмеялся. Страшно, холодно. Потом рывком схватил белую чашку, выпил всё, что в ней ещё было, и закончил:

– Я вот цену деньгам знаю.

Мир померк в моих глазах. Земной шар остановился и не хотел двигаться дальше.

– Вы же умный человек, господин Сказочник, – обратился он ко мне. Несмотря на то, что я только что пил чай, горло моё пересохло. Жар окутал меня плащом, тут же отпустил, а после этого сразу же лёд окутал моё тело, сковал всё, кроме последнего удара сердца, которое ухнуло колоколом, что-то разбило, словно стеклянное, что-то посыпалось вокруг и разлетелось вдребезги, а посередине всего этого на белом плетёном кресле в ночи сидел, собрав руки в замок, Павел Иванович и смотрел на меня.

– Вы же умный человек, господин Сказочник, – повторил он раскатистым эхом. – Вы же понимаете, что не может быть ничего вечного. Объявление, написанное по глупости вороной, не может составить ваше счастье! Счастье нужно взять самому! Я же, человек знающий цену деньгам, предложу вам то, чего вы действительно заслуживаете! То, что сделает вас хозяином своей Судьбы!

Я хотел спросить, уже не помню чего, но у меня ничего не получилось. Я сидел, покорно всё это слушал и ждал.

– Я знаю, сколько стоит Мутное Зеркало. Я знаю, сколько стоят Безымянные Монеты. И я знаю, сколько нужно вам, господин Сказочник, чтобы вы были властителем своей Судьбы. Но возможно это только при одном условии!

Он резко вытянул руку с указательным пальцем вверх, а у меня, не знаю почему получилось, вырвалось:

– Что же?

Он победоносно сверкнул глазами, полез в полы своего пиджака, аккуратно достал сложенную вчетверо бумагу и стал её разворачивать.

– Вам нужно быть человеком той же категории, что и я, господин Сказочник!

– Что же это за категория? – сказал я и почувствовал, что всё, чем сковал меня мой странный собеседник, меня отпускает, я вновь обретаю власть и способность владеть собой.

– Вы должны быть человеком, который знает цену деньгам! – заключил Павел Иванович и, расправив лист, на котором я заметил какой-то герб и множество букв в завитушках, положил его передо мной.

5

Должен заметить, что рассказывать события, произошедшие далее на балконе, у меня нет права. Обойдёмся без них.

6

Павел Иванович, постукивая концом своей трости, спустился по ступенькам Музея. Двое его слуг, заметив своего хозяина, тут бросились на свои места: один сел на козлы, другой как-то там пристроился сзади. Я остался на крыльце, а Павел Иванович сел в экипаж.

– Прощайте, Павел Иванович! – крикнул я, подняв правую руку. У меня было железное ощущение того, что с этим человеком нам ещё придётся увидеться.

– Прощайте, мёртвая вы душа! – загадочно попрощался он, ласково улыбнулся и задёрнул занавеску. Экипаж его тронулся, цокая копытами по московскому, только что поменянному асфальту. Его экипаж ещё не успел скрыться из глаз, как сверху почти что упала взбаламошенная ворона:

– Что ты ему сказал на Балконе?!

Увы, я не мог удовлетворить любопытство Гуамоколотинга. Как я уже сказал вам, рассказывать об этих событиях у меня не было права.