Общество девушек без души

Глава 26. Элис

Я проснулась в своей постели ранним утром и совершенно не помнила, как сюда попала.

В голове стучало за глазами, одновременно тупо и остро, будто в черепе застрял рыболовный крючок. Каждая частичка головы болела. Я осторожно села, прижимая кончики пальцев к стучащим вискам, проводя ладонью по ноющим рёбрам.

Вот тогда-то я и поняла, насколько всё плохо.

Моя белая футболка была вся в тёмно-алой крови; большой круг начинался от воротника и дугой спускался к груди, как будто меня вырвало чем-то красным. Я осторожно дотронулась до лица; оно тоже было покрыто коркой крови.

Лотти, к моему удивлению, проснулась и натягивала серую толстовку "Выпускница Севеноукс". В тусклом свете луны за нашим окном она не заметила, как я пошевелилась.

– Что происходит? – простонала я.

Взглянув на наручные часы, я поняла, что было чуть за 04:00.

Она повернулась и посмотрела на меня. Вся краска отхлынула от её лица при виде крови, но в её чертах появилось что-то похожее на понимание. Никогда не забуду, насколько хриплым голосом она сказала:

– Они только что нашли тело у подножия Северной башни.

Мир застыл вокруг своей оси.

Я была вся в ещё влажной крови и не помнила, что произошло между библиотекой в полночь и комнатой в общежитии в 4 часа утра.

Сердце болезненно колотилось в груди, я спросила:

– Во сколько я вернулась?

Боже, как мне хотелось пить. Голос хрипел у меня в горле.

Лотти уставилась на меня. Я не могла разглядеть выражения её лица: страх, возбуждение или обыкновенное любопытство.

– Не знаю, – медленно произнесла она. – А сама что-нибудь помнишь?

– Я выпила слишком много виски в "Трапезной", – ложь вырвалась сама собой. Я понятия не имела, сколько проблем у меня будет из-за этого потом. – Я упала и приложилась таблом по дороге обратно, – я указала на свою запачканную футболку. – У меня пошла кровь из носа.

– С кем ты там была? – осторожно спросила она.

Я вспомнила о её коллекции книг по криминалистике; неужели она считает себя частным детективом?

Кстати, когда она проснулась? Как успела узнать о теле у башни? Я что-то пропустила?

Или она снова ходила во сне? От этой мысли у меня зародились сомнения. Она чего-то недоговаривает.

– С однокурсниками, – ровным голосом ответила я. Ещё одна наглая ложь. – Куда ты собралась? – спросила я таким же размеренным тоном, как и у неё.

Именно тогда я заметила фотоаппарат, висящий у неё на шее, а также блокнот и ручку, торчащие из кармана брюк. Она правда думает, что попала в настоящий криминальный роман.

– К Северной башне, – сказала она, изучая меня ещё пристальнее. Её рука дёрнулась к фотоаппарату, но затем, казалось, передумала. – Хочу понять, что происходит, – затем, более яростно: – Мы имеем право знать.

Пытаясь успокоить диких лошадей, скачущих галопом в груди, я спросила:

– Им уже известно, кто погиб? Ты говорила, что там нашли труп.

Только не Харрис, только не Харрис, только не...

– Какая-то девушка с факультета изобразительного искусства. Я с ней не знакома.

Не чувствуя никакого облегчения, я сбросила одеяло:

– Я иду с тобой.

Лотти помотала головой:

– Я... вряд ли это хорошая мысль.

Мне понадобилось мгновение, чтобы придумать, как действовать, вызывая меньше подозрений.

– Наверное, ты права, – медленно ответила я. – Мне нужно привести себя в порядок.

Я поднесла руку к носу, чтобы подтвердить историю о падении, но действительно почувствовала сильную боль. И вообще я изо всех сил пыталась понять, что же у меня не болит.

Именно тогда Лотти наконец поддалась своим порывам. Она схватила фотоаппарат и сфотографировала меня в пропитанной кровью одежде.

Вспышка временно ослепила меня, и к тому времени, когда в глазах прояснилось, она исчезла.

Я ждала горячей вспышки гнева, но её так и не последовало. Вместо этого была только мягкая, простая мысль: "Она не виновата. Это я выгляжу подозрительно".

Я недоверчиво покачала головой, словно пытаясь избавиться от ожидаемого приступа ярости, когда будто лопается резинку, но этого так и не произошло. Я ощущала лишь спокойное, рациональное чувство понимания – ясная голова, которую я предполагала использовать по назначению.

Неужели ритуал... сработал?

С ясной головой, позволяющей мыслить логически, я поняла, что сперва надо умыться. Сидеть в собственной засохшей крови не только неудобно, но и довольно компрометирующе. Я переоделась перед походом в общую ванную, стараясь, чтобы никто не увидел меня в крови в ночь предполагаемого убийства, и выбросила запятнанную футболку в мусорное ведро у стола. Я надела одно из своих любимых платьев – кремовое шелковое на пуговицах с пышными расклёшенными рукавами, но я подозревала, что его уже не спасти.

Непонятное чувство спокойствия сопровождало меня и в общей ванной. Я несла свою косметичку и полотенце с чувством покоя и благополучия, несмотря на ломоту в теле, вдыхая искусственный сосновый аромат полироли для пола.

Когда я пришла, там никого не было. Я заняла любимую душевую кабинку, самую дальнюю от входа и ближайшую к старому коричневому радиатору, где могла свернуться калачиком и согреться. Я намылила волосы шампунем, протёрла под ногтями кусочком лавандового мыла, вымыла каждый дюйм тела, пока не почувствовала, что у меня саднит от горячей воды.

Мой разум был удивительно чист от... ну, от всего. Не было ни страха по поводу слухов об убийстве, ни остаточного гнева на Лотти или даже на Харриса. Даже затаённый страх, когда я думала о маме и её болезни, сменился общим чувством смирения. Я будто тысячу лет медитировала с буддийскими монахами и полностью переродилась.

Когда я вернулась в комнату общежития, Лотти ещё не вернулась.

Но и моя окровавленная футболку тоже пропала.

Глава 27. Лотти

Невозможно адекватно описать чувство, которое испытываешь, входя в своё общежитие через несколько минут после предполагаемого убийства и обнаруживая соседку всю в крови.

После ужасной сцены в Северной башне – ещё не выяснили, кто погиб, и полиция никого не подпускала к месту, где кого–то укладывали в мешок для трупов, – я вернулась в Уиллоувуд за толстовкой и батарейками для разряженной фотокамеры. Как бы нелепо это ни звучало, мне хотелось получить из первых рук доказательства любых потенциально сверхъестественных обстоятельств смерти, будь то рубин в горле или что-то ещё – блин, даже Салем, выглядящая особенно довольной собой, меня бы устроила.

В итоге у меня на руках был снимок, которого не было ни у кого в мире: Элис Вулф, сидящая в своей постели, вся в крови от губ до щёк.

Почему-то я не испугалась. Я не убежала, спасая свою жизнь. Были все шансы, что я находилась всего в нескольких метрах от убийцы.

Но я была спокойна, даже слишком спокойна.

Словно какое-то привидение вело меня сквозь пространство – невидимая рука на плече направляла и одновременно придавала уверенности: и тёплая сила, и настойчивый импульс. Тело превращалось в сосуд, позаимствованный кем-то, у кого не было причин бояться. В глубине души я недоумевала, было ли это как-то связано с рубином у меня в шее, с мрачной тенью Северной башни и той холодной властью, которую она имеет надо мной. Но всё это казалось как-то далеко и не особо важно. На данный момент я могла лишь сосредоточиться на убийствах.

Чем больше я думала об этом, тем меньше Элис казалась подходящей кандидатурой для убийцы – это не вязалось с моими теориями о том, что убийца – Северная башня. Несмотря на всю её испорченность, это никак не вязалось с моим пониманием сверхъестественной силы. К тому же во время первых убийств она была всего лишь ребёнком. Неужели сегодня ей захотелось воспроизвести одно из них? Но зачем?

Мои мысли были ясными – и жаждали ответов. Хотелось найти разгадку.

Теперь мне преподнесли зацепку на блюдечке с голубой каёмочкой, и я не собиралась упускать её из рук.

Надо заполучить футболку Элис. Хоть я не считаю, что она способна на убийство, что если я ошибаюсь? Надо отнести её в полицию. Если кровь на футболке принадлежит жертве...

Итак, я вышла из комнаты с фотокамерой в руке, затем подождала за углом, пока не услышала, как дверь открылась и снова закрылась. Выглянув из-за стены, я увидел Элис в толстом чёрном джемпере, с полотенцем и сумкой с мыльно-рыльными принадлежностями. То есть футболку она оставила в комнате? Или она надела её под джемпер, надеясь отмыть от крови в раковине? Я уж стала подозревать, не закопала ли она её где-нибудь в лесу, но это, вероятно, было бы более компрометирующим. Она умнее. Если ей действительно нечего скрывать, она оставит футболку в общежитии.

Когда её шаги на далёкой лестнице затихли до эха, я проскользнула обратно в комнату и, к своему удивлению, оказалось, что она просто выбросила футболку в мусорное ведро, как будто это не потенциально ключевая улика в расследовании убийства.

Я вытащила её и аккуратно положила в один из конвертов, которые купила на случай, если мне когда-нибудь захочется написать Фрэнки. Ткань была ещё теплой, кровь в основном высохла, но несколько пятен ярко-красными разводами просачивалось сквозь белую бумагу. Я смутно заметила, что руки дрожат, но они, казалось, работали отдельно от меня, как будто принадлежали кому-то другому.

С фотокамерой и конвертом в руке я направилась обратно к месту преступления. Пока я шла, то не могла не удивляться собственному хладнокровию. Обычно эмоции одолевают меня во всей их глубине.

Так почему же мне сейчас не страшно?

Снова та невидимая рука легла мне на плечо, одновременно твёрдая и настойчивая. У меня было смутное ощущение, что я на несколько секунд отстала от реальности, наблюдая за развитием событий и каким-то образом отключившись от них.

Где-то глубоко-глубоко в голове испуганный голос твердил, что это неправильно, но я его совершенно не слушала.

Атмосфера вокруг башни изменилась. Труп убрали с места происшествия, но истерия среди студентов росла. Мягкий ночной воздух звенел от плача и визга, а также телефонных звонков – все отчаянно пытались связаться со своими родителями. Луна висела в звёздном небе, взирая на всех нас с небесным безразличием.

Я так долго представляла себе эту сцену: каково это оказаться в Карвелле в 80-е, когда тела всё падают и падают, а кошмар продолжается?

И теперь я вижу всё наяву.

Всё именно так, как я себе представляла, и эта почти привычность приносила какое-то болезненное утешение. Воображение действительно открыло дверь; и ужас мгновенно через неё ворвался.

После минутного колебания я направилась по чёрной, как ночь, траве к ближайшей полицейской. Она была молодая, с добрым лицом, и держала рацию у рта, но не говорила в неё. Не раздавалось ни звука. Она будто застыла на месте от какого-то экзистенциального ужаса.

Я тихонько откашлялась, и это, казалось, вывело её из задумчивости.

– Прошу прощения, – начала я, встревоженная тем, как по-детски прозвучал мой голос. – У меня есть кое-что, на что вы, возможно, захотите посмотреть.

Глава 28. Элис

При обнаружении пропавшей футболки мой внутренний покой не нарушился, а раскололся.

Лотти отдала её в полицию?

Я снова ждала приступа гнева.

Ничего. Просто спокойное понимание. Вероятно, она напугана убийством, а теперь и мной. Если она подозревает, что я имею к этому какое-то отношение, она имеет полное право обратиться в полицию.

Серьёзно – кто я?

К этому моменту почти непроницаемое чувство безмятежности начинало давить, как завеса, за которой ничего не было видно, хотя я и знала, что по ту сторону что-то есть – что-то ужасающее в своём отсутствии ясности или формы. Меня оторвали от самой себя каким-то фундаментальным образом.

В попытке сосредоточиться на опасной ситуации: кто-то мёртв, а из моей памяти выпало насколько часов жизни, я проснулась вся в чьей-то крови – я схватила блокнот и ручку, открыла чистую страницу и попыталась как можно лучше вспомнить вчерашний день. Если полиция постучится в дверь, нужно заранее знать ответы.

Это выглядело не очень убедительно.

Сразу стало совершенно ясно, что мне нужно делать дальше: выяснить, где я была те четыре часа.

Я посмотрела на часы: ещё нет и 06:00 утра. Если я сейчас заявлюсь в библиотеку, будет ли Кейт Фезеринг ещё там? Казалось, она сидит за этим полукруглым столом независимо от времени суток, но логика подсказывала, что ей тоже нужно спать. Веки щипало от усталости, чёрная дыра ночи не давала мне почти никакого отдыха.

И всё же Фезеринг, возможно, была единственной, кто может прояснить моё местонахождение в течение этих выпавших из памяти нескольких часов, и мысль о том, чтобы ждать, пока она проснётся, казалась нелогичной. Зачем быть лёгкой добычей, оставаясь в постели? Скорее всего, прямо сейчас за мной охотится детектив, если Лотти успела что-то рассказать полиции. Черт возьми, Харрис, вероятно, тоже сразу настучит в полицию, учитывая, что я сделала с ним всего несколько часов назад.

Мысль о холодных стальных наручниках на запястьях вдохновила меня выскочить за дверь. Хотя я знала, что реально меня пока не арестуют – скорее всего, просто доставят на допрос, если я хоть что-то помню из "Билля о правах", – мне хотелось восполнить как можно больше пробелов в памяти, прежде чем это произойдёт.

Зачатки плана появились в голове. Если я не найду Фезеринг в библиотеке, то быстренько направлюсь в отдел философии и проверю, не лежит ли книга о ритуалах на ковре у всех на виду. Затем я отправлюсь на укромную поляну в лесу и подожду, пока библиотекарша с чёрными губами не очнётся от своего сна. Я также попытаюсь пробиться сквозь гнетущую эмоциональную завесу и психологически осмыслить утренние события, потому что ощущение такой нечеловеческого спокойствия совершенно выводило из себя. Я понятия не имела, как переживу перекрёстный допрос, если меня выставят бесчувственной психопаткой.

Утро было свежим и тёмным, хотя обсидиановое небо уже становилось цвета индиго. Почти рассвело, облаков не было. Я набрала полные лёгкие воздуха – он был глубоким и пьянящим, с привкусом розмарина, древесного дыма и чего-то металлического.

В главном здании было пронизывающе холодно и неумолимо тихо. Каждый мой шаг отдавался эхом, пока я как можно спокойнее шла по галерее к библиотеке. Сердце билось всё чаще и чаще – настойчивый стук, как будто тело вспомнило что-то такое, чего не смог вспомнить разум.

К моему удивлению, Фезеринг сидела за своим библиотечным столом и читала огромный том. Она выглядела почти так же, как всегда: лощёная, ухоженная, болезненно отчуждённая. Никаких признаков недосыпа или переутомления. Я на мгновение задумалась, не вампир ли она.

Как может так выглядеть человек, зная, что всего в нескольких метрах от того места, где она сидит, только что умерла другая девушка? Я решила не сообщать ей эту новость. Иначе мой следующий вопрос прозвучит ещё более подозрительно.

– Привет, – сказала я, и она на мгновение вздрогнула, когда я подошла к столу.

За то время, что я приходила сюда, я видела только, как к ней подошёл ещё один студент, и то потому, что не мог войти.

– Чем могу помочь? – коротко спросила она.

– Ну… э-э… я была тут прошлым вечером… точнее, несколько часов назад… и мне нужно, чтобы кто-то подтвердил, что я в это время была здесь, – я тяжело сглотнула, затем выплеснула предлог, который придумала по дороге сюда. – Соседка по общаге обвинила меня в том, что я переспала с её парнем, и я хочу доказать ей, что я этого не делала. В моём читательском билете указано, в какое время я приходила в библиотеку и выходила из неё?

Если она и удивилась моей просьбе, то никак этого не показала. Она повернулась к экрану своего компьютера, несколько раз щёлкнула мышью, затем набрала моё имя на клавиатуре.

– Здесь сказано, что вы пришли в 23:54 и ушли в 3:58 утра.

Облегчение затопило меня с головы до ног. Когда я впервые посмотрела на часы в общаге, они показывали 4:09 утра, должно быть, я вернулась туда прямо из библиотеки. У меня совершенно не было бы времени подняться в Северную башню, быстро убить кого-нибудь, а затем поспешить обратно в свою комнату. Теперь есть ясность.

И я могу это доказать.

Была только одна проблема: я сказала Лотти, что была в "Трапезной".

Я была так занята своей дилеммой, что не заметила кое-что важное.

Фезеринг знала, какое имя искать в системе, хотя я ей его не сообщала.

Глава 29. Элис

Когда я вернулась в общагу, там меня уже ждала полиция.

Всю обратную дорогу из библиотеки я убеждала себя, что Фезеринг, которой известно моё имя, тут ни при чём. В этом семестре я часто бывала в библиотеке и предположила, что, возможно, моё имя мелькало у неё на экране всякий раз, когда я входила. Может быть, она запомнила моё имя после ссоры с парнем, похожим на Криса.

Увидев двух детективов, ожидающих меня у дверей, я внутренне вздохнула с облегчением. Очевидно, у них нет ордера на обыск, иначе они бы уже рылись в моих вещах. Пропитанная кровью рубашка вызывала подозрения, но, возможно, их было недостаточно. Распечатка моих приходов и уходов из библиотеки должна подтвердить мою невиновность без особых проблем.

Я не стала изображать удивление при их виде. Вместо этого я приятно улыбнулась, и только потом поняла, что, вероятно, из-за этого показалась им ещё большей социопаткой, чем являюсь. Только что произошло убийство. Любой нормальный студент будет весь на нервяке и страхе, что может быть следующим, опустошён сознанием, что погиб невинный человек. А я в это время слоняюсь по кампусу ранним утром и пытаюсь найти доказательства своей невиновности, совершенно не думая ни о жертве, ни о её семье. И совершенно не думаю о собственной безопасности, учитывая, что убийца по-прежнему на свободе.

Так нельзя, Вулф.

– Элис Вулф? – спросила из двух женщин та, что повыше.

У неё был строгий вдовий вид, крючковатый нос, близко посаженные карие глаза и морщины у глаз.

Я почувствовала странное спокойствие:

– Да?

– Я старший инспектор Уилсон, а это инспектор Бленкинсопп, – она кивнула своей коллеге, молодой блондинке, похожу на голубку. – Не возражаешь, если мы зададим тебе несколько вопросов?

– Я? Не возражаю? – переспросила я, снова изобразив улыбку. – Вы так говорите, будто у меня есть выбор.

– Он у тебя есть, – решительно сказала инспектор Уилсон с еле-различимым акцентом. – Всё полностью добровольно.

Я пожала плечами, как будто мне было всё равно и всё это лишь навевает скуку – классическое невинное поведение.

– Без проблем.

– Не возражаешь, если мы опросим тебя в твоей комнате?

Опросим. Звучит уже куда официальнее, чем "несколько вопросов".

– Конечно. Надеюсь, соседки сейчас нет.

У меня в голове возник смутный образ Лотти, стоящей за дверью и прижимающей к ней ухо. По какой-то причине от такой картинки мне стало смешно.

Но в комнате было пусто – и, теперь, когда я посмотрела на неё глазами двух полицейских, она показалась мне ужасно неопрятной. Я невольно поморщила нос от резкого запаха и поспешно распахнула окно, подперев его самым толстым томиком Ницше. Холодный утренний воздух мгновенно отрезвлял.

– Не хотите ли присесть? – предложила я, указывая на два стула у письменного стола, повёрнутые спинками друг к другу, как будто они друг с другом не знакомы.

– Ничего, мы постоим, – сказала инспектор Уилсон. – Но, пожалуйста, устраивайся поудобнее. Как мы уже сказали, это добровольный опрос, и мы бы хотели, чтобы тебе было удобно отвечать.

– Конечно, – сказала я, поворачивая свой стул лицом к ним.

Бленкинсопп неловко переминалась с ноги на ногу, скрестив руки на груди, в то время как Уилсон шарила в карманах в поисках чего-то.

– Мы будем записывать твои ответы только для себя, – сказала она, вытаскивая маленький чёрный диктофон с наушниками, обёрнутыми вокруг него.

Размотав провода, она нажала на кнопку, отчего сверху загорелся красный огонёк.

– Как тебе может быть известно, сегодня рано утром у подножия Северной башни обнаружили труп. В настоящее время обстоятельства смерти ещё расследуются.

– Да, слышала. Это ужасно! Бедные её родители!

Я застыла. Неужели я только что спалилась? Они же ещё не говорили, что жертвой была девушка. Однако об этом уже знали все, так что это, конечно, не могло вызвать каких-то подозрений.

Инспектор Уилсон кивнула.

– Ты знакома с жертвой?

– Я даже не знаю, как её зовут. А вы мне можете сказать?

– Поппи Керр.

Мой взгляд остановился на красном огоньке магнитофона.

– Нет, я с ней не знакома. Соседка по комнате сказала, что Поппи училась на факультете изобразительного искусства.

– Верно. Теперь о твоей соседке. Мисс Фицвильям утверждает, что прошлой ночью ты вернулась из "Трапезной" вся в крови. Это правда?

Рабочий стул показался мне твёрже обычного; позвоночник почти до боли вдавился в его изогнутую деревянную спинку.

– Отчасти да, это так. Я была вся в крови, но меня не было в "Трапезной". Я была в библиотеке.

Я расстегнула портфель и достала распечатанный лист бумаги с указанием времени своего входа и выхода. Логотип Карвелла гордо красовался в верхней части фирменного бланка.

Инспектор Бленкинсопп протянула руку и просмотрела страницу, затем передала её инспектору Уилсону, лицо которой оставалось невозмутимым.

– Понятно, – сказала та. – А ты всегда носишь с собой распечатку входов и выходов в библиотеку?

Внутри всё сжалось в кулак.

– Нет. Я сходила туда сегодня утром, после душа. Я знала, что моё возвращение в общагу окровавленной выглядит подозрительно, поэтому хотелось найти подтверждение тому, где я была.

– Тогда зачем было врать соседке? – узко посаженные глаза инспектора Уилсон вопросительно на меня смотрели: капелька пота на лбу, настороженный взгляд. Я старалась не подавать виду.

– Мне было неловко. Она считает, что я слишком много времени провожу в библиотеке и недостаточно развлекаюсь. Ей и в голову не приходит, что для меня это одно и то же.

Еле заметная попытка смягчиться.

– Мисс Фицвильям утверждает, что ты не помнишь, в котором часу вернулась в комнату. Это правда?

Кивнув, я осознала, насколько тяжело у меня в голове. Я устала до мозга костей, а перед глазами всё кружилось.

– Я споткнулась и приложилась головой по дороге домой – отсюда и кровь. Наверное, заработала что-то вроде сотрясения мозга, потому не особо помню, как оказалась в своей постели.

Я решила придерживаться версии "я упала и стукнулась головой", потому что чего ещё тут скажешь? Кроме того, судя по боли в черепе, анализ ДНК крови на моей рубашке вскоре эту версию подтвердит. Я была в этом уверена. А чья ещё это может быть кровь, если я всё время сидела в библиотеке? Надо думать, я упала ничком, когда потеряла сознание после ритуала. Надо было утром заглянуть в библиотечный отдел философии. Любые большие тёмно-бордовые пятна подтвердили бы мою версию.

Но я уже сказала, что споткнулась по дороге домой. Паутина лжи уже опутывала меня.

Тут впервые подала голос инспектор Бленкинсопп.

– Как думаешь, через какое время после выхода из библиотеки ты споткнулась и ударились лицом?

– Не знаю, – я нахмурилась. – А что?

– Ну, библиотека находится совсем рядом с Северной башней, и я подумала, не видела ли ты, когда уходила, как кто-нибудь входит или выходит оттуда.

Я почувствовала ловушку на горизонте, как надвигающуюся атаку на шахматной доске. Похоже, при таком ходе допроса мне не грозит непосредственная опасность, но если я уточню, где именно упала и ударилась лицом, они, вероятно, проверят это место на наличие следов крови. А если я буду говорить, что ничего не помню, это само по себе будет выглядеть подозрительно. Я остановилась на чём-то среднем.

– Нет, я никого не видела, когда уходила, но, с другой стороны, я особо и не приглядывалась. Наверное, я упала где-то на полпути обратно в Уиллоувуд.

Надеюсь, это прозвучало достаточно расплывчато, чтобы они попытались что-то проверить, но достаточно конкретно, чтобы не навлекать на себя подозрения.

– Примерно на полпути? Где именно?

Лёгкие сжались.

– Там стоит такое дерево с изогнутой веткой, похожей на локоть. Кажется, где-то там, но, как я уже сказала, не помню точно.

– Ясно. Ты точно уверена, что не знакома с жертвой? – инспектор Уилсон достала фотографию из кармана рубашки. Удивительно, откуда они успели её получить. – Это мисс Керр.

При виде лица, уставившегося на меня с фотографии, мне потребовались все силы, чтобы не ахнуть.

Это была та симпатичная рыжеволосая девушка, которую я видела разговаривающей с Хафсой Аль-Хади.

Она была со мной в библиотеке.

У меня пересохло в горле, и я сумел только выдавить:

– Нет. Нет, я с ней не знакома.

Глава 30. Лотти

Как бы меня ни тошнило от этой мысли, нужно было позвонить родителям. Рано или поздно они всё равно узнают, и лучше избавить их от недолгой агонии гадания, не их ли дочь унесли в мешке для трупов.

Время едва перевалило за 07:00, папа как раз просыпается, садится за чашку крепкого английского чая на завтрак с тремя ломтиками горячего тоста с маслом, а Гарри, золотистый лабрадор, возится у его ног.

Стоя на лестничной клетке первого этажа в Уиллоувуде – Элис по-прежнему беседовала с полицией в общаге – я прижала одну руку к груди, прислонилась спиной к перилам и нажала кнопку набора номера. Папа снял трубку домашнего телефона после трёх гудков:

– Алло?

Его голос звучал по-утреннему бодро, как кукурузные хлопья и музыка по радио. Я вдруг отчаянно заскучала по нему.

– Привет, пап. Это я.

– Пчёлка моя? Неужели ты проснулась раньше девяти? – я услышала, как на заднем плане выключили "Радио 2". Наша прекрасная тёплая кухня, где всё хорошо. – Чему обязан таким огромным удовольствием?

Я с трудом сглотнула, ощутив слабый привкус жёлчи в горле.

– У нас погибла ещё одна девушка.

Наступила долгая, раскатистая тишина – такая долгая, что я подумала, не отключился ли он. Затем:

– У Северной башни?

– Да, – подтвердила я тихо и печально.

– Ясно. Ты возвращаешься домой. Я за тобой заеду, – он говорил серьёзно; послышалось позвякивание ключей в его руке. – Сейчас позвоню Дэйву и скажу, что меня сегодня не будет на работе. Собери все вещи, и я...

– Папа, нет, – перебила я. – Не надо. Я остаюсь.

Теперь, вспоминая, это кажется абсурдом, но я снова почувствовала присутствие той невидимой руки на плече, а также внезапную, захватывающую дух потребность остаться и раскрыть это дело. Мне это нужно больше, чем вода или воздух. От мысли, что я найду убийцу, на меня накатывал тёмный трепет, и было невозможно сказать, был ли этот трепет возбуждением или страхом.

– Ты...? – сдавленный звук. – Прости, но нет. Я твой отец, и я отменяю твое решение.

– Ты что, собираешься связать меня и похитить?

– Лотти! Как ты можешь остаться там после того, как... Кем она была? Ты с ней знакома? Администрации известно, что произошло?

– Я её не знала. Расследование только началось.

Голос отца стал низким и настойчивым:

– С этим местом что-то не так. Тебе не следует там оставаться.

"Знаю", – хотелось крикнуть. Рубин в горле, ощущение невидимого лассо в животе, видения другой жизни, пирамида из мёртвых тел, сверхъестественная сила, которая с самого начала манила меня сюда – всё это было так жестоко и устрашающе.

"Но ты не можешь уйти," – говорил другой голос как внутри, так и снаружи – то ли мысль, то ли угроза, я так и не поняла.

Придав голосу вызывающий оттенок, я сказала:

– Нельзя же сворачивать с дороги только потому, что там уже столкнулось несколько машин.

– Автомобильные аварии – это не убийства, Лотти. Господи! Ты молода, красива и талантлива, как Джейни и остальные. Кто сказал, что следующей будешь не ты? – он внутренне застонал. – Пожалуйста, мне невыносима мысль, что с тобой что-то случится. Мы с матерью с ума сойдём.

Я закрыла глаза и вздохнула:

– Знаю.

Да, это так. Мне вспомнились родители Джейни на её похоронах: у матери животная истерика, отец плачет и пытается сохранять хладнокровие. Как я могу рисковать, поступая так со своей семьёй? Я их единственным ребёнок. Я папина "детка" и мамина "душка". Не проявляю ли я эгоизм, оставаясь здесь для расследования? Мысль о доме была подобна тёплому уютному одеялу. Я могу уехать прямо сейчас, оставить всё это позади и позволить кому-нибудь другому привлечь убийцу Джейни к ответственности.

Внезапно, словно почувствовав мои колебания, рубин в горле раскалился докрасна – а затем корни обвились вокруг трахеи, сжав её так сильно, что я чуть не задохнулась. Мгновение спустя меня отпустило, но смысл был ясен: Северная башня предупреждает.

Паника поднялась в груди, заполняя лёгкие будто дымом, которым я не могла дышать.

Надо убраться подальше от этой сверхъестественной силы. Поначалу будет неуютно, как в автобусе, когда внутри всё скрутило, зрение затуманилось и я чуть не упала в обморок. Но потом лассо лопнет, и я буду свободна и жива, а родителям не придётся испытывать самую страшную боль, какую только можно вообразить.

– Ладно, пап, – сказала я натянуто. – Я...

Рубин ещё яростнее впился мне в горло, не давая дышать. Я еле слышно поперхнулась, будто невидимые руки сжали мне шею. На лестничном пролёте вокруг меня всё потемнело и пошло пятнами, а в глазах заплясали звёзды. Я выронила телефон на бетонную площадку, и он отлетел прочь.

Я так ласты склею – прямо сейчас, и никто мне не поможет. Я едва дышала.

То же самое было и с Поппи?

А также с Джейни?

"Ладно, – безмолвно попросила я у рубина. – Уговорил, я остаюсь, только отпусти меня".

Хватка ослабла, и я судорожно втянула воздух, делая глубокие вдохи, а потом наклонилась и подобрала телефон. Я была так слаба, что не могла встать, поэтому осталась на холодном бетоне на четвереньках, изо всех сил стараясь не захныкать.

– Лотти, ты тут? – в папином голосе слышались нотки беспокойства.

– Да, извини, просто уронила трубку.

– Смотри, я приеду за тобой, – где-то рядом с ним открылась и закрылась дверь. – И не пытайся меня переубедить.

– Папа, я никуда не еду, – слова были холодными, но, как мне показалось, это были мои собственные. Надеюсь. По правде говоря, я не знала, насколько глубоко пустил корни этот рубин. – Если Карвелл снова решат закрыть, то ладно. Но пока не надо меня заставлять. Мне ведь уже 19, – короткая, раздражённая пауза, во время которой я поняла, что разговор надо заканчивать. – Я больше не твоя маленькая пчёлка.

Я пожалела о своих словах, едва их произнесла.

Спустя несколько ужасных мгновений папа повесил трубку, оставив меня наедине с невидимой рукой на плече и холодным кулаком в сердце.

Глава 31. Элис

Жертва убийства находилась со мной в библиотеке.

Я думала, что моё присутствие там весь вечер обеспечит мне алиби, но я жестоко ошибалась. Напротив, это превратилось в улику против меня.

У полиции всё равно недостаточно улик, чтобы арестовать меня, но вскоре они проверят читательский билет Поппи Керр и выяснят, что мы находились в библиотеке одновременно. Мне оставалось только надеяться, что Поппи ушла незадолго до наступления времени её смерти и что неизбежный тест ДНК с моей пропитанной кровью футболки подтвердит, что кровь принадлежит мне.

От сознания того, что я видела Поппи всего за несколько часов до её убийства, я должна была умереть от ужаса. По идее, я должна опасаться, что я и есть убийца, но мне было совершенно до лампочки. Я почти ничего не ощущала и ещё меньше помнила. Это гнетущее чувство отрешённости убаюкало меня, и я уснула, не раздеваясь, прямо в постели.

Я проснулась от тихого шороха и острого ощущения, что не одна. На мгновение мне даже показалось, что полиция ещё здесь, а я отключилась прямо посреди их "опроса". Мне уже мерещились наручники и тюряга, убитые горем родители, у которых единственную дочь заковали в кандалы. Мама с больничной койки будет тянуть ко мне руки – а меня рядом нет. Ноэми увидит моё лицо на первой полосе газеты и с отвращением выбросит её в ближайшую урну. Эйдан, мой милый младший брат, будет боялся приблизиться ко мне. Эти образы выплыли на дневной свет, и мне потребовалось больше времени, чем обычно, чтобы отделить их от реальности.

Когда картинка в комнате наконец обрела чёткость, я увидела, как Лотти листает книгу "Так говорил Заратустра", которой я подпирала окно. Эту книгу я читала чаще, чем любую другую, поэтому там на полях было полно моих пометок: размышления и разные посторонние мысли, навеянные текстом. Мгновенное ощущение беззащитности распространилось по всему телу, как солнечный ожог, розовое и сырое.

– Ты что делаешь? – прохрипела я.

Лотти подняла на меня глаза.

– Ой, извини. Хотела закрыть окно, потому что здесь холодно. Не хотелось, чтобы ты замёрзла, и в итоге зачиталась книгой, – её указательный палец завис над страницей с моими пометками. – "Я – лес и ночь тёмных деревьев; но тот, кто не боится моей темноты, найдёт розы под моими кипарисами". Как это красиво, – она улыбнулась с выражением на лице, которое я не смогла разобрать. – Как и роза, которую ты нарисовала на полях.

Жар прилил к щекам. Я выхватила у неё книгу и заметила фотоаппарат в другой руке. Она фотографировала мои пометки? Или она действительно листала книгу без какого-либо тайной цели?

Она отложила фотоаппарат, сбросила туфли и забралась на свою кровать, которую и не убрала после ухода в 04:00.

– Почему философия?

– Что? – переспросила я.

– Почему тебя так привлекает философия? Кажется, я у тебя не спрашивала раньше.

Прислонив подушки к стене, чтобы сесть к ней лицом, я поразилась тому, насколько это уязвимо – жить с кем-то в одной комнате и представать перед ней совершенно беззащитной во сне. Возможно, именно из-за этой беззащитности я ответила искренне, а не то, что сказала Ле Конту на первом занятии, чтобы произвести на него впечатление. Или это ритуал помог снять все барьеры, над возведением которых я столь усердно трудилась?

– Потому что, как бы мне ни нравились идеи, настоящие философы абсолютно безумны, и я их искренне обожаю, – улыбнулась я. – Например, Диоген жил в винной бочке, а из вещей у него были только плащ и посох. Он ходил по улице спиной вперёд и сбивал с толку других пешеходов. Однажды он подслушал, как Платон назвал человека "двуногим существом без перьев". После этого Диоген выбежал, ощипал курицу, вернулся к Платону и крикнул: "Смотри! Я привёл тебе человека!"

Последнюю фразу я произнесла с театральным выражением, и Лотти рассмеялась:

– Смешно! А ещё?

– Пифагор...

– Чувак со своими треугольниками?

– Он самый, хотя многие учёные утверждают, что одноимённая теорема принадлежит не ему. Но это гораздо более скучная история. На самом деле он был более известен как мистик, и существовала секта, которая разделяла его философию, – я чувствовала, что говорю слишком много, но слова лились из меня потоком. – У этой секты были весьма причудливые обычаи, например, члены культа не могли ездить по дорогам общего пользования, есть бобы, печь хлеб или сначала надевать левый ботинок. Считается, что его растерзала разъярённая толпа, которая загнала его к бобовому полю. Не желая прикасаться к бобам, он стоял на краю поля, пока толпа не догнала его и не забила до смерти.

– Невероятно!

– Ещё был Джереми Бентам, который... ой, прости, – внезапно свежая, розовая беспомощность стала вылезать наружу, и глубоко укоренившаяся паранойя подсказала мне, что веселье на её лице скорее похоже на насмешку. Потом она будет рассказывать своим подругам-хоккеисткам о том, какая я неудачница. Поэтому я пробормотала: – Тебе, наверное, это ужасно скучно. Лучше я заткнусь.

Улыбка Лотти расползлась по всему веснушчатому лицу с ямочками:

– Ни в коем случае! Пожалуйста, продолжай. Обожаю слушать твои рассказы. Это приятно отвлекает от всех этих размышлений.

Обычно я бы по гроб жизни обиделась, но что-то в её игривом легкомыслии заставило меня подумать, что она просто пытается быть милой.

Я улыбнулась в ответ, пытаясь не обращать внимания на саднивший шрам, когда мои губы приоткрылись:

– Итак, в завещании Бентам потребовал, чтобы друг публично вскрыл его останки, пригласив на это вскрытие других. Он также завещал своим друзьям 26 траурных колец.

– Траурные кольца?

– Да. На них был изображён силуэт его бюста, а в самом кольце содержались пряди волос философа. Удивляюсь, но друзья этого не оценили.

Лотти фыркнула:

– Если умрёшь и не оставишь мне траурного кольца, я буду в ярости.

Но почему-то шутка, казалось, испортила настроение; мы обе не такие уж закадычные подруги, чтобы оставлять друг другу траурные кольца. Лотти отвернулась и посмотрела в окно на Северную башню. Стыд стал обвивать мне грудь, как плющ, и я проследила за её взглядом. На самом высоком окне сидел ворон, и небо снаружи было испещрено пятнами, похожими на синяки.

– Жалею, что отдала твою футболку полиции, – наконец сказала Лотти.

– Так это действительно сделала ты?

– Я думала, ты и сама догадалась.

– Ну, да. После допроса полицейских гадать не пришлось.

Лотти снова встретилась со мной взглядом:

– Они сказали, что ты весь вечер была в библиотеке. Так ты действительно просто упала и приложилась?

– Я действительно просто упала и приложилась.

Теперь ложь начинала казаться естественной, и это пугало меня. Возникло ощущение, что каждый раз, когда я пересказываю эту выдуманную версию событий, то сама уничтожаю правду о том, что произошло на самом деле – потому что всё дело в том, что я по-прежнему сама ничего не знаю.

Пока ещё остаётся вероятность, что именно я убила Поппи.

Глава 32. Лотти

Пока мы разговаривали, молочный утренний свет падал на обнажённое лицо Элис, и мне трудно было отрицать, какая же она красивая.

Возможно, мне это показалось, но её лицо как-то даже перестало быть таким перекошенным. Плечи опустились, расслабились, а не задирались больше к ушам, а между бровями пропал двойной узел. Она говорила о своих любимых философах с той непринуждённой, но тревожной харизмой, которая ассоциировалась у меня с профессором Сандерсоном. Она была похожа на лидера культа – за исключением того, что её изгибы были гораздо более пьянящими, чем резкие мужские черты Сандерсона, чёрная шёлковая пижама облегала ей бёдра и талию.

Что-то незнакомое свернулось внутри, и в горле внезапно пересохло.

Ой.

Вот что имеют в виду, когда говорят о привлекательности.

Когда смотришь на неё под таким освещением, яркую и забавную, слушаешь её акцент, невозможно представить себе, чтобы она хладнокровно кого-либо убила. И всё же разве не так ли часто говорят об отъявленных убийцах? Что никто не верил, что они на такое способны?

Ведь эта девушка в первый же день пребывания здесь ударила кого-то по лицу. Всякий раз, когда она оказывалась близко, у меня от нервов сводило всё внутри. Хотя теперь я уже недоумевала... может быть, это у меня бабочки порхают в животе? Или это что-то совершенно более ужасающее?

За этими подведёнными глазами скрывается что-то зловещее – я знала это точно.

И всё же... если бы кто-то внимательно наблюдал за мной последние несколько недель, разве он не сказал бы то же самое? Лунатизм, маниакальная тяга к башне, рубин в горле и безымянный ужас.

Возможно, Элис пала жертвой той же тьмы, что и я.

После разговора с отцом рубин в горле ещё долго пульсировал докрасна, как настойчивое напоминание о том, что что-то, нечто, глубоко и накрепко вонзило в меня свои когти. Нутром я понимала, что не смогу покинуть Карвелл, даже если захочу.

Поэтому придётся остаться и разобраться со всем этим, потому что всё это часть одного и того же запутанного узла. И именно за этим я сюда и припёрлась.

Я решила воспользоваться беспрецедентной открытостью Элис и задать несколько наводящих вопросов, чтобы выяснить, не чувствует ли она тоже на себе воздействие некоей сверхъестественной силы. Закрыв крышку объектива на фотокамере и чувствуя себя немного смущённой из–за того, что Элис застукала, как я роюсь в её вещах, я положила камеру на стол и забралась в свою кровать.

– Элис... – начала я, и она подняла глаза цвета глубокого озера. Раздумывая, как заговорить об этом, я решила выложить всё по чесноку. – С тех пор, как попала сюда, я не чувствую себя самой собой. Особенно последние пару недель.

Рука автоматически потянулась к рубину на шее, и она проследила за мной взглядом.

– В смысле? – спросила она с ноткой любопытства в голосе.

– Не знаю, – призналась я. – Просто... всё стало как-то темнее, мрачнее… Это трудно выразить словами.

Что-то промелькнуло в её лице. Видимо, моя реплика что-то всколыхнула в её душе. Было ощущение, что я вот-вот вытяну из неё какое-то признание. Но вместо этого она просто сказала:

– Ты не похожа на человека, страдающего от депрессии.

Было бы легко сдаться, но я продолжала:

– Ну, во-первых, в депрессию может впасть любой. Мама была самым счастливым человеком, которого я знала, пока её не стало. Во-вторых, дело не в этом. Я думаю, это как-то связано с Северной башней. Жить в её тени… – она заметно напряглась в ожидании продолжения. – Вот почему я написала заяву о переводе в другое общежитие. Это звучит дико, я знаю, но мне уже кажется, что башня сводит меня с ума. Именно туда я каждый раз и хожу во сне.

Элис слегка, казалось бы, непроизвольно улыбнулась при мысли, что она не виновата в моей заяве, но тут же опять напряглась.

Она поудобнее устроилась на кровати, подперев голову локтем, чтобы тоже видеть Северную башню. Здание подсвечивало водянистым солнечным светом, сторона, обращённая к нам, была погружена в тень. Полицейская лента вплеталась в готические арки без стёкол и выходила из них, хлопая на ветру.

– Согласна, у неё какая-то... зловещая аура, не так ли? – пробормотала она. – Будто она живая. Но, скорее всего, это только потому, что нам обеим известно, что там произошло. Что по-прежнему там происходит, – она провела рукой по волосам, и они встали торчком ярко-красными прядями. – Ты когда-нибудь раньше ходила во сне?

Я помотала головой:

– Бывало, что разговаривала во сне. Иногда часто. Папа, бывало, угрожал засунуть мне в рот свои грязные носки, если я не заткнусь, – я почувствовала укол вины, когда вспомнила, как разговаривала с ним по телефону. – Но я ни разу не ходила во сне.

Элис пожала плечами, но уже не так небрежно, как обычно.

– Может быть, это просто стресс от пребывания здесь, – предположила она. – Стресс от учёбы, новые друзья. Из-за подобных перемен проблемы со сном могут усугубиться, не так ли?

"Верно, – подумала я, – но это не объясняет, как у меня появился рубин в горле".

Не хотелось говорить с ней об этом. Не сейчас. Не знаю, почему не хотелось ей открываться. Я ощущала странный стыд, будто измазалась в грязи. Я вспомнила, как корни рубина сомкнулись вокруг моей трахеи, когда я разговаривала по телефону с отцом, и как в тот момент я поняла, что рубин может убить меня, если захочет.

Страх раскалёнными полосами пробежал по рукам и ногам, когда я вспомнила, как полиция уносила Поппи в мешке для трупов. Бедные её родители!

Я не хочу умирать – правда, правда не хочу.

– Тебе страшно? – спросила Элис, и я поняла, что она читает мои мысли.

У меня на лице всегда можно прочесть все мысли и чувства, как на слайд-шоу в музее.

– Да, – призналась я. – А тебе?

Она снова посмотрела на Северную башню, и я следила за её лицом в поисках малейшего проблеска вины. Её кожа была кремово-белой, как мрамор, и почти такой же бесстрастной.

– Мне хочется немного поспать, – наконец сказала она, оставив мой вопрос без ответа.

Глава 33. Элис

Мне удалось поспать ещё несколько часов, прежде чем я почувствовала, что чья-то рука на плече трясёт меня, чтобы разбудить. Стряхивая остатки сна, я увидела веснушчатое лицо Лотти.

– Привет, – тихо сказала она, и растрёпанная прядь светлых волос выбилась из её косичек. От неё пахло яблочными конфетами. – Извини, что разбудила, но сейчас чуть за 15:30. Декан Мордью собирает студентов в часовне в 16:00, – я сглотнула. – Явка обязательна. Давай сходим туда вместе?

Несмотря на ужасные обстоятельства, от простого предложения прогуляться вместе незнакомое тепло разлилось по забытым уголкам груди.

Она подала заявление о переселении в другую общагу не из-за меня. У нас ещё есть шанс стать подругами.

Если ты, конечно, не убийца.

Когда мы спускались по мощёным дорожкам к часовне, непринуждённая утренняя беседа сменилась дружеским молчанием. Проходя мимо кривого, как локоть, дерева, я могла поклясться, что видела, как Лотти вглядывается в землю под ним, как будто ищет доказательства моего предполагаемого падения. Интересно, много ли ей известно? Что рассказали ей детективы, если вообще что-нибудь? Какие пробелы она заполнила самостоятельно? Мирный договор между нами казался слишком хрупким, чтобы спрашивать.

Потёртые старые скамьи часовни были так же забиты, как и во время инаугурационной речи. Рядом с богато украшенными латунными канделябрами сквозь витражные окна лилось слабое осеннее солнце, а сквозь раскрытые ладони Марии Магдалины были видны всполохи ярко-жёлтых кленовых листьев. В часовне стояла гробовая тишина. Салем примостилась на подоконнике, наблюдая за происходящим с кошачьим безразличием.

Декан Мордью стояла за кафедрой, уставившись на лежащий перед ней лист бумаги, исписанный от руки. Её руки были крепко сжаты, словно она пыталась унять дрожь. Черты её лица вытянулись, глаза были опущены.

Студенты входили молча и занимали скамьи без малейшего ликования или рвения, характерных для того первого дня семестра. Как только все расселись и поток реплик прекратился, Мордью чётко, но тихо заговорила в маленький микрофон в верхней части кафедры.

– С глубочайшим прискорбием я подтверждаю смерть Поппи Керр.

Гробовая тишина. Даже древние обогреватели перестали тарахтеть.

– Семье Поппи уже сообщили. Студентов и прессу просят уважать их личную жизнь в это трудное время.

Мордью глубоко вздохнула, собираясь с духом.

– Я уже сделала официальное заявление для СМИ, поэтому позвольте мне быть откровенной со всеми вами. Не могу поверить, что я снова здесь и говорю эти ужасные слова, – в её голосе слышались почти слёзы, она говорила тихо и тяжело. – Не могу поверить, что подобное повторилось.

Воздух был насыщен алхимической субстанцией, названия которой я затруднялась подобрать – ощущение напряжения, как когда с неба вот-вот пойдёт дождь. Тишина звучала в минорной тональности: страх, печаль, или что-то ещё более насыщенное.

– Пока полиция расследует обстоятельства трагической смерти Поппи, Карвелл не закроют. Такое решение было согласовано как с полицией, так и с советом управляющих. Оно будет постоянно пересматриваться. Безопасность кампуса будет значительно усилена, и вам настоятельно рекомендуется сообщать обо всём необычном либо мне, либо ближайшему сотруднику. Если вы почувствуете себя в опасности, пожалуйста, свяжитесь с нами. Если в какой-то момент выяснится, что существует постоянный риск для студентов, я без колебаний снова закрою наши двери, – неуверенный кивок. – Спасибо.

Разум лихорадочно работал, пытаясь соединить эмоциональные переживания и факты ситуации во что-то похожее на объяснение. Если Карвелл решили не закрывать, разумно предположить, что полиция считает смерть Поппи самоубийством.

Какие у них есть на то доказательства? Меня поразило, что я знаю слишком мало подробностей о её кончине, кроме того факта, что её нашли у подножия башни. В каком состоянии было её труп, когда его нашли? Было ли что-нибудь, указывающее на то, что она спрыгнула сама? Были ли какие-либо признаки присутствия другого человека в ту ночь?

Возможно, Лотти известно больше, поскольку сразу же пришла на место происшествия, как только услышала новости.

Или, может быть...

Нет. Даже если Лотти ходит во сне и даже если она проснулась в 04:00, ничто не указывает на то, что она может быть подозреваемой. Она самый здоровый человек, которого я когда-либо встречала, просто солнышко. И, кроме того, если она убийца, почему она так испугалась при виде крови на моей футболке? Зачем ей было утруждать себя обращением в полицию, зная, что это только привлечёт к ней внимание?

Когда тишина переросла в настойчивый гул, я повернулась к ней лицом на скамье – но оказалось, что она увлечена разговором с другой девушкой, сидевшей рядом с ней.

Хафса Аль-Хади – студентка с факультета философии, которая была с Поппи в библиотеке.

Её чёрные волосы были собраны в космические пучки на макушке, она выглядела глубоко потрясённой, глаза покраснели. Она монотонно шевелила пальцами, хотя и беззвучно. Я напряглась, чтобы расслышать, что она говорит Лотти – не всплывёт ли моё имя, поскольку она видела меня в библиотеке Сестёр Милосердия? – но девушки говорили слишком тихо, чтобы их можно было расслышать за шумом сотен студентов, проталкивающихся к выходу.

Решив, что задерживаться и подслушивать будет слишком подозрительно, я неохотно направилась обратно в Уиллоувуд. В общаге всё так же пахло затхлостью, поэтому, несмотря на холод, я снова распахнула окно. В этот момент что-то в мусорном ведре Лотти привлекло моё внимание – скомканный листок бледно-зелёной бумаги. Особый мятный оттенок что-то пробудил в моей памяти, и, не раздумывая, я наклонилась и вынула его.

Заявление о переселении в другое общежитие.

На долю секунды мне показалось, что Лотти, возможно, изменила своё мнение обо мне; что после всех этих дурацких разговоров о философах она решила, что я, в конце концов, не такой уж монстр.

Но потом кусочки, наконец, сложились воедино: фотокамера, этот вечный блокнот, стопка книг о реальных преступлениях, её наводящие вопросы этим утром – и я поняла: дело не в том, что я ей нравлюсь.

Она играет со мной в следователя на подследственную.

Глава 34. Лотти

На первый взгляд, отмена заявления о переселении в другую общагу было нелогичным решением. По идее, я должна смертельно бояться Элис. По идее, следует спать как можно дальше от неё и Северной башни, насколько это в человеческих силах.

И всё же, если я собиралась узнать то, чего больше никто не знал, надо жить поближе к башне. Если я собираюсь выяснить, как избавиться от рубина в горле, от его смертоносного присутствия в теле, то бессмысленно пытаться просто сбежать. Оставалось только надеяться, что если Элис будет запирать дверь и я не буду ходить во сне, Северная башня не сможет забрать меня следующей. Если, конечно, я буду каждую ночь ложиться спать до полуночи.

Тем не менее, чувство вины за то, что я осталась, разъедало меня изнутри. Я знала, что если случится что-нибудь ужасное, родители не вытерпят. Выбросив бланк, я несколько мгновений сжимала амулет в виде шмеля на своём браслете, пока серебро не стало тёплым на ощупь.

Папа, прости. Мне очень жаль. Но у меня нет выбора.

Пока я перебирала в голове то, что знала об убийстве на данный момент, меня не покидал вопрос о том, как Поппи и, возможно, её убийца попали в башню. Она же была заперта! У кого ещё есть ключ, кроме Мордью? И потом: страдала ли Поппи от тех же навязчивых симптомов, что и я? Оказывалась ли она когда-нибудь у подножия Северной башни, не помня, как туда попала?

И, прежде всего, как мне вообще всё это узнать?

Первая зацепка пришла позже в тот же день. Когда мы собрались в часовне на речь декана Мордью, я заметила темноволосую девушку со смуглой кожей, сидевшую в одиночестве. Она нервничала больше других, и это бросалось в глаза – навязчиво щёлкала пальцами, глядя на стропила.

Я присела на скамью рядом с ней.

– Привет. Ты в порядке? – спросила я.

– Угу, – она даже не оторвала взгляда от потолка.

– Это ужасно, – бессмысленно сказала я. – Не могу отделаться от мысли, будто... это могла быть любая из нас.

Сдавленный звук:

– Всё не так. Пострадала только Поппи.

– Ты с ней была знакома?

– Да. Кажется, я последняя видела её живой, – ужасный сдавленный смех. – Ну, кроме убийцы, разумеется.

– Ты видела её? – у меня ёкнуло сердце. – Когда?

– В библиотеке. Мы... мы поссорились. Это было глупо, но... – она замолчала, погрузившись в свои мысли.

– Мне очень жаль, – не отставала я. – Ты её хорошо знала?

– Ну, настолько хорошо, насколько можно знать кого-то, с кем познакомилась всего несколько недель назад. Она жила со мной дальше по коридору в Фоксглаве.

Фоксглав был рядом с Уиллоувудом, и это была единственная общага с одноместными комнатами.

– А из-за чего вы поссорились? – спросила я, пытаясь придать своему тону что-то среднее между утешением и любопытством.

Она резко перестала щёлкать пальцами и повернулась ко мне лицом. Её тёмно-карие глаза смотрели дико; зрачки расширились так, что почти полностью закрыли радужку – взгляд, полный первобытного страха.

– Я уже разговаривала с полицией. Они сказали, что нашли предсмертную записку. И её труп... Они спрашивали меня, страдала ли она от депрессии. Я не так хорошо её знала, но она не казалась мне... То есть, разве такое можно сказать наверняка? Это просто... Вряд ли это вообще похоже на правду. Особенно после всего, что произошло, когда в последний раз погибли люди.

От моей уверенности не осталось и следа. Я такого не ожидала.

– А ты видела эту предсмертную записку?

– Нет, – она помотала головой. – Но она была напечатана, а не написана от руки. Полиция спрашивала, как она обычно писала свои эссе: от руки или печатала на компьютере в библиотеке.

– И? – я сглотнула.

– Не знаю, – она уронила голову на руки и помотала головой. – Вот так и понимаешь, как мало обращаешь внимания на окружающих тебя людей. Я была настолько поглощена собственным дерьмом, что... блин…

В глубине головы шевельнулась какая-то неясная мысль: вспомнилось, что Сэм Боуи пытался упрятать Джейни в психушку на основание Закона о психическом здоровье. Не могли ли обе жертвы страдать одержимостью? Нетренированному глазу одержимость демонами могла показаться психозом. Я решила подумать над этой версией чуть позже.

Был один вопрос, к которому очень хотелось вернуться: из-за чего поссорились Хафса и Поппи? – но не хотелось показаться бесчувственной или задирой.

Но не успела я спросить что-нибудь ещё, как декан Мордью вошла через боковую дверь у помоста, и вся часовня погрузилась в тишину. Я решила не делать заметок, как на инаугурации – это слишком проясняло бы мои намерения и потенциально затруднило бы завоевание доверия девушки, сидевшей рядом, имени которой я до сих пор не знала. Лучше держать всё в голове: разговор с почти подругой Поппи, заявление декана, общую атмосферу, колкие мысли, возникшие из всего вышесказанного. Для этого потребовалось так много умственных усилий при таком малом количестве сна, что я стиснула челюсти от напряжения.

Когда декан сошла с помоста и все начали осторожно подниматься, девушка рядом со мной прошептала так тихо, что я почти не расслышала:

– А что, если это из-за меня?

– Что? – я была уверена, что ослышалась.

Она снова повернулась ко мне с этим безумным взглядом и испуганным выражением:

– Я очень пренебрежительно высказалась о её художественных способностях. Что, если она из-за этого и покончила с собой?

Я положил ей руку на плечо и слегка сжала под свитером "Хелло Китти":

– Почему бы нам не пойти куда-нибудь выпить?

"Трибуна" была почти пуста; все спортивные мероприятия, назначенные на этот день, отменили. Какой-то парень бросал дротики, прихлёбывая виски с кока-колой. Ревущий огонь потрескивал и плевался в камине, как дикое существо.

Хафса потягивала лимонад "Фентиманс Викториан". Пока она говорила, её кожа всё больше бледнела.

– Поппи учится… блин, училась… на факультете изобразительного искусства. Как-то вечером в гостиной Фоксглава она показала мне кое-что из своего портфолио. Её работы были хороши, но она слишком старалась выглядеть круче, чем она есть – этакой Трейси Эмин[9] на минималках.

Я кивнула, хотя совершенно не разбираюсь в художниках.

– Тогда я держала себя в рамках приличия. Но вчера вечером мы были в библиотеке, и она как-то высказалась о студентах-философах – о том, насколько бессмысленны их знания. Наверное, забыла, что я как раз с факультета философии, но почему-то её забывчивость разозлила меня ещё больше, когда она снова стала показывать мне свои картины. Так что я просто... я сорвалась и заявила ей: "По крайней мере, я заслужила право здесь учиться". У меня так часто бывает: ляпну что-нибудь сгоряча, а потом начинаются неприятности.

– Эх… – сказал я, не совсем понимая, что тут ответить.

Сказать, что она совершенно не виновата – будет звучать не совсем искренне. Если Поппи покончила с собой, то Хафса выбрала неудачное время для своей колкой реплики.

Между нами повисло молчание, во время которого, казалось, она ожидала, что я утешу или оправдаю её, но я этого не сделала. Казалось разумным сохранять нейтралитет. Вместо этого я спросила:

– Ты рассказала об этом полиции?

Она яростно замотала головой, прядь волос выбилась из космического пучка.

– Думаю, тебе следует сказать, – осторожно сказал я. – Неприятные комментарии – это не преступление, но им хоть будет известен контекст.

Хафса поставила бокал, уставилась на языки пламени, пляшущие в камине, и ничего не ответила.

Я решила попытаться глубже покопаться в психическом здоровье Поппи и в том, как это могло быть связано с моим собственным навязчивым опытом общения с башней. Как можно мягче я спросила:

– Я знаю, что полиция уже спрашивала тебя об этом, но была ли она похожа на себя перед смертью?

При этих словах внимание Хафсы вернулось ко мне, черты её лица ожесточились. Пальцы, кажется, защёлкали сами по себе.

– Я уже говорила, что у нас было весьма шапочное знакомство. Откуда мне знать, что значит "похожа на себя"?

Она вскочила с дивана и выбежала, не оглядываясь.

Я откинулась на спинку дивана и задумался над тем, что только что произошло. Может быть, Хафса просто вспыльчивая? Но опять же, возможно, она что-то скрывает.

Да и вообще – почему все девчонки вокруг как на подбор такие колючие?

Глава 35. Элис

Поняв, что Лотти играет со мной в следователя, я перебрала в голове все свои действия через призму подозрительности. Как бы это выглядело, если бы я пропадала в библиотеке, потенциальном месте своего преступления, по несколько часов подряд? Как бы это выглядело, если бы я начала расспрашивать окружающих о смерти Поппи?

Поэтому я сохраняла видимость отчуждённости, которую оттачивала всю юность. Я была любезна с Лотти, никогда не переходя в фамильярность. Я посещала все занятия, но не торчала в библиотеке дольше необходимого. Я читала книги, пока ела в столовой, и вежливо улыбалась каждому, кто подходил. Я была такой нежной, какой не представляла, что могу быть.

Самое странное в этом было то, что мне это давалось совершенно без напрягов. После ритуала постоянные воображаемые споры полностью прекратились, и поэтому в общении с другими уже не было привычной колючей агрессии. Желание разбить кому-то морду об стену, если он посмотрит на меня не так, испарилось. Я даже не могла вспомнить, на что были похожи эти приступы гнева или ярости; казалось, что их полностью вырвали из моей психики.

Но чем спокойнее я себя чувствовала, тем печальнее мне становилось оттого, что мне не с кем было этим поделиться.

Воодушевлённая свежестью своего духа, я кинула Ноэми мессагу:

Я не разозлилась, когда она не ответила, хотя с тоской вспомнила прошлую осень, которую мы провели вместе в долгих прогулках по Чевиотам и за домашним какао, смешанным с самым тёмным шоколадом, какой мы могли найти.

Эта новая лёгкость, с которой я летела по жизни, была весьма желанной. Конечно, было неприятно ощущать, что я теперь совсем похожа на себя, что многое из того, что делало меня Элис, вырвали с корнем, но от этого моё существование становилось намного легче. И если ценой, которую я заплатила за этот своеобразный покой, были несколько потерянных часов и мёртвая бабочка, то это казалось довольно выгодной сделкой.

Конечно, не отпускал затаённый страх, что меня заставят расплатиться чем-то ещё.

Что, если настоящей ценой стала жизнь Поппи Керр?

Однако, когда прошло несколько дней без очередного визита полиции, я невольно сделала вывод, что кровь на моей футболке оказалась моей собственной. А если на футболке не нашли крови Поппи, то как они вообще свяжут меня с преступлением, кроме нашего одновременного присутствия в библиотеке?

Логичным объяснением было то, что я потеряла сознание после ритуала (вдруг настойка получилась слегка токсичной?), несколько часов пролежала без сознания в отделе философии, а затем, пошатываясь, вышла оттуда в 3:58 утра, что может подтвердить Кейт Фезеринг.

Фезеринг. Каждый раз, как вспоминала её, меня охватывало беспокойство. Она знает моё имя, хотя я ей его не говорила, но я повторяла себе, что оно, вероятно, всплывало в системе всякий раз, когда я заходила в библиотеку. Она могла запомнить меня из-за ссоры с тем парнем, который попросил чернил – ещё одно логичное объяснение, за которое я цеплялась, как за спасательный плот.

Преобладающее чувство безмятежности хорошо влияло на оценки в учёбе. Оказалось, я могу достичь гораздо большей сосредоточенности во время занятий, охватить умом более широкие концепции, критически осмыслить общепринятые принципы. В мыслях появилась ясность, которой раньше никогда не было – чистый, ровный перезвон в противоположность буйной симфонии.

Это было как раз вовремя, потому что примерно через неделю после смерти Поппи у меня должен состояться первый частный урок с профессором Дейкром. До ритуала я сильно нервничала из-за встречи с ним, особенно после того, как его первые впечатления обо мне были менее чем благоприятными. Теперь, однако, я была уверена, что смогу снова расположить его к себе своим новоприобретённым самообладанием и нестандартным мышлением. Если ему предстояло стать моим наставником на следующие три года, хотелось бы, чтобы его мнение обо мне было положительным. Хотелось произвести на него впечатление.

Светлый кабинет Дейкра с высокими потолками был заполнен предметами исключительной красоты: персидскими коврами и фарфором, небольшими картинами с изображением богов и чудовищ, низкими книжными шкафами, битком набитыми редкими первыми изданиями, чайниками из тонкого фарфора византийского синего цвета с горьковатым ботаническим ароматом Эрл Грей. Тут были хрустальные вазы с полевыми цветами и травами – синие, пурпурные и зелёные ноты наперстянки и папоротника, цитрусовый мускус майорана. Окно с дребезжащими стёклами было заложено древней копией "Тезауруса" Роже, чтобы Салем могла приходить и уходить, когда ей заблагорассудится, – это было её любимое место для раннего вечернего сна.

В комнате царила приятная, пьянящая атмосфера, которая, как мне показалось, не соответствовала самому Дейкру, одетому в коричневый вельвет, с пальцами в пятнах от табака и общей атмосферой личного пренебрежения. Мы несколько минут обменивались любезностями о погоде, но потом я решила взять быка за рога.

– Профессор Дейкр, я хотела бы извиниться за своё поведение в первый день семестра, – я поёрзала в бархатном кресле с откидной спинкой напротив его стола. – Я перенервничала и немного перегнула палку. Этого больше не повторится.

Дейкр одарил меня добродушной улыбкой, в уголках его обвисшего рта появились маленькие запятые.

– Не беспокойтесь. Сразу вспоминается Аристотель: "Любой может разозлиться, это легко, но разозлиться на нужного человека, в нужной степени, в нужное время, с нужной целью и правильным способом – это под силу не каждому, и это нелегко". Это цитата из его "Искусства риторики", – он закинул ногу на ногу, задрав брюки и обнажив разномастные носки. – Вы ещё молоды, мисс Вулф, а учиться контролировать свой гнев можно всю жизнь. И всё же это стоит усилий. Гнев, выпущенный на волю, подобен лесному пожару, неизбирательному в своём разрушении. Но если научиться приручать его, использовать его, чего-то достигать с его помощью? Тогда он станет свечой. А что такое свеча, как не одно из величайших достояний человека? Она согревает. Она питает. Она проливает свет на самые тёмные уголки и освещает путь вперёд.

Я по-волчьи ухмыльнулась.

– Кстати о движении вперёд, я немного вышла из себя, когда вы сказали мне, что такой гнев "не очень-то приличествует молодой девушке", – я заключила эту фразу в заострённые воздушные кавычки.

– Простите уж, – он усмехнулся, как дедушка. – Мне не следовало этого говорить. Я был воспитан в другое время, в другой культуре, но это не оправдание. Надо следовать духу времени. Это фантастика, что в Карвелле работают такие увлечённые женщины.

"Женщины получают учёные степени уже более ста лет", – вертелось у меня на языке, но я наконец-то вернулась на твёрдую почву с Дейкром, и я постараюсь, чтобы так оно и оставалось.

Человек, сидящий передо мной, должен сыграть решающую роль, в том чтобы я стала судьёй – личная рекомендация от него обеспечит мне место в любой юридической школе, какую я захочу.

Внезапно мне показалось, что всё это снова в пределах досягаемости, и я улыбнулась про себя. Если не считать трупа, я была в восторге от действия ритуала.

Но то, что кажется слишком хорошими, чтобы быть правдой, обычно таковым и является, и этот случай не стал исключением.

Глава 36. Лотти

В течение недели после смерти Поппи я стала осознавать глубину своего дилетантства. Передав футболку Элис полиции, оттолкнув Хафсу и нехило разозлив Питера Фрейма, я отработала все имеющиеся зацепки. Я записала всё, что произошло, в блокнот, что заняло большую часть последующего дня – строчила на протяжении всего моего первого семинара по Чосеру[10], едва слушая размышления профессора Вана о символизме в "Доме славы".

Но едва я описала события того бурного дня, как оказалась в растерянности, не зная, что делать дальше. Я побеседовала с бесчисленным количеством других студентов, как на своём курсе, так и в "Трибуне", но никто из них не смог сообщить ничего интереснее того, что сказала мне Хафса. В момент смерти Поппи почти все спали.

Единственное, за что уцепился мозг, так это за ту деталь, что Поппи, как и её возможному убийце удалось проникнуть в башню. Дверь была заперта, как я знала по собственному опыту, но у кого ещё, кроме Мордью, есть ключ? Идти по этому пути казалось бесполезным, когда полиция, скорее всего, уже доводит дело до логического конца, но это была одна-единственная зацепка, которые у меня есть.

Записаться на приём к Мордью было проще, чем до смерти Поппи, потому что она расчистила себе расписание на неделю, чтобы поговорить один на один со всеми студентами, которые подумывали об уходе. Поговорив с её секретарём, я взяла время на одну из последних оставшихся встреч.

В кабинете Мордью был чёрный готический камин, сплошь колонны и арки, и антикварный письменный стол из красного дерева перед огромным эркерным окном. В углу стояли старинные часы с выгравированными рядами странных символов незнакомого алфавита. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что они идут в обратном направлении.

Когда я вошла, Мордью поднялась из-за стола, поблагодарила и отпустила свою секретаршу, жестом пригласив меня присесть на диван. Если она и помнила меня по встрече у Северной башни, то не показала этого, но, возможно, она просто хорошо владела лицом. Я поправила пашмину на шее, надеясь, что она прикроет рубин, который пульсировал, как рана.

– Спасибо, что пришли навестить меня, мисс Фицвильям, – сказала она, тепло улыбаясь. У неё были подведены глаза чёрной подводкой с резкими кошачьими штрихами, гладкие волосы собраны сзади в высокий балетный пучок.

– Спасибо, что тоже согласились встретиться, – сказала я, не зная, как на это реагировать. – Я по-настоящему напугана. Уверена, вы можете себе это представить. Особенно живя так близко от башни.

– Да, в вашем личном деле говорится, что вы подали прошение о переселении в другое общежитие, но отозвали его на следующий день после смерти мисс Керр – это так?

Я была вся на нервах. Мордью хорошо подготовилась ко встрече. Она так делает с каждым студентом? Или она правда помнит меня с той встречи?

– Да, я отозвала его, потому что думаю, что собираюсь отчислиться, – сымпровизировала я, молясь, чтобы она не раскусила мой блеф. Сейчас было не самое подходящее для этого время. — Это всё... немного чересчур.

– Понимаю, – она кивнула. – Мы все напуганы. Особенно те из нас, кто работал здесь 10 лет назад. Это навевает много травмирующих воспоминаний.

Её слова казались слегка отрепетированными, поскольку она, вероятно, уже произносила то же самое бесчисленному количеству студентов. Однако было видно, что за отработанными репликами скрывается настоящая боль – морщинки у глаз, опущенные уголки губ.

Я посмотрела на свои дрожащие руки:

– На самом деле я не хочу уходить, просто... Что, если я буду следующей?

Она посмотрела на меня своими карими глазами.

– Пожалуйста, будьте уверены, мы делаем всё возможное, чтобы ничего подобного больше не повторилось. Во-первых, похоже, что мисс Керр трагически покончила с собой. Но, несмотря на это, понятно, насколько это всё равно ужасно, учитывая прошлое, поэтому мы значительно усиливаем меры безопасности. У входа в башню 24 часа в сутки будет дежурить охрана, а камеры видеонаблюдения установлены как там, так и в Обсерватории.

Я уставилась на напольные часы, ходившие назад; их присутствие в комнате было почти гипнотическим, как магнитное поле.

– Но как Поппи вообще попала в башню? – спросила я, выкладывая на стол несколько своих карт. – Я думала, башня заперта.

– Мы это ещё не выяснили.

По её размеренному тону я догадалась, что об этом спрашивали и другие студенты.

– Ладно, просто... Разве у кого-нибудь ещё есть ключ, кроме вас?

Я уже перешла черту и прекрасно отдавала себе в этом отчёт.

Она чуть приподняла подбородок.

– Он есть ещё у нескольких других доверенных сотрудников. Сейчас мы изъяли их. Теперь только у меня есть доступ в башню, а ключ всегда при мне. Вот почему я уверена, что ничего подобного больше не повторится.

"По крайней мере, не в Северной башне," – подумала я с приступом неподдельного страха, который, казалось, зародился у меня в горле.

– А кто эти сотрудники? – спросил я, прикусив губу.

Приходилось разыгрывать нервную студентку, чтобы получить хоть какие-то ответы.

Она сжала губы в тонкую линию:

– Вряд ли я обязана отвечать. У вас ещё есть ко мне вопросы?

Я помотала головой.

– Прекрасно. Очень надеюсь, что вы останетесь с нами, но если захотите перевестись, мы с радостью предоставим рекомендации в любое учебное заведение, куда вы подадите заявление на следующий год.

Я ушла со встречи с чувством поражения. Следовало догадаться, что она никогда не поделится со мной подобной информацией, но я надеялась, что она хоть в чём-нибудь, да проговорится: пол, отдел, хоть это смотритель или уборщица. К сожалению, она была воплощением профессионализма, и я с чем пришла, с тем и ушла.

Так что теперь единственной реальной зацепкой, которая у меня осталась, была девушка, с которой я живу в общаге.

Глава 37. Лотти

Пришло время идти ва-банк. Надо подобраться к Элис как можно ближе и подождать, когда она сделает неверный шаг.

Изучая её, я поняла, что после убийства с Элис произошло какие-то ощутимые изменения. Она по-прежнему напоминала мне лес – огромный, красивый и тёмный, – но у которого всю колючую защиту: чертополох, крапиву и борщевик, ядовитые грибы и узловатые корни – вырвали с корнем. Ей овладела странная безмятежность, которой я затруднялась дать названия. Казалось, её злость и расстройство из-за моего заявления о переселении в другую общагу полностью рассеялись.

Сначала я списала это на осторожность: она, должно быть, знает, что я внимательно наблюдаю за ней, и понимает, что должна вести себя как ни в чём не бывало, оставаться как можно более нейтральной, чтобы не вызывать дальнейших подозрений.

Однако, как ни странно, из-за этой туманной диссоциации разговаривать с ней стало даже труднее, а не легче. Как будто мыслями она вечно витала где–то в другом месте, если не отсутствовала совсем. Мы вели бессмысленные беседы о погоде и о том, какие у нас занятия, но ничего похожего на фактурные беседы о бесах извращённых или чокнутых философов или даже о том, что мы читаем.

Я никак не могла воткнуть, что же с ней произошло; как это связано с убийствами, если связано вообще. Если бы я думала о ней самое худшее, я бы сказала, что она наконец-то справилась со своими приступами ярости и подавила их. От этой мысли я холодела до мозга костей.

И всё же она так нарочито оставила свою окровавленную футболку в мусорном ведре и, казалось, совсем не рассердилась или обеспокоилась тем, что я передала её полиции. Тот, кто только что совершил убийство, не станет так себя вести.

У её новообретённой бесстрастности действительно были и некоторые преимущества – такое впечатление, будто она совершенно потеряла осторожность. Обычно она так склонялась над своим портфелем, когда открывала его за письменным столом, чтобы я не разглядела, какой код она набирает, но тут однажды ночью она столь небрежно открыла его на своей кровати, что я без особых проблем разглядела код: 241 290.

На следующую ночь я дождалась, пока она уснёт, и открыла портфель так тихо, как только могла.

Внутри был маленький кожаный пенал с монограммой её инициалов, разлинованный блокнот Pukka, заполненный каракулями по лекциям, губная помада цвета красного вина, пластиковая бутылка с водой, наполненная чем-то, пахнущим настоем из цветов бузины, огромный телефон Nokia с севшим аккумулятором, и список литературы, который я скопировала в конец своего блокнота. Это не имело отношения к расследованию или чему-то ещё, но мне хотелось произвести на неё впечатление хотя бы поверхностным знанием её предметов. Как приятно было застать её врасплох цитатами из Бодлера и Эдгара Аллена По.

Почему мне так хотелось произвести на неё впечатление... Я решила сейчас не забивать себе голову этим вопросом.

В портфеле было ещё несколько предметов, назначения которых я не могла понять. Во-первых, небольшой набор стеклянных флаконов, все пустые. Они были вставлены в эластичные петли для авторучек на крышке портфеля. Также здесь была пара садовых секаторов, и при виде их острых лезвий моё сердце забилось немного чаще – пока я не вспомнила, что Поппи не зарезали. Зачем Элис всё это? У неё на подоконнике стоит огромная монстера, но я никогда не видела, чтобы она делала что-то большее, чем без особого энтузиазма поливала её водой.

Какими бы необычными эти предметы ни были, они всё равно ничего не проясняли. Если не спрашивать Элис, что она с ними делает – чем бы я немедленно спалилась, что рылась в её личных вещах, – не было очевидного способа выяснить, имеют ли они отношение к делу. Надо продолжать наблюдать за ней и надеяться, что она спалится.

По вечерам я часто ловила себя на том, что часами смотрю в окно нашего общежития, словно Северная башня – магнит, к которому постоянно притягивает мой взгляд. Именно во время одного из таких грандиозных смотрений я заметила нечто странное в размерах здания.

Прямо рядом с Северной башней находится библиотека Сестёр Милосердия, занимающая три этажа. В башне не было окон, кроме открытых арок Обсерватории, но в библиотеке были большие готические окна высотой в несколько этажей. Внутри библиотеки они начинались с самого края, у книжных полок, и тянулись через всё помещение. Но со своей точки обзора из общежития я заметила, что снаружи казалось, будто окна находятся в нескольких метрах от того места, где Северная башня выгибается наружу.

Что находится между библиотекой и башней? Просто пустое пространство?

Я нарисовала эскиз этого крыла здания таким, каким видела его из своего окна, затем сравнила его с картой кампуса, которую мне дали вместе с приветственным набором. Конечно же, на карте кампуса библиотека стоит прямо рядом с Северной башней, и между ними ничего нет. Как-то это всё не вяжется.

Однажды субботним утром, когда в главном здании было тихо, я зашла, чтобы осмотреть его. На первом этаже, через богато украшенную каменную галерею, отходящую от главного коридора, располагался вход в библиотеку с воротами безопасности, которые открывались по приложению студенческого билета. Мне всегда казалось это забавным. Как будто кому-то, не являющемуся студентом, было бы интересно вломиться в старую пыльную библиотеку, которой руководит седовласая злодейка с чёрными губами из фильма о далматинцах.

В пустом пространстве, которое я обнаружила рядом с библиотекой, находилась кладовка, которую уборщица оставила приоткрытой. Там стояли влажные швабры, старый отбеливатель и множество рулонов промышленных синих салфеток, которые можно найти в школах и университетах по всей Британии.

Там же, на втором этаже, была покрытая коричневым лаком дверь с позолоченной табличкой "Туалет", но она была заперта, и выглядела так, словно простояла закрытой целую вечность: латунный ключ торчал в ней снаружи и не поворачивался, когда я попробовала его открыть.

На втором этаже место, где должна была находиться ещё одна дверь, было заложено кирпичом и заштукатурено.

Краска сверху – бледно-шалфейно–зелёная – выглядела свежей, но само по себе это не было странным. Перед тем, как Карвелл вновь открылся, многие помещения старого монастыря тщательно отремонтировали.

Однако странно, что эту дверь заложили кирпичом.

Что находится за этой стеной? Проход ведёт в Северную башню?

Глава 38. Элис

Я поняла, что тёмная сторона всерьёз вернулась, через пару недель после ритуала, когда обедала с Амандой – девушкой с моего факультета, которая изо всех сил пыталась разобраться в теории божественного повеления. Мы обсуждали дилемму Евтифрона, когда в голове резко возникла мысль:

Проткни её вилкой.

Импульс был таким острым, таким ошеломляющим, что я схватила вилку и подняла её ещё до того, как договорила фразу. Мне удалось обуздать свои желания, и я не накинулась на неё с вилкой, но от свирепости порыва и полного отсутствия контроля меня пробрало до костей.

Это повторилось на следующий вечер, когда я проходила мимо "Трапезной" по пути в библиотеку. Двое пьяных парней, спотыкаясь, вышли из гулкого подъезда. Их лица были расслабленными и счастливыми под флуоресцентно-зелёными лампами. Всепоглощающее желание перерезать им глотки поглотило всё остальное. Кулаки сжались сами собой, а ноги понесли меня в их направлении, словно по какому-то божественному повелению. Если бы у меня при себе был кинжал, я бы вполне им воспользовалась.

Не успела я опомниться, как приступы стали приходить быстрее и сильнее, и обуздание их превратилось в нескончаемую битву, которая постоянно требовала всех сил, чтобы они не завладели мной полностью. В одночасье способности учиться, общаться, думать о чём угодно, кроме жажды крови, полностью куда-то испарились. Ясность и врождённое чувство добра, которые я испытывала в первые несколько недель после ритуала, всё уменьшались, пока не стало казаться, что от них осталась лишь крошечная искорка света.

Я отменила свои частные уроки с Дейкром на случай, если снова рассержу его. перестала ходить на занятия – я всё равно не могла сосредоточиться. Я перестала спать, опасаясь того, что могу натворить, когда потеряю бдительность. Усилия по сдерживанию ненасытных приступов привели к тому, что я постоянно обливалась холодным потом. Я даже не могла есть, потому что любое отвлечение могло привести к летальному исходу.

Проще говоря, я была в ужасе.

Однажды вечером в приступе отчаяния я пошла в часовню, чтобы... нет, не помолиться. Найти утешение? Прощение? Что-нибудь, что послужило бы мазью, бальзамом, чем-нибудь, что хоть на мгновение ослабило бы чудовищные инстинкты, и чтобы хоть немного подумать. Чтобы голос свыше сказал мне, что я не злая, не должна падать духом. Что я тоже найду спасение.

Конечно, я ничего из этого не нашла. Ни один бог ни в каком мире не освободил бы меня от мыслей в голове. Но для меня было облегчением оказаться на широко открытом пространстве, когда вокруг никого больше нет, кого я бы могла прирезать в своей голове самыми жестокими способами.

Когда я сидела на потёртой скамье в последнем ряду, несчастно уставившись в многовековой пол, то почувствовала, как что-то мягкое коснулось сзади шеи, как меховой шарф. Резко выпрямившись, я увидела, как Салем грациозно запрыгнула на скамью рядом со мной, выгнув спину и вытянув лапы.

На краткий миг её присутствие стало бальзамом, лекарством, моментом мимолётной доброты, в котором я нуждалась. Крошечная частичка облегчения, от которой я чуть не прослезилась. Кошки будут всегда. Кошки ненавидят тебя, независимо от твоих мыслей. Они могут судить тебя, но, вероятно, это требует слишком много усилий, и в любом случае, они предпочли бы, чтобы их оставили в покое.

А потом она снова посмотрела на меня, и что-то красное и неестественное вспыхнуло в её глазах.

Не раздумывая, я злобно схватил её за горло.

Её когти впились в тыльную сторону моих ладоней, красный цвет исчез из глаз, а её обычные жёлтые радужки сузились от страха. На моей коже образовалась паутина царапин, сочащихся кровью, но я не отпускала её.

Её шея была такой хрупкой; я чувствовала ладонями все тонкие, как спички, косточки.

"Остановись, остановись, остановись, пожалуйста, остановись", – хныкала 5-летняя девочка в моей душе, но я не могла остановиться. Конечности больше не принадлежали мне.

Совершенно неспособная вернуть себе контроль, я крепче сжала шею Салем и сделал резкое движение; сильный прямоугольный рывок в сторону.

Хрясь.

Её тело обмякло в одно мгновение.

Ужас охватил меня внезапно.

Нет, нет, нет, нет, нет, нет… Я бросила её на землю, меня стошнило.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, это была ошибка, пожалуйста, пожалуйста, не умирай, не умирай. Но её мягкое чёрное тельце лежало неподвижно с головой, вывернутой под ужасным углом.

Несмотря на мои отчаянные вздохи, медленные шаги эхом отдавались в часовне. Сработал инстинкт самосохранения, и я поспешно затолкала трупик Салем подальше под скамью перед собой.

Прости, прости, прости, ты этого не заслужила, прости, что я чудовище, я…

Я встала, разгладила блейзер и промокнула глаза, чтобы выглядело так, будто я плакала. Кровь шумела в ушах, когда я повернулась к проходу.

Профессор Ле Конт остановился в нескольких метрах от меня, перенеся весь вес на заднюю ногу, как будто собирался повернуться и уйти. Он бросил на меня полный раскаяния взгляд, как будто ему было неловко, что застал меня в момент личной суматохи, и поднял ладони в знак извинения.

Мой пульс глухо забился в груди.

– Я уже ухожу, – слова, казалось, доносились откуда-то издалека.

– Очень хорошо, – сказал он тем же мягким, уверенным тоном. – Очень надеюсь, что всё в порядке.

Я кивнула, чувствуя, как у меня сдавило горло, а затем прошла мимо него к выходу.

Бляха-муха, бляха-муха, бляха-муха, бляха-муха, бляха-муха, бляха-муха, бляха-муха, блинский блин, я только что убила кошку, бляха-муха, бляха-муха, бляха-муха… Подойдя к двери, я оглянулась и увидела, что Ле Конт занял место в первом ряду, вдали от того места, где на холодном каменном полу лежало безжизненное тело Салем.

Паника поднялась в груди чёрной волной. Кто-нибудь скоро найдёт Салем. Они найдут её со сломанной шеей. И узнают – конечно, они узнают – что её убила я.

Я правда чудовище, как всегда и опасалась.

Глава 39. Элис

Даже сквозь сгущающуюся пелену чудовищности я понимала, что надо убрать трупик Салем. Если её найдут в таком состоянии, меня... я не знала, что со мной будет. Исключат? Привлекут к уголовной ответственности? В любом случае, от мысли, что кто-то узнает, что я натворила, меня наполняло обсидиановым стыдом; как будто у меня в венах течёт чёрная кровь вместо красной. От этого захотелось заживо содрать с себя кожу.

Я вернулась в часовню ранним утром, молясь, чтобы дохлую кошку ещё не нашли. К счастью, здесь было пусто, и её милая чёрная тушка оказалось там, где я пнула её несколько часов назад. Неестественный угол изгиба шеи не слишком бросался в глаза. Если бы я оставила её в лесу у подножия дерева, всё выглядело бы так, будто она неудачно спрыгнула.

Слёзы стекали по щекам ей на мех. Я положила её в пластиковый пакет и засунула себе в портфель. Ощущение её коченеющих конечностей вызвало у меня рвотный позыв.

Я забралась в лес так глубоко, как только могла, рядом с поляной, где нашла ингредиенты для своего эликсира. Луна освещала путь до тех пор, пока совсем не погасла, и мне пришлось пробираться ощупью по узловатым корням сквозь низко свисающие ветви. Дыхание перехватывало в горле.

В конце концов я высыпала содержимое пластикового пакета у подножия прекрасного старого дуба.

"Покойся с миром, малышка", – подумала я, но слово "убийца" вертелось у меня на языке.

По мере того, как дни сменялись днями, организм всё больше требовал эликсира. В перерывах между психотическими порывами я могла думать только о ритуале. Это была жажда, не похожая ни на что, что я когда-либо испытывала. Как будто я умирала от жажды, а настойка – единственное, что может её утолить.

Я нутром чуяла, что нужно снова провести ритуал, чтобы отвоевать позиции в борьбе с самой тёмной стороной себя. Если я этого не сделаю... Что, если Салем будет только началом? Что, если следующим будет человек?

Хотя у меня в портфеле по-прежнему лежала настойка из цветов бузины, мне не хватало крови. В частности, крови того, кому я причинила зло. И всё же, какой смысл добывать чью-то кровь, когда есть вполне реальный шанс, что я не смогу остановиться? Мысль о Харрисе, истекающем кровью на булыжниках, наполнила меня острым чувством удовольствия, и я не на шутку испугалась.

Вскоре непрочная плотина, которую я построила против темноты, прорвалась.

В Ночь Костров[11] кампус пропитался запахом пороха. Завитки дыма поднимались в угольное небо. Фейерверк закончился, но студенты по-прежнему собирались кучками на лужайке перед домом, попивая горячий сидр и поджаривая зефир на миниатюрных походных мангалах. От их отдалённого шума меня затошнило от зависти.

Была почти полночь, перламутровый свет половинки луны пробивался сквозь щель в наших занавесках, и от усталости я вся дрожала в постели.

Мысли были туманными от боли. Я почувствовала, как что-то глубоко внутри меня содрогнулось, а затем сломалось, и я поняла, что всё кончено.

Ориентируясь в последних лучах света, я встала с кровати и, спотыкаясь, подошла к Лотти, которая весело похрапывала в обнимку с книгой "Мои тёмные места"[12].

Я растолкала её. Чудовищные мысли бурлили во мне, как тошнота.

Задуши её, задуши её, задуши её, она такая невинная и беззащитная, задуши её, она это заслужила, она ненавидит тебя, это будет так приятно… Руки потянулись к её горлу.

– Что? Что такое? – пробормотала она сквозь пелену сна, отталкивая мои протянутые пальцы.

Собрав все оставшиеся силы, я убрала руки.

Затем, после заключительной, судорожной паузы:

– Мне нужна твоя кровь.

Глава 40. Лотти

Я поздно вернулась из города с Ночи Костров, отправив по почте запрос в Национальный архив на получение самых последних архитектурных чертежей монастыря. Я написала, что это нужно для "школьного проекта", потому что в таких ситуациях никогда не помешает притвориться 12-леткой. Проведя целый день на лекциях, семинарах и хоккейных тренировках, я была настолько измотана, что заснула за чтением.

Следующее, что я помню – меня будит Элис.

Широко раскрытые глаза, дрожь, конвульсии, слюна в уголках рта, Элис вся покрыта синеватой тенью. Её руки тянутся к моей шее, она хрипит:

– Мне нужна твоя кровь.

Я приподнялась на локтях, уверенная, что ослышалась:

– Ты... что?

Она падает на колени, несколько раз щёлкает челюстями, извиваясь и содрогаясь, как умирающий паук.

– Я провела... ритуал... моя душа… она... разделилась на две части. Объясню... позже. Пожалуйста, Лотти, пожа-а-а-а-луйста...

Меня захлестнули противоречивые эмоции.

Во-первых, волнение. Это зацепка. И хорошая.

Во-вторых, искренняя забота об Элис – о мультяшной злодейке, о девушке, которая довела меня до слёз в день рождения. Она выглядела такой испуганной, и от этого я тоже испугалась за неё. Этот страх был каким-то необычным, почему-то более глубоким и сильным, чем должен быть.

В-третьих, вера. Она была не в том состоянии, чтобы объяснить мне, зачем ей нужна кровь, что включает в себя этот ритуал расщепления души, и всё же в глубине души я знала, что это правда, это важно – и это как–то связано с тем, что происходит со мной.

Несмотря на то, что я не спала, в сознании промелькнули проблески другой жизни: светящиеся рукописи, лесистые поляны, падающие тела. Жгучая крапива, стаи мотыльков, пузырьки с кровью, красные брызги на белом головном уборе монашек.

Рубин в горле разгорелся жарче, чем кочерга в печной топке.

От боли я на мгновение стала беспомощной. Я упала на колени рядом с Элис, задыхаясь, чувствуя во рту вкус крови, как будто мне кочергой пронзило шею – будто я свалилась на раскалённую кочергу. Это ощущение было столь сильно и абсолютно, что не было сил даже закричать.

Я знала, непонятно откуда, что единственный способ остановить это – помочь Элис.

Всё это каким-то образом связано.

Все это было в ужасающих костях Карвелла, в его плоти и сухожилиях, древних и жестоких.

Я подползла к маленькому ящичку в своём письменном столе, вытащила коричневых кожаных ножен 8-сантиметровый складной нож из дамасской стали со своим выгравированным фамильным гербом и прижала самый кончик лезвия к ладони, пока на ней не появилось несколько малиновых бусин.

Хрипя и извиваясь, Элис протянула мне один из флаконов, которые я видела у неё в портфеле. В этом были какие-то странные ингредиенты, он пах настоем из цветов бузины. Я молча капнула туда своей крови и вернула ей флакон.

Она пила его жадно, отчаянно, как будто 100 лет шла по пустыне в поисках этого самого эликсира. На мгновение её дрожь утихла, неистовство ослабло, и всё напряжение покинуло тело.

Затем раздались крики.

Это не было похоже ни на что, что я когда-либо слышала; как будто её кости пропускали через мясорубку, как будто с неё сдирали кожу полоска за полоской, как будто она наблюдала, как все, кого она когда-либо любила, умирают медленной и мучительной смертью.

Паника поднялась в груди. Я что-то сделала неправильно? Я дала ей слишком много крови?

Я попыталась оттащить её от тупых углов стола, опасаясь, что она ударится об него виском в приступе агонии, но корчи были слишком сильными. Я не смогла ухватить её за руки, и она резко ударила меня по лицу тыльной стороной ладони. Я изо всех сил пыталась сдержать крик, но прикусила язык, и он начал кровоточить.

После самой долгой минуты в моей жизни она наполовину осела на пол, как кукла-марионетка, у которой перерезали ниточки. Я подошла к ней, неуверенно протягивая руку.

– Элис?

Медленно, очень медленно, она склонила голову набок, пока взгляд её кроваво-красных глаз не встретился с моим.

Низким, чудовищным голосом она прорычала:

– Сейчас я, блин, убью тебя.

С замирающим сердцем я вскочила на ноги и побежала.

Но дверь была заперта.

Я схватилась за ручку, но тут к своему ужасу вспомнила, что Элис согласилась спрятать мой ключ у себя под матрасом, как часть решения проблемы лунатизма.

Элис медленно поднималась на ноги, разминая конечности, как оленёнок. Я глубоко вздохнула, бросилась к ней и сбила с ног – мы обе с грохотом упали. Я вскочила на ноги, сунула руку под её матрас, и мои пальцы сомкнулись на ключе.

К тому времени, как я обернулась, Элис размахивала моим перочинным ножом из дамасской стали. В её глазах горел свирепый красный блеск.

– Щас – убью – тебя – сука.

Её голос был низкий, хриплый и нечеловеческий.

Она бросилась на меня, но я успела от неё увернуться – наконец-то пригодились тренировки по работе ногами в хоккее. Я ещё дважды уворачивался от её яростных выпадов, пока, пританцовывая, не добралась до своей сумки с хоккейными клюшками. Вытащив из переднего кармана одну из них, я встала, держа её как меч.

Я надеялась, что это отпугнёт её, но у того монстра, в которого превратилась Элис, не было способностей к рациональному мышлению. Она набросилась на меня, и когда её рука с ножом высоко поднялась, а ноги оторвались от земли, я собрала в себе остатки человечности, которые у меня ещё оставались, и ударила её клюшкой в висок.

Сильно.

Она упала на пол, нож отлетел под мой стол.

Со сдавленным рыданием я опустилась на колени, нащупывая двумя пальцами пульс у неё на шее.

Он ещё присутствовал, быстрый, но устойчивый. Она тяжело дышало.

Не оглядываясь, я трясущимися руками вставила ключ в замок, открыла дверь и захлопнула её за собой, заперев снаружи.

Что.

Блин.

Происходит.

Глава 41. Элис

Первое, что я почувствовала, когда очнулась, была острая боль, пронзившая всё внутри горячими полосами, как будто меня проткнули вилами. Несмотря на ощущение жжения, я сильно, конвульсивно дрожала. Тёмная комната медленно расплывалась в туманных пятнах, головокружение затуманивало края зрения, пока я в конце концов не поняла, что нахожусь не в своей постели, а в постели Лотти.

Тогда я поняла, что болит не только живот, но и голова. Как будто я влетела головой в кирпичную стену.

– Бли-и-и-ин, – простонала я в почти полную темноту, и секундой позже маленькая прикроватная лампа Лотти зажглась.

– Ты в порядке? – сказала она голосом, полным эмоций, которые мне не удавалось распознать.

Её волосы были по-прежнему заплетены в косички, но лишь слегка; там, где пряди высвободились, образовалась копна мягких светлых завитков. Она сидела на полоске пола между нашими койками, протирая глаза, и я увидела, что она лежала на пальто.

Часы показывали 04:30 утра. На этот раз я была в отключке ещё дольше.

Сквозь стиснутые от боли зубы я спросила:

– Почему я в твоей постели?

Лотти поморщилась, затем указала на мою койку:

– Э-э… твоя вся в крови.

С моего матраса были содраны простыни, а посреди пружин виднелось почти идеально круглое пятно тёмно-бордовой крови. Простыни, скомканные в изножье кровати, были мокрыми, и во всей комнате чувствовался металлический запах, несмотря на приоткрытое окно.

Я прижала руку к животу и очень удивилась, нащупав мягкие, тёплые бинты вместо открытых ран.

– Осмелюсь спросить...

Губы Лотти сжались в ровную белую линию, и снова я не смогла понять выражения её лица:

– Ты сама сделала это с собой, не успела я отлучиться.

Что у на её лице? Отвращение? Жалость? Что что хуже?

– Когда я вернулась, то перевязала тебя, как смогла.

Не в силах сдержать дрожь, я пробормотала:

– Потрясающе… По крайней мере, я больше никому не причинила вреда, – многозначительная пауза, во время которой я вспомнила о мёртвой кошке в лесу. – Я ведь больше никому не причинила вреда, верно?

Она выглядела так, словно собиралась что-то сказать, но передумала:

– Ну, ты угрожала зарезать меня, если я вызову скорую. Но в остальном – нет.

Она не смотрела на меня. Она врёт? Я действительно чуть не зарезала её? От этой мысли мне стало дурно.

– Я что-нибудь говорила? – тихо спросила я.

– Да. Но не твоим голосом, а как-то слишком низко, слишком хрипло, слишком... чудовищно. Как будто у тебя в горле дребезжали расшатавшиеся шурупы.

Я вздрогнула от этих слов, но гнева не последовало.

Эликсир помог разогнать темноту. На время.

Я с трудом поднялась и села, но живот снова пронзило изнутри, будто пантера впилась в меня когтями, и я снова легла. В ушибленном черепе разум вернулся к гнетущей пустоте и оценивал ситуацию с пугающей ясностью.

– Как тебе удалось меня усмирить?

– Когда я в первый раз к тебе зашла – кстати, всё прошло не очень хорошо, – я подождала снаружи, пока ты окончательно не устанешь.

– Так я порезалась сама? Чем?

Лотти обхватила колени, тёмно-зелёные хоккейные джоггеры Севеноукс, которые она часто надевала перед сном, сбились у неё на лодыжках.

– Моим перочинным ножом. Я им порезалась, чтобы дать тебе своей крови. Я не могла вынести его из комнаты. Наверное, нам следует поехать в больницу. Я изо всех сил старался продезинфицировать тебе раны антибактериальными салфетками из своей аптечки, но не могу гарантировать, что у меня всё получилось.

Сердце забилось совершенно незнакомым образом.

– Почему ты не бросила меня?

Она с трудом сглотнула, а затем отпила воды из стакана, стоявшего на столе.

– Потому что я хороший человек. Так поступают хорошие люди, и, возможно, именно поэтому тебе этого не понять.

Она произнесла это ни холодно, ни пылко, возможно, с оттенком шутки, но я не смогла толком разобрать. В любом случае, она была намного спокойнее, чем следовало.

Вместо этого я просто кивнула:

– Я это заслужила.

Наступило долгое, неловкое молчание, пока мы обе перебирали вопросы, беспорядочно роившиеся в головах. Снаружи чирикнула птица, хотя ещё не рассвело. Аромат розмарина и дикого чеснока, доносившийся из окна, был похож на бальзам, и я набрала полные лёгкие холодного, ароматного воздуха.

Лотти нарушила тишину испуганным шёпотом:

– Элис... что, блин, ты с собой сделала?

Я помотала головой:

– Я не... я не думала, что это сработает. Я просто попробовала один абсурдный ритуал, который нашла в библиотечной книге, – я впилась ногтями в ладонь, пока следы не превратились в полумесяцы. – Ты мне веришь? Это такой ритуал. Вся эта сверхъестественная сила...

– Да, – она медленно кивнула.

– Хорошо. А теперь...

– А теперь, – она снова упёрлась подбородком в колени. – Надо во всём разобраться.

Мне не нужно было спрашивать, зачем ей всё это. Она была полна решимости вынюхать всё, что происходит вокруг Карвелла. И я только что преподнесла ей самую большую сенсацию, какую только можно вообразить.

Сбросив с себя пододеяльник, я сказала:

– Вот. Возвращаю тебе твою кровать. Я ложусь на полу.

Лотти усмехнулась, натягивая на плечи чёрное шерстяное пальто. Я поняла, что это одно из моих пальто, и она накрывалась им, чтобы согреться.

– Нефига, – сказала она. – Ты ранена.

– Ладно, самое меньшее, что ты можешь сделать, это лечь рядом со мной, – слова слетели с моих губ прежде, чем я осознала их интимность. Я поспешно добавила: – Ты, должно быть, мёрзнешь на полу, и мне правда не хочется добавлять пункт "соседка из-за меня получила обморожение" к списку всего того, за что мне и так стыдно.

Пока Лотти в нерешительности прикусывала губу, я обнаружила, что сердце трепещет в груди, как крылья летучей мыши – то ли из-за того, что мне было неловко предлагать это, или потому, что в глубине души мне правда хотелось, чтобы кто-то лёг рядом со мной. После ухода Ноэми я ни с кем не спала в одной постели.

После того, что показалось мне вечностью, она пробормотала:

– Хорошо, но я лягу с краю. Не хочу, чтобы ты обошлась со мной, как в фильме "Изгоняющий дьявола". Пожалуйста, постарайся не съехать задом по ступенькам, как одержимый паук.

Мои губы тронула улыбка:

– Издеваешься?

– Да, немного, – она глубокомысленно кивнула.

Предательский трепет в груди только усилился, когда она забралась ко мне в кровать. Матрас прогнулся под её весом. Я прижалась к стене, закусив губу, чтобы не застонать от боли. Внутри всё болело.

Мы не прикасались друг к другу. Она тут же отвернулась от меня, скомкав уголок пухового одеяла в кулаке и сдёрнув его по большей части с меня, но в кровати сразу же стало теплее оттого, что она в неё легла. Что-то беззащитное и детское вспыхнуло в самом сердце, и мне пришлось побороть желание прижаться к её спине, хотя мне этого очень хотелось.

Её дыхание всегда было таким мягким и ровным, что было трудно сказать, заснула она или нет, но после нескольких минут тишины я позволила себе расслабить напряжённые мышцы. Я не думала, что смогу уснуть, пока у меня внутри всё горит – не поможет ли она найти мне немного кодеина? – и вот я, наконец, решилась обдумать ужасающий вопрос, который вырисовывался у меня в голове:

Можно ли отыграть ритуал назад?

И затем:

А если нет?

Мысль о том, что я проведу остаток своей жизни в метаниях между крайностями добра и зла, была более пугающей, чем я могла себе представить. Не поэтому ли ритуал постарались забыть вскоре после открытия? Было ли это подробно описано на вырванных страницах библиотечной книги?

Может быть, там и противоядие подробно описано?

И в любом случае... почему эти страницы пропали? Кто их вырвал и зачем?

– Лотти? – почти прохрипел я.

– Да? – её голос звучал глухо и тихо со сна.

– Мне очень, очень страшно.

Глава 42. Лотти

– Мне не следовало оставлять тебя там одну.

Мы с Элис устроились в тихом уголке столовой, отгородившись от других стопками горячих тостов с маслом. Она так жадно глотала еду, словно никогда в жизни не ела – что было странно мило, – а мне же кусок в горло не шёл. Красный отблеск её глаз, чудовищный голос, глубокие раны на бледном теле... эти образы не выходили у меня из головы.

Она вздрогнула – крошки разлетелись во все стороны:

– Понимаю. Я, наверное, поступила бы так же.

Я добродушно усмехнулась Элис:

– Во-первых, ты бы не стала давать мне кровь.

Она перестала жевать и внимательно посмотрела на меня. Элис до ритуала могла бы огрызнуться на меня, но теперешняя уравновешенная версия, казалось, оценивала каждое утверждение с помощью чистой, лишённой эмоций логики и рассуждений.

– Ты знаешь меня не так хорошо, как тебе кажется.

Оглядевшись, я заметила, что Салем нет в очереди за копчёной рыбой. Это было странно. Обычно она приходила сюда ровно в 09:00.

Я обхватила кружку с кофе руками, позволяя теплу обжечь себе ладони. После того как Элис всю ночь согревала меня своим теплом, прижимаясь ко мне, этим утром, казалось, я не могла избавиться от холода.

– Ты права.

Элис сказала мне по дороге сюда – мы касались друг дружки головами, пока тихо разговаривали, – что из-за ритуала она ничего не помнит о ночи, когда погибла Поппи. Она исполнила ритуал в первый раз и потеряла сознание. Это само по себе могло стать уликой; я собственными глазами видела, какой кровожадной она становилась, находясь в агонии. Сначала я рассуждала: не могло ли так случиться, что Элис нашла Поппи, пробралась в башню и убила её? Она определённо была способна на это в таком состоянии.

Но кое-что во всём этом не сходилось. Во-первых, я предполагала, что полиция всё же установила, что кровь на её футболке принадлежит ей, иначе Элис была бы сейчас в тюрьме. Во-вторых, как бы она попала в башню? Дверь заперта, и, насколько мне известно, никто из преподавателей, у которых есть ключи, не сообщал о нападении первокурсника-психопата с красными глазами. Был шанс, что я нашла другой вход, но сейчас он замурован, а я по-прежнему жду, когда из Национального архива мне пришлют чертежи.

Всё это не совсем сходилось.

Элис отправила в рот корочку тоста, затем откинула свои винно-рыжие волосы за голову, и пробор стал ещё глубже. Её волосы были не расчёсаны и неухожены, но очень ей шли. Казалось, она собиралась ответить, но её взгляд зацепился за точку чуть ниже моего подбородка.

– Когда ты успела сделать ещё один пирсинг?

Внутри всё скрутило. Из-за всех этих событий я забыла надеть пашмину. Свитер с круглым вырезом был недостаточно высоким, чтобы прикрыть рубин.

Я подняла руки, пряча бусину, и ужас сковал мне сердце.

Бусина была уже не одна. Их стало две.

Неудивительно, что прошлой ночью, когда я помогала Элис, было так больно. Было ли это оттого, что новая бусина прорезала кожу? Я не помню, как появилась даже первая.

Невозможно описать ужас, который вызвала эта вторая бусина. Они будут появляться до тех пор, пока не обвяжут всю шею, как петля?

Неужели действие рубинов только усилится теперь, когда их стало двое? Один рубин и так имел надо мной власть; он мог задушить меня и подчинить, если я веду себя не так, как ему хочется. Как поступит другой разумный драгоценный камень? Я вспомнила, как эти невидимые корни обвились вокруг моего горла и сдавили его, когда я пыталась сказать отцу, что хочу домой. Я думала о невидимой руке на плече, которая вела меня по кампусу, и о невидимом лассо, которое стягивало мне живот всякий раз, когда я уходила слишком далеко.

Ужас схватил меня за рёбра. Почему это происходит со мной?

Я знала, что должна рассказать Элис правду: о привидениях, одержимости, или что бы это ни было, блин. После того, чему я была свидетелем прошлой ночью, я знала, что она была единственной, кто не сомневается, что здесь происходит что-то паранормальное. Мы обе стали жертвами проклятия Карвелла, каким бы оно ни было. Только мы способны помочь друг другу понять, как освободиться.

У меня перехватило дыхание, и я прошептала:

— Это не пирсинг, – я сглотнула. – Это со статуи сестры Марии.

– Что? Как? – Элис моргнула. – Ты их украла?

– Нет, – я прикусила нижними зубами верхнюю губу. – Они просто появились у меня на горле. Один чуть больше месяца назад, а другой... в какой-то момент прошлой ночью, полагаю.

Элис выпустила воздух через губы. Она приняла всё это за чистую монету – что имело смысл, учитывая совершенно абсурдные вещи, которые происходили и с ней тоже.

— Вот почему ты сразу поверила мне насчёт ритуала. Это больно?

Я отвела взгляд, сосредоточившись на картине с изображением пшеничного поля, усеянного тюками сена.

– Всё в порядке.

Откровенная ложь; они причиняли адскую боль, и я чувствовала, что меня вот-вот вырвет от страха.

– Ничего не в порядке, – настаивала Элис.

Краем глаза я видела, как она перегнулась через стол, чтобы рассмотреть поближе. Затем она прошептала:

– Можно мне посмотреть?

Для гота это, вероятно, был невероятно волнующий и эротичный поворот событий, поэтому я с трудом сглотнула, повернулась к ней лицом и кивнула. Она протянула длинный изящный палец и провела им по бусинам. У меня на шее от удовольствия выскочили мурашки, но я поборола желание вздрогнуть.

– Вау… – выдохнула она, затем откинулась на спинку скамейки. – Они настоящие.

– Да, – я, наконец, протянула руку и взяла кусочек уже холодного тоста, чтобы немного рассеять странное напряжение, которое скопилось между нами. – Так что нам явно есть что рассказать друг другу.

И вот, за несколькими чашками дымящегося кофе: молочным и сладким у меня, чёрным и горьким, как нортумбрийская ночь у неё, – мы рассказали друг другу всё. Я рассказала, как постоянно просыпалась у подножия башни с окровавленными руками, царапая камень, как наткнулась на Мордью, о невидимом лассо, о видениях лесных полян, светящихся рукописей и окровавленных пузырьков, которые, несомненно, должны были исходить от самой сестры Марии. Я рассказала ей о том, как хотела вернуться домой сразу после смерти Поппи, но рубин начал душить меня, пока я не отказалась.

Было приятно наконец-то рассказать кому-нибудь обо всём, что происходит. Кому-то, кого я знала, кто не осудит меня, потому что она тоже поддалась странной сверхъестественной силе, хотя и по-другому. После этого мне больше не было столь одиноко, и я уже не считала себя похожей на монстра. Это ощущение запятнанности, скомпрометированности... прошло, хотя бы на мгновение.

Затем она рассказала мне о ритуале: книга в библиотеке, вырванные страницы, лесистая поляна, где, как по заказу, растут ингредиенты – её описание идеально соответствовало тому, что я себе представляла.

– Итак, подведём итоги, – сказала я, – нам крышка.

Элис ухмыльнулась.

– Что? – удивилась я. – Что тут смешного?

Она фыркнула, делая большой глоток чёрного кофе:

– Нет, просто приятно хоть раз услышать от тебя негатив. Надоедает, когда у тебя из задницы вечно светит солнце.

– Я не всегда на позитиве, – ответила я, скрестив руки на груди.

Элис смерила меня насмешливым взглядом:

– Назови что-нибудь, что тебе не нравится.

После долгой паузы я сказала:

– Кола в бутылках.

Она злодейски выгнула бровь:

– Ты буквально вчера выпила целую упаковку колы в бутылках.

– Ладно, мне не нравятся некоторые виды колы в бутылках.

– Вся кола одинаковая на вкус.

Я яростно замотала головой:

– Не та, которую подруга Фрэнки на спор развела меня выпить, когда мне было 14.

– Итак, позволь мне прояснить. Из всех людей, мест и вещей, существующих в прошлом, настоящем или будущем, единственное, что тебе не нравится, – это конкретная бутылка колы, которую ты выпила полдесятилетия назад?

– Похоже на то, – глубокомысленно кивнула я.

– Невероятно, – Элис покачала головой, и прядь рыжих волос упала ей на глаза.

– В любом случае, вернёмся к ситуации, угрожающей нашим жизням. Как, по-твоему, всё это соотносится со смертью Поппи? – я думала вслух. Теперь я согрелась, благодаря тосту, кофе и беседе. – Например, могла ли она тоже провести ритуал? Или Северная башня тоже завладела душой Поппи?

– Не знаю, – Элис помотала головой. – Как бы ужасно это ни звучало, я больше думаю о том, как, блин, мне всё это исправить. Я не могу... Боже, то, что случилось прошлой ночью, не должно повториться. Это была не просто боль, это было... а если бы ты не помогла мне? Что, если бы тьма победила до того, как я успела принять эликсир, и кто-нибудь бы из-за меня пострадал? Что, если бы ты пострадала?

Каким-то образом у меня возникло ощущение, что она что-то скрывает. Было что-то, чего она по-прежнему не может мне сказать. Это из-за Поппи? Неужели она совершила что-то ужасное, пока была чудовищем?

– Ну, во-первых, ты больше никогда не окажешься в подобной ситуации, – сказала я. – Теперь, когда я знаю, я могу быть настороже в поисках признаков изменений. Мы можем заранее подготовить эликсир, как только это начнёт происходить. И мы найдём способ сдерживать тебя, пока это происходит, чтобы ты никому не причинила вреда – даже себе. Ты больше не одна с этим сражаешься.

Элис выглядела так, словно была бы сильно тронута такими словами, будь она хоть немного нормальным человеком с нормальными эмоциями. Что-то, казалось, застряло у неё в горле, но она сглотнула и отвела взгляд.

– А во-вторых?

Я допила остатки кофе, поставила кружку и поднялась на ноги.

– Надо найти эти пропавшие страницы. Кажется, на них мы найдём ответы.

Глава 43. Элис

Фезеринг, как всегда, сидела за стойкой у входа в библиотеку. Я уже начала серьёзно задумываться, не является ли она каким сверхъестественным существом. Других библиотекарей я ни разу не видела, и когда бы ни зашла за книгами, Фезеринг всегда была тут как тут. Она когда-нибудь спит? Я никогда не видела, чтобы она ела, а на её столе не было ни пустых кофейных чашек, ни стаканов с водой. От этого всего начинало казаться, что она вампир, оборотень или лишённый чувства юмора полтергейст.

Сегодня на ней было чёрное пончо с высоким воротом и серебряное ожерелье с янтарной подвеской в форме ландыша. Чёрная помада была нанесена столь идеально, что очерчивала аккуратную линию на её лице, а копна крашеных серебристых волос была такой гладкой, что могла сойти за парик. Я попыталась улыбнуться ей – может быть, если бы она улыбнулась в ответ, я бы разглядела, есть ли у неё клыки, – но это было бесполезно. Она была такой же холодной, отстранённой и необъяснимо паранормальной, как всегда.

– Привет, – сказала я, пытаясь придать своему голосу силу, несмотря на то что от прогулки сюда мои раны только сильнее разболелись.

Я плотнее запахнула твидовый блейзер и скрестила руки на животе, чтобы унять дрожь. Я не могла перестать думать о том, какой была Салем в моих руках: мягкой, а потом окоченевшей и ужасной. Хотелось умереть от стыда за это.

– Могу я чем-нибудь помочь? – спросила Фезеринг в своей обычной резкой манере.

Сердце заколотилось, хотя я не могла точно определить почему.

– Скажите, есть ли в библиотеке книги Т. А. Реннера?

Конечно, я уже знала, что есть, но надеялась, что их может быть несколько экземпляров – без вырванных страниц.

Она застучала по клавиатуре своими длинными изумрудно-зелёными ногтями, вбивая поиск. Затем, как ни странно, она помотала головой:

– Нет, извините. А в какой области он работал?

– Э-э… – я нахмурилась. – Философия, кажется.

– Кажется? – она выгнула тонкую тёмную бровь.

– Да-да, философия. У него есть книга о теории божественного повеления в монастырях XIX века. Правда, не могу вспомнить названия.

Ложь и небольшие неточности, чтобы она не догадалась, насколько важна для меня эта книга.

– Извините, – Фезеринг бесстрастно пожала плечами. – У нас ничего нет.

Разочарование поднялось в груди, вскоре за ним последовало ощущение, что я споткнулась. Почему система сказала ей, что такой книги нет, когда мне точно известно, что она есть?

– О, – сказала я. – Без проблем. А вы никогда не слышали о таком авторе?

– Нет, простите.

Она говорила медленно и вдумчиво, как будто разговаривала с идиоткой.

Я ожидала укол раздражения – праведного раздражения из-за того, что библиотекарша разговаривает со мной, как с идиоткой, хотя обязана предоставлять информацию, которую я запросила, – но, конечно, раздражения так и не последовало. Я только что прошла ритуал, все следы недоброжелательности исчезли из души, зато получилось улыбнуться пошире и произнести "большое спасибо за помощь". Я стала похожа на Лотти. Не хватает только пакетика конфет и приводящей в бешенство лучезарной улыбки.

Поскольку Фезеринг настаивала, что книг такого автора в библиотеке нет, я решила, что можно спокойно пойти и забрать эту книгу себе. Если её нет в системе, то что в этом плохого? И хотя нужных мне страниц там всё равно нет, возможно, там будут какие-то зацепки, которые помогут мне найти другой экземпляр – возможно, биографию автора или, по крайней мере, информацию о том, кто вообще опубликовал эту книгу. Она же не появилась из ниоткуда, так что нужно просто пойти по следу.

Я поднялась по винтовой лестнице в отдел философии, провела рукой по прохладным перилам из кованого железа в попытке отвлечься от зудящих ран на груди. Но когда я подошла к соответствующей полке, книги нигде не было.

Как она могла исчезнуть? Формально её не существовало, так как же она исчезла из библиотеки? Я вспомнила маленькое круглое пятно крови в углу страницы с ритуалом – вероятно, кто-то ещё в Карвелле тоже его проделал? А потом тоже вернулся за книгой – тоже отчаянно нуждаясь в ответах? Если да, то как мне найти этого человека? Если мы объединим усилия, нам, возможно, повезёт больше.

Направляясь на утренний семинар, я чувствовала крайнюю растерянность. Что-то во всей этой беседе с Фезеринг было подозрительно, но я не могла понять, что именно. Ступая по скользким от росы булыжникам, я прокручивала в голове разговор, пока не вспомнила.

Она спросила: "А в какой области он работал?"

Если она не употребила местоимение мужского рода чисто на автомате, не подумав, Фезеринг знала, что автором был мужчина. Так почему же она притворялась, что никогда о нём не слышала?

Семинар по древней теории этики проходил в продуваемой насквозь старой классной комнате рядом с участком булыжной мостовой под Северной башней, где разбилась насмерть сестра Мария и все остальные последующие жертвы. Видно, что комнату изо всех сил приводили в порядок: на подоконниках стояли спатифиллумы и папоротники-аспарагусы в горшках, на стенах висели картины с пейзажами Нортумбрии работы выпускников Карвелла, в углу стоял пыльный проигрыватель с постоянно поднятым матово-золотым рычагом.

Дейкр выглядел ещё более растрёпанным, чем когда-либо, с покрасневшими глазами и кислым запахом мучительного похмелья. Он запинался на каждом предложении и слишком долго делал паузу после того, как студент отвечал на вопрос, как будто засыпал на ходу. Моему новому доброму сердцу стало немного жаль его. Представить себе не могу, чтобы мне пришлось кому-то рассказывать о Платоне с жуткого похмелья.

Пока он разглагольствовал об апоретических трудах Сократа в "Эвтипроте", я взглянула на Хафсу, которая сидела рядом со мной. Казалось, она дышала тяжелее, чем того требовала ситуация, а её кожа вся взмокла от пота. Она что-то бормотала себе под нос, будто твердила заклинания, но я не могла разобрать отдельных слов.

– Хафса? – прошептала я, пытаясь привлечь её внимание, но она меня не слышала, продолжая сидеть, вцепившись руками в край стола и напрягая костяшки пальцев. – Привет. Ты в порядке?

– Пожалуйста – пожалуйста – пожалуйста – пожалуйста – пожалуйста – не сейчас – нет – нет – нет… – бормотала она, и в её тоне было что-то знакомое, от чего меня окатила холодная волна страха.

Её глаза были широко раскрыты и не мигали. Она дико трясла головой, словно пытаясь прогнать нежеланный голос.

Я вспомнила маленькое круглое пятнышко крови в книге о ритуале – и всё поняла.

Не успела я толком осознать, что происходит, как она резко вскочила и выбежала из класса, бросив свои вещи. Лист бумаги упал на землю. Я подняла его и перевернула, как будто на нём могла содержаться какая-то подсказка, но он был пуст, если не считать нескольких рваных синих дырочек – судя по всему, она тыкала в свой блокнот перьевой ручкой.

Я вспомнила, что видела её в библиотеке в ночь убийства. Она общалась с Поппи Керр, которая сжимала свой блокнот, как оружие.

Поппи Керр, которую нашли мёртвой несколько часов спустя.

– Блин… – простонала я громче, чем хотела.

Дейкр озадаченно посмотрел на меня:

– Всё в порядке?

– Пойду проверю, как она, – сказала я неожиданно хриплым даже для себя голосом, осторожно поднялась со стула и схватила свой портфель.

Действие обезболивающих, которыми Лотти щедро поделилась со мной, как конфетами, быстро слабело.

Пока я шла к двери, десятки взглядов вонзались мне в спину; ни один из них не был сильнее, чем взгляд Дейкра. Он полностью прервал лекцию и уставился на меня так, словно мы его чем-то развеселили.

Классная комната располагалась напротив крутой каменной лестницы, ведущей в художественные студии, а под лестницей находился небольшой женский туалет с двумя деревянными кабинками и единственной раковиной. Хафса стояла на четвереньках посреди туалета и тяжело дышала, как будто превращалась в оборотня.

Наверное, именно так выглядела и я, когда умоляла Лотти поделиться со мной своей кровью.

Глава 44. Элис

Хафса страдала от адских мук прямо передо мной, и единственный известный мне способ спасти её — это совершить ритуал. У меня в портфеле ещё оставалось несколько флаконов с настойкой цветов бузины, но ни в одном из них не было крови тех, кому она причинила зло.

Дверь со скрипом закрылась за мной, и она медленно повернула голову и посмотрела мне в лицо. Её тёмные глаза горели алым, а зубы были стиснуты в злобном рычании.

Какая-то доля секунды – и она вцепилась мне в горло.

Я не сопротивлялась, а позволила ей обхватить себе шею своими холодными, как камень, пальцами, пока у меня перед глазами не поплыло.

А потом я подняла свой портфель и изо всех сил стукнула её им по затылку.

Она упала на землю, как подкошенная. После давления на горло я бесконтрольно закашлялась. Когда я наконец пришла в себя, я знала, что мне нужно делать.

Хафса лежала без сознания, но не совсем; она корчилась и истекала пеной на земле, будто при смерти. Теперь, когда она причинила мне вред, я могла провести для неё ритуал, но действовать нужно было быстро.

Достав пузырёк с настойкой из выемок в портфеле, я приподняла подол своей тёмно-синей атласной рубашки и посмотрела на раны, которые Лотти так тщательно перевязала. Я сорвала верхнюю повязку, обнажив красный порез, протянувшийся от одной стороны туловища до другой. Там, где Лотти осторожно вытерла антибактериальной салфеткой, виднелись слабые полоски блекло-розового цвета, и от этой мысли у меня по телу пробежал странный трепет. Лотти водила по мне руками; кончики её пальцев скользили по моей мягкой обнажённой коже.

Стиснув зубы от надвигающейся боли, я зажала самый край раны и впилась ногтем в порез, пока он снова не открылся. Горячая кровь сочилась жирными шариками, и я собрала их в открытый флакон. Поморщившись, я снова наложила повязку, сбросила рубашку и склонилась над Хафсой.

Она начала дёргаться, как в припадке. Кончиками пальцев она стала царапать себе глаза, оттянув нижнее веко, так что стала видна вся мясисто-розовая кожа. Почувствовав моё прикосновение, она замахнулась рукой в мою сторону, но я пригнулась и увернулась от удара.

Совладав со страхом, я злобно схватила её за челюсть и практически выплеснула содержимое флакона ей в горло. Когда я попыталась отстраниться, она сильно впилась зубами мне в палец, и я невольно вскрикнула от боли.

Эликсир вызвал у неё рвотный рефлекс, она разжала зубы, беспомощно кашляя и отфыркиваясь. Я воспользовалась преимуществом в долю секунды, схватила её за лодыжку и оттащила в ближайшую кабинку, хотя она билась головой об пол, пока я её тащила.

Я не могла запереть её, так как задвижка находилась внутри, но дверь в кабинку открывалась наружу, так что я смогла заблокировать её, подперев собой. Это была старая дверь в полный рост, так что Хафса не могла наброситься на меня через щель под ней. Я опустилась на пол, прижимаясь к двери спиной и переводя дыхание.

Хафса колотила и колотила, кричала, визжала, наваливалась всем весом на дверь, но я ещё крепче прижимала дверь, чувствуя боль в животе, пульсацию в укушенном пальце, холодный пот, стекающий по лбу, и ужас в самых глубоких, тёмных уголках сознания.

А потом она перестала буянить и заговорила.

И, как и говорила Лотти, её голос был низким, хриплым и чудовищным.

– Блин, я убью тебя. Не могу дождаться, чтобы убить тебя, это будет так приятно. Ты, ужасный кусок дерьма, я схвачу тебя руками за горло и почувствую, как жизнь тебя покидает. Я буду ждать здесь, пока ты устанешь, уснёшь – и тогда всё закончится. Тогда я убью тебя. Я буду вечно пить твою кровь и смотреть, как твои родители рыдают над твоим безжизненным трупом...

Я зажала уши руками, как малыш, но это было бесполезно. Я по-прежнему слышала её. Голос был похож на расшатанные шурупы, дребезжащие в горле.

Было вполне вероятно, что я сижу в туалете с убийцей Поппи Керр, а я лишь вспоминала слова Лотти о том, что я тоже разговаривала подобным образом.

Что она тогда думала обо мне?

И почему это так важно?

Время тревожно тянулось под постоянный саундтрек мрачных угроз. Голос Хафсы не унимался. Она рассказывала мне о тысяче способов, которыми убьёт меня, что она сделает с моей кожей и моими органами, как приятно будет отделить мои мышцы от костей, как сильно мои близкие будут страдать при виде моего обезображенного трупа.

Каждые несколько минут Хафса со всей силы бросалась на дверь, и все эти удары отдавалось эхом в моём позвоночнике. Дважды она чуть не вырвалась, на несколько сантиметров открыв дверью, прежде чем я успевала изо всех сил оттолкнуться и снова закрыть её. По шее и лицу струился пот, как от усилий, затрачиваемых на удержание двери, так и от того, что действие обезболивающих быстро заканчивалось. Стиснув зубы, я заставила себя сидеть ровно. Если она выйдет, никто не знает, что она со мной сделает.

И всё же мои силы подходили к концу. Страх держал меня в тисках. Как долго это будет продолжаться?

Я не могла перестать думать о Лотти. Она испытывала тот же страх, но всё же перевязывала мои раны. А ещё она уложила меня на свою постель. Она дала мне поспать, уткнувшись лицом себе в руку.

Неужели она настолько добра и храбра? Или она просто легкомысленна?

Пока я держала спиной дверь, кто-то заходил в туалет и хмурился, видя меня на грязном линолеуме, но я придумала несколько излишне подробных оправданий по поводу пищевого отравления подруги, и вскоре нас оставляли в покое. Из-за скрипучего голоса и пота, блестевшего у меня на лбу, никто мне не верил, и всё же никому не захотелось оставаться и выяснять, что же происходит на самом деле.

Наконец, спустя почти 3 часа Хафса затихла. На мгновение я почувствовала облегчение, но что, если она пытается меня обмануть? Что если она притворяется, чтобы я открыла дверь, а потом она порвёт мне артерии на шее голыми зубами, как и угрожала? Я вся устала, обессилела, живот обжигало болью. Я не смогла бы отбиться от неё, даже если бы захотела.

Но затем тихий испуганный голос произнёс:

– Здесь есть кто-нибудь?

И я сразу поняла, что ритуал сработал. Хафса вернулась в чувство.

Сквозь облегчение и изнеможение один вопрос прозвучал с ясностью церковного колокола: неужели Поппи Керр постигла та же участь, которой я так чудом избежала?

Глава 45. Лотти

Позавтракав с Элис, я отправилась на семинар по готической литературе с профессором Сандерсоном. Обычно я с нетерпением ждала их, но моя жизнь стала настолько пугающей, что я поймал себя на желании сбежать, а не погружаться в чрево тьмы.

Войдя в класс, я заметила цитату Эдгара Аллена По из одном из мрачных некрологов на стене: "Глубоко в земле лежит моя любовь, и я должен плакать в одиночестве". Мне почему-то вспомнились родные родители, а также родители Джейни и Поппи. Я переживала за отца. Мы по-прежнему не общались с тех пор, как я сказала ему, что больше не его пчёлка. Но это ведь правда, не так ли? Во мне произошла быстрая и опасная перемена. Я боялась мысли о том, что он увидит рубины у меня на горле и узнает, что они могут задушить меня, если я ослушаюсь.

Станет ли их власть надо мной сильнее теперь, когда их два?

Дождь барабанил по высоким окнам, а Сандерсон стоял перед ними, глядя на раскинувшийся лес. Как только мы все расселись, он заговорил, не оборачиваясь.

– Сестра Мария Данн очень любила готическую литературу, – сказал он тихим, чистым, почти пасторальным голосом, как будто читал проповедь. — Это была грязная привычка, простите за каламбур, которая отвлекала её от богослужения. Да и вообще мало кто знал, что она умеет читать – стопку романов и журнальных серий нашли только после её безвременной кончины, – но среди своих коллег-сестёр она была известна превосходными способностями по оформлению рукописей.

Сердце забилось быстрее. Нахлынули воспоминания-мечты об светящихся рукописях, которые держат в руках, покрытых старческими пятнами.

– Тогдашняя настоятельница, сестра Кэтрин, нашла в ночь смерти сестры Марии у неё под подушкой тоненькую книжку под названием "Две магии". Сегодня нам эта книжка известна как "Поворот винта" Генри Джеймса – история о духовной одержимости, о привидениях, об ужасе перед сверхъестественным. Для своего времени это была очень страшная книга, – он повернулся к нам лицом, глаза чёрные и блестящие, тёмные волосы аккуратно расчёсаны на боковой пробор. – Я бы хотел, чтобы мы снова поднесли увеличительное стекло к мерцающей нити, идущей от автора к читателю – от Генри Джеймса к сестре Марии Данн, которая умерла вскоре после прочтения этого рассказа.

Тонкие волоски на моих предплечьях встали дыбом. Никто не знал наверняка, убили ли сестру Марию, упала ли она, или покончила с собой. Предположения Сандерсона о "Повороте винта" наверняка были чистой догадкой, и всё же тело дрогнуло в ответ. Рубины в горле закрутили свои корешки почти от удовольствия, будто в знак признания чего-то.

– В конце XIX века в культуре существовало увлечение сверхъестественным. Учёные и психологи воспринимали призраков со всей серьёзностью. Спиритуализм – религиозное движение, основанное на общении с умершими, – получил широкое распространение. И, конечно, церковь тоже долгое время верила в одержимость демонами. В какой-то момент раннего Средневековья священников начали обучать проведению санкционированных духовенством экзорцизмов, которые продолжаются вплоть до наших дней. Да, у меня есть друг, который до сих пор зарабатывает приличные деньги в особо параноидальном приходе на севере Уэльса.

– Теперь мы знаем, что сестра Мария была несколько... непокорной. Со своей давней привычкой – опять же, извините за каламбур, больше такого не повторится – копить книги, она каким-то образом раздобыла пользующийся большим спросом рассказ о привидениях, который напечатали всего месяц назад. В монастыре её считали несколько вспыльчивой, она регулярно ссорилась с аббатисой – мои искренние извинения – из-за своей неряшливости. У неё были неприятные причуды и слабости: склонность к ругательствам и увлечение огнём. Местный историк недавно обнаружил письмо между настоятельницей и епархиальным архиереем, в котором та писала, что сестра Мария "кипит безбожной энергией".

– Так откуда же у Марии такая одержимость готическим хоррором? Моя теория такова, что она видела в нём себя. Она видела беспорядочное поведение преследуемых и одержимых и считала себя похожей на них. Она считала, что с ней самой что-то в корне не так. Она видела себя чудовищем из рассказов.

Что-то встало на место с такой точностью, что у меня чуть не перехватило дыхание.

Я не одержима Северной башней.

Я одержима сестрой Марией.

Как это я не сообразила раньше? В конце концов, это её рубины. Мои пальцы нежно коснулись их, почувствовав покалывание от внезапного родства.

Что это? Её призрак? Её дух, душа?

И затем в голове всплыли самые животрепещущие вопросы из всех: Почему я? Чего она от меня хочет?

Глава 46. Элис

Мы с Хафсой вышли из основного здания и отправились в лес, чтобы немного уединиться. Воздух был тяжёлым от запаха мха и хлорофилла, и я вдыхала его всей грудью. Это немного успокаивало мне нервы, как и свежие обезболивающие, которые я проглотила, выйдя из туалета. Однако я не могла не думать о трупике Салем, лежащем поблизости. Как скоро её найдут? Неужели Дейкр уже заметил её исчезновение? В конце концов, она каждую ночь спала в его кабинете. Внутри всё сжималось от чувства вины. И я отчаянно боролась с желанием расплакаться.

– Я видела тебя в библиотеке той ночью, – сказала я, прочищая горло. – То есть, когда погибла Поппи. В ту ночь я проводила ритуал.

Хафса поморщилась, глядя вниз на свои нежно-розовые "конверсы", пока мы пробирались через подлесок. Она держала руки на талии, методично щёлкая пальцами.

– Я провела ритуал на следующий день. Так что, похоже, эффект сохраняется почти четыре недели. Обожаю чувствовать себя оборотнем, – сообщила она.

– Зачем ты проводила ритуал? – мрачно улыбнулась я.

– Это было на следующий день после того, как ты увидела меня с Поппи. Тем вечером я сказала ей кое-что ужасное. Она этого не заслуживала, и, благослови её господь, она так расстроилась. Я совершенно не хотела её так обидеть. Я просто вспылила. Раньше я бы просто махнула рукой и сказала: "О, я не хотела, я просто разозлилась". Однако я уже не понимала, где кончается мой гнев и начинаюсь я сама, – её слова отозвались в моей груди, как камертон. – На следующий день я узнала, что Поппи погибла, и какой-то глубокий внутренний голос подсказал мне, что это из-за меня.

Ноги сами несли нас в направлении поляны, где я собрала большую часть ингредиентов для ритуала. Представив, как Хафса идёт по тому же пути, собирая сорняки и полевые цветы в свою сумку и находя бабочку, которую нужно убить, я почувствовала себя не столь одинокой. И всё же чувство родства с Хафсой беспокоило меня. Что если она убила Поппи, а я тут сравниваю себя со всем, что она мне несёт? Кем я после этого становлюсь?

С другой стороны, существовала лишь небольшая вероятность, что она – убийца. А вот я определённо могла это сделать. Я по-прежнему чувствовала, как хрустнула шея Салем, отдаваясь в моих ладонях.

Даже если нам удастся отыграть ритуал назад, как я смогу с этим жить?

Однако, прокрутив в голове рассказ Хафсы, я поняла, что временные рамки не совсем совпадают. Если Хафса не совершала ритуал до смерти Поппи, казалось маловероятным, что она убийца. Если только она не сделала это хладнокровно, полностью отдавая себе отчёт в том, что делает. Идея показалась мне не особенно реалистичной, но случались и более странные вещи.

– Что произошло после твоей ссоры с Поппи? – спросила я, и во рту внезапно пересохло.

– Хочешь знать, убила ли я её? – Хафса беззаботно рассмеялась. – Я не убивала, но настолько испугалась, что в каком-то смысле могла это сделать. Я подумала, что из-за моих слов она и сбросилась с башни, – она проходила под пологом леса, и лучи солнечного света и тени скользнули по её лицу. Прозрачные блестящие тени на веках сверкнули, как утренний иней. – И не волнуйся, я уже общалась с полицией. У меня есть алиби. Я всю ночь тусила в "Трапезной", и сотни счастливчиков видели мои отвратительные танцульки. "Не отправляйте Хафсу на кичу! Да здравствует Хафса!"

Мы добрались до поляны, и она тут же опустилась на пень старого дерева, будто у неё все кости устали. Я тоже ощущала ужасную усталость.

– Что ты такого сказал Поппи, из-за чего та могла сброситься с башни?

Она скорчила гримасу, но в ней сквозило озорство; казалось, она не особо стыдилась своего гнева, как я.

– Обещаешь, что не будешь меня осуждать?

– Хафса, однажды я искренне подумывала сбить кое-кого своей машиной, потому что его мотоцикл слегка вильнул передо мной на дороге. Поверь, с тобой всё в порядке.

– Я сказала ей, что она полная бездарность, – Хафса пнула носком туфли гроздь грязных грибов. – Что она не заслуживает здесь учиться, – пожав плечами, она уткнулась подбородком в свой жёлтый шарф. – Может быть, это и правда. Но, наверное, мне не следовало этого говорить. Вот и всё.

– Как банально, – усмехнулась я.

"А я убила Салем", – я чуть не призналась в ответ, но проглотила слова прежде, чем они сорвались с моего языка. Я только что нашла кого-то, с кем у меня есть нечто общее; кого-то, кто мог стать другом. Мне не хотелось отпугивать её прямо сейчас.

Услышав это, она фыркнула:

– Я рада, что нашла тебя. Невероятно забавно, что мы сейчас изучаем этику, не так ли? – она сглотнула, слегка раскачиваясь взад-вперёд на пеньке. – Насколько ужасной я была, когда... ну, ты знаешь… в туалете?

Вот мы и добрались. Стальной блеск стыда, который она так старательно пыталась скрыть под шутками и бравадой.

– Ну, в какой-то момент ты сказала, что сделаешь скакалку из моих кишок. Креативность Тёмной Хафсы заслуживает всяческого восхищения.

– Тёмной Хафсы? Прелестно… Обожаю…

Я прислонилась спиной к дереву, вглядываясь в ветви над головой. Буки, окружавшие поляну, были старыми и огромными, выше монастыря, с пучками вьющихся тёмно-бордовых листьев, цепляющихся за них изо всех сил.

– Не смешно, не так ли?

– Согласна, – призналась Хафса. – Кто бы мог подумать, что если выпить кровь своего врага, твоя душа раздвоится, и это ничем хорошим не закончится?

Вопреки себе, я хихикнула, и после смешка у меня от боли скрутило живот. Надо показаться врачу, но как объяснить ему, откуда у меня эти шрамы?

Я грубо осела у дерева, его грубая кора шуршала по спине, пока колени не согнулись, а задница не оказалась в нескольких сантиметрах от влажной земли. От жжения в бёдрах я задумалась о чём-то другом.

– Так что нам теперь делать?

– Вызвать экзорциста?

– Забавно.

– Я не шучу. Это похоже на одержимость – причём... э-э... самими собой.

Рыжая белка скакнула на ближайшее дерево, не обратив на нас внимания. Наши проблемы казались одновременно огромными и неуместными в простой обстановке леса.

– Надо ли нам вообще что-нибудь делать? – задумалась Хафса. – То есть, разве тебе не нравится, как ты сейчас себя ощущаешь? Спокойная, добрая, уравновешенная… Например, мне просто хочется протянуть руку и обнять тебя. Обычно я мысленно критикую каждое твоё слово, каждую деталь твоей внешности. Так, может быть, если мы будем продолжать в том же духе и у нас не закончится кровь... то можно и продолжать так же жить? Как нормальные и хорошие люди? А раз в месяц просто выполнять ритуал? Меня и так все считают чокнутой. Просто будет одной непонятной другим привычкой больше?

Эта мысль была настолько краткой и интуитивно привлекательной, что у меня перехватило дыхание, но в то же время я знала, что это неправильно. Это было глубоко безответственно и потенциально опасно.

Темнота будет вечно возвращаться к нам – и что тогда? Что если мы ошибёмся с дозой? Что если нам в течение месяца не попадётся ни одной бабочки? Что если наши источники крови иссякнут? Риск был слишком высок. Я так и сказала Хафсе.

– Кроме того, – добавила я, – я чувствую, что... во всём этом есть что-то ещё. Что это связано с убийствами в Северной башне и с Поппи.

Я вспомнила рубины в горле Лотти и содрогнулась.

– Наверное, ты права, – согласилась Хафса. – Итак, ты хочешь отыграть ритуал назад. Ты ведь знаешь, что нужные страницы книги пропали, верно? Я уже смотрела.

– Не только страницы, – мрачно сказала я. – Вся книга куда-то пропала. Я не смогла найти её, когда искала. Её ведь не ты взяла, так?

Хафса помотала головой.

– Ладно, значит, нужно найти либо другой экземпляр книги, либо автора. Где-то должны быть ответы.

Хафса вздохнула и кивнула:

– С чего начнём?

Я поднялась на ноги, и стая ворон, отдыхавших на ближайшей ветке, перелетела на крону.

– Не хочешь немного прокатиться?

Глава 47. Лотти

На следующий день мы отправились в Эдинбург поездом, поскольку Элис по-прежнему была слишком измотана, чтобы вести машину.

Когда автобус, следующий в город, отъехал от Карвелла, знакомое ощущение невидимого лассо в груди стало таким сильным, что я блеванула прямо в пакетик со сладостями. В глазах потемнело, и я потеряла сознание на несколько секунд, в течение которых у меня были невероятно яркие галлюцинации о светящихся рукописях и лесных полянах. Крик зародился в самых тёмных уголках сознания – высокий женский вопль боли и страха, становившийся всё громче и громче по мере того, как я удалялась от кампуса.

Наконец невидимая привязь оборвалась, и я пришла в себя, но сердце бешено колотилось, а в висках пульсировала подкрадывающаяся волна головной боли. Я предположила, что это ответ на вопрос о том, обладают ли два рубина большей силой, чем один; я вся дрожала и остро боялась того, что произойдёт, если я попытаюсь уехать навсегда.

Известно ли сестре Марии, что мы расследуем проклятие Карвелла? Не этого ли она от меня всё время хочет? Тогда почему она позволяет мне покидать кампус, а не душит до смерти?

В любом случае, я предупредила Элис и Хафсу о действии невидимого лассо, поэтому они наблюдали за всем происходящим с почти комичной безразличием, а вот какой-то старик, сидевший в нескольких рядах позади нас, изрядно отложил кирпичей.

Через час мы были на Королевской миле, центральной улице города. Эдинбург представлял собой скользкую от дождя брусчатку и дымящиеся трубы, шаткие каменные дома и выцветшие витрины магазинов, выкрашенные в сиренево-красный, лесной зелёный и фиолетовый цвета чертополоха.

"Тома Торквила" были книжным магазином, приютившимся на одной из боковых улочек. Он занимал три этажа и чердак с низким потолком, маленькими уголками и нишами, занятыми огромным количеством книжных полок. Все деревянные поверхности в магазине были выкрашено в винно-красный цвет, а ковёр был выцветшим коричневым.

Элис бывала тут несколько раз ещё ребёнком, и я практически услышала, как воспряла она духом, едва мы вошли. Ностальгия затуманила ей глаза, придавая обычно суровым чертам лица что-то милое и детское. На неё такую можно было смотреть часами. После боли и страха последних нескольких дней и недель она заслужила того, чтобы чуть ли не светиться от удовлетворения.

Пока Хафса с Элис просматривали художественную литературу, я подошла к стойке, чувствуя себя матерью на прогулке с угрюмыми подростками.

Мужчина с весёлым лицом, в очках в толстой оправе, с имбирём и серым хлебом, лучезарно улыбнулся мне. Он весь буквально светился от восторга, что кто-то вошёл в его магазин.

– Добрый день. Я – тот самый Торквил. Чем могу вам помочь?

Прежде чем я успела ответить, вмешалась Элис, не отрываясь от книги "Бог мелочей"[13], которую листала.

– Ну, она спортсменка, поэтому не помешает объяснить ей, что такое "книга".

В её словах не было яда, просто беззаботность, которая мне в ней нравилась. Я серьёзно кивнула.

– А ещё поясните, что вы вкладываете в понятие "тот самый".

Элис фыркнула, а Торквил на мгновение остолбенел, пока не понял, что мы шутим.

– О, ха-ха-ха, прекрасно.

– На самом деле она ещё больший ботаник, чем я, – сказала Элис, откладывая книгу Арундати Рой и беря в руки "Тайную историю", которую, как я с удивлением поняла, она ещё не читала. – Серьёзно. Она носит спортивные костюмы совершенно не из иронии, и при этом может цитировать Бодлера. Даже по-французски.

Я отвернулась к двери, чтобы она не видела, как я покраснела.

Торквил натянуто улыбнулся, как будто ему было неинтересно находиться в центре наших шуток, но он не хотел нам мешать.

– То есть вы пришли просто посмотреть или...?

– Вообще-то мы ищем конкретного автора, – объяснила я, благодарная за то, что разговор вернулся в нужное русло. – Писателя по имени Т. А. Реннер?

Хафса крепко вцепилась в стол с бестселлерами, как будто была готова в любой момент упасть в обморок. Её рюкзак с Пикачу висел на одном плече, а глаза она крепко зажмурила.

Элис тронула её за плечо, прошептав:

– Ты в порядке?

Хафса отрывисто кивнула:

– Просто иногда на меня накатывает. Я подожду снаружи.

Она, спотыкаясь, вышла на улицу, прищёлкивая пальцами, и Элис обеспокоенно посмотрела ей вслед. Было приятно видеть её такой; её добросердечная душа наконец-то смогла проявиться. Мне было больно оттого, что это ненадолго. Если только не найдём книгу.

– Никогда не слышал о Т. А. Реннере, – нахмурился Торквил. – А какого рода книги он пишет?

– Да так, просто какую-то суперпопулярную чушь о том, как разделить свою душу надвое с помощью древних ритуалов крови, – Элис говорила так ровно и невозмутимо, что я чуть не рассмеялась.

– Давайте посмотрим… – сказал Торквил, вводя фамилию в толстый бежевый компьютер, который протестующе застонал. – Реннер, Реннер... – он помотал головой. – Нет, ничего не нахожу.

– Что, ничего нет ни в магазине, ни на складе? – переспросила я.

– Ничего не найдено даже под заказ. Такого чувака, похоже, не существует.

Я взглянула на Элис. Мы обменялись мрачными взглядами.

Купив несколько книг, чтобы загладить вину за то, что мы мучили беднягу своими ужасными шутками, мы отправились проверить, всё ли в порядке с Хафсой.

– У меня часто бывает эмоциональная перегрузка, – сказала она, теребя лямки своего рюкзака. – Новые виды, звуки, запахи.

– Это из-за ритуала? – спросила я.

– Нет, – рассмеялась она. – Просто мозг работает не так, как у большинства.

Мы обошли недавно открывшийся магазин "Borders", несколько других независимых книжных магазинов и даже Национальную библиотеку Шотландии, но никто никогда не слышал о Т. А. Реннере или его необычной книге о ритуалах очищения души. И чем больше нам говорили "нет", тем больше я расстраивалась. Потому что чем больше я слышала имя Реннер, тем больше и больше убеждалась, что где-то слышала или читала его имя раньше. Я просто ни за что на свете не могла вспомнить, где именно.

По дороге домой на поезде мы подкрепились вкусняшками из маленькой пекарни недалеко от вокзала Уэверли. Хафса сразу же засела за свой "Game Boy" с ошеломлённым выражением лица, а когда Элис назвала её необщительной, она просто сказала:

– Я люблю "Super Mario" больше, чем людей.

– Я тоже, – кивнула я. – Я больше люблю книги, чем людей.

– Что вы вообще имеете в виду под "люблю"? – нахмурилась Элис.

Мы с Хафсой оба уставились на неё.

– Да нет, я поняла, – она рассмеялась про себя. – Но всё равно это чертовски претенциозно. Приношу свои извинения.

Пока Хафса играла в Super Mario Bros., я показала Алисе главу из "Дьявола и божественного". Эта брошюра датировалась десятью годами позже той, в которой подробно описывались луденские экзорцизмы. Её напечатали во Франции XVII века вскоре после религиозных войн. Это был отчёт об одержимостях в Лувье, и он беспокоил меня с тех пор, как я его прочитала.

– Мадлен Баван была сиротой, родилась в начале XVII века, – сказала я, ногтем выковыривая шоколадную крошку из пирожного. – В возрасте 12 лет её отдали мастеру-ткачу в подмастерья и накачали atropa belladonna, то есть беленой. Кстати, тебе известно, что "atropa" в переводе с итальянского означает "неотвратимая", а "belladonna" – "красивая женщина"?

Элис уставилась на меня с крошками клубничного пирожного на губах.

– Знаешь, иногда ты такая жизнерадостная, что я совсем забываю, какая ты умная.

– Эй, если я на позитиве, это не значит, что я идиотка.

Хафса вздохнула, не отрываясь от Super Mario:

– Пожалуйста, не отвлекайтесь. Итак, у нас есть некая Мадлен Как-её-там. Её накачивают наркотой. Что потом?

– В общем исповедник совратил её, когда ей было 13 или 14 лет. Потом, когда ей было 16, она забеременела от него. Поэтому Мадлен сообщила властям, что её похитили и отвезли на шабаш ведьм, где выдали замуж за дьяволом, с которым она занималась сексом на алтаре.

– Сказать, что ты трахалась с дьяволом – по-моему, это классическая реакция на перенесённую травму, – сказала Хафса, лихорадочно нажимая кнопки на "Game Boy". Затем она добавила: – У меня мама психолог. Многие дети поступают так, когда с ними жестоко обращаются – придумывают разные неправдоподобные истории, чтобы справиться с тем, что с ними произошло. То же самое было и с Мадлен, верно? Бедная девочка!

– Скорее всего. Что было дальше? – спросила Элис.

– После признания Мадлен многие другие монахини сознались в том же, поэтому их подвергли публичному экзорцизму. Затем Мадлен приговорили до конца своих дней сидеть в церковной темнице.

– Что?! – Элис была ошеломлена. – Но она же сама пострадала!

– Ну да.

"Game Boy" Хафсы запищал, когда у неё закончились жизни, и она, наконец, подняла глаза:

– А какое это имеет отношение к нашему нынешнему… э-э… мозгоебательству? Ты тут растекаешься мыслями по древу, но непонятно зачем.

– Я сама не знаю, насколько это имеет отношение к делу, – призналась я. Пальцы потянулись к рубинам на шее. – Но прямо сейчас меня может преследовать, а может и нет, призрак злобной монахини, и поэтому я хочу понять, через что она могла пройти. Как бы то ни было, именно в этот момент французские власти решили составить список из 15 признаков одержимости демонами. Все они перечислены в этой брошюре.

Я указала на страницу в книге, которая меня столь встревожила.

Элис закончила читать и посмотрела на меня с выражением почти понимания.

– Итак, что думаешь?

Я встретилась взглядом с её ясными голубыми глазами:

– Думаю, что почти всё это можно обозначить просто как гнев.

Глава 48. Элис

Когда мы вернулись из Эдинбурга, было около 21:00, и небо сверкало серебристо-белыми звёздами. Подъезжая к Карвеллу по обсаженной дубом подъездной аллее, я чувствовала, как глаза сами закрываются от усталости. Неужели я совершила ритуал и нанесла себе ужасные порезы всего два дня назад? Свежесть ран подтверждала это, хотя от продолжительности дней время казалось уже ориентиром искажённым и ненадёжным.

Прощание с Хафсой возле её общежития в Фоксглав-холле было странно эмоциональным. Несмотря на ужасные обстоятельства, при которых мы оказались вместе, мне было приятно от мысли, что у меня, возможно, есть подруга, которая никогда не осудит меня за самые тёмные порывы, потому что у неё они такие же.

Мы с Лотти молча поднялись на два лестничных пролёта в нашу комнату. Нам столько всего нужно было обсудить, что пустая болтовня казалась абсурдной. Я понятия не имела, что должна чувствовать в её присутствии сейчас. Настороженность и внимательность, зная, что она, вероятно, по-прежнему изучает меня? Благодарность и смущение за то, что она спасла меня? Смятение или стыд? Всякий раз, когда я думала о её руках на своём обнажённом животе, по щекам разливался жар. И всё же, несмотря на обстоятельства, сегодня я смеялась больше, чем за весь год.

В любом случае, у меня было чёткое ощущение, что мы больше не второстепенные персонажи в жизни друг друга, которые торчат где-то на периферии со взаимным презрением. Наши корни внезапно и бесповоротно сплелись воедино.

Как всегда, в нашей комнате царил полный беспорядок. Я положила свой портфель на один из немногих оставшихся незастеленных участков ковра и стала менять окровавленные простыни. Лотти молча помогла мне надеть подушки на наволочки и взбила их, прежде чем положить на кровать. Работая, я изо всех сил старалась не морщиться. Боль в животе не утихала; если уж на то пошло, она становилась всё сильнее и сильнее.

– Дай осмотрю твои раны, – строго сказала Лотти.

– Я в порядке.

– Нет, не в порядке. Не капризничай, – она положила мне руку на плечо и толкнула в кресло. Я невольно взвыла от толчка, и она смягчилась. – Извини. Буду осторожнее.

Интимность поднятия подола футболки была столь же болезненной, как и раны под ней. Когда она начала вытирать их ещё одной антибактериальной салфеткой, я втянула воздух сквозь зубы. Её голова была так близко к моей, что я чувствовала запах её шампуня "зелёное яблоко".

Она ещё несколько минут осматривала меня и вытирала салфетками, а потом снова отстранилась. Воздух там, где она была, мгновенно стал прохладнее.

– Странно… они пока не заживают. По-хорошему нам надо ехать в больницу.

Нам.

Простое слово, но оно значило больше, чем я могла выразить словами.

– Не поеду, – сказала я тихим голосом. – Я не смогу ничего объяснять. Всё в порядке. Время залечит все раны.

Лотти посмотрела на меня как на круглую идиотку:

– А если получишь заражение?

Она угадала мои мысли лучше, чем, вероятно, ожидала, – что-то пронзительное о гневе и прощении, – но я не хотела смотреть откровению в лицо. Не сейчас, когда я чувствовала себя столь хрупкой.

Я застонала, когда она промыла порезы и наложила новые повязки, а затем с облегчением опустила подол футболки. Я вздрогнула при мысли о том, как появились порезы – я провела ножом по собственной коже, переполненная такой всепоглощающей яростью, что была готова уничтожить всё на своём пути. Даже себя.

Без предупреждения Лотти расстегнула джинсы, спустила их до лодыжек, отбросила ногой и схватила пижамные шорты со своей койки. Я быстро отвела взгляд, но успела заметить трусики цвета фуксии и длинные мускулистые ноги. У неё была татуировка, которую я никогда раньше не видела: чёрное кельтское кольцо, обвивающее верхнюю часть бедра. Я с трудом сглотнула. Когда девушку привлекают другие девушки, это несколько смущает, как постоянная игра в сравнения и страсть. Никогда толком не знаешь, завидуешь ли их телу или тем, кто к нему прикасается.

Переодевшись в пижаму в маленьком туалете дальше по коридору (я по-прежнему не осмеливалась раздеть собственное соблазнительное бледное тело перед Лотти), я вернулась и обнаружила, что она лежит в постели и читает книгу. Основной свет был выключен, и она лежала в луже золотистого света лампы, который освещал её вьющиеся волосы, как нимб.

Я последовала её примеру и осторожно забралась в свою свежезастеленную постель, собираясь пролистать "Сознающий ум"[14], но глаза были слишком тяжёлыми, и при попытке сосредоточиться их защипало. Вместо этого я закрыла их, надеясь на сладкую передышку сна, но мысли по-прежнему были заняты событиями последних нескольких дней. Я ворочалась, не в силах устроиться поудобнее.

Заметив моё беспокойство, Лотти сбросила одеяло на край койки и села, швырнув свой новый экземпляр "Выстрела в сердце"[15] на край матраса в манере, которую я сочла крайне неуважительной к литературе в целом.

– Давай выпьем, – просто сказала она.

Только что прошедшее ритуал сердце подсказывало, что следует послушаться, потому что от этого ей будет легче на душе, а мне это ничего не будет стоить, но каждая косточка в теле болела от такой перспективы. Я помотала головой и потёрла глаза:

– Я слишком устала. Извини, я хоть раз пытаюсь не облажаться. Просто... Я терпеть не могу "Трапезную". Весь этот шум, и пот, и... это просто не для меня. Прости.

– Разве я что-то говорила о "Трапезной"?

Она легко спрыгнула с койки и подошла к окну, ухватилась за нижнюю часть рамы и подтянула её до самого верха. Когда она приподнялась на цыпочки, полоска подтянутого живота показалась над мятым поясом её клетчатых пижамных шортиков. Ей всегда было слишком жарко.

– Давай выпьем прямо здесь, – предложила она.

Выступающий из каменной стены подоконник был широким и глубоким и покрыт жёлто-зелёным мхом. Она взгромоздилась босиком на его край, затем вернулась в комнату и взяла бутылку вина со своего стола. Сделав большой, жадный глоток, она жестом пригласила меня присоединиться.

С трудом выбираясь из кровати, я старалась не смотреть вниз. Мы были всего на втором этаже, но я смертельно боюсь высоты. Она протянула мне бутылку, и я машинально помотала головой:

– Я не пью белое.

– А я не пью красное, – она пожала плечами. – И, насколько я помню, у тебя с ним полный голяк.

Я неохотно сделала глоток, чувствуя, как горлышко бутылки увлажнилось от губ Лотти, и неохотно признала, что на вкус вино довольно вкусное – легче и суше, чем моё любимое "Мерло", и почему-то свежее, с острой цитрусовой ноткой.

Несмотря на холодный ночной воздух, я вздохнула, чувствуя лёгкое жжение в пищеводе, и вернула ей бутылку. Неопределённость по-прежнему висела между нами, как каменистая почва фундаментального недоверия, но я поймала себя на желании проложить через неё путь.

Лотти заговорила первой, тихо и отчётливо в ночи:

– Зачем ты это сделала?

– Ты про ритуал?

– Да. Это из-за драки с Харрисом?

Несмотря на предупреждающий сигнал в голове ("она опять играет в следователя, задаёт каверзные вопросы, ей нельзя доверять"), я ответила, прежде чем смогла остановиться. Я чувствовала, что обязана объясниться после всего, что она для меня сделала:

– Отчасти. Я просто... во мне всегда был этот гнев, эта склонность к насилию, которая пугает до чёртиков, – несмотря на все ужасные, болезненные изъяны в ритуале, я была благодарна за то, что сидела здесь, без затаённого страха, что столкну Лотти с подоконника под действием внезапного приступа ярости. – Я такая злая. Я всегда была такой. И я не знаю почему.

– Ты не виновата, – сказала она ни мягко, ни утешающе, просто как ни в чём не бывало.

Она сделала большой глоток из бутылки вина, я почувствовала яблочный привкус её дыхания.

Я помотала головой.

– В фильмах у кровожадных психопатов всегда есть какая-то трагическая предыстория: несчастное детство, незалеченная душевная травма... Что-то, отчего они стали такими. Но, кроме того, что у меня болеет мама, у меня ничего такого нет. Моя жизнь была счастливой. Поэтому я думаю, что я просто злая. Или не такая, как все. Или и то, и другое. Я просто такая злая от рождения.

Мошки кружились вокруг нас, и я знала, что нас, должно быть, искусают заживо, но в золотистом свете комнаты они выглядели почти красиво. Снизу, с вечеринки в общежитии, донеслись взрывы смеха. Где-то в обсидиановом небе ухнула сова.

Лотти смотрела на Северную башню, возвышающуюся над нами, с каким-то туманным благоговением.

– Элис, у всех есть склонность к насилию. Мы все злимся. Это похоже на рассуждения Раскольникова в "Преступлении и наказании". Выдающимся мужчинам, таким как Наполеон, позволено не сопротивляться подобным склонностям, просто в силу того что они выдающиеся. Они ведут войны и строят империи, и их за это прославляют. Но как же остальные? Особенно девушки? Куда девать наш гнев?

– Ты тоже это чувствуешь? – уставилась я на неё. – Экзистенциальный гнев?

– Как ты думаешь, почему я целый день гоняю хоккейные мячи по полю? Я так спускаю пар. От этого я чувствую себя сильной, пусть и недолго.

Я ненадолго задумалась:

– Ты думаешь, всё дело в жажде власти?

– Каждый хочет власти в той или иной форме. Ты хочешь быть судьёй, верно?

Тут у меня закралось подозрение. Не припоминаю, чтобы когда-либо говорила ей об этом. Она уже собрала на меня какое-то досье?

– Ну да, – осторожно ответила я.

– Разве это не стремление к власти?

Я опять задумалась:

– Но насилие... Не похоже, чтобы мне хотелось власти ради самой власти. Это дико.

– Тогда когда ты в последний раз чувствовала себя физически беспомощной?

Глядя в темнеющую ночь, я интуитивно вспомнила этот момент, и воспоминание свернулось внутри, как гадюка в дикой траве. Я с трудом сглотнула.

– Со своим бывшим парнем. Я... я изменила ему. Эмоционально, по крайней мере. Я влюбилась в свою лучшую подругу, Ноэми, – её имя по-прежнему казалось спелым и тяжёлым на вкус. – Он рылся в моём телефоне и нашёл наши сообщения. Мы перешли черту, и я это знала. Я попыталась извиниться, сказать, что мне жаль, но когда я потянулась поцеловать его, он оттолкнул меня с такой силой, что я упала и ударилась лицом о журнальный столик.

Она посмотрела на меня снизу вверх:

– Ты так получила этот шрам?

Я кивнула, чувствуя, как щёки порозовели. Она смотрела на мои губы достаточно долго, чтобы заметить шрам.

– И вот я встаю, вся в крови, и пытаюсь наброситься на него в ответ. Я сделала выпад всем телом, собираясь двинуть его прямо по морде, а он просто схватил меня за запястья и удержал, как будто я никто.

Лотти некоторое время обдумывала это, переваривая новые сведения в голове:

– Думаешь, именно поэтому ты ударила Харриса, когда он схватил тебя за запястье?

– Может быть. Или, может быть, я действительно суперзлодейка.

Она рассмеялась, почти фыркнула:

– Почему "супер"? Кажется, у тебя не очень хорошо получается.

– Да пошла ты… – усмехнулась я, ни в малейшей степени не имея этого в виду.

Пока мы пили, между нами повисло несколько мгновений молчания, и я поняла, что впервые по-настоящему ощутила покой с тех пор, как приехала в Карвелл. И это было не только из-за ритуала, но и из-за Лотти и того, что я ощущала, находясь рядом с ней. Это было из-за её врождённого света, тепло и сияние которого распространялись и на меня. Рядом с ней мне нравилось быть такой, какая я есть. А поскольку мне редко нравилось быть такой, какая я есть, если не считать претензий и снобизма, это было важно.

На самую короткую долю секунды какая-то часть моего подсознания подсказала мне положить голову ей на плечо.

Но все мысли испарились из-за мощного кошачьего визга.

Прежде чем я успела осознать, что происходит, когти впились мне в плечо, а в ушах раздалось дикое шипение.

– Что за чёрт! – заорала Лотти, с грохотом роняя бутылку с вином на пол.

Я обернулась и встретилась с огненно-красным блеском в демонических кошачьих глазах.

Салем.

Глава 49. Лотти

Как раз в тот момент, когда Салем собиралась расцарапать пепельно-бледное лицо Элис, я схватила бессмертную кошку за шкирку и швырнула её на пол, прямо туда, где мгновением раньше разбилась бутылка вина. Она уверенно приземлилась на битое стекло, затем снова посмотрела на нас с выражением нескрываемой ненависти в алых глазах.

Шипение, которое она издавала, исходило прямо из пасти ада.

Затем, в последний раз взмахнув своим длинным чёрным хвостом, она скрылась за углом.

– Ты в порядке? – спросил я у Элис, которая смотрела кошке вслед так, словно увидела привидение.

Плечо её чёрного шелкового топа было разорвано, и вокруг колотой раны виднелись пятна маково-красной крови.

– Я не понимаю… – медленно прошептала она.

– Кошки вообще странные существа, – заметила я. – Они видят угрозу там, где люди её не видят, нападают на людей без всякой причины. Не принимай это на свой счёт.

– Нет, Лотти, – пробормотала она, мотая головой. – Я действительно не понимаю…

Она повернулась ко мне лицом, в её широко раскрытых глазах читался ужас и страх:

– Я же убила Салем неделю назад.

Я уставилась на неё:

– Ты что-то путаешь. Зачем тебе... Нет…

Дрожащим голосом она сказала:

– Это было до того, как я попросила твоей крови. До того, как я повторила ритуал. Я... эти приступы ярости… я не могла с ними справиться. Однажды вечером я оказалась одна в часовне, и там была Салем. Я не знаю, что произошло, Лотти, правда не знаю, но следующее, что я помню, это как я сворачиваю ей шею голыми руками, – она с трудом сглотнула, осторожно поднося руку к поцарапанному плечу. – Я отнесла её в лес и оставила у подножия дерева, чтобы тот, кто её найдёт, решил, что она неудачно спрыгнула.

Я нахмурилась. Если это правда, то это ужасно, но как это может быть правдой? Салем же только что набросилась на Элис. Она очень даже жива, хотя и не особенно здорова.

– Элис, ты... ты уверена, что тебе это не померещилось? – я прикусила губу. – Может быть, из-за ритуала у тебя пошли галлюцинации?

Элис повернулась и уставилась вдаль с обеспокоенным видом. Как будто она понятия не имела, что реально, а что нет.

В течение следующих двух недель мы не продвинулись дальше в поисках Реннера, и каждый день пролетал с ощущением надвигающегося страха перед очередным преображением. Мне становилось всё труднее и труднее сосредоточиться на повседневных задачах. Изучение Чосера и забивание хоккейных шайб в ворота казалось совершенно неуместным в контексте смерти Поппи и затруднительного положения Элис.

Мы больше не говорили о Салем, и у меня возникло ощущение, что это потому, что любой ответ мог испугать. Либо Элис действительно убила кошку только для того, чтобы Салем вернулась к жизни, либо она всё это выдумала, и яростное нападение Салем совершенно не связано с этим. Ни один из вариантов не был хорош, и поэтому я тоже старался не зацикливаться на них.

Когда моё эссе о "Странном случае доктора Джекила и мистера Хайда" получило высокую оценку профессора Сандерсона, я просмотрела написанное и обнаружила тревожную параллель с тем, что происходит в Карвелле. Сюжет почти в точности повторял то, что происходило с Элис и Хафсой: душа, разделённая посередине на добро и зло, и обе стороны постоянно воюют за власть над физическим телом.

"Жду вас после следующего урока!" – нацарапал Сандерсон на полях, рядом с экстравагантными пометками зелёной ручкой. По какой-то причине при мысли, что я останусь с ним наедине, по рукам забегали невидимые муравьи. Его напряжённость, резкий ритм речи, культовая ухмылка – он был блестящим лектором, но его присутствие пугало.

И всё же ему многое известно о сестре Марии. Может быть, если удастся поговорить с ним наедине, я найду какие-то зацепки относительно того, почему она вообще пустила во мне корни.

Мы только что закончили изматывающее занятие по "Замку Отранто"[16]. Я задержалась у его стола, ожидая, пока он попрощается с другими студентами. Сегодня на нём была рубашка на пуговицах цвета мха, закатанная до локтей, и впервые я заметила татуировку, змеящуюся по внутренней стороне его предплечья, хотя и не могла толком разобрать, что это было. Он носил на запястьях кожаные наручники с острыми шипами, словно угрожая любому, кто попытается пожать ему руку.

– Мисс Фицвильям, – сказал он, как только мы остались одни. Его голос был нежен, как пёрышко. – Ваше эссе произвело на меня большое впечатление. Пожалуйста, присаживайтесь.

Он указал не на один из стульев, а на своё место – бордовое кожаное кресло с откидной спинкой, грохочущими золотыми колёсиками и потрескавшимися от времени подлокотниками. От мысли, что я буду сидеть в нём, а он останется стоять, мне стало как-то неловко, как будто это было чем-то интимным, поэтому вместо этого я опёрлась о маленькую, шаткую школьную парту.

– Вы хотели со мной поговорить? – спросила я, и во рту стало сухо, как в опавших осенних листьях.

– Всё верно, – сказал он, пристально глядя на совершенно пустую классную доску. Он покатал кусочек мела между пальцами. – Мне кажется, вы подаёте большие надежды.

– Спасибо.

– Ваш личный наставник – профессор Чанг, верно?

– Да, – я осторожно нахмурились.

Он отложил мел и потёр руки. Остатки меловой пыли поднялись легкими облачками, смешавшись с сонно кружащими на солнце пылинками.

– Как бы вы отнеслись к тому, чтобы вашим наставником стал я? Мне кажется, вы очень тонко чувствует готику.

"Ты понятия не имеешь, о чём говоришь," – усмехнулась я про себя.

– Я... не знаю, – ответила я, не желая его расстраивать. – Учебный предмет мне нравится, но я не думала о том, чтобы изучать готический хоррор в долгосрочной перспективе. Например, для диссертации.

Он поднял брови, как будто не поверил и точно знал, что я сама себя обманываю. От этого я похолодела.

– Ясно. И о чём же вы хотите писать диссертацию?

– О золотом веке детективов. Или, может быть, даже об Артуре Конане Дойле. Он буквально ненавидел Шерлока Холмса каждой клеточкой своего существа. Это так прикольно.

Он покачал головой с пренебрежительной ухмылкой, затем прошёл через комнату к одному из своих подвешенных в янтаре насекомых и поднёс его к свету, осветив молочно-белый экзоскелет.

– Откровенно говоря, прискорбно неоригинально. Но каждому своё. Я просто считаю это пустой тратой времени, – он положил необычное членистоногое обратно, затем повернулся ко мне. – Скажите, вы никогда не думали самой стать писательницей?

Раздражённая его снисходительностью, я выпалила:

– Иногда.

– Тогда вам не мешало бы изучить золотую нить – если, конечно, у вас есть хоть какая-то надежда сплести свою собственную, – мягкая, понимающая улыбка; шёлковый взгляд, как у паука, плетущего паутину. – Вы талантливая девушка, Шарлотта. Не растрачивайте свой талант понапрасну, следуя по той же ленивой тропинке, что и остальные, – он сделал небольшой шаг вперёд, напряжённо опираясь на спинку стула. – Ваш разум более гибок и открыт, чем у большинства. Давайте я помогу ему перейти на следующий уровень.

На бесстыдную долю секунды я почувствовала, что лестью меня уносит, как волной. От мысли, что я могу быть исключительной, голова кружилась, как от ладана.

Но я знала, к чему он клонит. И это чувство беспокойства, ползающее вверх и вниз по конечностям, как чёрная гниль, пыталось защитить меня.

– Вообще-то мне было интересно, как вы рассказываете о сестре Марии, – сказала я, преодолевая дискомфорт. – У вас есть какие-нибудь предположения о том, как она умерла?

Он одарил меня довольным, победоносным взглядом, как будто точно знал, о чём я собираюсь спросить.

– Предположения? Много. Ответы? Никаких.

– Какие у вас предположения?

Скользкое выражение:

– Давайте я стану вашим наставником, тогда, возможно, расскажу вам.

Я изобразила на лице нейтральное выражение:

– Я подумаю об этом.

Я повернулась, чтобы уйти, затем поколебался и опять развернулась. Он смотрел на меня, как на музейный экспонат.

– Ещё один вопрос, профессор. Вы верите в одержимость демонами?

Он резко расхохотался, указывая на таинственные экспонаты, разбросанные по классу:

– А сами-то как думаете?

Я прикусила внутреннюю сторону щеки:

– А как, по-вашему, люди этому поддаются? Я имею в виду, как жертвы.

Его взгляд встретился с моим:

– Полагаю, я уже ответил вам на этот вопрос.

Я не сразу поняла, что он имел в виду.

Ваш разум более гибок и открыт, чем у большинства.

Я с самого начала была готова поддаться чужому влиянию. Я буквально вспомнила собственные мысли: Что если именно моё воображение поможет открыть эту давно запечатанную дверь? И если этот ключ впустит ужас в мою собственную жизнь, то так тому и быть.

Блин, я практически сама пригласила сестру Марию на чашечку чаю.

Когда я уходила из тёплого класса Сандерсона, тошнотворное ощущение плесени и разложения по-прежнему не покидало меня, и я не думала, что это имеет какое-то отношение к давно умершей монахине. Сандерсон выбивал меня из колеи больше, чем я могла себе представить, и не своими овечьими черепами и статуэтками Бафомета, а похотливым взглядом и приторной манерой, с которой он говорил со мной.

Зря я отвергла версию Питера Фрейма о профессоре, ухаживающем за студентками? Сандерсон преподавал Дон Миддлмисс и Фионе Тейлор перед их смертью. Возможно, он и их заманил в ловушку мягкой, как атлас, лести, как шелкопряд. Но что насчет Сэма Боуи и Джейни Кирсопп? Или они сами сбросились с башни?

Идя по большому коридору главного здания, я кое–что вспомнила – что-то настолько очевидное и значительное, что пнула себя за то, что не вспомнила этого раньше.

Я же видела Сандерсона в "Трибуне" в ночь смерти Поппи!

Всего за несколько минут до смерти Поппи.

Было 04:00 утра, и он смотрел на угасающий огонь, потягивая что-то янтарного цвета из хрустального бокала.

Почему он не спал? Почему у него был такой жуткий вид?

Я ждала горячей пульсации в рубине, изгиба корней, чего-то, что показало бы мне, что я на верном пути, но ничего не последовало. У сестры Марии было много мнений, но по поводу профессора Сандерсона она хранила молчание.

Однажды днём в конце ноября солнце низко и вяло висело в небе, придавая лиственным лесам оттенок умирающей бронзы; последний вздох осени перед удушьем зимы. Я сидела на семинаре по практике литературной критики и думала о Джейни Кирсопп, как внезапно вспомнила, где раньше видел имя Т. А. Реннера.

Я не могла сказать наверняка, почему меня будто молнией поразило. Ничто из того, что говорил профессор Меллор, никоим образом не имело отношения к автору или ритуалу. Это было больше похоже на то, что мозг рылся на заднем плане в пыльных ящиках архивов моего разума и наконец нашёл. Я знала, что это слово "Реннер" встречалось в одной из тех пыльных папок.

Газетный архив.

Я не знала, в каком контексте, но я внезапно представила себе его имя, написанное тем самым специфическим шрифтом с засечками, который так любят местные газеты по всему миру.

Как только семинар закончился, я села на ближайший автобус до города – морщась от затягивающегося невидимого лассо и звёзд в глазах – и снова столкнулась лицом к лицу с недовольным мужчиной за стойкой регистрации архива.

Потребовалось около часа, чтобы найти листок с нужным именем. Сначала я просмотрела все репортажи об убийствах, предполагая, что видела его именно там, но на самом деле это была небольшая колонка в конце газеты, которую я тогда едва заметила:

Местный историк делает обзор последних книг о Нортумберленде XIX века.

Биография Реннера, выделенная курсивом в конце каждой колонки, гласила:

Сердце бешено заколотилось. Теперь я не только знаю, кто наш загадочный автор – у меня даже есть его адрес.

И это меньше чем в миле от Карвелла.

Глава 50. Элис

После того как Салем набросилась на меня с подоконника, чувство реальности пошатнулось.

Неужели я правда убила её, а она вернулась к жизни?

Или всё это галлюцинация, вызванная болью?

А что хуже?

Несмотря на опасения за рассудок, отношения у нас с Лотти наконец-то наладились. Между нами по-прежнему сохранялась некоторая настороженность – общее понимание того, что мы можем сильно навредить друг другу, если захотим. Она может продолжать своё расследование до тех пор, пока я не ошибусь достаточно сильно, чтобы она обратилась в полицию, а я могу в буквальном смысле убить её в приступе ярости. Как бы то ни было, между нами установилась приятные, почти дружеские отношения, мы расспрашивали друг друга о прожитых днях и пару вечеров в неделю читали каждая в своей кровати при золотистом свете лампы. Такое общение было бальзамом от беспокойства из-за ритуала, но в самые мрачные моменты я ловила себя на мысли, что этого бальзама не заслуживаю – не после всего, что я сделала или не сделала.

Дважды Лотти просила подвезти её до ближайшего почтового отделения: один раз, чтобы что-то завезти, а другой раз, чтобы что-то забрать, – но смутно объясняла, зачем ей вообще понадобилось туда ехать. Мельком взглянув на конверт из плотной бумаги, который она сжимала в руках, я обнаружила только обратный адрес с печатью: "Национальный архив, Ричмонд". Я предположила, что это, должно быть, как-то связано с домашним заданием.

Самым тревожным в этот период было то, что мне стало нравиться её общество. Мы ещё раз вечером пили вино на подоконнике (на этот раз моё любимое "Мерло"), когда её хоккейная команда потерпела сокрушительное поражение в товарищеском матче. Её присутствие было мягким, непринуждённым, как солнечная поляна в моём тёмном лесу. В конце концов, мне стало нравиться находиться рядом с ней больше, чем в одиночестве, чего я не испытывал со времён отъезда Ноэми в Торонто.

Говоря о Ноэми, я снова и снова вспоминаю неожиданно прозорливую мудрость Лотти: "Время лечит все раны, но не те, которые ты сама бередишь".

В последующие дни я поняла, что именно этим я и занималась с Ноэми; я надеялась, что простое течение времени исцелит ту рану, которую я оставила обнажённой. Но, по правде говоря, я бередила её своим отсутствием извинений, непризнанием того, как я её обидела. Если я действительно хочу, чтобы рана зажила, нужно выдержать боль от её промывания. Что в первую очередь означало признаться самой себе в том, что я натворила.

По правде говоря, я так долго прикалывалась над ней, что в конце концов она отказалась от мысли поступить в Карвелл – университет, куда она всегда мечтала поступить. Она отказалась, потому что не могла больше находиться рядом со мной. Мои язвительные комментарии и нетерпеливые реплики, мои долгие периоды упрямого молчания.

После ссоры с Крисом стало только хуже. Мы расстались, и я была вольна быть с ней, если бы захотела, и всё же что-то невинное внутри меня разбилось вдребезги. Парень, который утверждал, что любит меня, причинил мне боль, физическую и душевную. Он швырнул меня на пол, как будто я никто, а я не смогла дать отпор. Как я могу быть уверена, что она не сделает то же самое?

И поэтому я провоцировала и провоцировала её, полная решимости найти внешние границы её любви, точку, за которой она тоже набросится на меня, отчаянную потребность провести границу для себя, область, в которой, как я знала, я буду в безопасности.

Она ушла ещё до того, как я всё это нащупала.

Только сейчас, месяцы спустя, я смогла заставить себя извиниться.

Она не ответила и, возможно, никогда не ответит. Но, по крайней мере, теперь моя собственная рана могла начать заживать.

Я также проводила больше времени с Хафсой, сгорбившись над старинными письменными столами в библиотеке, пока мы бок о бок писали домашку, обсуждали список литературы, обедали в кафетерии. Мы наслаждались мыслью о полном месяце доброты и непринуждённости, прежде чем нам снова придётся пройти через трансформацию, но в глубине моего сознания замаячило тёмное пятно. Хафсе удалось найти два набора для контроля уровня сахара в крови, которые снабжались тонкими иглами для взятия небольшого количества крови из кончика пальца – относительно безболезненный способ получить последний ингредиент. Но нужно было учитывать и другие аспекты, и не для всех из них имелось простое решение.

Куда нам пойти, чтобы совершить ритуал и не навредить друг другу или самим себе? С течением дней раны на животе стали меньше болеть, но багровые шрамы были ярким напоминанием о том, что я сделала с собой в прошлый раз. И всё же кампус – не психиатрическая клиника. Тут нет обитых войлоком комнат, куда нас можно было бы запереть, пока Тёмная Элис и Тёмная Хафса не вернут бразды правления Светлым.

До повторного проведения ритуала оставалось две недели, и я начала чувствовать, как Тёмная Элис возвращается.

Только на этот раз всё происходило гораздо быстрее и жёстче, чем раньше.

Всё началось достаточно тихо. Я огрызалась на Хафсу по малейшему поводу, сигналила машиной из-за самого незначительного нарушения правил дорожного движения, закатывала глаза, когда Лотти без конца болтала о хоккее, как будто их победы и поражения как-то важны для мира.

Затем, слишком скоро, приступы ярости снова превратились в натиск, желание причинить боль не выходили из головы и костей. Способности учиться, общаться, думать о чём угодно, кроме жажды крови, пропали.

Всё происходило слишком быстро, раньше времени.

На 19-ый день я расхаживала по ковру между двумя койками, желая, чтобы Лотти поскорее вернулась домой. Её кровь понадобилась мне гораздо быстрее, чем я думала. Я не была к такому готова.

Я подошла к подоконнику, распахнула его и вдохнула холодный воздух. Небо снаружи было угольно-серым от грозовых туч. Ворона сидела на подоконнике Северной башни и смотрела на меня сверху вниз. Её глаза были жёсткими, холодными бусинами, немигающими, непреклонными.

Я оторвала взгляд и только тогда заметила конверт из плотной бумаги, выглядывающий из-под увесистого учебника по романтизму. Не в силах побороть коварный порыв, я вытащила его – и мгновенно узнала обратный адрес с печатью.

"Национальный архив".

Это тот, что Лотти забрала на почте в тот день. Пальцы выскользнули из скреплённых листов бумаги, и я нахмурилась.

Чертежи, похожие на архитектурные планы Карвелла, сделанные в те времена, когда это был действующий монастырь. Аккуратные карандашные линии и нетронутые отпечатанные метки номеров с чёрными подтёками там, где оригиналы были скопированы.

На каждый этаж было по листу бумаги, а на третьей странице – с описанием второго этажа – Лотти обвела какое-то помещение и подписала карандашом: "Что это?"

Это помещение располагалось между Северной башней и библиотекой, как раз рядом с тем местом, где находится отдел философии. На плане было ясно видно, что здесь располагается относительно большая комната с дверями, ведущими как на второй этаж библиотеки, так и в саму башню. В главном здании также была дверь, ведущая в коридор, но когда я попыталась представить место, где она должна быть – рядом с классной комнатой Ле Конта, – перед моим мысленным взором представала лишь каменная стена.

Дверь заложили кирпичом? Зачем?

А что это за помещение между библиотекой и Северной башней?

Расплывчатые кусочки призрачной головоломки сложились в силуэт Фезеринг.

Она всегда была там, в библиотеке – каким-то образом.

Она знала, кто я, когда я отправилась добывать себе алиби. И она знает, кто такой Т. А. Реннер, но солгала мне об этом.

Зачем? Зачем? Зачем?

Но у меня едва хватило времени осмыслить эти откровения и то, что они могли означать.

Дикое существо внутри меня, наконец, проснулось со зловещим зевком, и чёрный ужас расползся внутри, проникая в органы подобно теням. Щупальца гнева поднялись к горлу, зазубренные когти впились в лёгкие, вся грудь содрогнулась от боли.

Нет, нет, нет, пожалуйста, нет, я не могу этого сделать, пожалуйста, нет…

Открылась дверь в другой мир. Раздался пронзительный крик Лотти:

– Элис? Элис!

Прикончи её, прикончи её, ей на тебя наплевать, просто прикончи её, чтобы покончить с этим. Все, кого ты любишь, всё равно бросают тебя. Перережь ей горло и выпей её кровь.

Я упала на пол с животным стоном, впиваясь ногтями в зелёный клетчатый ковер.

– Уже началось? – настойчиво спросила Лотти с другой стороны длинного тёмного туннеля.

Выбрось её в окно. Здесь всё равно не высоко – она не умрёт, зато покалечится. Разве ты этого не хочешь – видеть, как ей больно, как приятно было бы видеть её…

Моя двойственность вела войну в сердце, и победить могла только одна из них.

– Элис, не пропадай, ладно? – Лотти опустилась на колени и открыла мой портфель, чтобы найти пузырёк.

Я краем сознания отметила, что ей известна шестизначная комбинация кодового замка, но это казалось чем-то настолько абстрактным, о чём не стоило беспокоиться, когда я вот-вот растворюсь в темноте.

– Ещё рано, – услышала я собственный стон откуда-то издалека. – Всё началось раньше срока. Не прошло и трёх недель, как я...

Стукни её, стукни её, пока она сама тебя не стукнула…

Я изо всех сил отбрасывала эти мысли назад.

Страх пронзил меня.

Что если трансформации будут наступать всё раньше и раньше?

Что если тьма в конце концов поглотит меня целиком?

Я с ужасом наблюдала, как она использовала набор для определения уровня сахара в крови, чтобы взять у себя кровь и добавить её в флакон.

Оставались считанные мгновения до того, как Тёмная Элис завладеет моим телом. Каждый дюйм тела болел, и я закричала.

Когда перед глазами начало темнеть, я пробормотала:

– Лотти, тебе нужно бежать. Запри меня, чтобы я не...

– Я не оставлю тебя, – яростно сказала она, схватив меня за воротник футболки там, где он сходился на верхней части позвоночника, сверкая голубыми глазами всего в сантиметрах от моих. – Я же говорила: ты не должна страдать от этого в одиночку.

Долгий, низкий стон вырвался из меня вместе с последними крупицами сознания. В последний момент перед тем, как тьма поглотила меня, я попыталась шевельнуть губами, чтобы взмолиться – чтобы она ушла, пока я не причинила ей боль или что похуже. Но зубы прикусили язык, и мир исчез.

Глава 51. Элис

После того, как моё преображение закончилось, мы вовремя добежали до Хафсы.

К счастью, у неё не было соседки по комнате. Её родители оба врачи и поэтому могли позволить себе почти двойную цену за аренду одноместной комнаты в общежитии Фоксглав с санузлом.

Я едва могла двигаться из-за остаточной боли, вызванной трансформацией. Запястья были красными от яростных рывков за наручники, которыми Лотти меня сдерживала, а горло было как наждачная бумага после враждебного захвата Тёмной Элис.

Чистый адреналин гнал меня по коридору к общежитию 3-14. Я так крепко сжимала в ладони флакон с настойкой, что стекло прогрелось насквозь. Я уже укололась иглой для определения уровня сахара в крови и добавила малиновую каплю в бузинную настойку, чтобы она была готова к приёму в ту же секунду, как мы доберёмся до Хафсы.

И действительно, её стоны уже слышались сквозь старую деревянную дверь.

– Хафса? – тихо спросила я, приблизившись к замочной скважине. – Хафса, это я и Лотти. У нас есть эликсир. Открывай.

Никакого ответа, только звук усталого тела, которое волокут по ковру к двери.

– Отойди, – прошептала я Лотти. – Ты уже сделала достаточно. Я не позволю тебе подвергать себя ещё большей опасности.

– Как бы там ни было, я с ней справлюсь, – размеренно сказала Лотти. – Вы же на физ-ру не ходите.

Она напрягла бицепс, который выпирал из-под розового свитера Ellesse. Я не смогла сдержать улыбку, несмотря на ситуацию. Она вся такая спортсменка.

Выражение лица Хафсы, когда она открыла дверь, будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.

Страх и ненависть вели жестокую войну в глубине её тёмно-карих глаз. Её лицо было покрыто потёками туши, а грудь вздымалась от боли и отчаяния. Она стояла на четвереньках на ковре, её конечности дрожали в конвульсиях. Комната позади неё была заполнена детскими принадлежностями: тамагочи и карточками с покемонами, стопками манги и фигурками "Studio Ghibli", плюшевыми животными в стиле кавай и художественными гравюрами с изображением Гоку из "Dragon Ball Z".

– Эй, всё в порядке, – сказала Лотти мягким и спокойным голосом. – Мы здесь. Можно войти?

Вопрос был, по-видимому, риторическим. Лотти толкнула дверь и протянула ей руку, но когда стало ясно, что у Хафсы нет сил принять её, Лотти рывком подняла её на ноги, перекинула через плечо, как мешок с картошкой, и отнесла на койку. Хафса со смутным ужасом наблюдала, как Лотти приковала ей обе руки наручниками к краям кровати.

Влить эликсир в горло Хафсы оказалось легче, чем в прошлый раз в туалете – мы успели прибыть до того, как её полностью поглотила тьма. Как только эликсир попал ей внутрь, дрожь резко прекратилась. Чёрная пелена упала с её глаз, и появилась Тёмная Хафса. Она повернулась и посмотрела на нас – и холод этого взгляда проник прямо мне в душу.

– Я убью вас, грёбаные суки, – произнёс голос, скрежещущий металлом и хрустящий костями.

– Круто! – беспечно сказала Лотти, усаживаясь на пол по-турецки. – Дай знать, как закончишь.

– Кстати, где ты взяла наручники? – прошептала я ей. – В хозмаге "Янгман"?

Она посмотрела на меня с озорным блеском в глазах:

– А почему ты не допускаешь мысли, что они у меня уже были?

Чувствуя, как порозовели щёки, мне пришлось силой изгнать из головы её образ в трусиках цвета фуксии.

Видя, что я разволновалась, она рассмеялась и сказала:

– Шучу. Я купил их у "Янгмана", когда была в городе в последний раз, – странная лёгкая улыбка. – Я ещё ни с кем в жизни не целовалась.

Это застало меня врасплох:

– Правда? Но ты же могла выбрать любого, кого захочешь, – я указала на её лицо и общее телосложение.

Она прикусила губу:

– Это комплимент?

– Ни в коем случае, – возразила я, и щёки запылали ещё сильнее.

Она пожала плечами и принялась теребить нитку на своих рваных джинсах:

– Просто я никогда не испытывала желания кого-нибудь поцеловать. По крайней мере, до тех пор пока...

Она так и не закончила фразу. Я приподняла бровь:

– До каких пор?

Я напрягла мозги, пытаясь вспомнить, ходила ли она с кем-нибудь на свидания.

– Неважно, – сказала она как раз в тот момент, когда Хафса пробормотала что-то об использовании сухожилий в качестве зубочисток.

– Почему всё началось раньше времени? – спросила Хафса несколько часов спустя, глядя, как Лотти отстёгивает её от койки. Тушь засохла на её щеках, как грубые чёрные артерии. – Я думала, у меня есть полный месяц. Почему месяц ещё не прошёл?

Она потёрла запястья. Красные рубцы были такими же, как у меня.

– Не знаю, – призналась я.

Я села в её рабочее кресло, положив локти на стол и уткнувшись лбом в тыльную сторону ладоней. Я совсем ослабла от боли, истощения и сильного голода.

Хафса, пошатываясь, спустилась со своей койки и прошла в ванную комнату, где достала из только что вскрытой упаковки детскую салфетку и стёрла косметику с щёк.

– Спасибо, – тихо сказала она. – Вы уже дважды спасаете меня.

– Это всё Лотти, – помотала головой я.

Лотти буквально выпятила грудь. Я бы рассмеялась или отпустила саркастический комментарий, но у меня не было сил. Беспомощность ситуации тяжёлым грузом легла на мои плечи.

Как нам вообще вырваться из этого порочного круга?

Как мне стать уважаемой судьёй, если я половину жизни буду подавлять в себе кровожадные порывы?

Как мне найти любовь – и сохранить её?

Душу разрывало на части, а жизнь уходила из-под ног.

– Хафса, – простонала я, и слёзы потекли по щекам. Плакать на глазах у других казалось мне чуждым и неправильным, но из-за усталости слёзы невозможно было сдержать. – Что мы наделали?

Лотти засунула наручники в свой потрёпанный фиолетовый рюкзак и застегнула его на молнию.

– Девочки, будете ныть, или перейдём сразу к той части, где я спасаю положение своим непревзойдённым гением и находчивостью?

– Что? – я оторвала голову от ладоней.

Она вздёрнула подбородок и встретилась со мной взглядом. В глазах блеснула та фирменная смесь озорства и триумфа.

– Я отыскала Т. А. Реннера.

Глава 52. Лотти

Киттивейк-Кип представлял собой списанный маяк в конце широкой набережной из красного кирпича. Вдоль набережной тянулись всякие достопримечательности, киоски с мороженым в полоску, пляжные домики пастельных тонов и шумная лавка с рыбой и чипсами, в которой пахло солью, уксусом и радостью. Воздух был пропитан зимней свежестью, которая приятно ощущалась лёгкими.

Мы с Элис и Хафсой припарковались неподалёку и с волнением подошли к маяку. Белая и красная краска отслаивалась, а внизу по фундаменту расползалась ржавчина. От здания веяло атмосферой запустения, которая показалась мне отчаянно печальной.

Внезапно мне показалось невероятно наивным предполагать, что Реннер по-прежнему живёт в том же месте, что и более 10 лет назад. И всё же люди, жившие в маяках, казались не из тех, кто часто меняют местожительства, так что оставалось надеяться, что нам повезёт. Это начинало казаться последним шансом Элис, и я была готова на всё, лишь бы никогда больше не видеть её в таком адском состоянии.

– Полагаю, вести переговоры будешь ты? – сказала Элис, словно прочитав мои мысли. На ней было пальто в клетку длиной до икр и солнцезащитные очки в бордово-золотой оправе, из-за которых волосы выглядели ещё более растрёпанными. – Потому что ты вся такая белая и пушистая.

– Ага, – фыркнула я. – Тут вряд ли помогут угрозы пырнуть его ножом.

– Трусиха, – сардонически пробормотала Хафса, по-прежнему потирая запястья.

Сначала я вежливо постучала в дверь, затем, когда ответа не последовало, постучала настойчивее. Мы подождали минуту или две, и плечи у Элис заметно опустились.

– Пошли отсюда, – пробормотала она, сдвинув солнцезащитные очки ещё выше на нос, словно пытаясь получше скрыть своё разочарование.

Но затем послышалось слабое шарканье шагов и скрежет поворачиваемого в замке ключа.

Т. А. Реннер оказался одновременно и точно таким, как я ожидала, и совсем не таким. На нём был длинный бархатный ночной халат с меховым воротником, замшевые тапочки на подкладке из овчины, а во рту – незажжённая табачная трубка. Чудак чудаком.

Но его манеры были гораздо более жизнерадостными, чем я себе представляла. У него были два идеально круглых пятна румянца на щеках, как будто он выпил много вина, и совершенно эйфорическое выражение лица; глаза широко раскрыты и блестят.

– Фрэнсис! Ты выглядишь ослепительно! – он протиснулся мимо меня и дважды поцеловал Элис в обе щеки. – Заходи, заходи! Попрошу Криспина приготовить чай. Криспин!

Он взял с буфета в прихожей маленький серебряный колокольчик, настойчиво позвенел им, а затем пошаркал по дому в домашних тапочках, жестом приглашая нас следовать за ним.

Элис опустила солнцезащитные очки и посмотрела поверх них, совершенно ошеломлённая. Я подняла фотокамеру, висевшую на кожаном ремешке на шее, и сфотографировала её в таком изумлении. Она выглядела слишком идеально, чтобы не запечатлеть этого. С ясным лазурным небом за спиной и краем ржавеющего маяка сбоку она казалась сошедшей с обложки журнала "Вог".

Она была настолько красива, что на неё было немного больно смотреть. Точно так же, как я объяснила в общежитии Хафсы, я никогда раньше не испытывала настоящей привязанности. Асексуальность была тем пальто, которое сидело на мне почти идеально, пока я не встретила Элис.

– Ну же, Фрэнсис, – сказала я со слабой улыбкой, пытаясь затоптать непрошеные угольки.

В конце концов, она по-прежнему была жестокой, могла убить бессмертную кошку, а могла и не убить, и могла сойти с ума, а могла и не сойти. Мысли о том, чтобы провести пальцем по её эльфийской вздёрнутой челюсти, в данный момент были не особенно полезны.

Реннер провёл нас троих на кухню – полукруглое нагромождение столов, стульев и шкафов. Кружки и блюдца покрывали все доступные поверхности, а в центре комнаты стояла слегка дымящаяся кухонная плита баклажанного цвета. Реннера, казалось, это нисколько не беспокоило.

Дворецкий по имени Криспин так и не появился.

– Итак, Ванесса, чем могу быть полезен? – обратился он ко мне, шурша в шкафу в поисках пакетиков чая. – Надеюсь, вы здесь, чтобы оформить наследство.

Он бросил по пакетику чая в каждую кружку и наполнил их холодной водой прямо из-под крана. Нам подали чашки с не-чаем, и каждая из нас села за расшатанный кухонный стол.

– Вообще-то, меня зовут Лотти, – сказала я. – Лотти Фицвильям. Мы раньше не встречались. Я просто хотела задать вам несколько вопросов о книге, которую вы написали, если вы не возражаете?

– Я написал книгу? – переспросил он, и глаза его расширились от благоговения. – Какая прелесть! Кто-нибудь её читал?

Я предполагала, что этот разговор будет развиваться по-разному, но не так.

– Ну да, читали. Собственно, поэтому мы и здесь.

– Замечательно! – просиял он. – Хотите анекдот? Что кукушка сказала быку?

– Не знаю, – вежливо ответила я.

– Ты опоздал! – воскликнул он и тут же разразился смехом.

Крупные слёзы катились по его щекам, громкий утробный хохот эхом отдавался от изогнутых стен. Он хлопнул по бедру с такой силой, что я смутно забеспокоилась, не сломал ли он себе бедренную кость.

Я вежливо улыбнулась и, как только он наконец успокоился, легонько подтолкнула его локтем:

– Давайте поговорим о вашей книге, мистер Реннер.

– Боже, как это смешно, не правда ли? – он поднялся на ноги в тапочках, расплескав холодную воду для чая по покрытому пятнами деревянному столу, и подошёл к раковине, где начал чем-то греметь. – Все книги – это просто разные сочетания одних и тех же двадцати шести букв, а образы в вашей голове сильно различаются в зависимости от того, что это за сочетания.

– Это правда, – согласилась я. – Мы хотели бы побольше о тех конкретных сочетаниях, которые вы использовали в своей книге.

При этих словах Реннер ахнул и прижал руку ко рту, глядя на море из кухонного окна.

– Вы в порядке, мистер Реннер?

– Вы хоть можете себе представить, на что это было бы похоже, если бы дельфин умел ездить на велосипеде?

Я беспомощно уставилась на Алису и Хафсу. Казалось, ни одна из них не вывозила разговора с Реннером, что было похоже на правду, поскольку у них не было ни капли терпения. С другой стороны, у них действительно многое было поставлено на карту, и безумный автор-шляпник, извергающий вздор, вероятно, не совсем то, на что они надеялись.

– Вы не возражаете, если я взгляну на ваши книги? – спросила я, отчаянно пытаясь взять ситуацию под контроль.

Когда мы вошли, я заметила два захламлённых шкафа в соседней гостиной. Наверняка где–то там стоит экземпляр его собственной книги – экземпляр, в котором указывается способ нейтрализовать действие ритуала или соответствующее лекарство.

Он пожал плечами, отворачиваясь от нас:

– Конечно, но вряд ли вы там найдёте сосиски. Возможно, бекон[17]. О, почему бы вам не разбить пару яиц, вот здорово! Разве можно приготовить сосиски, не разбив ни одной... Нет, нет, скорее всего, нет.

Выходя из комнаты, я увидела, что Элис изо всех сил старается не засунуть в рот весь кулак. Возможно, у ритуала есть пределы.

Жалея, что не могу слушать разговор, который они будут вынуждены вести с Реннером, я принялась обыскивать книжные полки. Фиолетовый оттенок переплёта, описанный Элис, должен был бросаться в глаза, но полки были заставлены в три ряда: книги по орнитологии и охране морской среды были расставлены вперемешку с "Моби Диком", "Улиссом" и "Гроздьями гнева". Я не могла представить, чтобы человек, которого я только что встретила, читал что-либо из этого, но, возможно, он ведёт себя более здраво, когда остаётся один на один с книгами. Или, может быть, безумие нашло на него совсем недавно.

Его бред выбивал меня из колеи. Это не было похоже на простой случай слабоумия, которым страдал мой дедушка. Этот не просто всё забывал – он совершенно помешался. А его странные высказывания – не просто бессвязные сгустки случайных слов. По большей части предложения он строит правильно. Короче говоря, это было не то безумие, с которым я когда-либо сталкивался раньше.

Это тоже результат неудачного ритуала?

Облазив каждый дюйм книжных полок, а также каждый приставной столик, ящик и прочую щель в его ветхой гостиной, я признала поражение.

Я поплелась обратно на кухню, где Реннер с энтузиазмом исполнял "YMCA" для чрезвычайно взыскательной аудитории.

– Мистер Реннер, на маяке есть чердак? Может быть, там какие-нибудь пыльные коробки со старыми книгами?

Он остановился на середине буквы "М", так что казалось, что изображает гориллу:

– Нет, мадам. Спроси Криспина, он подтвердит.

Я не была готова отказаться от единственного человека, который мог помочь нам найти пропавшие страницы.

– Ничего, если я немного осмотрюсь в других комнатах? Мы бы очень хотели найти ту книгу.

– Раз уж вы занялась этим, то не могли бы найти мне хорошие тапочки? – он с внезапным отвращением сбросил бархатные туфли, так резко, как будто только что заметил, что по ноге ползёт большой паук. – Терпеть не могу эти.

Я обыскала маяк вдоль и поперёк, но не нашла ни книги, ни другой пары тапочек. Проглотив самую ужасную "чашку чая", какую я когда-либо имела несчастье выпить, мы удручённо попрощались с Реннером и направились обратно по пирсу к набережной.

– Бедняга, – пробормотала я, уставившись на потёртые носы своих кроссовок Nike.

– Это он-то? – недоверчиво переспросила Элис. – Бедные мы!

– Вероятно, он сошёл с ума из-за того, что нарушил какой-то ритуал, – предположила я. – Этому можно только посочувствовать.

Элис негромко фыркнула:

– Полагаешь, мои эмоции подчиняются логике?

– Прости. Ошиблась.

Когда Хафса наконец заговорила, в её голосе послышался тихий, затаённый ужас:

– И что нам теперь делать?

Прежде чем я успела ответить, я увидела нечто такое, от чего у меня по спине побежали мурашки.

Мордью, в своём чёрном плаще и с красной помадой на губах, шла прямо в нашу сторону.

Какой-то подсознательный инстинкт побудил меня схватить Элис и Хафсу за локти и потащить их в рыбную лавку с чипсами, пока Мордью нас не заметила.

– Какого...?

– Мордью, – пробормотала я, как раз когда декан проходила мимо запотевшей витрины магазина чипсов, за которой мы прятались.

С этого места мы наблюдали, как она прошла весь путь до маяка и вошла внутрь.

А затем рубины у меня в горле запульсировали, а их корни обвились вокруг трахеи. Я могла только закричать.

Глава 53. Элис

Появление Мордью на маяке Реннера говорило о многом и одновременно не имело никакого смысла вообще.

Мы ехали обратно в Карвелл с открытыми окнами, чтобы поток свежего морского воздуха не давал нам уснуть. Адреналин от спасения Хафсы давно выветрился, и я думала только о том, чтобы поскорее дать отдых своему ноющему телу в тёплой постели. И всё же крики Лотти из магазина чипсов эхом отдавались в моём черепе, в тёмных и пыльных уголках моей груди. Мне больше никогда не хотелось слышать, как она так кричит. Какой-то странный защитный инстинкт овладел мной, и на мимолётный миг мне захотелось прижать её к груди и защитить.

Абсурд, конечно. Она же спортсменка ростом под 180 см, может и сама о себе позаботиться. Я ей не нужна.

Лотти, которая сидела рядом со мной на переднем пассажирском сиденье, пока я вела машину, вытащила кусочек рыбы с чипсами из мятой газетной обёртки и откусила от неё с чувственным стоном. Еда всегда поднимала ей настроение, и поэтому лучшие деликатесы, которые мог предложить Нортумберленд, казались ей справедливой наградой за то, что она пережила этот день.

– Возможно, Мордью тоже проводила ритуал, – сказала она, слизывая соль с кончиков пальцев. – Боже, что если это Мордью убила Поппи и всех первоначальных жертв? Это даже похоже на правду. Она как-то призналась мне, что ключ от башни есть только у неё.

– Не уверена, – призналась я, глядя на стоянку фургонов, мимо которой мы проезжали. – Зачем здравомыслящему декану университета заниматься мелким оккультизмом? Хотя это объяснило бы, зачем она приходила к Реннеру – в том числе в поисках способа отмены ритуала.

Лотти доела последнюю порцию чипсов, скомкала пропитанную уксусом газету и бросила её в ноги:

– И что нам теперь делать? Рассказать полиции о визите Мордью к Реннеру и предоставить им расследовать это дело?

Хафса фыркнула с заднего сиденья, щёлкая пальцами в такт оптимистичной поп-песне по радио:

– Если рассказать им о Мордью, то придётся также рассказать о тайном сверхъестественном ритуале, которому сотни лет, и о том, что двое из нас выполнили указанный ритуал без уважительной причины. Придётся сказать, что мы практически преследовали психически больного старика и заставляли его дать нам инструкции по контр-ритуалу, который может существовать, а может и не существовать, а также о подозрениях, что декан нашего университета убила студента в приступе злой ярости, связанной с вышесказанным. А рассказывая, придётся как-то сохранять невозмутимое выражение лица. Так что мне кажется, что это не самый лучший варик.

Лотти глубокомысленно кивнула:

– Замечание принято. Так как насчёт того, чтобы нам самим немного поиграть в Шерлоков Холмсов? – она похлопала по блокноту и авторучке "Parker" в переднем кармане своего рюкзака.

– В Шерлоков Холмсов? – усмехнулась я. – Не льсти себе. Ты на 100% Скуби-Ду.

Она искоса ухмыльнулась мне:

– А ты значит – лучший друг Скуби Ду, не так ли?

– "Лучший друг"? Ты что, принимаешь меня за...

Хафса вздохнула, качнувшись вбок на своём сиденье, когда я немного не вписалась в поворот.

– Не могли бы вы двое хотя бы на секунду не заигрывать, чтобы я могла сосредоточиться?

Я крепко сжала руль и ждала, что Лотти возразит против обвинения в том, что мы флиртуем, но возражений не последовало. Однако она замолкла.

Было странно интимно видеть её в Литтл-Мармуте – месте, которое казалось продолжением меня самой; горячий сахарный аромат жарящихся пончиков, звон старых медных монеток в галерее, хмельной аромат из ближайшей пивоварни, смешанный с безошибочно узнаваемым солёным привкусом Северного моря – находиться с ней в месте, которое было так близко мне.

Всю обратную дорогу жар обжигал мне щёки, и даже холодный морской воздух не мог их остудить.

Лотти, должно быть, сотворила какое-то собственное колдовство, потому что на следующий день после нашей поездки на маяк я стояла на краю ледяного хоккейного поля в голой ноябрьской мгле, готовая наблюдать за её игрой – добровольно.

Прошлым вечером она вернулась с тренировки с горящими глазами, несмотря на ледяной дождь, барабанящий нам в окно. Её свитер с номером "14" промок насквозь и плотно облегал каждую мускулистую линию её стройного тела. От неё пахло холодным свежим воздухом.

– Я отыграла свои одиннадцать! – воскликнула она, сияя и ожидая моей реакции. Я не совсем понимала, что тут ответить, так как не совсем понимала, что она имеет в виду, но она упорно продолжала искать похвалы. – Конечно, это не такое уж удивительное достижение для первокурсницы, когда нет ребят постарше, с которыми можно побороться за места... но всё же. Я начинаю завтра!

– Начинаешь, – повторила я. – То есть, когда начнётся игра, ты будешь стоять на поле? А я думала, что ты давно в основном составе команды.

Она закатила глаза и бросила свою промокшую сумку на пол:

– До сих пор я была запасной. Ни в одном матче я не играла больше десяти минут.

– Ну… тогда забудь все мои соболезнования по поводу предыдущих поражений.

– Соболезнования? Элис, ты говорила: "Мне жаль, что твоя команда выступила не так хорошо, как другая", – а затем протягивала мне бутылку вина.

– Ну да, – многозначительно сказал я. – Сочувствую. И беру свои слова обратно.

Она рассмеялась, выдёргивая мокрые волосы из длинного хвоста.

– Ты невероятная. В любом случае, пока пойду приму горячий душ. Не возражаешь, если я позаимствую полотенце? Забыла повесить своё вчера вечером, и, по-моему, из него вырастет новое полотенце.

По какой-то богом забытой причине я поймала себя на том, что краснею, протягивая ей мягкое сухое полотенце, которым уже однажды пользовалась. Оно касалось моего обнажённого тела, а теперь будет касаться неё. Как до неё не доходит, насколько это интимно? С другой стороны, возможно, я слишком много думаю об этом, как обычно.

Как бы то ни было, в порыве хаотичного и беспрецедентно порядочного поведения я вдруг пошла с ней на стартовый матч, чтобы поддержать её. Это казалось наименьшим, что я могла сделать, поскольку она неоднократно подвергала себя опасности, чтобы спасти нас с Хафсой от преображений.

Небо было серым и хмурым (именно так жители Нортумбрии называют этот вечный наполовину туман, наполовину изморось). Хоккейное поле стояло в окружении деревьев, а грязная земля хрустела от жёлто-коричневых семян платана. В ветре чувствовалась зимняя резкость, которой несколько дней ещё назад не было.

Лотти ещё не заметила меня в толпе, но когда она с товарками по команде вышли на поле под резкий белый свет прожекторов, я ощутила странное благоговение. Я никогда не увлекалась спортом, но уважала её готовность проявить себя в этом. На неё смотрели сотни людей, а она бегает, обливаясь потом, и кричит своим товарищам по команде, чтобы те передавали ей мяч, всё время рискуя тем, что будет выглядеть, как идиотка, если облажается, или получит травму, и все увидят её боль и поражение. В этом была храбрость и уязвимость, о которых я никогда раньше не задумывалась.

"Я не питаю слабости к спорту, – сказала я себе. – Это всё ради Лотти".

Она играла в центре полузащиты, что, как даже я поняла, означало, что большую часть времени ей приходилось бегать по кругу. Я не понимала, как физически ей удаётся пробежать всю длину поля так много раз и без помощи кислородного баллона. У меня перехватывало дыхание, когда я просто смотрела на неё.

Незадолго до свистка на перерыв счёт был 1-1. Один из товарок по команде передала ей мяч, и она помчалась по полю, лавируя между соперницами, как будто они были ничем, выполняя причудливые маленькие обводки и прыжки, похожие на танец. В каком-то смысле на это было приятно смотреть. Вряд ли это можно назвать "Лебединым озером", но по сравнению с жестокостью других сорвиголов, носившихся взад и вперёд по полю, приходилось признать, что в игре Лотти была определённая элегантность. Она заслуживала того, чтобы попасть в основной состав команды.

Затем, как раз в тот момент, когда она приблизилась к линии D перед воротами другой команды и приготовилась нанести удар, защитница подняла клюшку, чтобы сделать подкат.

Но она подняла её слишком высоко, слишком быстро и оказалась не в том месте, и клюшка с тошнотворным треском стукнула Лотти по черепу.

Я вскрикнула, а она безжизненно упала на землю.

Глава 54. Элис

Лотти скрючилась, как тряпичная кукла, беспомощно и ужасно.

Товарки по команде побросали клюшки и подбежали к тому месту, где она упала.

Прежде чем я поняла, что делаю, я перепрыгнула через барьер и тоже подбежала.

Главная тренерка Карвелла сидела на корточках рядом с ней и держала двумя пальцами её запястье.

– Она дышит, пульс есть, но нужно вызвать скорую, – она достала мобильный из кармана спортивного костюма. – Скажите им, что тут черепно-мозговая травма с потерей сознания, по крайней мере, сотрясение мозга второй степени.

Кровь шумела у меня в ушах. Я не могла даже приблизиться к Лотти, так как её обступили товарки и санитар, который подбежал с ящиком бутылок с водой. Неподалёку команда противника сгрудилась вокруг высокой худощавой девушки-защитницы, которая её стукнула.

– Если бы она не побежала прямо на меня, этого бы не случилось, – она смачно сплюнула на землю толстым комом белой слюны. – Она же видела, что я рядом.

Затем, несмотря на ритуал, несмотря на то что прямо сейчас я должна была вести себя, как Хорошая Элис, что-то прорвалось сквозь завесу, разделяющую две стороны моей души.

Красный кинжал гнева – такой острый, что резал всё на своем пути.

В глазах побагровело – и я бросилась в атаку.

Прямо на защитницу, которая была на голову выше меня.

Я изо всех сил толкнула её в ключицу. Она упала спиной на хлюпающую землю, вскрикнув от шока.

– Ты что вообще о себе возомнила? – прошипела я тихим, хриплым и жёстким голосом, и на этот раз я полностью осознавала, насколько чудовищно он звучит.

Что-то сломалось.

Куча рук вцепилась мне в руки и волосы – меня оттаскивали товарки защитницы.

Но тут у меня откуда-то взялась сила, о которой я и не подозревала. Я стояла твёрдо, как вкопанная, и не двигалась с места, несмотря на значительное численное превосходство противника. Я чувствовала, как невидимые корни уходят в землю, и движения спортсменок были не более чем лёгким дуновением ветерка в моих листьях.

– Извинись! – прохрипела я. – Извинись сейчас же!

– Перед кем? Перед тобой? – прорычала защитница, упираясь руками в грязь и пытаясь подняться. Её сильно обесцвеченные волосы прилипли ко лбу, а на верхней губе виднелась солёная корка пота. – Или перед ней? Не похоже, что она резко очнётся.

А потом она улыбнулась – гордая, полная ненависти усмешка.

Руки словно больше не принадлежали мне, я рванулась вперёд и схватила её за горло.

Кожа, мышцы и артерии отчаянно извивались в моей железной хватке, я посмотрела ей прямо в мутно-карие глаза и сказала:

– Если ты ещё когда-нибудь, когда-нибудь прикоснёшься к Шарлотте Фицвильям, я сверну тебе шею, как прутик.

Она выпучила глаза – я усилила хватку и швырнула её опять на землю. Она кашляла и барахталась в грязи, локти подгибались под её весом.

Когда я обернулся посмотреть, не очнулась ли Лотти, все члены команды Карвелла смотрели на меня – не с отвращением и не с благоговением, а с искренним недоумением.

Ко мне никто не подходил: ни чтобы отругать, хотя главной тренерке, казалось, очень хотелось, ни чтобы убедиться, что со мной всё в порядке.

Я чувствовала исходящий от них запах страха. И пахло чертовски вкусно.

– Шестнадцатая палата, койка А, – сообщила мне медсестра из-за своей полукруглой стойки.

Я уже 30 минут сидела в приёмной больницы, пока Лотти осматривали. Мне не разрешили ехать с ней в машине скорой помощи – после того как я схватила ту защитницу за горло, вряд ли бы это сошло за "успокаивающее присутствие", – но острота ситуации отчасти ослабла, когда Лотти очнулась через несколько минут после удара. Она была слабой и несколько растерянной, но в сознании. Скорее всего, она получила сотрясение мозга, хоть и серьёзное.

Как только её уложили на носилки в машину скорой помощи, я на полном газу рванула в ближайшую больницу, которая находилась в 25 км отсюда, и попыталась во время езды прочистить голову, понять, что, блин, только что произошло.

Что-то изменилось.

Сквозь завесу души, подобно горному хребту, проступала тьма. Завеса развевалась вокруг неё лохмотьями, а сквозь неё проносились порывы злого ветра.

Я не могла забыть запах страха игроков.

Конечно, я не чувствовала себя диким животным, готовым броситься на кого-нибудь в любой момент, но я больше не ощущала гнетущего спокойствия пост-ритуального тумана. Что-то более тёмное пустило во мне корни, что-то более зловеще и постоянное, чем мимолётные вспышки гнева, которые я испытывала до приезда в Карвелл. Это было спокойное, почти безразличное осознание того, что я убью любого, кто причинит боль мне – или Лотти.

И мне это безмерно понравится.

В шестнадцатой палате почти не было пациентов. Это была старая больница с лакированной мебелью из сосны и линолеумом на полу, который, возможно, когда-то был ярко-мятно-зелёным, но теперь стал выцветшим бежевым. Бледно-голубая занавеска, закрывавшая койку Лотти, сорвалась с нескольких крючков, обречённо обвиснув с одного конца.

Лотти приподнялась на кровати с невозможной улыбкой на лице. В верхней левой части её лба красовалась бесформенная шишка, а светлые волосы были распущены по плечам, волнистые, где раньше были заплетены в косички. Её непринуждённый смех слышался по всей палате, когда она рассказывала медсестре о случившемся.

Я улыбнулась про себя.

Если я на позитиве, это не значит, что я идиотка.

Пара её товарок по команде, которые ехали в машине скорой помощи, сидели на стульях рядом с её кроватью, и все трое смеялись вместе с медсестрой. Когда я вошла, при виде меня они быстро замолчали. Я подбирала слова, не зная, с чего начать.

После неловкой паузы Лотти снова рассмеялась и сказала:

– О, привет, Джек Унтервегер.

– Какой Джек? – нахмурилась я.

– Венский душитель. Я слышала, ты немного... – она поднесла руки к горлу, изображая, что душит себя, затем снова опустила их и многозначительно посмотрела на меня. – Как бы я ни была благодарна тебе за защиту своей чести, дорогой рыцарь в сияющих доспехах, не надо никого ради меня убивать.

Она говорила легко и беззаботно, вероятно, потому что рядом сидели товарки по команде, но в её взгляде сквозила напряжённость, которую только я видела.

Она боится за меня. Я не должна хотеть причинить кому-либо боль на этом этапе цикла.

Я тяжело сглотнула.

– Как твоя голова? – я указала на её шишку.

– Мне дали отличные обезболивающие, – кривая усмешка. – У меня скоро компьютерная томография, но особых поводов для беспокойства нет. Кажется, меня скоро выпишут, – она обратилась к товаркам по команде. – Эй, вы не могли бы оставить нас с Элис на минутку наедине?

Те одарили её застенчивой улыбкой, и она закатила глаза.

Что она им рассказала обо мне? Или их реакция объясняется исключительно тем, что я яростно бросилась на её защиту?

Однако, как только мы остались наедине, между нами не было никаких нежностей или романтики. Я присела на краешек ближайшего стула, плечи стянуло напряжением.

– Э-эли-ис, – произнесла она тихим голосом, удлиняя гласные из-за лекарств. – Что, блин, произошло?

Медленно вращая серебряное кольцо в виде змеи на указательном пальце, я старалась не встречаться с ней взглядом.

– Что-то плохое, – ответила я. – Моя душа больше не расколота, но и не едина. Кажется... – я проглотила комок сухого льда в горле. – Кажется, завеса прорвалась.