Общество девушек без души

Глава 55. Лотти

В следующие недели расследовать дела Мордью и Сандерсона было почти невозможно из-за затяжных последствий сотрясения мозга. Не получалось долго стоять на ногах, не чувствуя головокружения и тошноты, и обычно к середине дня я уставала, как собака.

Из-за ослабленного состояния сестра Мария и два её рубина управляли мной больше, чем когда-либо.

Сны-воспоминания становились всё ярче и насыщеннее. Появлялось ощущение, что я полностью обитаю в них – хожу и воздействую на окружающую меня действительность, а не бесцельно блуждаю. Зачастую они приходили и днём: вот я сижу в классе в полном сознании, а в следующую секунду мне мерещатся мёртвые бабочки и окровавленные рукописи. Казалось, сестра Мария отчаянно пытается мне что-то показать, но мозг был слишком затуманен, чтобы что-либо из этого переварить.

В одном из воспоминаний, больше похожем на кошмар, мою руку держали над горящей свечой, пока кожа не покрылась волдырями. Я с криком проснулась, но оказалось, что ладонь болит и в реальной жизни. Волдырей не было, но рука болела несколько дней – своего рода фантомная боль, которую я не могла объяснить.

Хотя корни рубинов больше не пытались задушить меня до смерти, они не боялись заявить о своих правах. Однажды утром я ждала Элис с одного из её семинаров. Корни начали покалывать и дёргать, пока меня не затошнило. Я понятия не имела почему. Может быть, рубины раздражены тем, что я трачу время впустую, вместо того чтобы расследовать смерть сестры Марии? В любом случае, Элис и Хафса нашли меня скорчившейся на полу и отчаянно хватающейся руками за шею. Профессор Дейкр со своими манерами дедушки, раздающего внукам ириски, отвёл нас в медицинский кабинет, но едва меня осмотрела медсестра, как рвота прекратилась. Для меня было облегчением извиниться – никому не хотелось объяснять, откуда у меня рубины на шее.

Часто я просыпалась, мечась в постели или отчаянно царапая ногтями дверь общежития в попытке сбежать. Элис нежно уводила меня прочь, общаясь тихим, вкрадчивым шёпотом, чтобы не разбудить слишком внезапно.

Она в целом отлично ухаживала за мной: приносила булочки с беконом и горячий кофе из столовой, следила за тем, чтобы я пила достаточно воды и отдыхала. Должно быть, ей это давалось нелегко – зная, что всё то время, пока я лежу в постели, её внутренние ритуальные часы тикают и тикают, – но она, казалось, горела искренним желанием за мной ухаживать.

Одно показалось мне особенно трогательным: как-то она вернулась из поездки в город с маленьким бумажным пакетом тёмно-синего цвета и несколько грубовато протянула его мне.

— Это мне? – спросила я, приподнимаясь на локтях.

Я лежала в постели и читала материалы какого-то курса, пытаясь, чтобы комната не кружилась перед глазами всякий раз, когда я двигалась хоть на малейшую долю дюйма.

– Тут ничего особенного. Просто ранний рождественский подарок, – она тут же занялась укладыванием стопки белья, которая громоздилась на её половине комнаты.

Внутри пакета было что-то очень маленькое, завёрнутое в серебристую папиросную бумагу и закреплённое аккуратным квадратиком скотча. Я вскрыла его так осторожно, как только могла.

Это было чёрный бархатный чокер с аккуратной серебристой застёжкой сзади.

Элис оглянулась через плечо:

– Знаю, что это скорее подойдёт по стилю мне, чем тебе, и оно не очень сочетается со спортивными штанами и толстовками, но я подумала, что он поможет тебе прикрыть рубины. Всё лучше, чем постоянно париться и путаться в этой огромной пашмине, – она пожала плечами. – Ничего страшного, если он тебе не понравится.

Улыбка тронула уголки моих губ, по щекам растеклось тепло, причины которого я не до конца понимала.

– Почему? Мне он очень нравится. Спасибо.

И это было правда. Да, это не совсем мой стиль, но это стиль Элис, которым она очень гордилась. Если она столь охотно делится со мной своим стилем, это знак доверия и дружбы.

Я надела чокер на шею и попыталась застегнуть, но застёжка была крошечной и неудобной, а руки ещё дрожали после травмы головы. Элис подошла, не сказав ни слова.

Она нежно перекинула мои волосы через плечо и взяла у меня застёжку. Пока она работала, касаясь кончиками пальцев моего затылка, я чувствовала шеей её теплое, слегка учащённое дыхание. Я невольно вздрогнула, странный трепет прошёл из глубины груди до кончиков пальцев.

– Вот, – сказала она, отступая назад и протягивая мне зеркальце для макияжа.

Моё отражение было, по большей части, отвратительным: кожа бледная, какой я её не видела годами (обычно я проводила так много времени на улице, что приобрела постоянный загар), под глазами багровые мешки, волосы вьющиеся и немытые, на макушке всё сбилось в кучу, а губы сухие и потрескавшиеся.

И всё же, надев чокер, который идеально скрывал рубины, я почувствовала себя красивой. Не тёмным лесом, как Элис, но, может быть, особенно вкусным ультра-тёмным сортом ежевики, которая разливается сладостью, когда её пробуешь на вкус.

– Спасибо, – пробормотала я хриплым от волнения голосом, которому не могла дать названия.

Однако по мере того, как шли дни, я больше не могла отрицать, что в Элис снова что-то изменилось. Её разорванная завеса (что бы это ни значило) становилась проблемой.

Однажды утром в начале декабря мы с ней и Хафсой сидели за большим столом в библиотеке и работали над домашкой. В библиотеке было больше народу, чем раньше, поскольку по большинству курсов в конце семестра нужно сдавать эссе. Все шелестели бумагой, листали страницы, откашливались и тихо перешёптывались. Помещение было украшено к Рождеству, в центре первого этажа стояла огромная ель. Её украсили тёплыми белыми гирляндами, красными и золотыми безделушками и стеклянными снежинками, а золотой ангел на верхушке держал книгу. Угрюмая библиотекарша Кейт Фезеринг со жгучей ненавистью посматривала на него примерно каждые 30 секунд.

Я заставляла свой мутный взгляд сосредоточиться на отрывке из "Портрета Дориана Грея", который безуспешно пыталась прокомментировать. На Хафсе были большие фиолетовые наушники с кошачьими ушками, подключённые к плееру. Она что-то строчила. Алиса вычитывала что-то в книге по Конфуцию и сосредоточенно хмурилась. Танцевальная музыка, которую слушала Хафса, была такой громкой, что мы могли слышать почти каждое слово.

– Хафса… – пробормотала Элис, глядя на её плеер с нескрываемым раздражением. По тембру голоса я поняла, что это говорит тьма. Но что я могла сделать, когда вокруг столько народу? – Хафса… – слово бурлило злобной энергией.

В то время как большинство просто толкнуло бы шумного соседа локтем, чтобы привлечь его внимание, Элис полезла в свой чёрный кожаный пенал, достала математический циркуль с острым золотым наконечником и воткнула его Хафсе прямо в предплечье.

Хафса отскочила назад и зашипела от боли, чёрные как сланец глаза вспыхнули яростью. Она сорвала с головы наушники. Циркуль с грохотом упал на пол.

– Какого хрена, Элис! – она оттянула рукав, но там было лишь небольшое пятно крови; её джемпер не дал игле войти на полную длину.

Элис смотрела на свою руку так, словно та каким-то фундаментальным образом предала её.

На следующий день она вернулась из внезапной поездки в город с небольшим предметом, завёрнутым в коричневую почтовую бумагу.

– Что это? – спросила я, морщась и садясь на кровати.

Последствия травмы уже стали доставать. Мне хотелось бегать по грязному полю, отбивать мячи клюшкой. Впервые в жизни я проявляла то, что некоторые назвали бы "раздражение".

Глаза Элис сверкнули, но не весельем; в них был зловещий блеск, подчёркнутый более чёрным, чем обычно, карандашом для век.

– Нож, – спокойно ответила она.

– Что? – я чуть не взвизгнула.

– Нож, – повторила она, разворачивая коричневую бумагу, чтобы показать гладкий перочинный нож из оливкового дерева с выгравированными курсивом инициалами "Э.K.В." – Мне его сделали на заказ, ведь я люблю выпендриваться.

– Зачем тебе нож? – спросила я. Беспокойство тёрлось об меня, как выгнувшая спину чёрная кошка.

Я надеялась, что ответом будет что-нибудь невинное, от чего легче отмахнуться – может быть, потому что она завидует моему ножику или потому что хочет защититься от разгуливающего на свободе убийцы. Но вместо этого она просто скривила губы и сказала:

– Убью этим Кейт Фезеринг.

– Библиотекаршу? – у меня внутри всё сжалось. – Я... Зачем?

Небрежное пожатие плечами:

– Она на меня косо смотрит.

– Она на всех так смотрит! – сказала я, стараясь говорить настойчиво. – Наверное, у неё такое лицо!

– Так ты согласна, что с ней нужно разобраться? – спокойно спросила Элис и злодейски приподняла брови.

Такое поведение, мягкое и сдержанное, было почему-то намного хуже, чем чудовищный голос при преображении. Вместо дикой и отчаявшейся девушки передо мной стоял холодный и расчётливый убийца.

Я поняла, что действовать нужно решительно и прямо сейчас.

Глава 56. Лотти

Каждую ночь после поездки на маяк я смотрела на Северную башню из окна общаги. Каждый вечер декан Мордью приходила всего за несколько минут до полуночи и направлялась внутрь.

Только теперь я поняла, что это не просто обход. Она оставалась в башне несколько часов и обычно уходила около 03:00.

Была ли она там в ночь смерти Поппи?

Даже если она ни в чём не виновата, она должна была что-то видеть. И всё же полиция была почти уверена, что это самоубийство.

Затем это странное пустое пространство, существование которого подтверждалось архитектурными чертежами. Что находится в этой мнимой пустоте? Не сюда ли по ночам приходит Мордью?

Мордью что-то скрывает. И, увидев её на маяке Реннера, я была убеждена, что это как-то связано с книгой о ритуале. Каким-то образом книга оказалась ключом ко всему, и пришло время связать все эти незакреплённые концы в один узел, который позволил бы раскрыть убийство Поппи и освободить Элис и Хафсу из ада.

И вот между полуночью и 03:00 я решила проникнуть в кабинет Мордью.

Я рассуждала так: в начале семестра у других преподавателей тоже был ключ от Северной башни. Мордью сказала мне, что забрала эти ключи после смерти Поппи, и поэтому доступ в башню есть только у неё. Она также сказала мне, что всегда носит свой ключ с собой. Но что насчёт всех остальных ключей, которые до этого были у других преподавателей? Вряд ли она станет их уничтожать, потому что её собственный ключ может потеряться или испортиться?

Эти ключи, должно быть, по-прежнему хранятся у неё в кабинете, который она запирает, когда уходит.

Но в том запертом кабинете есть окно. А окно можно разбить.

Уходя, я заперла нашу комнату в общаге снаружи и забрала с собой ключ и нож Элис, пока она спала. В тот вечер мне удалось отвлечь её от кровожадного крестового похода, отведя на "Трибуну" поиграть в нарды, но я не могла рисковать тем, что она проснётся, обнаружит, что меня нет, и направится в библиотеку, чтобы пырнуть Фезеринг ножом. "Мы же соседки, сама понимаешь".

Вскоре после полуночи я разбила окно кабинета Мордью камнем, который подобрала с клумбы. Раздался глухой звон, окно треснуло вокруг маленькой круглой дырочки, по форме напоминающей пулевое ранение. От второго удара оно полностью разлетелось вдребезги, стекло со звоном упало у моих ног. Но дыра была неровной, ненадёжной и недостаточно большой, чтобы я могла пролезть, и потребовалось ещё несколько опасных секунд, чтобы убрать самые крупные осколки, прежде чем я смогла влезть в кабинет по праздничной гирлянде из пуансеттии, разложенной вдоль подоконника.

Оказавшись внутри, я выглянула из-за парчовой занавески, проверяя, не услышал ли кто-нибудь шум и не пришёл ли разобраться. Однако ночь по-прежнему была тихой; только отдалённые басы из "Трапезной" и пара взрывов смеха доносились на ветру. Хотелось надеяться, что если кто-то и слышал звон, то решил, что это кто-то разбил среди пьяного праздничного разгула пивной бокал.

Рубины в горле задрожали от чего-то похожего на удовольствие; как будто сестра Мария говорила мне, что я уже близко.

В кабинете Мордью было темно, если не считать последних тлеющих оранжевым угольков в камине. Прямо за окном горел уличный фонарь, так что света хватало, чтобы что-то увидеть. Я немедленно начала рыться во всех мыслимых укромных уголках в поисках ключей, но, к своему ужасу, обнаружила, что все ящики её стола заперты, а ключа, аккуратно приклеенного скотчем к нижней стороне, не было. Старомодная фигурка рождественского Деда Мороза с любопытством смотрела на меня из-за компьютера, как будто дивилась, что я не участвую в декабрьских весельях.

Махнув рукой на письменный стол, я подошла к одной из украшенных мишурой книжных полок, в нижней половине которой стояли кухонные принадлежности. Дверцы с латунными ручками открылись, за ними оказался приземистый серый сейф с чёрным шестизначным кодовым замком.

"Блин!" – подумала я.

Если бы у меня была энциклопедическая память Элис на всё, что связано с Карвеллом, я бы припомнила множество важных дат, которые можно было бы попробовать в качестве кода: дата его первого открытия, дата назначения Мордью деканом, дата смерти сестры Марии, день рождения Мордью и дата окончания школы. Я попробовала даты всех убийств в Северной башне, которые смогла вспомнить, но они не сработали.

Как раз в тот момент, когда я ломала голову над кодом, послышались шаги, приближающиеся к кабинету Мордью.

А затем, раздался ужасный, невозможный скрежет ключа в замке.

Она же должна была быть в Северной башне!

Так быстро, как только могла, я захлопнула дверцу шкафа и спряталась за одной из толстых парчовых штор, как в фильмах, как можно плотнее прижавшись спиной к оконной раме.

Дверь открылась, и послышалось прерывистое и напряжённое дыхание.

– Кто бы там ни был, я вижу тебя за занавеской, – сказал незнакомый и дрожащий женский голос, который я не узнала. – Выходи, или я буду стрелять.

Стрелять??

Страх скрутил меня изнутри, и я вышла.

Это была секретарша Мордью, которая в дрожащих руках сжимала огромное охотничье ружьё, с выражением дикого ужаса на мышином лице.

На месте Элис я бы сухо заметила, насколько ненужным и вызывающим здесь ружьё, но мой голосовой аппарат был парализован. Я подняла руки, как при аресте.

– Что вы здесь делаете? – спросила она. – Я уже вызвала полицию.

Боже!

От отчаяния я совершила слишком много безрассудных поступков, и теперь была готова дорого за это заплатить. Полиция будет здесь с минуты на минуту; любой звонок из Карвелла будет рассматриваться как экстренный.

Они подумают, что я убийца? Вряд ли моё поведение можно назвать невинным.

Мне уже не отовраться, и поэтому оставалось только сказать правду.

Последний гамбит.

– Послушайте, Элисон… вас ведь Элисон зовут, не так ли? – спросила я, делая необдуманный шаг к ней, пока она не тыкнула мне ружьём прямо в лицо. – Эй, ладно. Я здесь потому, что, как мне кажется, декан имеет какое-то отношение к убийствам. Она ходит в башню в одно и то же время каждую ночь и сидит там по несколько часов подряд, – я перевела дыхание. – Вы ведь видели её, не так ли? Вам самой не интересно, что она там делает?

Я вгляделась в её липкое лицо в поисках проблеска узнавания и нашла его в едва заметном изгибе рта. Я продолжила:

– Я знаю, что полиция уже говорила с ней и ничего не нашла. Но нельзя же, чтобы у меня погиб кто-то из друзей. Нужно выяснить, что она там делает и была ли она там, когда убили Поппи.

Пауза, во время которой я напряжённо прислушивалась, не завыли ли сирены. Пока нет.

– Послушайте, просто скажите мне, вы видели, как она идёт в башню?

Элисон протянула руку, чтобы убрать с лица прядь светло-каштановых волос, и от внезапного движения ружьём вниз я чуть не обделалась. Затем, наконец, она кивнула:

– Видела.

Я тоже кивнула:

– Вы сообщили об этом в полицию?

Ещё одна мучительная пауза.

– Нет.

– Почему?

Неуверенное пожатие плечами:

– Мне нужна эта работа. У мужа закрыли шахту, и он оказался на улице. А у нас четверо детей. Что нам делать, если Карвелл снова закроют?

– Ясно, – сказала я, стараясь придать своему голосу терпение. – Но здесь гибнут дети, Элисон. Дети, такие же, как у вас, – с родителями, которые их любят.

Я отогнала воспоминания о своём испуганном отце, о наших последних объятиях в тот день, когда он оставил меня здесь. Я игнорировала его звонки после своих слов, что я больше не его пчёлка, отчасти потому, что мне было так стыдно за то, что я заставила его чувствовать, но в основном потому, что не хотела снова говорить ему "нет". Я не могла сказать "нет". Об этом позаботилась сестра Мария.

– Мне нужен только ключ от Северной башни, – стала давить я. – Я скроюсь до приезда полиции, а вы можете вернуться и подождать снаружи. Скажете, что слишком боялась войти. Кабинет будет пуст, только с разбитым окном, и, надеюсь, они спишут это на мелкое хулиганство. А я сделаю всё, что в моих силах, чтобы больше никто не погиб, – я смягчилась. – Мы просто дети, Элисон. Никто из нас не хочет умирать.

Элисон выглядела так, будто лихорадочно соображала. Хотелось поторопить её, блин, но я знала, что она может принять решение отнюдь не в мою пользу.

– Ванесса заметит, что ключ пропал.

– Возможно, – кивнула я. – Но, надеюсь, мы найдём ответы до того, как это произойдёт.

Сирен не было слышно, но небо вдалеке осветилось голубыми и красными огнями.

– Хорошо, – Элисон положила ружьё, подошла к сейфу и ловко набрала комбинацию, которую я не успела рассмотреть через её плечо.

Она протянула мне ключ с последним стоическим кивком.

Я вылезла в окно и скрылась за углом монастыря как раз вовремя – полицейская машина быстро, но бесшумно подъезжала к зданию.

От адреналина и остаточного страха у меня так закружилась голова, что пришлось ненадолго остановиться у дерева с изогнутой веткой. Кровь шумела в ушах, а фиолетовые пятна застилали всё передо мной. Рубины бились так сильно, что казалось, у них два пульса. Мне потребовались все силы, чтобы не вырвало прямо на мостовую.

Но оно того стоило. Я получила ключ от Северной башни. Теперь оставалось только проникнуть туда мимо охраны.

Глава 57. Элис

Лотти на удивление быстро придумала план, как отвлечь охрану Северной башни.

Если всё пройдёт удачно, у нас, возможно, появится шанс выяснить, почему Мордью приходит туда каждый вечер в полночь. Лотти подозревала, что это как-то связано с таинственной комнатой рядом с библиотекой Сестёр Милосердия, поскольку на первоначальных архитектурных чертежах была изображена вторая дверь на середине винтовой лестницы башни. Избавившись от охраны, нам оставалось дождаться прибытия Мордью и посмотреть, пойдёт ли она в круглую Обсерваторию на вершине башни или в потайную комнату, которая, как была уверена Лотти, является центральным звеном всей этой загадки.

Что там делает Мордью по три часа? Я подозревала, что это как-то связано с ритуалом.

В ночь после того, как Лотти украла запасной ключ Мордью, мы решили не терять времени. Всё происходило в спешке, даже слишком поспешно, но превращения всё больше и больше причиняли нам с Хафсой боль, сковывая каждый дюйм тела судорогами и спазмами, как будто с нас раскалённой вилкой сдирали кожу с мышц, а мышцы – с костей. Как будто отделение нашей доброй части души от тьмы отнимало у нас всё больше и больше сил и энергии. Мы ходили измотанными и задыхающимися, неспособными ни на что, кроме как беспокойно спать весь последующий день. Мысль, что придётся вечно жить с этим страхом и болью, была настолько ошеломляющей, что у мозга не получалось задуматься над чем-то ещё дольше нескольких секунд за раз.

Я также была горько разочарован тем, что последний флакон эликсира не залатал рваную дыру, которую я каким-то образом пробила на хоккейном матче в собственной завесе. Добрые, нежные инстинкты по-прежнему остались – мне хотелось протянуть руку и заправить выбившуюся прядь волос Лотти за ухо или приготовить ей один из своих любимых коктейлей с виски, – но они подавлялись холодными, жестокими мыслями, как корни деревьев ломают гладкий асфальт. Я расхаживала по кампусу в сопровождении холодного, спокойного голоса, который твердил: "Ты могла бы убить их. Ты могла бы убить их всех, и это было бы потрясающе".

Больше не было разделения между мной и злобным убийцей по ту сторону преображения. Я ловила себя на том, что замышляю убийство Кейт Фезеринг с таким безразличием, что меня пробрало холодом до глубины души – как будто я планировала вечеринку по случаю дня рождения, а не покушение. Хуже того, я нутром чуяла, что не могу остановиться. Приходилось положиться на Лотти, чтобы она держала меня в узде, иначе вскоре на моих руках будет кровь.

И это будет так классно.

Вечером, когда мы решили реализовать наш план, была пятница, и кампус Карвелла наполнился ароматом глинтвейна, древесного дыма и гвоздики. У темноты были мягкие грани, размытые волшебными огоньками и мишурой, рождественскими гимнами и плюшевыми пальтишками. Летучие мыши кружили и пикировали среди ветвей теперь уже голых деревьев. Коконы бабочек аккуратными рядами свисали с кривой ветки старого ясеня, и я поймала себя на мысли, что задаюсь вопросом, сколько флаконов ритуального эликсира я могла бы из них приготовить.

Кровожадный голос, засевший во мне, мысленно отметил все возможные виды оружия: потрескивающий огонь и острые металлические шампуры, болтающиеся шотландские шарфы и аккуратный маленький перочинный нож, который я купила и сделала гравировку. В тот вечер он лежал у меня во внутреннем кармане пальто, прижатый к груди вместе с аварийным флаконом, куда мы уже добавили кровь Лотти. Она разрешила мне носить оружие на случай, если что-то пойдёт не так и мы окажемся в реальной опасности, но оглядывала меня каждые 30 секунд, чтобы убедиться, что я не пытаюсь его вытащить.

Было около 21:00, и ночной охранник только что сменил дневного. Двое мужчин выглядели почти одинаково – среднего роста, с густыми каштановыми и седыми бородками и коренастым телосложением. Они обменялись несколькими приглушёнными словами, которые мы не могли разобрать с нашего подоконника.

Довольно скоро пришло время приводить план в действие.

Я первой покинула Уиллоувуд, обошла всё здание и спряталась за ближайшим к охраннику углом. Лотти и Хафса будут выполнять первую часть плана. Мне лишь нужно наблюдать, слушать и стоять поближе, чтобы подбежать к двери, когда охранник сбежит со своего поста. Я крепко сжимала ключ от башни, и истёртая временем латунь стала горячей на ощупь.

Следующими из главного входа Уиллоувуда вышли Лотти и Хафса, увлечённые притворным спором, и медленно направились в противоположную сторону от того места, где я стояла. Я скинула ботинки, поморщившись, когда подошвы ног коснулись ледяных булыжников, но было важно, чтобы я бесшумно проскользнула к запертой двери.

– Лотти, пожалуйста, я не хотела, – притворно взмолилась Хафса, и её голос приобрёл плаксивые нотки, которых я никогда раньше от неё не слышала.

– Как ты вообще могла? – Лотти почти кричала. – Да пошла ты! Просто... пошла ты нахуй, Хафса!

Я выглянула из-за угла. Охранник действительно следил за ними взглядом, хотя, казалось, изо всех сил старался этого не показывать.

Сердце громко билось сквозь атласную рубашку. Что будет, если меня поймают? Будет ли отстранение от занятий лучше или хуже того, что нам приходилось терпеть каждый раз, когда мы исполняли ритуал?

Я старалась не думать о том, что если нас исключат, мы, возможно, никогда не сможем отыграть ритуал назад и останемся навсегда обречены на это мрачное полусуществование.

Как мне потом объяснять родным, что со мной происходит?

– Прости меня, пожалуйста… – застонала Хафса, слова дрожали от притворных слёз.

Надо отдать ей должное, актриса из неё хоть куда.

Лотти шагала впереди, будто не хотела ничего слышать, а Хафса семенила за ней, чтобы не отстать. Они почти дошли до угла здания, когда Лотти маниакально развернулась, схватила Хафсу за миниатюрные плечи и прижала к стене, приставив предплечье к горлу.

– Давай я сделаю тебе так же больно, как и ты мне, – прорычала Лотти.

Я невольно вздрогнула, когда она вытащила из заднего кармана свой богато украшенный перочинный нож и приставила его к животу Хафсы.

Именно тогда Хафса начала звать на помощь.

После нескольких секунд нерешительности охранник подошёл ближе, крикнув "эй!" с резким акцентом.

Сейчас или никогда.

Так быстро и бесшумно, как только могла, я бросилась прямо к двери, держа туфли в одной руке и ключ в другой, не потрудившись обернуться и посмотреть, что там делают охранник и девушки. Если он увидит меня, всё будет кончено, увижу я это или нет.

Скрипя ногами по мёрзлым булыжникам, я добралась до двери и как можно тише вставила ключ в замочную скважину. Потребовалось несколько неуверенных попыток, но в конце концов замок поддался. Я повернула рифлёную латунную ручку и поморщилась, когда механизм отчётливо щёлкнул, но не успела я опомниться, как оказалась внутри, тяжело дыша, и осторожно закрыла дверь. Я заперла её за собой на всякий случай, чтобы охранник не заметил моего вторжения, если дёрнет за ручку.

Я сунула ноги обратно в туфли, пульс отбойным молотком стучал в голове. Воздух на лестнице Северной башни был сырым и морозным, здесь было темно. Я едва могла разглядеть, где начиналась винтовая лестница. Прикоснувшись кончиками пальцев к круглой каменной стене (она была холодной и скользкой от влаги), я осторожно двинулась вдоль неё, пока острый носок ботинка не наткнулся на что-то твёрдое. И тогда я начала подниматься.

Я держалась кончиками пальцев за стену, нащупывая место, где она переходит в дверной проём. И действительно, примерно на полпути к вершине башни камни внезапно превратились в гладкие деревянные рейки. Дверь, должно быть, находилась абсолютно на одном уровне с землёй, потому что свет не проникал через щель под рамой. Всё вокруг было зловещим, абсолютно чёрным.

Пошарив ногами вокруг, я обнаружила небольшой выступ со стороны лестницы. Я осторожно взобралась на него и прижалась ухом к двери. Дыхание хрипело у меня в горле.

В течение нескольких секунд я вся напряглась, пытаясь расслышать что-то по другую сторону, но там не было ничего, кроме тишины. Я даже не слышала никакого шума снаружи здания. Я понятия не имела, как завершилась остальная часть плана Лотти и Хафсы и вернулся ли охранник на свой пост. Казалось, что вся Северная башня была укрыта огромным одеялом, не позволяющим ни свету, ни звуку проникать сквозь её круглые каменные стены. Мне почти казалось, что само время здесь течёт по-другому.

Я уже собиралась прокрасться вверх по лестнице, чтобы спрятаться в Обсерватории, когда дверь наполовину открылась изнутри.

Моё сердце подскочило к горлу, когда я в ужасе уставилась на ту, кто появилась с другой стороны.

Кейт Фезеринг схватила меня за лацкан пальто из искусственного меха и затащила в потайную комнату.

Я, пошатываясь, переступила покосившийся порог, зацепившись носком ботинка за каменную ступеньку. Фезеринг толкнула меня на пол. Мягкие ладони поцарапались о твёрдый, неровный пол. На долю секунды я почувствовала себя вором-хулиганом, которого вышвырнули из средневековой таверны на пропитанную элем мостовую. Поцарапанная рука потянулась к ножу в кармане.

Позади меня снова раздался звук закрывающейся двери. Затем повернулся ключ в замке. Медленно, со страхом я подняла голову и осмотрелась, где нахожусь.

Узкая комната без окон. Сводчатые потолки; с балок свисают коконы бабочки болезненного серебристо-серого цвета. Длинный стол из красного дерева, уставленный изогнутыми серебряными канделябрами, испускающими мерцающее пламя. Несколько деревянных шкафов, какие можно найти в аптеках эпохи Возрождения; аккуратные маленькие ящички с богато украшенными серебряными ручками. Я была уверена, что из ближайшего ко мне шкафа доносятся запахи шалфея, розмарина и цветов бузины.

На серванте стояли ряды миниатюрных тёмных подставок с чугунными волчьими головами по обоим концам для пробирок. В них стояли десятки таких же маленьких флакончиков, которые я использовала для своих эликсиров, а на четырёх подставках были вырезаны имена: "ФЕЗЕРИНГ. МОРДЬЮ. БЭПТИСТ. САНТОС". Флаконы на этих подставках были наполнены заранее приготовленной настойкой.

На трёх из четырёх стенах были двери. Одна из них вела в Северную башню, через которую мы только что вошли. Вторая была прямо напротив и, если я правильно помнила архитектурные чертежи, вела в библиотеку. На третьей стене был ряд из трёх одинаковых дверей с замочными скважинами, которые запирались снаружи.

На четвёртой стене висел портрет сестры Марии в позолоченной раме. Несмотря на традиционный стиль изображения, он не был похож ни на один портрет той эпохи, который я видела. Её глаза были чёрными как смоль, как будто зрачки поглотили радужную оболочку. На шее у неё были знакомые рубиновые чётки, но раскрашенные так, что больше походили на кровавую рану на горле. Вокруг неё были нарисованы бабочки; коконы свисали с тёмных складок её одеяния. В правом нижнем углу стояла подпись грязно-белым шрифтом: "Мария Данн. Автопортрет".

Понимание ударило меня, как удар хлыста о ветку дерева, бьющуюся на ветру.

Всё началось с неё.

Над антикварным шкафом висела большая мемориальная доска зелёного цвета, похожая на ту, рядом с которой позировали чемпионы Уимблдона. На ней было выведено позолотой более дюжины имён. Я узнала некоторые из них:

Что-то холодное и ползучее скопилось у меня внутри.

Я медленно развернулась к Фезеринг, которая внимательно наблюдала за моей реакцией. Впервые за всё время нашего знакомства прядь серебристых волос слегка выбилась у неё из причёски, а чёрная помада размазалась в уголке губ.

– Блин, что это за место? – спросила я, почти задыхаясь. Пульс отдавался тонким и учащённым стуком в ушах. – Похоже на какой-то... клуб.

Её жёсткие зелёные глаза впились в мои.

– Добро пожаловать в "Общество девушек без души".

Глава 58. Элис

– "Общество девушек без души"? – я с трудом сглотнула. – У меня больше вопросов, чем ответов.

– Разве у тебя нет своей головы на плечах? – раздражённо сказала Фезеринг, пренебрежительно махнув наманикюренной рукой. – Мы все совершили ритуал. Точно такой же, как и ты. Сюда каждую ночь приходят выжившие члены первоначального Общества, чтобы повторить его, – она указала на ряд дверей в противоположном конце комнаты. Я впервые заметила, что у них рядом с богато украшенными ручками были позолоченные прорези, как для почты. – Двери запираются снаружи. Я вставляю флакон в прорезь и жду, пока превращения не закончатся.

На языке вертелась тысяча других вопросов, но не успела я их сформулировать, как дверь со стороны Северной башни открылась, и вошла декан Мордью с выражением яростного негодования на лице. Она накрасила губы бордовой помадой и была в длинном чёрном плаще, который развевался у неё за спиной.

– Кейт, как она здесь оказалась? – она посмотрела на меня с выражением, которое я не совсем разобрала: не презрение, а, возможно, что-то похожее на страх.

Фезеринг взглянула на меня со внезапным интересом:

– А правда, как тебе удалось пройти мимо охраны? Там же заперто.

– У меня есть бесстрашная подруга, – я пожала плечами, хотя сердце бешено колотилось сквозь слишком тугую кожу на груди. – Нам хотелось знать, почему декан приходит сюда каждый вечер. Мы видели её у маяка. Что происходит?

На долю секунды декан, казалось, разрывалась между гневом и пониманием. Её плечи опустились, когда она выбрала последнее:

– Полагаю, ты имеешь право знать. В конце концов, ты одна из нас.

Хотя ситуация была ужасающей, во мне какое-то вспыхнуло какое-то слабое сочувствие. Раньше я нигде не была своей. Близкие отношения казались одновременно опасными и обречёнными, как раненый корабль в бушующем чёрном море.

Внезапно я почувствовала слабость и головокружение, отодвинула стул от длинного стола и рухнула на потёртое бархатное сиденье, сжимая нож с такой силой, что костяшки пальцев побелели.

– Начните с самого начала, – еле слышно произнесла я. В голове всё кружилось вместе с тёмной комнатой.

Мордью села на стул напротив меня, жестом предлагая Фезеринг сделать то же самое.

Декан заговорила первой:

– Когда я пришла в Карвелл в начале 80-х, я была такой же, как ты – молодая, умная и злая, – тягостная пауза, повисшая тенями от коконов бабочек. – В Оксфорде, когда я готовилась к получению докторской степени, меня домогался один профессор. Однажды он загнал меня в угол в своём кабинете, прижал к стене и поцеловал против моей воли. Слава Богу, дальше этого дело не пошло, так как внезапно вошла уборщица. Но я так и не смогла избавиться от этого чувства бессилия. Явный недостаток нашей физической природы, ужасный дисбаланс, – горький смешок. – Вот почему маленьким девочкам говорят, что драться не хорошо. Чтобы мы не знали, как это делается.

Она уставилась на свои руки, и я могла сказать, что прямо сейчас она снова была молодой и напуганной.

– В последующие годы мои мысли становились всё более и более жестокими. Я думала лишь о том, как причинить боль тому профессору. Убить его. Я больше ни о чём не могла думать, не могла сосредоточиться на работе – или на чём-то ещё. Я действительно думала, что так и сделаю. Хотелось поехать в Оксфорд и перерезать ему горло. Это трудно объяснить, но я перестала понимать, кто я. Я всегда была религиозна, понимаешь? У меня всегда была глубокая личная связь с Богом. Каждое воскресенье я ходила в церковь, каждое утро и вечер молилась. И всё же, согласно всему, во что я верила, гнев – это грех. Я была глубоко грешна. Я не могла любить ближнего, подставлять другую щеку. Я сгорала изнутри. Становилось всё труднее посвящать себя вере, когда надо мной нависал гнев, и без этой глубокой личной связи... Я больше не знала, кто я.

– И тогда вы провели ритуал, – у меня пересохло в горле.

Мордью кивнула:

– Я нашла книгу в магазине безделушек. Реннер напечатал всего несколько экземпляров, и это был последний, который остался. Тогда в нём не было вырванных страниц, но поначалу мне не хотелось отыгрывать ритуал назад. Уверена, ты помнишь, что поначалу чувство освобождения и облегчения было поразительным. Я смогла сосредоточиться на преподавании и исследованиях, а мысли не затуманивались приступами гнева и насилия. В течение восхитительных двух недель казалось, что все мои проблемы просто испарились. Гнева не было, ему на смену пришли терпение и разум. Затем произошло первое превращение. Боже, какая это была боль... Это не похоже ни на что другое, не так ли?

Она зажмурилась от воспоминаний, её морщинки стали глубже:

– Как только я поняла, что время между превращениями сокращается, я, наконец, захотела всё остановить. Но к тому времени нужные страницы исчезли.

– Что с ними случилось?

– Книга лежала на столе в моём кабинете. Могу только предположить, что кто-то вырвал их, пока меня не было рядом. Кто и зачем это сделал... этого я до сих пор не смогла выяснить.

Разум прыгал и кувыркался над фактами, пытаясь найти место для приземления. Каждый из них был столь же ужасающим, как и предыдущий.

– Но вы сказали, что автор напечатал несколько экземпляров, – вспомнила я. — Значит должны быть и другие.

Мордью помотала головой:

– Я годами обыскивала этот район, включая каждый дюйм маяка Реннера, но так и не смогла найти ни одного. Я навещаю его раз в неделю просто на случай, если к нему вернётся разум, чтобы вспомнить.

Помнится, Реннер ошибочно называл Лотти Ванессой. Я списала это на старческий маразм, но Мордью зовут Ванесса. Он знал, кто она, хотя и не мог ей помочь.

От беспомощности у меня защипало в глазах. В мозгу поплыло от масштабов происходящего. Я смотрела в будущее – и оно сужалось до размеров запертой комнате, где каждую ночь я царапаю стены, как животное.

– Итак… – я с трудом выдавливала из себя слова. – Итак… убийства в Северной башне.

– Мне за это очень стыдно, – декан положила руки на стол перед собой и сцепила их так, что костяшки пальцев напряглись. Кожа вокруг них выглядела сухой и потрескавшейся. – Прежде чем я поняла, насколько опасен этот ритуал, я порекомендовала его двум коллегам: Патрис Бэптист и Ане-Марии Сантос – и ещё одной студентке.

– Какой студентке? – спросила я.

Кейт Фезеринг прочистила горло, и у меня упало сердце. Это была она.

– Ранее в том семестре я поделилась с Ванессой своими проблемами с гневом, – тихо сказала Фезеринг. – Он возникал к месту и не к месту, иногда совсем безо всякой причины. Я просто родилась злой, – кислый смешок. – Я обращалась к врачам, но безрезультатно. Старый врач практически рассмеялся мне в лицо. В Нортумберленде были 80-е – злые, грустные или что-то ещё, нужно было просто смириться с этим. А я не могла позволить себе частную терапию. Так что Ванесса из самых искренних побуждений порекомендовала мне этот ритуал.

– А как же остальные? – я указал на мемориальную доску, на которой сусальным золотом были выбиты имена жертв.

– Это мои друзья-сокурсники, – пробормотала Фезеринг, и в её словах слышались боль и чувство вины. – Я рассказала им о ритуале ещё до того, как поняла, что это разрушит их жизни.

Джейни Кирсопп, Фиона Миддлмисс, Дон Тейлор, – все они были подругами Фезеринг.

И похожи на меня.

Мордью вздохнула:

– Несколько месяцев спустя, когда мы все оказались в гуще событий, мы собрались вместе и сформировали Общество. Мы встретились тогда в Обсерватории и изо всех сил старались сдерживать друг друга во время превращений. У нас не было тех удобств, которые есть сейчас. Мы построили этот клуб, когда университет был закрыт. Поэтому тогда мы обходились примитивными средствами: наручники и старые трубы. Но все мы могли сломаться, как и старые трубы. Несчастные случаи тоже случались.

– Несчастные случаи? – мои челюсти сжались. – Или же убийства?

– Или самоубийства, – тихо сказала Мордью. – Джейни сбросилась сама. Это единственное, что я помню. Она убила своего парня Сэма, когда заблудилась в беспросветной тьме. Чувство вины съедало её заживо. Что касается Дон и Фионы... никто из нас не может вспомнить. К тому времени, как они погибли, тьма в значительной степени поглотила нас всех. Может быть, они сбросились сами. Может быть, их столкнули. Мы не знаем.

– Их тела были растерзаны, – прошептала я. – Дон и Фиона – перерезанные глотки и проткнутые животы, следы когтей на руках...

Мордью и Фезеринг ничего не сказали. Я похолодела до костей.

Я сижу в закрытой комнате с возможными убийцами.

Хуже того, я им сочувствую.

– Что произошло, когда Карвелл закрылся?

– Мы тайно обретались здесь десять лет, – Фезеринг поморщилась – Мы отдалились от семей, друзей, от тех, кого любили.

Наблюдая, как Мордью прижимает ладони к глазам, я вдруг не смогла поверить, что никогда не замечала того невыносимого горя, которое обе несли на плечах. Казалось, горе переполняло их, давило на плечи и грудь, оттягивало уголки рта вниз, затуманивало зрачки, как туман над Северным морем.

Все погибли из-за ритуала сестры Марии. И вскоре я тоже погибну.

Глава 59. Лотти

Сидя на подоконнике, я переполнялась жёлчью, глядя, как Мордью входит в Северную башню вслед за Элис.

Было ещё рано, чуть за 22:00. Неужели охранник заподозрил, что в башню кто-то проник и предупредил декана?

Мне вдруг захотелось быть там вместо Элис. От мысли, что с Элис что-то случится, меня выворачивало наизнанку.

Что если я увижу, как она падает навстречу смерти, как рыжие волосы взметаются у неё за спиной, как раздаётся тошнотворный хруст удара о землю, как эти льдисто-голубые глаза гаснут навсегда?

Гнев начал закипать в самой глубине груди. Именно мир, в котором мы живём, в конечном итоге привёл её сюда. Именно это в первую очередь подтолкнуло её к ритуалу. Мир, в котором все считают, что женщине злиться нельзя, что гнев нужно изгнать или вырезать любой подвернувшейся под руку тёмной силой.

Вместо того, чтобы бежать от него, я поддалась гневу, почувствовала, как его праведные объятия приветствуют меня.

Ярость бурлила во мне, пока не поглотила всё остальное. Я смутно ощутила, как что-то борется у меня под рёбрами, в уголках лёгких, в пульсирующих предсердиях.

Затем в горле внезапно образовался жгучий комок.

Ослепительным светом меня отбросило обратно в комнату.

Боль в черепе была столь сильной, что я подумала, будто меня подстрелили.

На мгновение всё вокруг из раскалённо-белого превратилось в абсолютную черноту, и в тот момент я была уверена, что умерла.

Но медленно-медленно глаза раскрылись, как крылья мотылька, выпархивающего из кокона, новые, яркие и странные.

Когда комната обрела мягкую фокусировку, я поняла, что я больше не в общежитии.

Я в Обсерватории.

Это тёмное, холодное и пустое помещение с каменным полом на самом верху Северной башни, с открытыми готическими арками по окружности. Звёзды в небе за окном ярче, чем я когда-либо их видела – кружащиеся серебристо-белые брызги на чёрном полотне. В монастыре тихо, как в склепе, если бы не звуки близлежащего леса.

Я сразу поняла, что сейчас не 1990-е, а 1890-е годы.

И я не Шарлотта Фицвильям.

Проблески из другой жизни, которые месяцами преследовали меня в снах, больше не были картинками при щелчке затвора, а богатые, насыщенные воспоминания, в которых я могла плавать, как в озере.

Покрытые возрастными пятнами руки – мои собственные руки – освещают рукопись об одержимости дьяволом, рисуют маленького демона, скрывающегося за заголовком главы, выведенной крошечной кисточкой и сильно пахнущими маслами. Тайком читая её за работой, я узнавала признаки этого демона в себе.

Я узнала о ритуале очищения души из той же рукописи. Я искала ингредиенты для настойки повсюду: брала черенки и сажала всё на одной лесной поляне для удобства. Я взяла кровь с бинтов сестры Элизабет, когда та споткнулась и упала на неровной булыжной мостовой. Затем я провела ритуал – временное облегчение, окончательное избавление, волчья дикость в сердце.

Рывком невидимого лассо мои воспоминания отбросило ещё дальше. Несколькими годами ранее маленькая девочка Мария получает пощёчину от отца за незначительную неосторожность и поэтому влепила ему пощёчину в ответ.

Наказание: я держу ладонь над пламенем свечи, гнев бурлит у меня внутри.

Возмездие: я сожгла дотла его кабинет и полдома.

В 12 лет меня отправили в монастырь.

Только Бог может спасти тебя, чудовище.

Теперь я стою на четвереньках в Обсерватории, ледяной камень под дрожащими ладонями, звук собственного неглубокого дыхания эхом разносится по комнате. Страх, стыд и отчаяние охватывают меня, словно тиски, гильотина, и я слышу, как умоляю Господа простить меня за то, что собираюсь сделать.

Другого пути нет. Другого пути нет. Другого пути нет.

Настоятельница зовёт меня в свои покои после полуночи. Сестре Кэтрин за шестьдесят, она кареглазая и седовласая, добрая, но строгая, обладает абсолютной властью над своими монахинями, но всё же у неё нет той власти, как у епископа или священника, из-за того, что она женщина. Я недоумевала, гложет ли это её так же, как меня.

Отстранённо, словно из-под воды, она говорит мне, что обеспокоена моими выходками и насилием. Ей совершенно ясно, что происходит, что это не моя вина, правда не моя, потому что дьявол может забрать любого из нас, но в моих интересах – и интересах всего прихода в целом – устроить экзорцизм, чтобы он проходил публично, чтобы можно было продать билеты для оплаты экзорцисту, который берёт нехило и приедет аж из Северного Йоркшира. А ещё я должна буду поблагодарить его, когда всё было сказано и сделано.

И тогда страх охватывает меня по-настоящему, потому что я читала истории об экзорцизмах в своих рукописях, о том, какими напуганными, замученными и пристыженными были женщины, о том, что ни одна из них так и не оправилась от этого по-настоящему, а многие навсегда ушли из мира. Я понимаю, что это бесполезно, потому что во мне не живёт дьявола, который не был бы мной. В любом случае, превращения приходили всё раньше и раньше, и поэтому, когда всё будет сказано и сделано, сможет ли кто-нибудь вообще спасти меня?

Но дело не в этом. Дело в том, что я вообще не хочу, чтобы этот экзорцист – этот знахарь, этот аферист – наживался на моих страданиях, на удовольствии глумящейся толпы, на билетах, на брошюре о моих мучениях, как будто это дешёвая развлекуха.

Лишить себя жизни – смертный грех, и я никогда не попаду на небеса, если на такое пойду, но после всего, что я думала, сказала и сделала, мне всё равно путь туда закрыт.

Гнев — это грех.

Я – грешна.

С мрачной решимостью я поднимаюсь на ноги, упрямо отряхиваю грязь с тяжёлых чёрных складок рясы и делаю три решительных шага к самой северной арке. Я поворачиваюсь и забираюсь задом на узкий подоконник, хватаюсь за резную каменную раму обеими уставшими руками.

Отец, прости меня.

А потом я падаю навзничь, чёрная ткань оборачивается вокруг меня в последнем, гневном зрелище.

Я падаю, и мне кажется, что это длится целую вечность.

Удара так и не последовало.

С очередным тошнотворным толчком, вспышкой белой боли я пришла в себя в общежитии, лёжа навзничь на полу, как будто только что упала с подоконника.

Вокруг шеи образовалось огненное кольцо, как будто на меня накинули пылающую петлю.

Я знала ещё до того, как подняла руку, что там будет, но это было хуже, чем я когда-либо опасалась.

На горле было не три рубина-чётки, а десятки и десятки, охватывающие всю шею единым ужасным кольцом.

Голос кричал в голове, визжал и отдавался эхом в висках и каждой косточке:

Пусть они поплатятся.

Глава 60. Элис

Теперь уже во мне поднимался гнев – гнев, из-за которого я обрекла себя на ту же ужасную участь, что и Мордью и Фезеринг.

– Почему вы подкинули книгу в библиотеку, когда Карвелл снова открылся? – спросила я Фезеринг, гнев вспыхивал в груди, как светошумовые гранаты. – Зачем вам нужно, чтобы в это вляпался кто-то ещё?

– Это не я, – Фезеринг яростно замотала головой. – Я понятия не имею, кто это сделал. Я говорила правду, когда сказала, что в библиотеке нет такой книги. Или, по крайней мере, её не должно там быть.

– Мой экземпляр пропал прямо перед последними убийствами в Северной башне, – сказала Мордью, в её глазах, словно на линогравюре, отразилась боль. – Я понятия не имею, у кого он сейчас или кто подбросил его в библиотеку, чтобы ты его там нашла.

Что-то вроде параноидального страха пробежало у меня по спине.

Кому могло понадобиться так поступить со мной?

На свете много тех, кому я делала заподлянки: Харрис, Ноэми, тысячи других, на которых я огрызалась с тех пор, как приехала сюда. Но ни у кого из них не хватило бы ума проделать такое. Откуда им могло быть известно о катастрофических последствиях ритуала?

Если только...

Лотти.

Она связалась со сверхъестественной силой так, как мне было недоступно. И я причинила ей много боли за последние несколько месяцев.

Что если через неё действует сестра Мария? Что если она подбросила книгу в тот ужасающий, похожий на сон транс, когда она раз за разом оказывалась у основания Северной башни?

Но... Зачем? Зачем духу умершей монахини нужно, чтобы других девочек постигла та же участь?

Я повернулась к декану, в носу у меня зачесалось от аромата специй, исходящих из шкафа:

– А как же Реннер? У него точно нет недостающих страниц?

– Я ходила на маяк каждую неделю в течение многих лет. Ответов по-прежнему нет.

Положив локти на длинный стол красного дерева, я уронила голову на руки. Жизнь, которую я так сильно хотела для себя, исчезала. Я никогда не стану судьёй. И всё же не это беспокоило меня больше всего, как и не мысль о том, что придётся испытывать боль превращения каждый божий день своей жизни.

Меня больше всего пугало, что придётся всю жизнь прожить без любви – без близости или привязанности, без семьи, собственных детей.

Пока я не найду ответы, ничего не изменится: ни эта комната, ни эти люди. Сколько месяцев, лет или десятилетий уйдёт у меня, пока я не сброшусь с Северной башни и положу конец собственным страданиям?

И всё же у меня оставался ещё один вопрос – тот, о котором я почти забыла из-за всего этого отчаяния.

Я подняла голову и посмотрела на них обеих, со смутным удивлением заметив, что рука Мордью успокаивающе лежит на руке Фезеринг.

– Что случилось с Поппи Керр?

Наступило долгое, тяжёлое молчание.

– Я убила её, – сказала Мордью.

Ужас разворачивался внутри, как тонкие крылья насекомого – медленно и странно.

– Как это произошло? – спросила я, ощущая важность каждого слога.

Мордью отпустила бледную руку Фезеринг и потёрла лицо так, что тушь размазалась по щекам. Она не выглядела печальной или раскаивающейся, просто измученной до костей.

– Я... я не могу… – её голос был сдавленным и тихим. – Кейт, расскажешь?

Фезеринг неуверенно поднялась на ноги, ухватилась за спинку стула, на котором сидела, и уставилась на портрет сестры Марии. Когда она заговорила, в её голосе слышалась печаль.

– Как тебе уже известно, всё случилось в ту ночь, когда ты впервые провела ритуал. Я уже опаздывала на встречу с Ванессой для выполнения её ритуала, но пришлось задержаться и помочь одному профессору. Я чувствовала, как моя собственная тьма тоже опасно сгущается. Я поспешила на второй этаж, чтобы воспользоваться дверью клуба за книжным шкафом в секции философии. Именно тогда я увидела, как ты бьёшься в конвульсиях на полу, а книга валяется рядом с тобой. Я бросилась к тебе, намереваясь затащить в здание клуба, но ты оказалась сильнее, чем я думала. Злее, чем когда-либо на моей памяти. И вот мы сцепились.

Пальцы сами собой потянулись к лицу, вспоминая ощущение тёмно-красной корки на коже, от которой футболка прилипла к изгибам груди.

– Так вот почему у меня пошла кровь из носа?

Фезеринг кивнула:

– В итоге мне как-то удалось тебя вырубить – я стукнула тебя по башке самой тяжёлой книгой, которую смогла найти.

Страх покрыл мои внутренности, как сажа в печной трубе – холодный, чёрный и удушающий.

– Что случилось потом?

– Мне удалось незаметно затащить тебя в здание клуба, а затем отмыть пол библиотеки от твоей крови. Ты пробыла здесь, в запертой комнате, несколько часов, а потом, когда начала приходить в себя, я вытолкала тебя обратно через выход из библиотеки в надежде, что ты найдёшь дорогу в общагу. Вот почему твой читательский билет обеспечил тебе алиби своей отметкой о времени. Полиции не известно об этой тайной комнате.

Несколько маленьких загадок разгаданы, но не тот вопрос, который я изначально задала.

– Понятно. Но что случилось с Поппи?

Мордью обхватила голову руками, её плечи сотрясались от беззвучных рыданий. От всего, что произошло за последние 20 минут, у меня переворачивало всё внутри, я с трудом сдерживала рвотные позывы.

– Пока я отвела тебя в здание клуба и смыла кровь, Ванессы уже не было. Она слишком долго меня ждала – и наступила темнота. Она поднялась в Обсерваторию, где мы обычно проводили собрания нашего Общества. К тому времени, когда я подбежала туда, тело Поппи уже лежало у подножия башни. Я помогла Ванессе спуститься сюда – с большим трудом, так как в этот момент она была почти невменяемой. После ритуала она пришла в себя, но уже ничего не помнила.

Вот, значит, как оно было.

Последние мгновения Поппи, невероятный страх, когда её столкнули с подоконника, её последние мимолётные мысли перед тем, как она начала свободное падение. Вспышка сокрушительной боли, когда она ударилась о землю. Умерла ли она от удара? Или она лежала там, на холодной земле, и страдала, прежде чем жизнь в ней окончательно угасла?

Я вздрогнула, по рукам и спине пробежали мурашки. В помещении клуба с каменным полом и отсутствием естественного освещения было холодно. Что-то глубоко в недрах здания непрерывно капало.

– А что Поппи вообще делала в Обсерватории? – прошептала я.

– Вынюхивала, – прохрипела Мордью. – Должно быть, она где-то украла ключ. На следующее утро я обнаружила у себя в кармане её записную книжку. Там было полно заметок об убийствах в Северной башне.

– И куда вы потом дели её записную книжку?

– Сожгла, – она шмыгнула носом, вытирая тыльной стороной рукава.

– Вы не сообщили об этом в полицию?

– Что? И подписать себе обвинительный приговор? – стала оправдываться Мордью, прекратив плакать. – Я бы с удовольствием во всём призналась, но что тогда будет с нами? Нас с нашими разделёнными душами нельзя сажать в тюрьму общего режима. Мы там всех сокамерников и охранников поубиваем. Мы слишком опасны.

– Могли бы попросить, чтобы вас посадили в камеры-одиночки, – огрызнулась я, изо всех сил стараясь не выдать презрения в голосе.

– Без настойки это будет вечное страдание, – она отчаянно замотала головой. – Ты хоть представляешь себе, что такое испытывать изо дня в день боль, от которой нет спасения, нет способа покончить с ней навсегда? Это как в Чистилище попасть. Этим Поппи всё равно не вернуть.

– Но вы сказали Лотти, что тут повсюду камеры слежения, – в отчаянии сказала я. – Наверняка полиция видела всё это на видеозаписи.

Мордью посмотрела на меня почти с сочувствием, и меня осенило.

– Тут никогда не было камер, – я ущипнула себя за переносицу. У меня в голове всплыло кое-что ещё, о чем Лотти рассказала мне всего пару недель назад. – Но полиция нашла предсмертную записку в общежитии Поппи, – я стиснула зубы. – Её напечатали на машинке.

– Это я её подложила, – Мордью поморщилась. – Из студенческого досье я узнала, что она давно страдает депрессией.

Я почувствовала, как губы сами скривились от отвращения:

– Как вы с этим живёте?

– Рано или поздно мы всё равно попадём в тюрьму, – сказала Фезеринг мягким тоном, не вязавшимся с её суровой внешностью. – Но сначала нам нужно заново восстановить наши души. И для этого нам нужна ты.

Глава 61. Лотти

Мы с Хафсой встретились с Элис на "Трибуне". Она рассказала о том, что произошло в Северной башне. Я с ужасом слушала её рассказ об "Обществе девушек без души"; чёрная смола сочилась у меня между рёбер и оседала вокруг лёгких.

Я оказалась права. Карвелл прогнил насквозь.

Насколько глубоко проникла эта гниль, ещё предстояло выяснить.

– Так ты не знаешь, кто оставил книгу в библиотеке, чтобы мы её нашли? – спросила Хафса.

Её глаза были розовыми и сияли, она потягивала лимонад.

Элис поджала губы и посмотрела на меня с чем-то вроде подозрения:

– Вообще-то, я подумала, что это могла быть сестра Мария? – она с трудом сглотнула, в горле у неё образовался заметный комок. – Я имею в виду, через Лотти.

На долю секунды у меня внутри всё сжалось, но потом я поняла, что время не совпадает.

– Нет, – я яростно помотала головой. – Ты сказала, что нашла книгу в конце сентября, но первый рубин появился у меня в горле только первого октября.

– Но ты и раньше ходила во сне, – Элис была бледнее, чем я когда-либо её видела.

Сердце сжалось, я снова помотала головой, на этот раз настойчивее:

– И как бы мне это удалось? Как бы я попала в библиотеку в состоянии сонного транса так, чтобы Фезеринг этого не заметила? Ты сама говоришь, что она всегда там.

Плечи Элис, казалось, немного расслабились, когда она поняла, что это не могла быть я. Как будто я была её последним убежищем, и она была на грани того, чтобы потерять его. Она ещё крепче сжала нож, вонзив острие в край деревянного стола.

– Мордью и Фезеринг... они похожи на пустую скорлупу. Их поглощают собственные боль и страх. Я только что заглянула в собственное будущее, и я... не могу. Не могу допустить, чтобы моя жизнь закончилась так же.

Мне показалось немного странным, что девочки опечалены именно этим – тем, что Мордью и Фезеринг приходится запираться на ночь, – а не немыслимым рассказом о том, что Поппи растерзала и убила декан университета. Я была потрясена до глубины души, узнав, что Джейни убила Сэма, а затем и себя, не говоря уже о туманных, жестоких обстоятельствах смерти Дон и Фионы. И всё же казалось, что Элис и Хафса не обращали внимания на убийства, будто это второстепенные детали, а разыгрывали из себя жертв.

С другой стороны, они не были одержимы убийствами в Северной башне, как я. Они по-прежнему зациклены на том, что их, вероятно, постигнет та же участь, если они не найдут способ обратить вспять этот адский ритуал.

Но я по-прежнему подозревала, что за всем этим кроется нечто большее. Мы что-то упускаем из виду.

Последние 10 минут я молчала, слушала и строила теории. Я ещё не рассказала Элис и Хафсе, что произошло во время моего астрального визита в Обсерваторию, и не показала яркую полосу красных рубинов под чокером. Не то чтобы мне было стыдно или неудобно, или даже я сомневалась, что они мне поверят. Я знала, что они поверят. Скорее, я хотела, чтобы все кусочки головоломки сдвинулись с места и ещё немного осели в сознании, прежде чем я предложу их для препарирования.

Я чувствовала себя на грани понимания, как будто тёмное пятно на среднем расстоянии вот-вот должно было внезапно стать чётким. Я увеличивала масштаб, рассматривая не только отдельную ветку или дерево, но и лес в целом.

Погружаясь во глубины своего разума, я сложила пальцы домиком на коленях. Тёплая, звенящая "Трибуна" отошла на задний план, исчезнув где-то за туманными скалами. На периферии моей памяти было что-то, что казалось первостепенным для всего этого, и я оставалась мысленно неподвижной в надежде вытащить это наружу – или уменьшить масштаб настолько, чтобы всё разглядеть.

Когда я приходила в себя после падения сестры Марии, разум зацепился за некоторые детали, перебирая всё, что она мне показала. Вот что она думала о своём предстоящем экзорцизме:

Там звучала та же мысль, что и в "Дьяволе и божественном" с яркими описаниями случаев одержимости в Лудене. Неужели сестра Мария навела меня на эту книгу? Пыталась ли она указать мне на то, что с ней случилось, ничего не показывая?

Зачем? Зачем ей нужно, чтобы я это знала?

Я подозревала, что это нечто большее, чем просто смутное желание, чтобы о твоей жизни узнали и поняли. Ей хотелось, чтобы её узнали и поняли, потому что это было как-то связано с убийствами в Северной башне, с ритуалом, с тем, кто, блин, вырвал нужные страницы из книги по очищению души. И ей хотелось, чтобы я разгадала это дело раз и навсегда – сняла проклятие с Карвелла, прежде чем какие-нибудь разгневанные девушки снова превратятся в чудовищ.

Заставь их поплатиться.

Кого заставить, Мария?

Несколько фрагментов сдвинулись, облака расступились, тени перестроились, открыв то, что должно было быть очевидно с самого начала.

Конечная цель всего этого действа.

Я вскочила на ноги и побежала в направлении библиотеки Сестёр Милосердия.

Глава 62. Элис

Когда Лотти, не сказав ни слова, умчалась с "Трибуны", я поняла, насколько была измотана. Мысль о том, чтобы последовать за ней, была на грани невозможного; я не могла заставить свои конечности двигаться так, как они должны.

Хотелось утонуть в этом восхитительном кресле, закинуть ноги на кофейный столик на когтистых ножках и проспать хотя бы тысячу лет. Огонь потрескивал, пахло древесным дымом, а виски так сладко обжигало горло. В маленьких вазочках лежало печенье с корицей, покрытое глазурью, на заднем плане звучали традиционные рождественские песни, массивная ель в углу сияла разноцветными гирляндами, а у её подножия лежали подарки в фальшивой золотой обёртке.

Когда я оглядела бар: обшитые дубовыми панелями стены, старинные доски для дартса, мраморные шахматные доски и выцветшие столы для снукера, огромные картины маслом с изображением солнечно-жёлтых полей, – мне показалось, что всё это место напоминает Лотти. Тёплое, открытое и весёлое.

– Пошли, давай догоним её, – сказала Хафса, вставая с тёмно-красного дивана как раз в тот момент, когда из динамиков зазвучала "Тихая ночь". – Она считает, что в этот раз вынюхала самую главную тайну.

Нерешительный смешок. Мешки под её глазами говорили мне, что она устала не меньше меня. Разделить свою душу надвое и справиться с драматическими последствиями, по-видимому, было труднее, чем казалось.

– Прекрасно, – вздохнула я, допивая остатки виски и ставя стакан на круглый стеклянный столик. Я почувствовал себя одновременно очень молодой и очень старой. – Но тебе не обязательно идти со мной. Беги обратно в Фоксглав, пока ещё можешь. По крайней мере, одна из нас должна немного отдохнуть.

Хафса подчинилась, и я поплелась в библиотеку одна. Воздух снаружи был ужасно холодным, и изо рта вырывались клубы пара.

К тому времени, когда я прошла через основное здание и заглянула в библиотеку, было уже за полночь, но Фезеринг, как обычно, сидела за своим столом. Теперь, когда я узнала об источнике её страха, я больше не чувствовала необходимости перерезать ей горло. Её каменное выражение лица ничего не выдавало, но я знала, что всего в нескольких метрах от меня, в тайной комнате рядом с Северной башней, Мордью претерпевает превращение в запертой комнате. Сантос и Бэптист тоже там? А когда Фезеринг завершит собственный ритуал?

Лотти стояла на коленях на полу философской секции, где Фезеринг вырубила меня много недель назад. Она яростно листала большой незнакомый том в кожаном переплёте в поисках чего-то, понятного только ей.

– Всё в порядке? – спросила я, плюхаясь в ближайшее кресло. Каждый мускул в теле ныл от изнеможения.

– Вот! – торжествующе воскликнула Лотти, ткнув указательным пальцем в титульный лист.

Я нахмурилась, увидев крупный шрифт с засечками. Там было написано:

– Читай, – приказала Лотти, сунув книгу мне в руки.

Она опустилась своей задницей на землю, вытянув длинные ноги. Я прогнала мысленный образ Фезеринг, скребущей старые деревянные половицы, чтобы удалить все следы моей крови.

Заставив свои саднящие глаза сосредоточиться, я начала читать. Текст был плотным и тяжёлым; у Дейкра был старомодный стиль письма, отдающий претенциозностью. Но после нескольких абзацев извилистого вступления я добралась до сути текста, и сердце забилось немного быстрее.

Это было философский очерк о том, почему женщины так часто проявляют жестокость, хотя насилие само по себе присуще мужчинам. Насилие, утверждал он, подпитывается тестостероном, который активирует подкорковую область мозга, вызывающую агрессию. Итак, поскольку женщины вырабатывают относительно мало тестостерона, из этого следует, что они также мало склонны к насилию.

Затем он неуклюже задавал вопрос о социальных, культурных и религиозных факторах, которые могли бы объяснить "неестественность" женского гнева. Может ли его объяснить теория божественного повеления? Существуют ли жестокие женщины, действующие по воле Бога? Если Бог мужчина, можно ли считать его гнев физиологически обоснованным? Если это так, то, несомненно, из этого следует, что единственное приемлемое назначение, когда женщинам дозволено проявлять гнев – это при несении воли Божьей.

Его вывод был таков: разгневанные женщины либо благочестивы, либо одержимы.

Очерк был до боли отдавал упрощениями и школярством. У меня сразу внутри возникло какое-то маслянистое отвращение.

Знаете, такой гнев не очень-то приличествует молодой девушке.

Когда я подняла глаза, Лотти пристально изучала меня, оценивая мою реакцию. Винтики в голове мозга неохотно пришли в действие.

– Ну и зачем ты это читала?

Щёки Лотти густо покраснели:

– Я нашла список литературы для твоего курса. И я знала, что ты считаешь меня глупендрой, поэтому хотела доказать, что ты ошибаешься, небрежно вставляя в разговор фразы из твоего учебного курса.

– Ладно, давай пока пропустим это, – я подняла книгу, отстранённо заметив, что рука дрожит. Я не могла вспомнить, когда ела в последний раз. – Ну так, зачем ты заставила меня всё это читать?

– Это не так просто объяснить, но выслушай меня, – попросила Лотти.

Я улыбнулась, согретая до глубины души мыслью о том, что она пробирается в библиотеку почитать книги по философии, чтобы доказать мне свою правоту, и тем фактом, что она по-прежнему просит меня выслушать её, хотя в интеллектуальном плане на данный момент ушла на несколько километров вперёд.

Мне удалось лишь кивнуть в ответ.

– Книгу Дейкра опубликовали в 70-х, – сказала она, указывая на страницу с оттиском. – Итак, допустим, 20 лет спустя Мордью обнаруживает книгу о ритуале в маленьком магазинчике в городе, приносит её к себе в кабинет и оставляет на столе. Теперь нам известно, что женское насилие в религиозной среде представляет особый исследовательский интерес для Дейкра. Так что, может быть, он приходит к ней в кабинет на встречу, когда её нет. Он видит там книгу об очищении души, гневе, одержимости и религиозных ритуалах. Он заинтригован, берёт книгу и листает её, находит интересной, но, вероятно, отвергает как бессмыслицу. В конце концов, это книга о сверхъестественном ритуале очищения души. Но затем, в течение следующих нескольких недель, Мордью меняется. Как и вы, она, должно быть, ходила вечно вспыльчивая, кипела от гнева, а потом внезапно стала безмятежной и хладнокровной. Дейкр недоумевает: может быть, она провела ритуал – и, что невероятно, он сработал? Он начинает изучать её поведение, круг её общения, пытается вписать это в собственные откровенно бредовые измышления о теории божественного повеления и одержимости демонами. Ему не хочется, чтобы эта невероятная исследовательская возможность заканчивалась, поэтому вырывает из книги страницы с методикой отмены ритуала.

Со своего места на полу Лотти выжидающе, почти нервно посматривала на меня, и я на мгновение была ошеломлена тем, какая же она умница. Она установила связи, которые казались такими очевидными теперь, когда она их установила, но которые я никогда бы не собрала воедино, независимо от того, как долго бы над этим мучилась.

Вообще-то это я должна был собрать всё воедино. Дейкр даже предлагал стать моим наставником. Всё началось ещё тогда. И всё же именно Лотти догадалась, что Дейкр облёк своё презрение к женскому гневу в религиозные рамки и теперь использовал его для продвижения собственной карьеры, зарабатывания денег, повышения собственного авторитета. Он ничем не отличался от экзорцистов и знахарей Лудена – или писак, которые превращали эти истории в дешёвую развлекуху для масс.

Ум Лотти был острым и ненасытным, и, как ни противно было это признавать, мне даже стало завидно – не только её сообразительности, но и доброте, сердечности, солнечной улыбке, лёгкости на подъём и бесстрашию.

Мне было завидно или что-то совсем другое.

– Так ты считаешь, у Дейкра до сих пор сохранились страницы о том, как отыграть ритуал назад? – спросила я, едва позволив себе проблеск надежды.

Она вздёрнула подбородок и сверкнула глазами:

– Я считаю, у него есть гораздо больше.

Глава 63. Лотти

К тому времени, как мы с Элис вернулись в общагу, усталость давила не только на глаза и конечности, но и сердце. Я чувствовала себя эмоционально выжатой из-за смертельного страха, который испытывала за Элис, и из-за опыта общения с сестрой Марией. Адреналин от того, что мы вышли на Дейкра, и ожог от рубиновой петли на шее не давали мне уснуть, а держали в сознании.

– Ну и денёк, – пробормотала Элис, вешая пальто на спинку стула.

– Да, – сказала я. – Ну и денёк.

– И что теперь? – она повернулась ко мне лицом, откинувшись на спинку койки.

– Честно? – я с трудом сглотнула. – Спать. Сейчас спать. С остальным разберёмся утром.

Она долго на меня глядела, её взгляд перебегал с моих глаз на губы, на чокер и обратно:

– Знаешь, что мне понравилось?

– Что?

Ни одно событие этого дня, который мы только что пережили, не казалось мне подходящей догадкой.

Она прикусила передними зубами шрам на губе, а затем сказала:

– Ладно, забудь об этом.

– Нет уж, раз начала, то выкладывай.

Лёгкий смешок, затем покачивание головой:

– Ты, наверное, подумаешь, что я совсем безвольная.

Я стянула толстовку через голову и бросила её на пол:

– Есть вещи и похуже.

– Не для меня.

Я вздохнула и закатил глаза, но без напряжения:

– Обещаю не считать тебя безвольной, Элис.

Элис снова посмотрела на мои обнажённые руки, ладони и чокер. Наконец, на мои глаза. Её глаза сияли в свете лампы.

– Той ночью, когда я спала в твоей кровати. Это было просто... приятно. На самом деле ничего странного не было. Мне не часто комфортно с другими.

Внутри странно скрутило. Она не сразу сказала "это было приятно". Она сказала, что ей это понравилось. От этого глубоко в душе разгорелись незнакомые угольки. У меня возникло внезапное желание подойти к ней, обнять и зарыться лицом ей в шею, снова обрести столь тёплое физическое утешение. Но я этого не сделала, потому что это Элис, и она может меня заколоть.

– Мне тоже было приятно, – осторожно призналась я. По какой-то причине этот разговор показался мне более интимным, чем любая из травм, через которые мы прошли рука об руку. – Хотя я делилась с тобой своей кровью ради зловещего ритуала, а потом слушала через дверь, как ты режешь себе раны ножом. Может быть, меня просто нелегко напугать.

– Ты не понимаешь, – улыбнулась Элис. — Это впечатляет. То, как ты справилась со всем этим... Как будто ты ничего не боишься.

Я коротко фыркнула:

– Начнём с того, что я боялась тебя.

– Собственно, я этого и добивалась.

Каким бы эмоциональным ни был разговор, невозможно было кое от чего отвлечься – рубины жгли мне шею. Я знала, что это нужно ей показать.

– А ещё я боюсь... я боюсь вот этого, – я завела руки за шею и расстегнула изящную серебристую застёжку.

Когда чокер остался в руках, Элис ахнула, прижав руку ко рту. Затем она подошла ко мне так, что её лицо оказалось совсем близко от моего. От неё несло выпитым виски. Она отняла руку от губ и провела пальцем по брутальному ожерелью. Мне удалось подавить дрожь, но я почувствовала, как к горлу подкатывает неловкий комок.

Она снова отстранилась, выглядя так, словно вот-вот расплачется.

– Я... это всё из-за меня. Тебе больно из-за меня.

– Нет, – яростно возразила я. — Это началось до того, как мы с тобой сблизились.

Она приподняла бровь, всем видом напоминая мультяшную злодейку:

– А мы с тобой близки?

– Ой, отвали… – я игриво оттолкнула её. – Сама знаешь, что да.

Она начала смеяться, но смех замер у неё на языке. Вместо этого она уставилась в окно с неплотно закрытой рамой на башню, которая мучила нас обоих. Затем она снова посмотрела на меня с выражением настойчивости и чего-то ещё, чего-то более мягкого и нежного, мерцающего и эфемерного, несущего магнитный заряд.

– Лотти... – прошептала она, и на долю секунды я подумала... не знаю, что я подумала. Что она могла бы сократить дистанцию между нами. Что, возможно, только возможно, я не единственная чувствовала жжение этих углей. Она возненавидела меня с первого взгляда несколько недель назад, но, несомненно, она тоже это чувствовала – нас связало что-то насыщенное и нежное.

Но вместо этого чёрные шторы с опасной вспышкой опустились у неё перед глазами, и она прохрипела:

– Помогите!

"Нет! – я поймала себя на том, что почти молюсь. – Пожалуйста, нет. Не сейчас".

Элис чуть не упала на колени, но сумела вскарабкаться на койку до того, как её спина начала выгибаться от боли. Она протянула мне свои бледные запястья, чтобы я приковала её, и одновременно долгий, душераздирающий крик вырвался из её груди.

Несмотря на усталость и отчаяние, я стала действовать.

Приковывать её наручниками к кровати и насильственно вливать ей уже готовый эликсир никогда не было столь ужасно. Эта девушка с мягким сердцем, которая была одновременно огромным тёмным лесом и великолепным светом полной луны, злилась на всю ту тысячу несчастий, которые испытала в жизни.

Момент близости между нами, который едва не состоялась, прервался миром, который бесконечно наказывал её за этот гнев.

Всё случилось слишком рано. Не прошло и десяти дней с момента последнего ритуала. У Элис почти не оставалось времени.

Я вспомнила о кончиках её пальцев на своей шее, когда она застёгивала чокер, о том, как она говорила книготорговцу Торквилу, какая я умная, о том, как она защищала мою честь перед хоккеисткой, которая чуть не прибила меня. Я думала обо всех неожиданных событий, после которых она стала дорога мне, и о том, почему у меня не получается её спасти.

Когда монстр заговорил своим хриплым, ужасным голосом, подробно описывая все способы, которыми он меня убьёт, я не стала задерживаться, а завернулась в клетчатое пальто Элис, вдыхая исходящий от него аромат красного вина и розмарина, и покинул Уиллоувуд с единственной целью.

С меня достаточно. Я иду к Дейкру.

Глава 64. Элис

Я очнулась после самого страшного превращения в своей жизни. Лотти держала меня за руку.

Прикосновение было таким тёплым и приятным, что несколько минут я не подавала виду, что очнулась. Я лежала в своей койке с полузакрытыми глазами, прислушиваясь к звуку её дыхания и нежному постукиванию ледяного дождя по окну.

Прошлым вечером между нами почти что-то произошло. И это чертовски напугало меня по многим причинам.

Во-первых, из-за Ноэми. Я испытывала её чувства к себе – и она ушла. И только сейчас, отдалившись от ситуации, я по-настоящему осознала, насколько это было больно. Какую глубокую пропасть она оставила в моём сердце. Что если Лотти тоже уйдёт? Она была лучиком света в человеческом обличье, а я была глубоким, тёмным лесом. Рано или поздно она устанет сидеть в тени.

Затем был очевидный факт, что я чудовище.

Холодный психопат по-прежнему свободно разгуливал в моей голове, а рваные лоскуты завесы развевались на ветру. Я спокойно рассуждала о том, как столкнуть Дейкра с Обсерватории Северной башни, представила себе тошнотворный стук тела, шлёпающегося о булыжники внизу, о том, как хорошо было бы отомстить за то, чего он, возможно, даже не совершал. Я подумала о девочках, которые буллили меня в старших классах, и представила, как я вонзаю нож им в спины, какое это было бы удовольствие – причинять смерть тысячею порезов. Я думала обо всём этом с небрежностью, которая взволновала меня до глубины души.

Потому что это были не просто горячие, мимолётные порывы гнева, как раньше, – например, когда велосипедист подрезал мою машину, и я на долю секунды представила себе, как сбиваю его бампером. Эти мысли были холодными и стойкими, они долго сохранялись безотносительно обстановки.

А теперь превращения становились всё чаще и чаще, и я не знала, сколько ещё времени у меня будет в состоянии осознанности, прежде чем я стану такой же, как Фезеринг и Мордью; каждый день буду стискивать зубы, пока не смогу уединиться в запертой комнате и пройти через всё это заново. Сколько времени прошло между этим и предыдущим превращением? Чуть больше недели? Стены сдвигались, как в ночном кошмаре. Скоро от прежней меня ничего не останется.

Поэтому нельзя подпускать Лотти к себе слишком близко. Если я причиню ей боль, я никогда себе этого не прощу.

И всё же я могла побаловать себя этим единственным сладким моментом. Её рука в моей, мокрый снег на окне и что-то мягкое и умиротворяющее в груди.

Я услышала, как она пошевелилась на стуле, на котором сидела, а затем почувствовала прикосновение тёплых, мягких губ к костяшкам своих пальцев – так легко, что я чуть не сломалась.

Я не могла позволить этому случиться. Я открыла глаза и убрала руку.

– Доброе утро, – пробормотала она, вытягивая руки над головой и хрустя плечевыми суставами. – Ты готова снова слить свою душу воедино?

– Что? – нахмурившись, я приподнялась на локтях. – Как?

– Я расскажу, – сказала она. – Но сначала Хафса.

– Блин, я совсем забыла про Хафсу!

Лотти потёрла свои затуманенные, покрасневшие глаза:

– Не волнуйся, я заходила проведать её прошлым вечерам. Я просидела с ней, пока всё не закончилось. Но нужно принести ей кофе.

Хафса полулежала в постели, когда мы принесли из столовой три латте и несколько холодных ломтиков тоста. На прикроватном столике у неё лежала стопка манги. Она листала один том, выглядя совершенно измученной.

– Я, наверное, никогда больше не выйду из этой комнаты, – сказала она, забирая у Лотти кофе и со стоном делая глоток. – Я просто останусь здесь и буду вечно читать комиксы о сексе с монстрами. Просто позволь Тёмной Хафсе приходить и уходить, когда ей заблагорассудится.

– Тёмной Хафсы, возможно, ещё долго не будет, – Лотти сунула руку в задний карман джинсов и вытащила дискету. – Я выкрала её вчера вечером в офисе Дейкра.

– Что это? – нахмурилась я.

– Пока не знаю на 100%. Я отнесла её в библиотеку и воткнула в компьютер, но дискета защищена паролем. Однако посмотри на этикетку.

На белой этикетке чёрным карандашом – я ясно узнала почерк Дакра – было написано одно слово: "ОБЩЕСТВО".

– То самое Общество? – пробормотала я. Затем ко мне вернулось яркое воспоминание, и я пнула себя за то, что не вспомнила об этом раньше. – Блин, я видела Дейкра и Ле Конта в ночь смерти Поппи! Они шли, склонив головы друг к другу, как будто обсуждали что-то личное. Помню, я ещё подумала: странно, что они так поздно гуляют.

– Кто такой Ле Конт? – сосредоточенно нахмурилась Лотти.

– Один из наших профессоров, – медленно произнесла Хафса. – Но кажется, я чего-то не знаю.

Лотти быстро рассказала Хафсе о находках в библиотеке, пока я потягивала горячий сладкий кофе.

– И Элис видела их вместе в ночь смерти Поппи. Что означает... подожди, – сказала Лотти. Она схватила со стола свой блокнот для расследований и сняла крышку с синей авторучки. – В котором часу это могло быть?

Я пораскинула мозгами:

– Может быть, минут через пять после полуночи?

Она кивнула, записывая время на чистом листе. Затем она уставилась на него, словно пытаясь вписать в картину, медленно складывающуюся в её голове.

– Что они могли там делать? Мы уже знаем, что убийца Поппи – Мордью, и мы на 100% сообщим об этом в полицию, как только её душа будет цела. Так что ещё они могли там делать? Если только это не была случайная полуночная прогулка по не связанному с этим личному делу... Как думаете, может они спят друг с другом?

Я в своих мыслях шла по другому пути:

– Область исследований Ле Конта... она может совпадать с исследованиями Дейкра. На нашей первой лекции он сказал что-то вроде: "Мы, естественные богословы, приводим аргументы в пользу существования Бога, основанные на разуме. И где лучше это сделать, чем в бывшем монастыре?"

Как внезапная вспышка света, я вспомнила, что Фезеринг рассказала мне в здании клуба:

– О! Кейт сказала, что опоздала на встречу с Мордью, потому что задержалась, помогая какому-то профессору. Это довольно странно, учитывая, что была полночь. Что, если Дейкр или Ле Конт намеренно задерживали её?

Лотти медленно кивнула, затем очень быстро:

– Потому что к тому времени они уже знали, что Фезеринг нужна Мордью, чтобы проводить ритуал каждую ночь в одно и то же время. Они хотели посмотреть, что произойдёт, если ритуал не удастся провести в нужное время.

Хафса прищурилась, как будто её что-то ослепило:

– Зачем Дейкру это нужно?

– Потому что он изучает Общество, – глаза Лотти горели от возбуждения. – Всё это часть какого-то более масштабного эксперимента по женскому насилию. Он стар, сварлив и почти ничем не знаменит в философии. Такое беспрецедентное исследование вернуло бы его имя в науке на передний план.

– Похоже на то, – я страстно кивнула. – Он увидел, как я вспыхнула от гнева, когда впервые прибыла сюда, и буквально через несколько дней предложил себя в наставники, хотя я просила профессора Арундел. Он сам сообщил об этом Ле Конту, – я вздрогнула от осознания произошедшего. – Должно быть, он знал, что я буду главным кандидатом в члены Общества. Не удивлюсь, если он узнал, что это я напала на Харриса, – я представила себе, как он и Ле Конт пускают слюни из-за моих действий, и меня затошнило от отвращения. – И если всё это правда... Держу пари, что это он подбросил книгу в библиотеку, чтобы я её нашла.

Лотти ахнула:

– Помнишь, когда я ждала тебя возле комнаты для семинаров Дейкра, рубины горели так сильно, что меня тошнило? Но ещё сильнее, когда он вёл нас в медицинский кабинет, и всё прошло почти сразу, едва он оставил меня там. Видимо, сестра Мария пыталась предупредить меня о нём, – она коснулась двумя пальцами горла. – Прости, детка, что я тебя не слушала.

Я рассмеялась, несмотря на ситуацию. Только в Лотти мог вселился дух разгневанной монахини, и только Лотти могла называть её "деткой".

Оставалось ещё несколько ниточек – например, возможное участие Ле Конта, – но начало казаться, что мы приближаемся к финалу.

Я взяла дискету:

– Так что, по-твоему, здесь записано?

В тот момент я быстро начала доверять инстинктам Лотти больше, чем своим собственным.

Теребя молнию на толстовке, она сказала:

– Скорее всего, ему прекрасно известно, что происходит в "Обществе девушек без души". Если моя теория верна и он наблюдал за Мордью все эти годы, то он должен был следить за ней достаточно пристально и догадаться, куда и зачем она ходит каждую ночь. Так что, скорее всего, на этой дискете хранятся записи обо всех членах Общества. Или, может быть... – она прикусила нижнюю губу, и та покраснела. – Может быть, там записи с камер наблюдения.

У меня кровь застыла в жилах. Мордью сказала мне, что в кампусе нет камер наблюдения, но это не означало, что их нет вообще. Что, если они спрятаны? Хуже того – что, если их неофициально установил Дейкр для личного использования?

Что, если Дейкр видел всё, что произошло в библиотеке, когда я впервые провела ритуал? В здании клуба, когда Фезеринг затащила меня туда без сознания? В Обсерватории, когда Мордью столкнула Поппи?

Если у него была видеозапись всего этого, и он не передал её полиции, то у него явно свои планы. Теория Лотти сюда идеально вписывалась.

Но тут было много больших "если", не основанных ни на чём, кроме предположений.

Я села в постели и натянула одеяло до шеи. С прошлого вечера я никак не могла согреться.

– И что нам теперь делать?

Лотти упёрлась пятками в спинку стула и подтянула колени к груди:

– Наверное, сначала нам нужно подумать о том, чтобы вернуть недостающие страницы.

– Если они ещё у него, – заметила я.

Лотти кивнула:

– Когда я листала календарь у него на столе, то увидела, что сегодня вечером у него встреча с "Палатой" в городском пабе. Паб называется "Красный лев". Я не знаю, что это за Палата, но это может иметь отношение к делу. Надо туда сходить. Может быть, поговорить с ним по душам, если представится такая возможность.

Я помотала головой, но не пренебрежительно, а скорее недоверчиво:

– Ты просто нарываешься на неприятности, совершенно не заботясь о собственной безопасности.

Она ухмыльнулась, продемонстрировав белые, слегка перекрывающиеся зубы и две глубокие ямочки на щеках:

– Меня защитит один кровожадный гот.

Внутри всё сжалось при этих словах, но я скрыла это такой натянутой улыбкой, что у меня затянулся шрам:

– Кстати, как ты добыла дискету из офиса Дейкра?

– У этого старого мудилы постоянnно приоткрыто окно. Для Салем, если помнишь? Он закладывает окно тезаурусом, чтобы оно не закрылось.

Я уставилась на неё:

– Но у него кабинет на втором этаже.

Ещё одна лучезарная улыбка:

– Водосточные трубы.

Глава 65. Лотти

"Красный лев" был городским пабом с низким потолком, где тусовались старпёры. Ковёр с красным цветочным узором был испачкан десятилетиями пролитого тёмного эля, а на столах были следы от кружек в виде колец и царапины. Там были доски для игры в дартс и бильярдный стол, маленькая кабинка диджея с панелью из матового стекла вокруг неё и слегка приподнятая сцена с грязными чёрными половицами. Воздух был густым от сигаретного дыма и запаха немытого тела, от которого у меня внутри всё переворачивалось.

Никогда не думала, что сюда будет ходить преподаватель из престижного университета вроде Дейкра, но, возможно, в несоответствии был смысл. Никто не ожидал найти его здесь, и поэтому он мог спокойно проводить свои зловещие собрания.

Поездка на машине была сущим адом. С полной петлёй рубинов на шее ощущение невидимого лассо в животе было таким сильным, что я сгибалась пополам от боли, будто меня распиливали. Голова взрывалась бело-серебристыми брызгами звёзд, как те, что были над Обсерваторией в видениях сестры Марии. Я слышала свои крики, как будто из конца длинного тёмного туннеля, а затем потеряла сознание. Когда я очнулась, Элис гладила меня по волосам.

– Успокойся, детка, – пробормотала я в адрес сестры Марии. – Мы занимаемся твоим делом.

Элис, казалось, сочла это достойным смеха.

К тому времени, как мы прибыли в "Красный лев", заседание "Палаты", казалось, уже началось. Дейкра нигде не было видно, но в задней части паба был отдельный банкетный зал, из которого доносились мужские голоса и тихий смех. Элис, Хафса и я устроились за ближайшим ко входу столиком – отчасти для того, чтобы перехватить Дейкра, когда тот будет уходить, а отчасти для того, чтобы каждый раз, когда открывалась дверь, притоком свежего воздуха хоть немного рассеивался застоявшийся дым.

Я заказала нам три пинты сидра с чёрной смородиной, которые мы пили в тёмном уголке.

– Как думаешь, что они там делают? – спросила Элис, уставившись на дверь в заднюю комнату.

– Честно говоря, не совсем понимаю, – призналась я. – Есть шанс, что Дейкр ведёт себя как волк-одиночка, и это всего лишь невинная игра в покер или что-то в этом роде. Но есть также шанс, что эти люди замешаны во этой зловещей истории. То, что ты рассказала о Ле Конте и его теологических исследованиях... не знаю. У меня просто есть подозрение, что всё это как-то связано.

Рубины горле пульсировали, как рана.

Откуда у меня взялось непреодолимое желание разгадать эти тайны? Из-за того, что я видела, как родители плачут над гробом Джейни? Или это что-то другое, вызванное многовековым гневом вспыльчивой монахини?

Или я просто хочу спасти Элис?

В любом случае, я решу эту головоломку, даже если погибну сама.

Напрягая слух в поисках чего-нибудь, что могло бы просочиться сквозь стены, я поняла, что мне не повезло. Я почти слышала голос Дейкра из бара, но стены старого здания были настолько толстыми, что невозможно было что-либо разобрать. Однако большего успеха я добилась в женском туалете, который примыкал вплотную к банкетному залу. Сев на унитаз без сиденья и прижавшись ухом к стене, я уловила гораздо более чёткие обрывки разговора:

– Ритуал… Фезеринг… истерика… дьявол… Керр… Бог…

И, наконец, то, от чего я покраснела:

– Вулф…

Элис. Они говорят об Элис так же, как и о дьяволе.

В моём рубиновом ожерелье разлился такой сильный жар, что я упала на колени на грязные плитки.

Чистая, ничем не сдерживаемая ярость; не только моя, но и сестры Марии.

Она была дьяволом, потому что они сделали её такой.

Я подумала о разгневанных женщинах, которых подвергали экзорцизму на помостах, сжигали на кострах, как ведьм, привязывали к металлическим столам и пытали электродами в частных лечебницах.

"Я всё исправлю", – подумала я с отчаянием, от которого чуть не задохнулась.

Ожог на шее превратился в почти приятную пульсирующую теплоту, как будто сестра Мария говорила: "Спасибо тебе, спасибо, спасибо тебе", – а я поклялась очистить её доброе имя, как и у остальных.

Примерно через час заседание завершилось, и люди гуськом вышли из зала. Я узнала Ле Конта, а также высокого мужчину с чёрными бакенбардами, который, как я была уверена, входит в совет управляющих. Он присутствовал на выступлении Мордью в часовне после убийства Поппи, слушал банальные сантименты декана и откровенную ложь, как и все мы, и не произнёс ни слова.

Когда мужчины начали выходить, Ле Конт кивнул Элис в знак признания, как будто он только что не обсуждал её в грязной задней комнате. Если он и заподозрил что-то в нашем присутствии, то никак этого не показал, хотя наверняка понимал, что студенты сюда обычно не ходят. Остальные последовали за ним, засовывая руки в чёрные шерстяные пальто и обмениваясь глупостями по поводу снегопада на улице.

Дейкр, однако, остался у стойки, облокотился на липкое лакированное дерево и наклонился, чтобы поболтать со светловолосой барменшей. Она была молода и стройна, и, судя по выражению её лица, ей бы очень хотелось, чтобы его там не было.

Справа от меня раздался деревянный стук, я обернулась и увидела, что Элис достала из кармана перочинный нож и вонзила его лезвием в шаткий стол. Её лицо было белым, как бумага, от ярости, она смотрела на Дейкра покрасневшим взглядом. Она внезапно встала, опрокинув свой почти пустой бокал, но я схватила её за запястье и усадила обратно.

– Стой. Не надо убивать его, пока мы не получим недостающие страницы, – я не стала добавлять "и после тоже". Пусть у неё сохранится надежда на освобождение от убийственной ярости. – Позволь мне сначала разобраться с этим.

Когда я подошла к стойке, Дейкр даже не поднял глаз – он был слишком увлечён разговором с барменшей. Я прочистила горло:

– Профессор Дейкр?

Он раздражённо поднял голову:

– Разве вы не видите, что я разговариваю с...

Его раздражение мгновенно улетучилось, когда он увидел, чем я размахиваю в руке – дискетой с надписью "ОБЩЕСТВО".

Я мило улыбнулась:

– Возможно, нам лучше поговорить наедине.

Глава 66. Элис

В приватной комнате пахло несвежим пивом и ещё более несвежими академиками. Дейкр расхаживал взад-вперёд по выцветшему узорчатому ковру с лицом, которое было знакомо и одновременно пугало – как загнанный в угол зверь, который может наброситься на тебя в любой момент.

Несмотря на то, что нас было трое, а он один, мне было страшно. Потому что хотя я выпустила на свободу хладнокровного убийцу в своей душе, и даже несмотря на то, что я без колебаний прибила бы его, я по-прежнему понятия не имела, как с ним бороться. Как физически одолеть кого-то вдвое больше и вдвое сильнее меня?

А если он нападёт на Лотти? Как мне её защищать?

Пальцы крепче сжали гладкую рукоятку ножа. У нас было одно преимущество, и это был элемент неожиданности. Он явно не ожидал, что после заседания "Палаты" встретит сопротивление, и поэтому, скорее всего, не был вооружён.

"Он не вооружён, – с горечью думала я, – но всё его тело – оружие".

Пока он расхаживал по комнате, его глаза то и дело останавливались на мне, и что-то в его пугливом выражении лица подсказало, что мы попали в точку. Он знал, насколько я опасна, а это означало, что он следил за мной, как и за всем Обществом.

Но он не знает, много ли известно нам – в конце концов, дискета была защищена паролем. Вероятно, он предполагает, что мы стащили её чисто из подозрительности, а у него ещё есть шанс от всего отовраться.

Со своей обычной бравадой Лотти взяла быка за рога:

– У вас есть то, что нужно нам. А у нас есть то, что нужно вам.

– Неужели? – усмехнулся Дейкр. – И что же это такое?

Его голос звучал средне между снисходительностью и паникой.

Хафса шагнула вперёд, вцепившись в спинку ближайшего стула с такой силой, что костяшки пальцев побелели:

– Десять лет назад вы вырвали несколько страниц из книги, в которой описывался ритуал очищения души. Нам нужны эти страницы. Взамен мы вернём вашу дискету, изобличающую вас в высшей степени, – пауза. – Препятствование правосудию – это тоже преступление, к вашему сведению.

– Понятия не имею, о чём вы, – надменно ответил Дейкр, но на его щеках появились слабые розовые пятна.

– Не надо отпираться, – ухмыльнулась Лотти. – Потому что иначе вас бы здесь не было.

Она помахала дискетой у него перед носом, а я только насторожилась. Она размахивает красным флажком перед быком, которому было что терять, если ситуация обернётся не так, как он надеется.

Он заглотил наживку.

Он бросился прямо на Лотти, так быстро, что никто из нас не успел среагировать, и схватил её за горло, прижимая к облупившимся обоям. Она в шоке выронила дискету, выпучив глаза и беззвучно открыв рот.

Она не могла дышать.

– Слушай сюда, маленькая крыса, – прошипел он Лотти, и оскалился, как горгулья. – Если ты не уберёшь свой нос подальше от...

Затем, внезапно взвыв, он отдёрнул руку от её шеи, будто обжёгся.

Лотти поднесла руку к горлу и ахнула.

Чёрный чокер был сорван, и рубины под ним раскалились докрасна, как тлеющие угли.

Его руки уже покрылись волдырями, кожа пузырилась и плавилась. Он уставился на них и издал низкий, ужасный стон.

За долю секунды, пока Дейкр приходил в себя, я прыгнула ему за спину и изо всех сил ударила ножом в плечо.

Всё тело захлестнуло удовольствием, как морской волной.

Он взревел, как монстр, и повернулся ко мне с лицом, перекошенным от ярости.

С гортанным рычанием я попыталась ударить его снова, но он легко удержал мои запястья.

Совсем как Крис.

Только на этот раз я была не одна.

Хафса схватила стул, за который держалась, и изо всех сил ударила им его по голове. Он выпустил мои запястья и упал навзничь на землю, его звериные глаза смотрели на меня с ненавистью тысячи презренных богов. Несколько драгоценных мгновений он был ошеломлён.

Сейчас или никогда.

"Убей его, убей его, убей его…" – повторяла самая холодная часть моей души, и мне приходилось бороться с этим желанием изо всех сил, что у меня оставались. Если я убью Дейкра, мы никогда не получим нужные страницы – и я проведу остаток своей жизни в тюрьме, в одиночном чистилище, которого так боится Мордью.

И всё же завеса была сорвана, психопат разгуливал на свободе, и у меня больше не было сил сопротивляться.

Я жаждала крови Дейкра больше всего на свете. Больше, чем жизни.

Я сделала выпад, высоко занеся нож над головой – настоящая Элис наблюдала за всем как бы издалека с каким-то отстранённым экзистенциальным ужасом.

Ещё мгновение – и я убью его.

Но тут я краем взгляда заметила широко раскрытые, умоляющие глаза Лотти, их океанскую глубину, и что-то пронзительное и насыщенное мелькнуло между нами. На мгновение, всего на мгновение, волна любви затмила в сердце дикую ненависть.

Это было мимолётно и преходяще, но это было сильнее, чем ненависть, насилие или гнев. Я тут же остановилась, чуть не задохнувшись.

Этого мне хотелось больше, чем быть живой. В самой глубине души я всегда только к этому и стремилась.

Любить и быть любимой – такой, какая я есть на самом деле.

Если я убью Дейкра, то никогда этого не найду.

Я медленно отступила, и Лотти чуть не рухнула от облегчения. Хафса издала сдавленный всхлип. Убийца в моей голове жаждал крови, и я знала, что больше не смогу сдерживать это желание. Я снова дёрнулась вперёд, готовясь продолжить тот же экзистенциальный спор с самой собой.

"Убей его. Оно того стоит. Это будет так классно. Сделай это для Лотти, он причинил ей боль, он причинил ей такую сильную боль…"

Затем раздался испуганный женский голос из дверного проёма:

– Папа? Что происходит?

Я развернулась на каблуках – и внутри у меня стало пусто.

Это была барменша, у её ног валялся разбитый стакан.

Она – его дочь.

От ужаса на её лице, когда она поняла, что происходит, я должна была разорваться надвое, но этого не произошло.

Холодный психопат во мне разглядел последний ход, прежде чем рациональный мозг успел запротестовать.

Так быстро, как только могла, я отвернулась от Дейкра и бросилась через зал к барменше, схватила её сзади и зажала ей рот ладонью. Я поднесла перочинный нож к её горлу. Извиваясь в моих руках, она начала кричать, но я ещё крепче сжала ей челюсть.

– Оставь её в покое! – взревел Дейкр, отчаянно поднимаясь на ошеломлённые ноги.

Я пожалела, что он не умер, пожалела, что не убила его, пожалела, что не почувствовала, как его теплая кровь брызжет мне в лицо, когда лезвие входит в тело, я пожалела...

Сосредоточься.

– Ещё один шаг, и я перережу ей горло, – прорычала я, сильнее прижимая нож к нежной коже её шеи. Он остановился как вкопанный. Я бросила на него многозначительный взгляд. – Ты же знаешь, что я на такое способна.

Да, он это прекрасно знал. Он знал, что я "девушка без души". Он знал, на что я способна.

Дыхание застряло у него в горле, а глаза расширились от страха:

– Джесс! Джесс, не двигайся!

Несмотря на хныканье Джесс, Лотти не дрогнула от моего грубого проявления жестокости. Она просто помассировала себе горло, подняла с пола дискету и хрипло пробормотала:

– Дайте нам страницы с описанием отмены ритуала, или ваша дочь умрёт.

Мной овладело извращённое желание рассмеяться, и потребовалась вся сила воли, чтобы подавить это искушение. Было что-то настолько забавное в том, чтобы слышать, как лучик света в человеческом обличье угрожает смертью.

Но ей даже не нужно было говорить убедительно, потому что тут была я.

И Дейкр это знал.

Его щеки стали свекольного цвета от гнева, в уголках отвисшего рта выступила пена. Он продолжал протягивать руку к Джесс, но затем вспоминал, что она умрёт, если он попытается спасти её, и в эти несколько мгновений он снова оказывался просто стариком, испугавшимся за жизнь своей дочери. Её горячие, влажные слёзы катились по моей руке.

Однако то место в груди, где должно было находиться чувство вины, было пусто.

Осознав, что отступать больше некуда, он опустил плечи:

– На дискете есть скан страниц. Пароль – "zygaena".

Название всплыло у меня в памяти: бабочка той же породы, с которой я впервые провела ритуал – пестрянка.

Он наблюдал за происходящим с самого начала.

Подождав, пока Лотти и Хафса благополучно скроются за дверью с дискетой, я подтолкнула Джесс к Дейкру с последним, полным ненависти рычанием. Она прижалась к его груди с тяжёлым рыданием.

Взгляд, который он бросил в мою сторону, привёл бы меня в ужас, но я знала, что он ни при каких обстоятельствах не станет убивать нас троих. Особенно на глазах у собственной дочери.

Вместо этого он протянул:

– Если заявите в полицию по поводу содержимого этого диска, я тоже на вас заявлю о том, что вы напали на меня и мою дочь.

С самой уродливой улыбкой, которую я могла изобразить, я прорычала:

– Не волнуйтесь. В конце концов все мы получим по заслугам.

Глава 67. Лотти

Вернувшись в Карвелл, мы отправились прямиком в библиотеку и подтащили три стула к одному из компьютеров с дисководом для гибких дисков.

Пароль сработал. Элис, казалось, была возмущена этим больше, чем я.

Шея по-прежнему болела – не только из-за рубинов, но и из-за того, что Дейкр своими толстыми пальцами выдавил мне весь воздух из горла. Меня нелегко было напугать, но должна признать, что тогда я изрядно отложила кирпичей. Тем не менее, я и близко не была так напугана, как в тот момент, когда Элис боролась с желанием порешить Дейкра. Если бы она это сделала, то провела бы остаток своей жизни за решёткой. Я бы не выжила при таком исходе дела.

Первой и самой важной вещью, которую мы нашли на дискете, был файл в формате jpg под названием "страницы ритуала". Это была отсканированная версия недостающих страниц из книги Реннера. Элис стоически кивнула, хотя и боялась обнадежить себя, а Хафса разрыдалась. Затем она извинилась и ушла в туалет, чтобы спокойно поплакать. Тут она не виновата. Нет никакой гарантии, что действие ритуала удастся остановить, хотя исследования Реннера до сих пор были безупречны. Даже если Элис уже не надеялась, я не теряла надежды.

Разбор остальных файлов занял время, но мы вооружились терпением. Ярость нарастала во мне с каждым открытым файлом.

Мы обнаружили, что я была права: "Палата" Дейкра изучала Общество все десять лет. Там были заметки за заметками, стенограммы бесед с Фезеринг, Мордью и другими жертвами, за которыми следовали кипы аннотаций, гипотез и дальнейших экспериментальных идей – всё для того, чтобы доказать, что женское насилие фундаментально неестественно и экзистенциально опасно. Выдвигались леденящие душу предложения о том, как навсегда нейтрализовать женский гнев, используя варварскую хирургическую процедуру, мало чем отличающуюся от лоботомии. Тут был рассказ о том, как Ле Конт отравил Реннера архаичной настойкой, вызывающей безумие, – и всё для того, чтобы скрыть от Мордью и Общества, как можно отменить действие ритуала.

Хуже всего, там были сделанные с большого расстояния фотографии первых убийств в Северной башне. Там был момент, когда Джейни вышвырнула Сэма из Обсерватории. Несколько дней спустя появились смутные силуэты членов Общества, которые били, царапали и пинали друг друга до бесчувствия. И там была Джейни, взбирающаяся на подоконник за несколько ужасных мгновений до своего прыжка. На этой фотографии она была в башне одна.

Датированные неделей позже, там были фотографии безвольной Фионы, которую толкает безликая тень; мгновение спустя – Дон. Но на последнем снимке можно было разглядеть знакомый профиль, освещённый ярким лунным светом ровно настолько, чтобы рассеять любые сомнения.

– Сукин сын... – ахнула я.

Это был Дейкр.

– Нужно было его прикончить, – простонала Элис.

Это был он.

Это он убивал невинных девушек, чтобы доказать свои измышления, что мы в корне неестественны и опасны. Чтобы дать веский повод для внедрения "лекарства" от гнева, которое он описал; лоботомия, в результате которой вырезалось что-то важное и человечное, чтобы мы были более уступчивыми.

Наконец, там была папка с более свежими видеозаписями. Низкокачественные камеры видеонаблюдения, установленные в каком-то полутёмном помещении Обсерватории, зафиксировали последние мгновения Поппи, когда она в ужасе сражается с Дейкром. Он столкнул её с Северной башни в попытке обставить это как самоубийство – историю, которую Мордью непреднамеренно подкрепила своей подброшенной запиской. Я едва могла смотреть, внутри всё сжалось в ком, когда сопротивляющуюся Поппи жестоко вышвырнул из открытой арки тот, кому она должна была доверять.

– Это сделала не Мордью, – подалась вперёд Элис. – Это... виновато не Общество. Мне не терпится рассказать им. Не могу дождаться, когда... Это были не они. Они невиновны, – тихий всхлип. – Я тоже не виновата.

"Я заставлю их заплатить за это", – сказала я себе, кровь шумела у меня в груди и ушах.

Когда я подумала об этом и позволила свирепости желания расти во мне подобно путеводному свету, то почувствовала, как какая-то невидимая хватка ослабла, я выдохнула долго сдерживаемый воздух. Сто лет страданий, наконец, подошли к концу.

Рубины сестры Марии не исчезли сразу, но они потеряли весь свой жар. Они больше не сдавливали мне горло, не казались петлёй, способной задушить меня в любую секунду. Корни исчезали, хоть и медленно. Каким-то образом я поняла, что они скоро совсем исчезнут.

"Пока, детка", – подумала я, зная, что ни в малейшей степени не буду скучать по этой старой суке.

Я почувствовала, как Элис берёт меня за руку. Её пальцы были прохладными и элегантными, мои – липкими и мозолистыми после хоккея. Я сжала ей руку и посмотрел в арочное окно библиотеки на бескрайний тёмный лес за окном.

– Из этого получится чертовски интересная история, – сказала я с полузадушенным смехом. Я слишком поздно заметила, что плачу.

– Да уж, – фыркнула Элис, из её глаз и носа текли слёзы. Я повернулась к ней. Она по-прежнему была такой симпотной; винно-рыжие волосы были уложены дикой волной, подводка от стрелок слегка размазалась по краям. – И я думаю, тебе стоит это написать.

– Что? – переспросила я.

– Давай, Лотти, – её рука сжала мою. – Я вижу, как ты смотришь на стопки книг о настоящих преступлениях у себя на столе. Ты должна рассказать историю о нас. Забери у экзорцистов их силу. Пусть демоны у нас в глотках подчиняются только нам, – она вызывающе вздёрнула подбородок. – Я устала чувствовать себя чудовищем.

– Ты никогда не была чудовищем, Элис, – прошептала я. – Даже близко.

– Не была? – переспросила она.

– Нет, – мой голос дрогнул. – Помнишь, я говорила тебе, что ни с кем не целовалась, пока...

Она едва заметно кивнула, будто у неё только что перехватило дыхание.

– Так было, пока я не встретила тебя.

Её глаза заблестели так внезапно, что это было похоже на солнце, выглянувшее из-за туч.

Несмотря на то, что я часто бесстрашно действовала, внезапно я почувствовала себя чрезвычайно уязвимой. Я никогда раньше так себя не вела. Блин, я никогда раньше даже не задумывалась о романтике, не говоря уже о том, чтобы заявлять об этом столь наглым образом. Казалось, что напрягся каждый нерв в теле.

Когда я спросила:

– Ты чувствуешь то же самое? – голос звенел от тихого электричества.

Ещё один едва заметный кивок – и слеза скатилась по её щеке.

– Этот семестр должен был стать худшим в моей жизни, – тихо сказала она, – но в нём оказались спрятаны некоторые из лучших моментов. И что объединяет эти моменты, так это ты.

Моё сердце разлетелось на тысячу сверкающих осколков.

Затем, обхватив свободной рукой её тонкий подбородок, я наклонилась и поцеловала её – нежнейшее прикосновение, мои губы коснулись её шрама, соль её слёз и нежнейший стон, вырывающийся из её горла. Всё во мне пело – медленная и грустная баллада, но, тем не менее, песня.

– Я хочу, чтобы ты написала эту историю вместе со мной, – прошептала я. – Она и твоя тоже.

– Хорошо, – она тяжело сглотнула, не отрывая губ после моих. – Я доверяю тебе.

Мы снова поцеловались, и это было так глубоко и правильно, что я снова испугалась – только совсем по другим причинам.

Я влюбилась в Элис Вулф.

– Слушай, – тихо сказала я, доставая телефон из кармана. – Мне нужно быстро позвонить, ладно?

Элис кивнула и вытерла щёки тыльной стороной рукава. Я направилась к огромной рождественской ёлке в центре библиотеки.

Отец снял трубку после второго гудка.

– Лотти, – сказал он хриплым от волнения голосом. – Всё в порядке?

– Да, папа, всё в порядке, – я с трудом сглотнула. – Просто... у меня есть кое-какие новости о Джейни.

Глава 68. Элис

Собрать ингредиенты для эликсира отмены оказалось, по большей части, просто. Лук и гиацинт, листья тимьяна и каштана, веник и гипсофил.

Настойка из цветов бузины. Кровь мотылька. Измельчённый кокон.

И, наконец, кровь не того, кому ты причинил боль, а того, кто любит твою душу такой, какая она есть.

Сначала я беспокоилась, что мне придётся вернуться домой и каким–то образом попытаться уколоть собственную мать, пока не поняла – или, скорее, надеялась вопреки всякой логике или разуму, – что ответ проще.

Мы с Лотти сидели в общаге, готовили растительные продукты на моём столе, когда я наконец набралась смелости спросить. Дейкра арестовали тем утром, когда он садился на паром в Амстердам, а остальных членов "Палаты" вызвали для допроса. На следующий день нам предстояло явиться в участок, чтобы дать показания, но сначала нужно было выполнить ритуал отмены.

– Мне очень жаль, но снова нужна твоя кровь, – сказала я как ни в чём не бывало. Я была закутана в кашемировый джемпер, но все равно не могла удержаться от дрожи – то ли от зимнего холода, то ли от собственной беззащитности.

Я надеялась, что она не будет сомневаться, ведь она привыкла делиться своей кровью, что просто возьмёт прибор для измерения уровня сахара в крови и, как обычно, уколет палец, но я должна была догадаться, что её невероятно прозорливый ум так легко не одурачить.

Она нахмурилась, глядя на записи о ритуале, которые сделала синей авторучкой:

– Здесь сказано, что нужна “кровь того, кто любит твою душу такой, какая она есть”.

Внутри всё скрутило от сомнений. Тогда, в библиотеке, она сказала лишь, что хочет поцеловать меня.

– Э-э… да, – я неловко улыбнулась.

Она потрясённо посмотрела на меня, затем расхохоталась:

– Ты слишком высокого о себе мнения.

Я прикусила нижними зубами верхнюю губу:

– Да, это так.

– Это просто невероятно.

– Тут нет ничего особенного. Ты делала это так много раз раньше. Всего лишь небольшая царапина – и всё.

Она сжала губы в тонкую линию – не от гнева, а от подавляемого смеха:

– Не в этом дело.

– Почему?

Ещё один взрыв смеха:

– Тот, кто "любит твою душу такой, какая она есть".

Я скрестила руки на груди и посмотрела на аккуратный ряд свежевымытых луковиц, лежащих рядом с блокнотом для расследований.

– Слушай, если ты тут будешь артачиться из-за этого...

– Элис! По сути, ты спрашиваешь меня, люблю ли я тебя! Невероятно легкомысленно с твоей стороны, надо заметить!

Вздохнув, я заставила себя посмотреть на неё. В её ярких глазах появились весёлые морщинки, а уголки моих губ предательски приподнялись:

– Тебе поможет, если я скажу это первой?

Её смех резко оборвался, а щёки порозовели:

– Что скажешь первой?

– Что я люблю тебя, – раздражённо пробормотала я.

Последовала долгая, мучительная пауза, во время которой передо мной расстилались поля уязвимости.

А потом она закатила глаза, улыбнулась своей самой милой улыбкой с ямочками и взяла прибор для измерения уровня сахара в крови.

Когда она выдавила крошечную капельку крови в стеклянный пузырёк, я улыбнулась про себя.

Мордью хотела быть первой. Всё началось с неё много лет назад, и хотя она испытала неописуемое облегчение оттого, что никого не убивала, она по-прежнему мучилась чувством вины за распространение ритуала по Карвеллу.

Фезеринг предложила свою кровь для эликсира; та, кто любила душу Мордью такой, какая она есть. Я подумала о руке Мордью, лежавшей на её руке в башне, и о руке Лотти на моей, когда я спала, и о том, как столь незначительный жест о столь многом свидетельствует.

Лотти и Хафса с удивлением осматривали здание клуба. Это было помещение, не похожее ни на одно другое: коконы бабочек, свисающие со сводчатых потолков, ошеломляющие ароматы розмарина и гвоздики, жуткий автопортрет сестры Марии с рубиновой раной поперёк горла, на который Лотти, по понятным причинам, долго смотрела.

И всё же, несмотря на недостаток света и холодный каменный пол, в комнате было определённо тепло – возможно, тепло интимности, родства и общей боли, осознания того, что, несмотря ни на что, мы не чудовища и никогда ими не были.

Лотти в совершенстве исполняла роль аптекаря. Она разложила каждый аккуратно приготовленный ингредиент на длинном столе из красного дерева: маленькие горки листьев тимьяна и лепестков гиацинта, вымытые и обрезанные луковицы, живые веточки гипсофила. Фезеринг убила бабочку, извлекла её гемолимфу и измельчила кокон с отработанной точностью. Затем, поскольку библиотекаршу слишком сильно трясло, Лотти разложила подставки для пробирок, собрала нужные дозы каждого ингредиента в каждый флакон и выдавила капельку крови из указательного пальца Фезеринг во флакон Мордью.

Мордью наблюдала за всем этим с непроницаемым выражением лица. Она молча сидела на стуле во главе стола, сцепив руки перед собой, уставившись на подставку с пробирками. Пыталась ли она взять себя в руки? Думала ли она, что ритуал отмены сработает? Или она была слишком напугана, чтобы надеяться? Затем был невыносимый груз жизней, которые нам придётся оплакивать. Даже если душа Мордью вернётся, жизнь Поппи уже не вернуть. Ни Фиона, ни Дон, ни Сэм, ни Джейни тоже не воскреснут. Неудивительно, что она выглядела такой опустошённой.

Как только настойка была готова, Мордью стоически встала на каблуки. Её чёрный плащ тяжело висел на плечах. Она протянула Лотти руку и кивнула. Лотти отдала ей пузырёк, затем глубоко вздохнула. Она сделала всё – теперь оставалось только ждать и надеяться.

Мордью поднесла пузырёк ко рту, но Фезеринг внезапно сказала:

– Подожди. Остановись.

– В чём дело? – декан устало посмотрела на неё.

Фезеринг крепко обняла Мордью, что-то неслышно прошептав ей на ухо. Мордью не ответила, просто закрыла глаза и обняла Фезеринг в ответ.

Потом пришло время.

Мордью выпила.

Несколько секунд ничего не происходило. Мордью оглядела каждого из нас, недовольно скривив рот от вкуса эликсира. Она уже наполовину расправила плечи, когда её глаза страшно выпучились, и леденящий кровь крик сорвался с губ.

– Ванесса! – закричала Фезеринг, хватая Мордью за локоть, когда та опустилась на пол.

Крики продолжались, казалось, несколько часов. Мордью корчилась, царапая каменные плиты своими кроваво-красными ногтями, её рвало и тошнило.

Желудок скрутило от такого зрелища. Потому что, если это не сработает, вся боль будет напрасной.

А если сработает... мне тоже придётся через это пройти.

Лотти опустилась на стул рядом со мной и положила руку мне на плечо. Прежде чем тело успело даже вздрогнуть от неожиданной близости, а я смогла отбросить всю свою мирскую осторожность, я положила голову ей на грудь, едва сдерживая слёзы.

В конце концов Мордью успокоилась. Это было едва ли не хуже, чем крики. Я снова подняла голову.

– Ванесса? – прошептала Фезеринг, её голос дрогнул от страха.

Она не накрасила губы чёрной помадой, а её бело-серебристые волосы были собраны сзади в пучок. Её щёки порозовели, а в глазах застыло беспокойство. Я с трудом могла поверить, что это та самая девушка, которая так напугала меня, когда я впервые пришла в библиотеку Сестёр Милосердия.

Ещё через несколько мгновений ужасной тишины Мордью застонала, выходя из позы эмбриона, в которой застыла. Упираясь одной рукой в пол, она осторожно приподнялась, как будто её только что избили до полусмерти.

– Сработало, – пробормотала она. Затем её голос дрогнул от слёз. – Оно... сработало.

Фезеринг только простонала и обвила руками Мордью. Они заключили друг друга в долгие, дрожащие объятия.

– Почему вы так решили? – с любопытством спросила Хафса, прищурившись на неё, как на персонажа особенно загадочного уровня видеоигры.

– Я снова чувствую себя собой, – просто сказала Мордью, втягивая струйку соплей. – Это было так давно. Я почти забыла, как... Я почти забыла, но сейчас вспомнила. Это невозможно объяснить. Я просто... я — это я.

– Я следующая, – быстро сказала Хафса.

– Чью кровь ты используешь? – спросила я с любопытством.

– Я трахалась с барменом из "Трапезной", – она небрежно пожала плечами. – Ему это нравится гораздо больше, чем мне. Прошлой ночью он сказал, что любит меня, поэтому я сделала небольшой порез у него на руке, пока он спал. Разве не так же ведут себя самые обычные психопаты?

Смех вырвался у меня прежде, чем я смогла его остановить. Даже Мордью и Фезеринг слабо улыбнулись.

У Хафсы ритуал прошёл столь же мучительно, как и у Мордью: корчи, царапанье и рвота. Каждый леденящий кровь крик отдавался в моей груди.

Затем наступила тишина, и она открыла глаза, как новорождённый жеребёнок.

Она стоически кивнула, отряхиваясь:

– Блин, спасибо. Кровь Джорджа сработала. Должно быть, он действительно любит меня такой, какая я есть, – лёгкий кивок. – Бедняга…

Лотти сжала моё плечо, а затем высвободила руку. Я посмотрела на неё, а она посмотрела на меня, и между нами промелькнула тысяча невысказанных слов.

Мне хотелось поскорее покончить с этим.

Беззвучно она достала флакон со своей кровью из кармана толстовки. Она добавила ингредиенты из импровизированной аптеки, стоявшей перед ней, долила в неё настойки из цветов бузины, затем закупорила и хорошенько встряхнула. Она крепко сжала флакон в руке, а потом передала его мне.

Не позволяя себе роскошь колебаний или предусмотрительности, я поднесла флакон к губам и отпила.

А потом всё погрузилось во тьму.

Когда душа снова слилась, боль была сильнее всего на свете.

Всепоглощающая боль в грудной клетке, черепе и конечностях; рыболовный крючок, несколько раз протыкающий кость; тысяча тупых вязальных спиц, сшивающих каждое волокно обратно вместе.

Вдалеке я услышала собственный крик.

Когда кровь загудела у меня в ушах, а зрение сменилось фрагментарным забытьём, мне захотелось умереть. Я потеряла ощущение своего тела и окружения. Боль поглотила меня, я падала в неё, как в физическую бездну, в зияющую пропасть, где никакая жизнь не могла выжить. Я падала и падала вечно, так и не достигнув дна.

Это был другой план, другое измерение, которое не должно было существовать ни в какой реальности.

Но затем медленно-медленно бушующие грозовые тучи чудесным образом рассеялись, и бездна начала рассеиваться, а в темноте засиял луч солнца.

Лотти.

Тучи разошлись. Выглянуло солнце.

Я стояла на четвереньках на каменном полу здания клуба, неудержимо дрожа, по-прежнему терзаемая остаточной болью. Лотти сидела передо мной на корточки, обхватив одной рукой мою скользкую от пота шею, и шептала:

– Всё в порядке, всё хорошо…

И когда я полностью пришла в себя, то поняла, что так оно и есть.

Больше не было холодного психопата, крадущегося по самым тёмным уголкам моего разума. Больше нет завесы, разорванной или какой-либо другой.

Есть только Элис – колючая, сердитая, обиженная, но, тем не менее, Элис. Девушка, которая могла надеяться и любить снова.

Мне показалось, что это был первый день в моей жизни.

Я заплакала и посмотрела на Лотти, смущённая сверх всякой причины. Она тоже плакала.

Почему она похожа на солнышко в человеческом обличье, даже когда плачет?

– Я люблю тебя, – прошептала я.

Слова смешались с жирными, солёными слезами, скатывающимися с губ, прежде чем я смогла их остановить, и это казалось таким уязвимым и в то же время таким неизбежным. Я знала, что она тоже любит меня, и, главным образом, была просто рада, что больше не нужно беспокоиться, что я случайно убью её ночью.

– И спасибо тебе.

А потом она поцеловала меня, и это было тепло, чудесно и правильно, как душистое жёлтое летнее поле, и каждый дрожащий дюйм моего тела растворился в ней. А потом она всё испортила, обхватив мой подбородок обеими руками, пристально поглядела мне в глаза и прошептала:

– Говорила же я тебе, что я Шерлок Холмс. А Скуби-Ду может идти на хрен.

Глава 69. Элис

Что меня больше всего удивило в том, когда я вытащила свою душу с края тьмы, так это то, как сильно я стала скучать по сильным сменам настроения. Потому что на краю этой тьмы гнев больше не бурлил внутри меня нерастраченным. Его выпустили на волю, и обуздать его снова оказалось труднее, чем когда-либо.

Когда жизнь вернулась в нормальное русло – настолько нормальное, насколько это было возможно в кампусе колледжа, охваченном арестами и обвинениями в убийствах, – запал уменьшился до дюйма в длину. Я уже снова огрызалась на тех, кого любила, желала зла водилам-долбоёбам, физически испытывала раздражение из-за мелких неудобств. Даже с Лотти я выходила из себя, бросалась в споры, говорила сгоряча то, чего не имела в виду. После этого меня переполняло знакомое отвращение к себе, которое преследовало меня с того дня, когда Крис швырнул меня на пол в гостиной своих родителей.

В конце концов я поняла, что мой гнев никогда не покинет меня, если я не дам ему выхода. Это была фундаментальная часть меня, и приходилось уважать её – существовать рядом с ней.

Потому что вопреки всему, что Дейкр утверждал о женском гневе, в мире не было ничего более естественного. Насколько ветвистым ни было древо моих предков, там обязательно были женщины, которых мужчины подавляли, недооценивали, которыми манипулировали и командовали, вплоть до самых корней человечества. Этот гнев вплёлся в ткань нашего существа. И вместо того, чтобы дать ему возможность дышать, мы позволяем ему гноиться, как чёрной плесени, разрушая нас изнутри.

И те немногие женщины, которые дают отпор, которые принимают этот гнев, это насилие, эту грубую силу... Их сжигают как ведьм, изгоняют бесов на глазах у глумящейся толпы, объявляют истеричками и отправляют в психушки, их связывают и затыкают им рот, их пытают током и изучают, как лабораторных крыс, их избегают друзья и семья, учителя и ученики, коллеги и ровесники, с ними обращаются как с кем-то грубым и недисциплинированным.

Итак, выбор становится таким: позволить гневу разрастаться подобно чёрной плесени, разрушая нас изнутри, или выпустить его на свободу и позволить миру уничтожить нас.

Как и сестра Мария более века назад, я начала задаваться вопросом, есть ли другой путь. Не электроды для пытки или зловещий ритуал очищения души, а средство справиться с гневом, не позволяя ему овладеть нами. Отказываться позволять себе быть побеждённой; наслаждаться острыми ощущениями борьбы, как это делают мужчины.

Я снова вспомнила своих братьев, которые сначала дрались на полу в гостиной, а потом преспокойно ужинали и проваливались в спокойный сон, и подумала, насколько другой была бы моя жизнь, если бы я поступала так же. Как мы могли бы разорвать эти циклы смены поколений? Как мы могли предотвратить то, что случилось с сестрой Марией – и с нашими бабушками, матерями, и с другими умными, блестящими женщинами, такими как Мордью и первые члены Общества, – что случилось с нами? Как мы могли отвергнуть внутренний стыд, который передавался разгневанным женщинам на протяжении всей истории? Как мы могли вместо этого подчинить его себе?

Надо разорвать этот порочный круг.

Несмотря на все недостатки Дейкра, он поделился со мной одной мощной мыслью, которая запала мне в душу: "Гнев, выпущенный на волю, подобен лесному пожару, неизбирательному в своём разрушении. Но если научиться приручать его, использовать его, чего-то достигать с его помощью? Тогда он станет свечой. А что такое свеча, как не одно из величайших достояний человека? Она согревает. Она питает. Она проливает свет на самые тёмные уголки и освещает путь вперёд".

Вот так мы с Лотти и оказались снова в здании клуба несколько недель спустя. На гладких каменных плитах были разложены спортивные маты. На нас были мягкие щитки для головы и рта, а костяшки пальцев заклеены пластырем. Длинный стол из красного дерева перенесли в бар "Трибуна", где его основательно переделали в стол для бир-понга.

И лесисто-зелёная мемориальная доска, и тревожный автопортрет сестры Марии по-прежнему смотрели на нас сверху вниз, напоминая о том, зачем мы здесь.

Женщина-тренер по боксу, которую наняли из Эдинбурга, подвешивала большой боксёрский мешок к недавно установленному на сводчатых потолочных балках крюку. Коконы бабочек давно вычистили. В воздухе по-прежнему пахло розмарином и гвоздикой, а также спортивными залами и затхлыми боксёрскими перчатками.

Посещаемость первого "Бойцовского клуба девушек без души" оказалась лучше, чем ожидалось. Тут были Хафса и её соседка по общаге Алисия, несколько девочек из хоккейной команды Лотти, юная барменша с "Трибуны", а также Мордью и Фезеринг. Все были с надетой экипировкой и готовы научиться драться. Готовы научиться любить драку.

Предвкушение, витавшее в воздухе, было осязаемым.

Публичные выступления и боевые кличи были не совсем моей темой, поэтому, хотя создание "Бойцовского клуба девушек без души" было моей идеей, именно Лотти стояла в центре комнаты, обращаясь к девушкам, которых она будет тренировать.

Голос у неё был сильный и чистый, до мозга костей хоккейный капитан:

– Добро пожаловать в новое и улучшенное "Общество девушек без души".

Мордью ободряюще улыбнулась ей.

– Как некоторые из вас, возможно, знают, недавно я продала статью об убийствах в Карвелле крупной газете за значительную сумму денег.

Раздавались возгласы, вопли и волчий свист, в основном от девочек-хоккеисток, но и сама я не смогла удержаться от небольшого удара кулаком в воздух.

– Спасибо всем, кто помогал мне работать над этим материалом, кто давал интервью и делился своими наблюдениями, кто помог вернуть нам силу каким-то маленьким, но жизненно важным способом. Мы направили наш гнев на что-то хорошее, на то, что поможет построить лучший мир, и я хочу, чтобы так продолжалось. Именно поэтому мы возвращаем заработанные деньги обратно в Общество. Помимо этих учебных занятий, мы также наняли доктора Аль-Хади, маму Хафсы, для консультирования всех членов Общества.

Хафса гордо просияла; это была её идея.

– Здоровое пространство для нас, чтобы справиться со своим гневом и болью и научиться не позволять другим разрушать нас.

Лотти одарила меня широкой, лучезарной улыбкой – солнечно-жёлтые поля и ямочки на подбородке были такие глубокие, что в них можно было засунуть монетку.

Писать статью вместе с ней было нелегко. Не только потому, что это означало переживать прошлое снова и снова, пока мы не доведём свой рассказ до совершенства, но и потому, что это проливало свет на пробелы в нашей истории, которые мы, вероятно, никогда не сможем заполнить. Я никогда не узнаю, убила ли я Салем или нет, действительно ли она воскресла несколько дней спустя. Я никогда не узнаю, как вообще стал возможен этот ритуал. Я никогда не узнаю, почему часы в кабинете Мордью тикают в обратную сторону, или витражи в "Трапезной" изменили форму, или жуткий профессор Лотти действительно мог наколдовать золотые нити между готикой и реальностью. Назовите это проклятием Карвелла или безумием. Всё, что я знала, это то, что эти тёмные пятна будут преследовать меня всю оставшуюся жизнь.

Лотти снова повернулась к восхищённым лицам вокруг неё.

– Одна из моих любимых цитат из "Преступления и наказания" такова: “Власть даётся только тому, кто посмеет наклониться и взять её”.

Она огляделась. Я почувствовал кипящую в ней энергию, которая почти шипела. Гнев во мне каким-то образом ощущался по-другому – скорее скачущее возбуждение, чем испуганное рычание.

Лотти стукнула боксёрскими перчатками с последней, ободряющей улыбкой.

– Ну так, давайте же наклонимся, сучки.