Поступь молодого бога

Глава 1

Год 11 от основания храма. Месяц десятый, Гефестион, богу-кузнецу посвященный. Октябрь 1164 года до новой эры. Олинф. Фракия.

Резкий порыв ветра поднял и закрутил воронкой жухлую осеннюю листву. Он погнал куда-то вдаль зеленую волну сосен, а потом зашелестел пустеющими ветвями дубов, шепча что-то непонятное. Царевич Ил знал, что в далекой Додоне жрецы могут различить в этом шелесте голос богов, и вслушивался изо всех сил. Но пока боги не открыли ему это знание. Он не слышал их голосов, как ни старался.

Ветры холодают день ото дня. Это Ил знал хорошо, ведь на этом пригорке он сидит каждое утро, наблюдая, как кони щиплют траву. Он запахнул поплотнее овечью безрукавку, но помогло это мало. Руки и ноги все равно голые. Они покрылись россыпью зябких мурашек, которые бегали по телу, словно пытаясь спрятаться от ледяных укусов ветра. Царевич растер пальцы ног, которые начали неметь, а потом встал и попрыгал, чтобы согреться. Скоро солнышко разгонит утреннюю стылость, и он насладится последним его теплом.

Шесть лет уже прошло, как отец сослал его в эту дыру, и он давно привык к своей жизни. Да, именно здесь его настоящая жизнь, в этом мерзком месте, обиталище диких и грубых людей. Они пасут баранов и коней, воюют и пьянствуют. Здесь это почему-то считается единственно достойной жизнью для настоящего мужа. Он так и не нашел друзей среди них. Он ненавидит и презирает их, а они сторонятся его, словно бешеной собаки. Поначалу мальчишки били его, но потом перестали. Сразу же, как только он зарезал одного из своих обидчиков. Дед в тот день ничего не сказал, только долго сидел, обхватив седую голову, и пил кубок за кубком. Как будто жалел того, кто умер.

А вот Ил ни о чем не жалел. Он наказал того, кто поднял на него руку. Разве он не имеет права на это? Имеет. Так в чем беда? В вире, которую нужно выплатить родне этого негодяя? Она ничтожна для царя. Пусть заплатят этим голодранцам, и делу конец. Он так и сказал деду, который смотрел на него с неприкрытой тоской во взоре. Могучий, несмотря на годы, Анхис в тот день напоминал побитую собаку. И царевич никак не мог понять, почему.

Время здесь тянется до того медленно, что кажется бесконечным. Ил ждет, когда покраснеет клен. Ведь только тогда он покинет это проклятое место. Его забирают, когда море еще спокойно, но вот-вот закроет свои воды дождями и бурями. Тогда в Олинф приходит быстроходная бирема, которой командует сам наварх Кноссо. И все меняется, лишь стоит ему вступить на борт корабля. Тогда он опять становится сам собой, сыном живого бога и наследником огромного царства. Он снова видит согбенные спины и покорно опущенные глаза. Его повезут домой, и он пробудет там до тех пор, пока первые листья на ветвях не станут размером с вороний след. Тогда его опять вернут сюда, в место, которое он ненавидит всей душой. Зима, которую он проводит в Энгоми, пролетает в одно мгновение. Она кажется ему дивным сном. Там ведь мама…

— Царевич! Царевич!

Запыхавшийся мальчишка, бьющий тощей задницей по конской спине, остановился прямо перед ним, резко потянув за узду.

— Зовут тебя! Сам царь Анхис зовет. Говорит, корабль за тобой пришел.

Три месяца спустя. Энгоми.

Новый год… После него молодое солнце прирастает с каждым днем, ночь становится короче, а весна все ближе. В столице радуются все. На площади у храма Великой Матери крутится огромная карусель, а у ступеней святилища Гефеста скрипят качели. Малышня с визгом лезет на деревянных лошадок, терпеливо дождавшись своей очереди. Карусель крутят гребцы, подрабатывающие здесь, пока зимой нет работы. А когда положенные минуты истекают, и наступает пора впустить новую порцию ребятни, жрица в высоком белом колпаке выдает счастливчику пирожок. Кому с рыбой, кому с инжиром, а кому и с вареной в меду грушей. Эти самые вкусные. Сегодня последний день праздничной недели. Уже завтра аттракционы разберут, а люди вернутся к привычной жизни, где счастья и веселья очень и очень мало.

Я терпеливо стою в очереди, и даже Ил, вечно надутый как сыч, сегодня улыбается. А Клеопатра, которой почти десять, и семилетняя Береника, которая держит сестру за руку, и вовсе счастливы без памяти. Это же какое приключение! У папы подвязана густая сидонская бородища, а сами они одеты как дети средней руки торговца, только-только скопившего на лавку в кольце городских стен. Мои дети с любопытством смотрят по сторонам, впитывая шум толпы. Они похожи на двух мышат, впервые выглянувших из своей норки. Их никто не узнает без пурпурных одеяний и золотых обручей на головках, и другие дети толкают их безбожно, пытаясь пролезть без очереди. Мои толкаются в ответ и, похоже, это самое острое их ощущение за весь последний год. Кто бы в здравом уме посмел толкнуть дочь ванакса, к которой после богослужений тянется целая очередь из страждущих?

В большие праздники в храме Великой Матери мои девочки возлагают руки на больных детей, и по какой-то непонятной причине это считается у нас самым сильным из всех лекарств. Даже царевна Лисианасса, жена Абариса, как-то принесла Клеопатре новорожденного сына, пылающего жаром простуды. У нее, потерявшей к тому времени двоих детей, уже не оставалось другой надежды. Мальчишка выжил, и теперь тетка приносит жертвы за племянницу, свято веря, что именно ей она обязана своим материнским счастьем.

— Куда прешь, черноногий? — возмутился Ил, оттаскивая за шиворот какого-то ушлого мальчонку, который только что слез с карусели и попытался прорваться на второй круг. Улики были налицо. Шаловливая мордашка перемазана медом из съеденного пирожка. Тут у пацанов соревнование такое. Кто больше раз прокатится на карусели.

— Чтоб Безымянный пожрал твою душу! — выпалил взъерошенный малец и покорно пошел в самый конец. А я задумался.

Вот ведь что в очереди на карусель узнаешь! И вроде бы в секрете держат наличие жрецов Немезиды Наказующей, а все равно слухи, словно вода, просачиваются в самую крошечную дырочку. Они текут по каменным рекам столичных улиц, разливаются по переулкам и заходят в каждый дом, чтобы потом уйти оттуда, изменившись до неузнаваемости. Теперь Безымянные — это что-то вроде демона Мормо, в которого верят ахейцы. Только у них демонами пугают плохих детей, а у нас — непослушных царей. Вот и вся разница. Небольшая, но довольно ощутимая для тех, кто в теме. Отличить визит демона Мормо от визита Безымянного легко. Когда наказание явное, в труп врага воткнут нож с рукоятью в виде богини-птицы. Один из царей Эвбеи, ограбивший мой остров, отмороженный князек из Мисии, не менее отмороженный из Лукки… Они не вняли увещеваниям вовремя и теперь лишились своей души и посмертия. Безымянный забрал их. Так верят люди, и теперь страх удостоиться визита жреца богини стал куда сильнее, чем страх получить вразумляющий поход легиона.

— Папа! Папа! Смотри на меня!

Это кричит счастливая Береника. Дочь растет как две капли похожая на Креусу. Она усидчива и покорна, а ее пальчики уже шустро бегают по натянутым нитям, рождая первые узоры. Она обхватила за шею расписную деревянную лошадку и теперь визжит от восторга.

— Время!

Жрица Великой матери, хорошенькая девушка лет семнадцати, посмотрела на колбу песочных часов, рассчитанных на три минуты, и позвонила в медный колокольчик.

— Дети! Время!

— Пусть крутят еще! — раздался знакомый голос, и я вздрогнул. — Я желаю еще! Вы знаете, кто я?

— Да чтоб тебя! — выдохнул я, пробился к карусели и поклонился жрице. — Прости его, достойнейшая. Это мой племянник с Пароса. Его отец — богатый рыбник, вот и задирает нос не к месту. Не понимает деревенщина, что это столица.

— Ничего страшного, почтенный! — милое личико жрицы озарила белозубая улыбка. — Это же мальчишка. Поумнеет еще.

Поумнеет? Да я еще один храм Великой Матери построю, если это случится! Вот ведь говнюк! Я, едва сдерживаясь от ярости, вытащил Ила за руку.

— Веди себя достойно! — едва слышно сказал я. — Тебе что, сложно хотя бы сегодня не выпячиваться? Ты понимаешь, в какое положение можешь меня поставить? Даже твои сестры ведут себя как подобает!

— Да что здесь такого? — закричал Ил так, что люди начали оборачиваться. — Я хочу кататься! Почему я должен ждать, как последний босяк?

— Домой! — скомандовал я, и стража изобразила сутолоку, прикрыв нас от взглядов зевак. На площадь выбежал факир, изрыгнувший изо рта струи огня, и народ тут же позабыл про взбалмошного мальчишку.

— Добрые люди! — заорал факир, выплюнув огненный факел, отчетливо воняющий керосином. — После заката ждем всех у храма Бога Солнца. Вы увидите незабываемое представление.

— Я хочу туда! Нет! Пусть выступают сейчас! — требовательно заявил мой непутевый сынок, а я молчал, волоча его за ладонь в сторону Царской горы. Слава богам, у ее подножия сейчас пусто.

— Весь город гуляет. Только одни мы, как дураки, будем дома сидеть!

Это в сердцах сказала Клеопатра, а Береника, услышав, что праздник закончился, заревела в голос. Я остановился, присел и обнял ее, поглаживая тоненькую спинку, вздрагивающую в плаче.

— Ну не реви, котенок, — шепнул я ей. — Сегодня ведь новогодняя ночь, и Серапис принесет тебе подарки. А если ты его хорошенько попросишь, он продлит праздник еще на один день. Ты ведь хорошо себя вела весь год, и он обязательно тебя услышит. Вы с Клеопатрой сходите и на карусель, и на качели, и огненное представление увидите.

— Правда? — доверчиво смотрела она на меня, хлюпая носиком. — Только мы без Ила пойдем, ладно? А то он опять все испортит.

— Ладно, — шепнул я ей. — Он останется дома и будет неподвижно сидеть в своей комнате, а рабы будут лежать перед ним и целовать пол. Ему ведь нравится этим заниматься. Вот и пусть повеселится как следует.

Следующее утро я встретил на стене акрополя. Я любил стоять здесь и смотреть на растущий город. Храм Великой Матери, храмы Гефеста, Посейдона и Диво уже закончены. Их бетонные купола возвышаются над городскими кварталами, которые уже заняли добрых три четверти площади в кольце стен. Пустырей почти не осталось, и я берегу оставшуюся землю. На стадии завершения — храм Гермеса, который в складчину строит Купеческая гильдия. А вот грандиозный храм Сераписа только заложили, у меня таких денег нет. На огромной каменной площадке пока что стоит мраморная статуя Молодого бога, который отвечает у нас за медицину, науку, ремесла и Новый год. Это он приносит подарки хорошим детям. Маленькое волшебство, которое доступно каждому. Этот обычай был принят тут же, окончательно и бесповоротно, как и восьмое марта. Оставить свою жену без подарка в день Великой матери… это нужно быть самоубийцей. Почему-то люди одинаковы во все эпохи, и поэтому в канун этого светлого праздника мы утраиваем охрану улиц и складов. Жены воров и грабителей тоже требуют положенное.

Я повернул голову. Огромное здание занимает целый квартал. Трехэтажный торговый центр, самое посещаемое место Энгоми. Куда там храмам богов. Он примыкает к городской стене, где проделаны специальные ворота, через которые идет его загрузка. Они ведут прямо в порт. В торговом центре есть всё. В Энгоми везут все редкости этого мира, начиная от розовой соли и заканчивая попугаями и мартышками. Один раз там продали шелк и нефрит, но как он попал в наши земли, я докопаться так и не смог. Следы оборвались где-то в эламском Аншане. Все же торговля от племени к племени существует. Ничем другим я этого объяснить не могу.

Все царицы ханаанейских царств и басилейи царств Талассии давно уже осознали, что молиться Великой Матери нужно именно в Энгоми, ибо благодать при этом снисходит невозможная. Надо ли говорить, где они проводят свое богомолье? Думаю, не надо. Впрочем, не будем наговаривать на людей. В храм они заглядывают тоже. За моей спиной слышится знакомое сопение. Это Ил. Пусть подождет, он способен ничего не делать часами. Но, видно, сегодня его терпение уже иссякло.

— Ты звал меня, отец? — услышал я.

Проклятье! Ему скоро четырнадцать, и до чего же он похож на меня. Волосы, нос, губы. Только вот характер у него жутко упрямый. Он слышит только себя, а любит одну лишь мать. Меня он откровенно сторонится.

— Скажи мне, сын, — спросил я его. — Почему ты считаешь, что я не люблю тебя?

— А разве любишь? — его лицо исказила кривая усмешка. — Ты сослал меня в какое-то жуткое место, где в лачугах живут дикие люди. Я ненавижу их всей душой.

— В твоем возрасте я жил намного хуже, чем ты там, — ответил я. — Но я был счастлив. Я пас коней, дрался с мальчишками, гонял на колеснице и стрелял из лука. Так и растут воины.

— А если бы у тебя была возможность жить во дворце, ты жил бы в лачуге? — спросил он. — Думаю, нет. Так зачем мне жить так? Я не хочу якшаться с чернью. Я потомок многих царей, мне не пристало это.

— Но во дворце тебе не стать воином, — ответил я. — Ты должен узнать, что такое настоящая жизнь.

— Тогда почему Клеопатра не сидит у ткацкого станка день и ночь? — зло посмотрел он на меня. — Почему она живет, как хочет? Посели ее на рабской половине. Пусть она получает свой урок, как последняя из наших служанок, а потом пусть ее колотят в темном углу те, кто ей завидует. Те, кому никогда не стать такой, как она. Почему ты не поступил с ней так, отец? Почему только со мной?

— У твоих сестер своя судьба, — ответил я ему. — Они выйдут замуж за тех, кого не любят. Они будут управлять всего лишь дворцом. Тебе же предстоит управлять царством. Как ты собрался это делать, если не можешь и не хочешь общаться с людьми? Ты считаешь себя выше их, не хочешь никого слушать и слышать.

— Я и так выше их всех, — спокойно ответил он мне. — Я не должен слушать кого-то. Я должен приказывать. Это мое право. А повиноваться — их обязанность. Разве не так живет мой дядя Рамзес? Он ведь мне дядя, я не ошибаюсь?

— Он не признавал тебя своим племянником, — сжал я зубы. — И никогда не признает, поверь. Я неплохо его знаю. Цари Египта считаются живыми богами уже тысячи лет. У нас этого еще нет.

— Тебя многие считают богом, я это точно знаю, — серьезно посмотрел на меня Ил. — И меня будут считать. А если не будут, я пошлю туда войско, и оно накажет их.

— То есть ты хочешь стать богом? — прищурился я.

— Да, хочу! — вызывающе посмотрел он на меня и закричал, срывая голос. — И я не хочу возвращаться к деду, в эту вонючую дыру! Я ненавижу его! И Фракию я ненавижу. Я залью ее кровью, когда стану царем!

— Хорошо, — едва сдерживаясь, сказал я. — Ты больше не поедешь во Фракию. Можешь идти.

Он повернулся и пошел, но я окликнул его.

— Вернись! Я разговаривал с тобой не только как отец, но и как твой царь!

Он небрежно поклонился и пошел, сияя, но новенькая тетрадрахма. А я стоял и пытался унять свой гнев. Я в жизни еще не был так зол.

— Твою мать! Твою мать! — бормотал я. — Безнадежен! Совершенно безнадежен. Ведь убьют дурака. Самого Рамзеса зарезали, уж на что тертый был калач. Этого в первый же год придавят. Да что же мне с ним делать! Нельзя давать ему власть! Нельзя!

— Неужели ты хочешь лишить положенного наследства своего единственного сына? — услышал я ледяной голос.

Креуса. А я и не понял, когда она подошла. Она подобралась, словно львица перед прыжком, а в глазах ее клубится черная тьма. У нас больше нет детей и, наверное, уже не будет. Мы нечасто спим вместе. После того как я отослал Ила во Фракию, между нами словно пропасть пролегла. Она покорна, послушна, и безупречно управляет нашей ткацкой фабрикой. Я могу полностью на нее опереться, но той нерассуждающей, слепой, доверчивой любви, что была когда-то, в ней больше нет. Вся она достается сыну.

— Я пытаюсь спасти ему жизнь, — устало ответил я. — Ты разве не видишь, каким человеком он растет?

— Вижу, — спокойно ответила Креуса. — Он наследник царя царей. Каким еще ему быть? Он ведет себя подобающе своему положению, и это видят все, кроме его отца. Почему ты ненавидишь собственное дитя? За что? Чем он виноват? Он ведет себя так, как и должен вести. Покажи мне царевича, который пасет баранов. Может быть, сын Лаодики будет этим заниматься? Или сыновья Кузи-Тешуба?

— Я не пошлю его больше во Фракию, — махнул я рукой. — Он останется здесь.

— Правда? — глаза Креусы налились слезами, а потом она уткнулась мне в грудь, рыдая и всхлипывая. — Я сколько лет Великую Мать молила! Каждую ночь просыпалась, просила ее сына мне вернуть! А ты словно кусок льда. Как будто у тебя сердца нет. Только дочерей и любишь! Да что тебе в них! Клеопатре через два года замуж выходить. Уедет, и не увидишь ее больше никогда.

— Какие два года? — я отстранил Креусу от себя. — Ты спятила? Она же ребенок совсем!

— Ей же двенадцать будет, — непонимающе посмотрела на меня жена. — Я уже всем окрестным царям написала, что у нас дочь в положенный возраст входит. Я хотела тебе на днях список подходящих женихов принести.

— Даже не думай, — ледяным тоном ответил я ей. — Никаких писем больше! Клеопатра выйдет замуж тогда, когда я скажу. И за того, за кого я скажу.

— Конечно, мой господин, — с каменным лицом произнесла Креуса. — Не ее ли ты на трон хочешь посадить? Чтобы у нас женщина, как в Египте правила? Таусерт ту царицу звали, кажется? Она лет двадцать назад умерла.

— Точно нет, — покачал я головой. — Клеопатра править не будет.

— Тогда сделай милость, — спокойно произнесла Креуса, — посвяти меня в свои планы. Кто станет ванаксом после тебя? Если не твой сын и не твоя дочь, то кто?

— Ванаксом станет Ил, — ответил ей я. — Тебя устроит такой ответ?

— Нет, мой господин, — отчеканила Креуса, глядя мне прямо в глаза. — Не устроит.

— Убирайся отсюда, — едва сдерживаясь, ответил я. — И сделай так, чтобы я тебя пару дней не видел, царица. Иначе ты сама поедешь во Фракию. Или в Тартесс, за Одиссеевы столбы.

— Как прикажет мой господин, — поклонилась Креуса и попятилась назад, не поднимая глаз.

— Твою мать! Твою мать! — раз за разом повторял я, сжав кулаки до боли. — Да что со мной сегодня происходит? Как я мог так глупо себя повести! Не приведи боги, узнают, что в царской семье разлад пошел.

Я ведь со всех сторон окружен паутиной ее родни. Абарис, Рамзес, Муваса и десяток вельмож рангом пониже. Все они женаты на ее сестрах и племянницах, которые обладают незаметной, но совершенно реальной властью. А ведь еще есть Кассандра, которая может поддержать сестру, и множество тех, кому я как кость в горле. Начиная с сидонского царя, который пихает свою дочь в жены Илу, и заканчивая купцами из поднимающихся на глазах Афин, где моя власть весьма условна. Все они могут хотеть свободы. Слишком сильно моя калига давит на их горло, перекрывая кислород. Ведь отравят в два счета, чтобы этого дурака на трон посадить. Или зарежут во сне. Тут это быстро делается. Нужно срочно выруливать…

— Царица, вернись! — крикнул я, и Креуса появилась, не прошло и секунды. Как будто только и ждала этого. — Судьба нашего сына важнее, чем мой гнев на него! Завтра, когда вернемся из храма, мы с тобой все обсудим. Я хочу, чтобы ты тщательно обдумала каждое слово, которое мне скажешь.

— Я готова к этому разговору уже несколько лет, мой господин, — спокойно ответила она. — Рада, что ты удостоил меня своим доверием.

Глаза Креусы торжествующе блеснули, и я незаметно выдохнул. Еще поживем…