Поступь молодого бога

Глава 14

Год 12 от основания храма. День Осеннего равноденствия. г. Уасет. Верхний Египет.

Конец сезона Ахет, — это время, когда иссушающая жара уже спала, понемногу превращаясь в приятное тепло. Вода скоро отступит, напитав поля живительным илом, и на них выйдут миллионы людей, чтобы бросить в этот ил семена. Тут нет понятия осени, как на Кипре, есть лишь разливы священной реки, которым подчиняется все в этой стране. Лаодика уже привыкла к мерному течению здешней жизни, когда один год похож на другой, как два ячменных зерна. Безумный ритм Энгоми, который так поразил поначалу приехавшую с Милоса царевну, ей теперь только снился. Правда, она слышала, что новый порт на западе Дельты, откуда ей привозят серебро, тоже растет не по дням, а по часам, но здесь, в Фивах, все иначе. Огромный город засыпает с закатом, укрываясь одеялом пронзительной тишины.

Скука. Безумная скука пронизывает все ее существование. Три другие царицы разъехались по своим имениям, пока их господин отбыл в Мемфис, но и от отсутствия соперниц не стало веселее. Нестройное бренчание музыкантов и заунывное пение жриц из знатнейших семей приводили Лаодику в полнейшую тоску.

— А в Энгоми сейчас скачки! — мрачно вздохнула она, раскладывая сотый за этот день пасьянс. — Что ж тут скука такая! Если бы не карты, я бы крокодилу в пасть бросилась. Эней, братец мой милый. Ты и впрямь бог, как люди говорят. Такую хорошую штуку придумал.

— Что у тебя выходит, доченька? — участливо спросила Гекуба, которой томление дочери было понятно. Она привыкла к неспешному существованию царского гарема, но здесь царицы даже ткачеством не занимаются. На то специальные мастерицы имеются.

— То сбудется, то не сбудется, матушка, — отбросила карты Лаодика и повернула голову на шум. Кто-то вошел в ее покои.

— Пусть живет воплощенная Хатхор, здоровая и сильная, — торопливо склонился управляющий дворцом. — Будет ли угодно царице принять второго жреца Амона, благочестивого Рамсеснахта?

— Пусть войдет, — кивнула Лаодика, которая мельком взглянула в зеркало. Нет, тушь не поплыла, а прическа не растрепалась. Она села в кресло, привычно превратившись в прекрасную статую.

Второму жрецу Амона на вид лет тридцать пять. На его плечи наброшена шкура леопарда, а на груди висит золотой амулет в виде глаза Гора. Он опирается на посох, символ жреческой власти. Он статен, крепок телом, а в его глазах мелькает огонек высокомерия, царапнувший гневом сердце Лаодики. Он совершенно искренне презирает ее, как презирает всех чужеземцев без исключения.

— Да живет царская супруга Нейт-Амон, владычица Обеих земель, — зычным голосом произнес Рамсеснахт, склонив голову, украшенную высоким париком. — Пусть будут здоровы дети, которых она подарила сыну Ра.

— И тебе желаю здравствовать, слуга бога, — спокойно ответила Лаодика. — Что привело тебя в мои покои?

— Беспокойство привело, госпожа моя, — выпрямился Рамсеснахт, глядя куда-то в район подбородка Лаодики. Презрительное высокомерие в глазах жрец погасил, но оно все равно выпирало из него непроизвольно. Задранный орлиный нос, поджатые губы, побелевшие пальцы, сжимающие посох, говорили сами за себя…

— Поведай мне о нем, — Лаодика растянула губы в любезной улыбке. — Мое сердце в печали оттого, что столь достойный муж беспокоится о чем-то.

— Моя госпожа покровительствует новому богу, пришедшему из диких земель, — перешел к делу Рамсеснахт. — Его жрецы проповедуют страшные вещи, повергающие основы. Они достойны того, чтобы их побили камнями.

— За что же? — захлопала ресницами Лаодика. — Неужели за то, что они бесплатно лечат людей и утешают вдов?

— Возможно, госпожа не знает, но они внушают этим вдовам неподобающие мысли, — гордо выпрямился Рамсеснахт. — Отступники распространяют ложные идеи, смущающие умы. Люди начинают подвергать сомнению то, что является незыблемым.

— Чего ты хочешь, достопочтенный? — прямо спросила его Лаодика. — Я не слишком разбираюсь в божественных делах, но ничего странного или постыдного в учении жрецов Сераписа пока не встречала. Они учат почитать власть, любить своих родителей и детей, добросовестно трудиться и возносить молитвы богам.

— Я хочу, чтобы они покинули Страну Возлюбленную, — жестко ответил жрец. — Чтобы они уплыли туда, откуда пришли, и забрали с собой свои грязные мысли.

— Почему бы тебе не поговорить с ними самому? — удивленно посмотрела на него Лаодика. — А еще лучше вот что! Я придумала! Посрами их в споре. Такой мудрец, как ты, камня на камне не оставит от их заблуждений. Если это заблуждения, конечно. Я всего лишь слабая женщина, мне не пристало разбираться в таких сложных вещах.

— Посрамить в споре? — непонимающе посмотрел на нее Рамсеснахт. — Моя госпожа изволит шутить?

— Нет, я совсем не шучу, — покачала головой Лаодика. — Вызови их на состязание в мудрости. Ты победишь, я это точно знаю. И тогда они убегут сами, поджав хвосты, потому что ты превратишь их в посмешище.

— Нет, госпожа моя, — ответил после раздумья жрец. — Такой особе, как я, не подобает спорить с этим отребьем.

— Тогда чего ты хочешь от меня? — пристально посмотрела на него Лаодика. — Ты просишь, чтобы я изгнала слуг бога, которого почитают на моей родине? Я тебе уже сказала, я всего лишь слабая женщина. Если даже такой умудренный знаниями служитель Амона боится, что проиграет… Ты ведь боишься, Рамсеснахт?

— Конечно же, нет, — недобро зыркнул на нее жрец. — Я ничего не боюсь. Но такой спор не только подвергнет сомнению то, чему я служу, но и уравняет меня с этими отступниками. А это недопустимо.

— Тогда я не знаю, чем тебе помочь, — с сожалением в голосе ответила Лаодика.

— Госпожа услышана, — сухо произнес Рамсеснахт. — Позвольте вашему слуге, исполненному печали, удалиться прочь.

Жрец ушел, а Лаодика, побарабанив пальцами по столу, встала и пошла в соседние покои.

— Заскучал, мой хороший? — она бросила горсть зерна голубю, воркующему в клетке, сплетенной из тонкой лозы. — Ты сейчас полетишь в Энгоми, к своей милой. Она, наверное, ждет тебя, как я жду своего мужа.

Лаодика взяла крошечный кусочек кожи и нарисовала на нем крест. Сестрица Кассандра должна узнать, что второй слуга Амона не такой дурак, как они надеялись.

— Ничего не вышло, но ведь попробовать-то стоило, — сказала Лаодика, любуясь тем, как счастливая птица взмыла к небу и описала круг над ее головой. — Это ведь мой муженек его расшевелил. Интересно, чем теперь ответит эта сволочь? А ведь он точно ответит…

В то же самое время. Энгоми.

Огромная чаша ипподрома стала сердцем этого города. Сюда влезает тысяч двадцать народу, и что-то мне подсказывает, что моим потомкам придется надстраивать верхние ярусы. Пока что мы выровняли склоны холмов, засыпали промежутки между ними и выложили десять рядов каменных ступеней. Не бог весть какое чудо архитектуры, но на приезжих его вид действует ошеломляюще. Идеальный каменный овал ломает все шаблоны в их головах. Тут вообще сложно с правильными геометрическими фигурами. Их не так много встречается в нашей жизни. Энгоми — редкое исключение.

— Почтенные граждане Энгоми и гости столицы! — пророкотал глашатай, перед которым стоит огромный медный раструб. Из него льются усиленные металлом звуки. — Объявляется первый заезд! Четыре квадриги! Партии зеленых, синих, белых и красных! Я призываю вас к спокойствию! Сидите в своих секторах и не вздумайте их покидать! Напоминаю правила! Кто начнет драку, пойдет на пятнадцать суток отхожие ямы чистить. Кто вытащит нож, кистень или дубинку, поедет на год в медную шахту. Кто оружием кровь прольет, будет убит на месте! Колесницы! Ваш выход!

Восторженный рев поднял в воздух стаи птиц, облюбовавших окрестные деревья, и для этого были все основания. Я не поскупился, чтобы дать людям достойное зрелище. На поле выехали четыре квадриги, возницы которых одеты в цвета своих команд, а красоты неописуемой кони украшены разноцветными султанами из страусиных перьев. Эти лошади пришли из Фессалии, захваченной моим братом Элимом. На тамошних травах они растут куда крупнее, чем мы привыкли. Невесомые повозки с ахейскими колесами на четыре спицы прошли первый круг, чтобы разогреться. Крошечные жокеи приветственно подняли руку, вырвав из собравшихся людей восторженные крики. Этих парней в Энгоми знают все. Тощие, низенькие до того, что почти кажутся карликами, наши возницы — суперзвезды и записные сердцееды. Ни одна женщина не может устоять против их чар. Дамы перед самым финишем визжат как полоумные и порой даже падают в обмороки. Народ здесь южный, безумно темпераментный и азартный.

Колесницы заняли место на старте. Жокеи, обмотав поводья вокруг поясницы, приготовились начать разбег. Гонг! Резкий вскрик, и кони плавно побежали, понемногу набирая ход. Эти гонки лишь немногим отличаются от шахмат, ведь полный круг — это без малого пять стадиев, а таких кругов — двенадцать… Легче легкого запалить коней, которым нужно пробежать восемь километров. Это дело требует ювелирной точности и досконального знания физических кондиций своих четвероногих друзей.

— Ах, ты ж! — выкрикнул Менелай, приглашенный мной на праздник персонально. — Да как он не убился-то!

Спартанец, сам великолепный возница, даже встал, опираясь на каменные перила царской ложи. Он прилип взглядом к поворотному столбу, вокруг которого колесницы проходят нос к носу, чека к чеке. Малейшая ошибка, и колеса ударятся друг о друга, напрочь вырвав ступицу. Такое уже случалось на тренировочных забегах.

— Синий! Гони! Гони! — заорал он, совершенно растеряв весь свой суровый вид. Менелай едва не приплясывал от возбуждения. Еще бы! Он поставил на синих пять статеров, а микенский царь Эгисф, беснующийся рядом, эту ставку принял.

У кого-то праздник, а у меня работа. Мне с ними еще пить сегодня, да и завтра, скорее всего, тоже. Столбы пыли, вздымающейся над ипподромом, пробираются в горло и нос, но всем на это плевать. Истошно визжит даже моя жена, которая вдруг осознала свое неподобающее поведение и села рядом с виноватым видом. Спокоен только Ил. Его вообще сложно прошибить чем-то, когда он на людях. Худощавый мальчишка с золотым обручем на лбу неподвижен, словно мраморная статуя. Только губы шевелятся на его каменном лице, выдавая нешуточное волнение.

— Да что ты творишь! — истошно заверещала Клеопатра, которая взобралась с ногами на свое сиденье и затрясла маленьким кулачком. — Говнюк! Я твоей печенью теткиных мурен накормлю!

Да… Это эпический провал. Жокей в белом обходил поворотный круг и все-таки зацепил колесом собрата в красном. Тонкие деревянные ободы лопнули, и жалобно накренившиеся повозки взяли вправо, куда уже побежали умелые парни с запасными колесами. Первый пит-стоп на сегодня и, скорее всего, не последний…

— Я тебе голову отрежу, сволочь! — орал наместник Пилоса Муваса, и я мигнул страже. Присмотрите, мол, за царевичем. Ведь и впрямь отрежет. У него такие обещания редко расходились с делом.

— В первом заезде побеждают… — загадочно прогрохотал глашатай, когда кони, покрытые хлопьями пены, пересекли финишную линию. — Синие!

— А-а-а! О-о-о! — пронеслось по рядам, и на поле выбежали шарданы с короткими дубинками. Промежутки между секторами уже заняли легионеры, которые пинками и зуботычинами успокаивали самых буйных.

— А весело тут у вас, государь, — сел на скамью Менелай, утирая обильно льющийся пот. — Думал, сердце из груди выскочит.

— Вина? — спросил я, и слуга подал Менелаю кубок, который тот осушил в три глотка.

— Да, у нас хорошо, — продолжил я. — Как сыновья? Как Гермиона?

— Замуж выдал ее за геквета из ближних, — равнодушно махнул тот рукой. — А сыновья… ну что сыновья… дерутся и охотятся, как и пристало царям. Старшего скоро на войну возьму.

— С кем воевать собрался? — поднял я бровь. — У вас там спокойно вроде бы.

— Аркадян надо в разум приводить, — ответил Менелай. — То коров угонят, то баранов.

— То ты у них угонишь, — догадался я.

— Ну, не без этого, — хмыкнул Менелай. — Что ж мне, мхом покрываться? Надо кровушку по жилам погонять. О! А это еще кто?

А на поле началась борьба, и я не без удивления смотрел на громадную фигуру Алиата, знакомца по площади у храма. Могучий грузчик отталкивал менее массивного противника, который наскакивал на него, пытаясь подбить ногу. Ему это пару раз почти удавалось, но только что почти. Похожие на столбы ножищи гиганта оставались недвижимы. Его можно было бы взять техникой, но с техникой тут беда. В этой реальности ни фехтовать, ни бороться толком не умеют. А кулачный бой и вовсе похож на пьяную драку. Дикие времена, что еще можно сказать…

— Проклятье, — расстроился я. — Про весовые категории забыл. Вот ведь пропасть!

Впрочем, борьба оказалась не так зрелищна, как скачки, а потому большая часть гостей из царской ложи удалилась в зал, где уже накрыли столы. Разодетая знать Пелопоннеса, островов и Кипра тащила с блюд жареных цесарок и дроздов, рыбу и дичину. Возбужденные аристократы жадно чавкали, выплевывая кости на стол. Горы выпечки таяли на глазах, а кувшины с вином опустошались невиданными темпами. И даже мои собственные бутерброды с черной икрой цари и их жены отправляли в рот и пережевывали с самым задумчивым видом. Наверное, они пытались понять смысл этого столичного изыска, но судя по лицам, смысл пока оставался темен.

— Награждение, государь! — шепнул мне на ухо распорядитель игр.

— Сейчас, — сказал я и поднял чашу. — Хочу выпить, благородные, за сегодняшний праздник. Предлагаю учредить игры, подобные тем, что вы увидели. Они будут проходить раз в четыре года в… Например, в Олимпии!

— Что за Олимпия такая? — удивились гости. — Не знаем такого города.

— Дыра в Писатиде, на берегу реки Алфей, — ответил Муваса, в землях которого и находился этот славный город. — Деревня деревней. Молятся там Великой Матери, но они ее Геей называют. На редкость унылое место. Там только один раз весело было, когда я с тамошнего басилея кожу содрал и на барабан натянул. Гы-гы-гы…

— Не хотим Олимпию, государь, — зашумели гости. — Туда через земли аркадян идти! А это, считай, война. Давай что-то такое, чтобы всем удобно было.

— Тогда Коринф, — сдался я. — Истмийские игры будут. На Истме, перешейке.

— Коринф годится, — согласились все. — Туда даже из Фессалии народ придет, а еще из Беотии, Этолии и Акарнании. А никаких Олимпий мы знать не знаем.

— Значит, решили, — кивнул я. — Тогда через год и проведем.

Я вышел из своей ложи, чтобы наградить борцов. К моему величайшему удивлению, силач Алиат занял только второе место, что никоим образом его настроения не испортило. Ожидание бесплатной пирушки расцветило его простецкую физиономию широкой детской улыбкой.

— Когда тебя в господской таверне угощать будут, — негромко сказал я ему, надевая на бычью шею обруч с золотым кулоном, — объяви всем, что в следующем году в Коринф поедешь. Там призы дадут не чета сегодняшним.

— Да ты откуда про таверну знаешь, государь? — с ужасом посмотрел на меня здоровяк. — Тебе бог это сказал? Бог, да?

— Бог, — с самым серьезным видом кивнул я. — Иди, и дружку своему тощему скажи, чтобы не жадничал. Скажи, сам ванакс желает, чтобы он тебя досыта накормил.

— Убей меня гром! — прошептал грузчик, отходя от меня на негнущихся ногах. — Все знает! Все видит! Правильно люди говорят, он бога сын… А я-то, дурень, не верил… Все парням расскажу…

— Да, вот так и рождается легенда, — хмыкнул я, возвращаясь в свою ложу.

— А сейчас будет бег на дистанцию в стадий! — заревел глашатай. — Участникам выйти на старт! Зрители! Садимся на свои места! На места, песьи дети! Еще один забег колесниц будет в самом конце! Шарданы в красном секторе! Куда смотрите? Не видите, там сейчас драка начнется! Дайте им по зубам, чтобы в ум пришли!

— Государь, — тронула меня за локоть Кассандра. — Голубь из Египта прилетел. Как ты и сказал, жрец Рамсеснахт на нашу хитрость не купился. Ждем, когда на храмы нападения начнутся.

— Мы к ним готовы? — повернул я голову.

— Ну, разумеется…