Промышленный НЭП

Глава 21 Допрос

Малый конференц-зал заводоуправления Путиловского завода превратился в импровизированную комнату для допросов.

Тусклый свет настольной лампы с зеленым абажуром отбрасывал причудливые тени на стены, обшитые темными дубовыми панелями. Массивный стол, вокруг которого обычно собирались инженеры для обсуждения технических вопросов, теперь служил барьером между следователем и подозреваемым.

Часы на стене показывали половину третьего ночи. За окном раскинулась территория завода, где несмотря на ночное время продолжалась работа, доменные печи не могли погаснуть ни на минуту. Красноватые отблески заводских огней проникали сквозь неплотно задернутые шторы, создавая тревожную атмосферу.

Мышкин, сняв пиджак и закатав рукава белой рубашки, сидел напротив Бахрушина. Бывший инженер Путиловского завода, с землистым лицом и нервно бегающими глазами, выглядел сломленным.

Он понимал серьезность положения. Поймали с поличным, организатора диверсии на крупнейшем заводе страны.

— Итак, Бахрушин, — Мышкин раскрыл тонкую папку с документами, — давайте не тратить время. Мы знаем, что вы руководили группой диверсантов. Нам известно, что вы связаны со Строговым. Интересует только одно, кто отдавал приказы?

Бахрушин молчал, сцепив руки в замок. Его пальцы заметно дрожали.

— Молчание только усугубит ваше положение, — продолжил Мышкин спокойным тоном. — Исполнители уже дают показания в соседней комнате. Сухарев, например, оказался весьма разговорчивым.

Это маленькая ложь сработала. Бахрушин вздрогнул и поднял глаза:

— Что наговорил этот пьяница?

— Достаточно, чтобы понять всю цепочку. Вы получали указания от Строгова, который действовал по поручению высокопоставленных лиц из комиссии Кагановича.

Бахрушин нервно облизнул пересохшие губы:

— Вы ничего не докажете. Слова пьяницы против…

Мышкин прервал его:

— Мы уже все знаем. Как вы передавали деньги Сухареву в пивной «Медведь» на Петроградской стороне. Как вы встречались с ним у Николаевского вокзала. А еще, что особенно интересно, вы частенько ходили в здание, где располагается кабинет члена комиссии Валенцева.

Лицо Бахрушина исказилось. Он не ожидал, что про них известно так много

— Это… это ничего не значит, — попытался он возразить, но голос предательски дрогнул.

— Значит, и очень многое, — спокойно ответил Мышкин. — Особенно в сочетании с показаниями непосредственных исполнителей и вещественными доказательствами, изъятыми при аресте.

В комнату вошел Глебов, неся стопку бумаг. Он наклонился к Мышкину и прошептал:

— Сухарев полностью раскололся. Подписал признание и назвал всех участников цепочки.

Это тоже маленькая хитрость, но она сработала еще эффективнее. Бахрушин обмяк на стуле.

— Чего вы хотите? — тихо спросил он.

Мышкин подвинул к нему лист бумаги и ручку:

— Правду. Полную картину. Кто отдавал приказы, кто финансировал, какие еще диверсии планировались на экспериментальных предприятиях.

Бахрушин помедлил, затем взял ручку. Его рука дрожала, когда он начал писать. Несколько минут в комнате слышался только скрип пера по бумаге.

— Вы не понимаете, на кого замахнулись, — вдруг произнес он, не поднимая глаз от бумаги. — Эти люди вас уничтожат.

— Это мы еще посмотрим, — спокойно ответил Мышкин. — Продолжайте писать.

Через полчаса Бахрушин закончил. Исписанные листы содержали детальное описание всей цепочки: от рядовых исполнителей до высокопоставленных организаторов. Появились имена, даты, места встреч, суммы вознаграждений.

Мышкин внимательно прочитал показания.

— Подпишите каждый лист, — сказал он.

Когда Бахрушин поставил последнюю подпись, Мышкин собрал бумаги и аккуратно сложил их в папку.

— Теперь я хочу, чтобы вы повторили основные моменты под протокол.

Он кивнул Глебову, который тут же начал стенографировать допрос.

— Назовите свое имя и должность, — начал Мышкин.

— Бахрушин Петр Сергеевич, бывший инженер Путиловского завода, уволен в апреле этого года.

— Кто вовлек вас в организацию диверсии на заводе?

Бахрушин глубоко вздохнул:

— В мае меня встретил Строгов Аркадий Викторович, сотрудник аппарата Кагановича. Он знал о моей обиде на руководство завода и предложил «отомстить». За солидное вознаграждение, разумеется.

— Какую конкретно задачу поставил перед вами Строгов?

— Организовать аварию в литейном цехе Путиловского завода. Желательно с серьезными последствиями. Нужно было дискредитировать экономический эксперимент товарища Краснова. Доказать, что новая система управления ведет к авариям и разгильдяйству.

— Вы лично получали указания от членов комиссии Кагановича?

Бахрушин помедлил, затем нехотя произнес:

— Да. Дважды встречался с Валенцевым, редактором идеологического отдела «Правды», членом комиссии. Он передавал конкретные инструкции и деньги для оплаты исполнителей.

— Какие еще диверсии планировались на экспериментальных предприятиях?

— На следующей неделе должна произойти авария на комбинате в Златоусте. Там задействованы другие люди, я их не знаю. И еще что-то готовится на заводе «Электросила» в Ленинграде.

Допрос продолжался до рассвета. Бахрушин, сломленный неопровержимыми доказательствами, давал показания без сопротивления. Он назвал всех причастных, описал механизм финансирования, указал места хранения документов и обрисовал дальнейшие планы диверсий.

Когда первые лучи солнца проникли сквозь окна конференц-зала, Мышкин закончил допрос. Бахрушин, измученный бессонной ночью и психологическим давлением, подписал официальный протокол.

— Что теперь будет со мной? — спросил он, когда Глебов застегивал на его запястьях наручники.

— Это зависит от многих факторов, — ответил Мышкин. — В том числе от того, насколько полезными окажутся ваши показания.

В соседних комнатах завершались допросы непосредственных исполнителей: Сухарева, Карпова и Мещерякова. Все трое, поняв безвыходность положения, дали признательные показания, полностью подтверждающие слова Бахрушина.

К шести утра в заводоуправление прибыли официальные представители ОГПУ. Среди них находился и Рожков, сохранявший непроницаемое выражение лица, но внимательно наблюдавший за происходящим.

— Товарищ Мышкин, — обратился он, когда они остались наедине в коридоре, — впечатляющая операция. Неопровержимые доказательства.

— Благодарю за оценку, — сдержанно ответил Мышкин, понимая двойственность положения Рожкова.

— Материалы уже направлены в центр?

— Только предварительный отчет. Полный пакет документов будет готов к вечеру.

Рожков понизил голос до шепота:

— Каганович уже знает о провале. В наркомате внутренних дел переполох. Он требует немедленно арестовать всех причастных к операции на заводе и изъять все материалы.

— На каком основании? — напрягся Мышкин.

— Официальная версия — «превышение полномочий наркоматом тяжелой промышленности». Якобы вы проводили оперативные мероприятия без санкции ОГПУ.

— У нас есть санкция Орджоникидзе на проведение экспериментальных мероприятий по обеспечению безопасности промышленных объектов, — парировал Мышкин.

— Я знаю, — кивнул Рожков. — Но игра идет очень серьезная. Срочно доставьте все материалы Краснову. И предупредите его, пусть действует быстро. У Кагановича много сторонников в ОГПУ.

— Спасибо за информацию, — Мышкин крепко пожал руку Рожкову. — Вы рискуете.

— Все мы рискуем, — философски заметил тот. — Просто я верю, что ваш эксперимент действительно нужен стране.

Когда официальная часть оформления протоколов завершилась, Мышкин собрал всю документацию в специальный портфель с замками. Туда же поместили фотоматериалы. Доказательственная база получилась внушительной и неопровержимой.

— Глебов, — обратился он к помощнику, — вы остаетесь здесь для наблюдения за арестованными. Я лично отвезу материалы товарищу Краснову.

— Понял, — кивнул Глебов. — Будьте осторожны.

У проходной завода уже стоял черный автомобиль «эмка» с правительственными номерами. Рядом переминался с ноги на ногу молодой лейтенант в форме ОГПУ, нервно поглядывая на часы.

Мышкин вышел из заводоуправления с портфелем в руках. Он быстро прошел к автомобилю и уселся на заднее сиденье. Машина тронулась, за ней последовал неприметный «ГАЗ-А», в котором сидели люди в штатском.

Мышкин сидел внутри, бережно прижимая к себе сумку с бесценными доказательствами. Машина тронулась, миновала ворота заводской территории и влилась в утренний поток транспорта, направляющегося в центр Ленинграда.

Операция завершилась успешно. Теперь предстояло превратить добытые доказательства в мощное оружие против комиссии Кагановича.

Кабинет Орджоникидзе в наркомате тяжелой промышленности производил впечатление места, где принимаются судьбоносные решения. Высокие потолки, массивная мебель из темного дуба, портреты Ленина и Сталина в тяжелых рамах, географические карты СССР с отмеченными промышленными объектами, все дышало государственной значимостью и ответственностью.

Я прибыл на совещание одним из первых, принеся с собой портфель с документами, добытыми Мышкиным на Путиловском заводе. Ночь не спал, тщательно изучая показания Бахрушина и остальных диверсантов, готовясь к решающему докладу.

Орджоникидзе встретил меня у двери кабинета. Его характерная коренастая фигура с неизменными пышными усами излучала энергию, несмотря на видимую усталость. Серго явно тоже провел бессонную ночь. События на Путиловском заводе требовали немедленной реакции.

— Заходи, Леонид, — приветствовал он меня крепким рукопожатием. — Остальные скоро будут. Что скажешь о материалах? Ты получил их все, без приключений?

— Да, Серго, — ответил я, проходя в кабинет. — Доказательства неопровержимые. Диверсанты дали подробные показания, указали на связь с комиссией Кагановича. Особенно ценны признания Бахрушина, который напрямую контактировал с Валенцевым.

Орджоникидзе удовлетворенно кивнул:

— Отлично. Наконец-то мы можем доказать, что саботаж организован противниками эксперимента, а не наоборот.

Он подошел к большому дубовому столу, заваленному бумагами:

— У меня тоже есть новости. Статья в «Экономической газете» произвела фурор. Звонили из нескольких наркоматов, интересовались деталями эксперимента. А главное, звонил Поскребышев, просил подготовить для товарища Сталина аналитическую записку по промышленному НЭПу.

Это действительно важная новость. Поскребышев, личный секретарь Сталина, никогда не действовал по собственной инициативе. Если он запросил материалы, значит, сам Сталин проявил интерес к эксперименту.

Дверь кабинета открылась, и вошел Киров. Сергей Миронович выглядел бодрым, несмотря на ранний час. Его открытое лицо с характерными усами и проницательными глазами выражало решительность.

— Доброе утро, товарищи, — энергично поздоровался он. — Я только что из Ленинграда, прямым поездом. Наши ленинградские газеты перепечатали материал из «Экономической газеты», поднялась целая волна обсуждений на предприятиях.

Следом за Кировым появились еще несколько человек: Вознесенский с папкой экономических выкладок, Мышкин с дополнительными материалами по операции на Путиловском заводе, и профессор Величковский, представлявший научное обоснование эксперимента. Вся моя команда.

Когда все расположились вокруг большого стола для совещаний, Орджоникидзе встал, выглянул в приемную, вызвал помощника и приказал ни в коем случае не отвлекать его.

— Товарищи, — начал он, возвращаясь к столу, — ситуация достигла критической точки. События последних дней дают нам шанс переломить ход борьбы в пользу промышленного НЭПа. Но действовать нужно решительно и быстро. Леонид Иванович, доложите о результатах операции на Путиловском заводе.

Я поднялся, раскладывая на столе документы:

— Вчера ночью, как вы все знаете, на Путиловском заводе предотвращена крупная диверсия. Группа вредителей пыталась вывести из строя систему охлаждения мартеновских печей, что могло привести к катастрофическим последствиям: взрыву, человеческим жертвам, остановке производства на несколько месяцев.

Я разложил фотографии, сделанные во время операции:

— Диверсанты захвачены с поличным. Все дали признательные показания. Особенно ценны показания организатора диверсии, бывшего инженера завода Бахрушина, который связан с аппаратом Кагановича.

Я передал присутствующим копии протоколов допросов:

— Бахрушин признался, что получал указания непосредственно от Валенцева, члена комиссии Кагановича, редактора идеологического отдела «Правды». Валенцев также передавал деньги для оплаты исполнителей.

Киров, внимательно изучавший документы, поднял голову:

— Это серьезные обвинения, товарищ Краснов. Валенцев влиятельная фигура. Что еще стало известно?

— Бахрушин раскрыл всю цепочку организации диверсий, — продолжил я. — Оказывается, авария в Нижнем Тагиле, которую Каганович приводил как доказательство вредности нашего эксперимента, тоже организована его людьми. И на ближайшие дни планировались еще несколько диверсий на экспериментальных предприятиях.

Мышкин дополнил мой доклад техническими деталями операции:

— Показания подтверждаются вещественными доказательствами. У диверсантов изъяты инструменты для вывода из строя системы охлаждения, самодельные устройства для создания короткого замыкания. В квартире Бахрушина обнаружены схемы завода с отмеченными уязвимыми местами и крупная сумма денег в рублях.

— То есть теперь у нас есть неопровержимые доказательства того, что диверсии на наших предприятиях организованы противниками эксперимента, а не являются результатом новых методов управления? — уточнил Орджоникидзе.

— Именно так, Серго, — подтвердил я. — Более того, мы установили связь этих диверсий с конкретными членами комиссии Кагановича.

Киров задумчиво потер подбородок:

— Это меняет всю картину. Особенно в сочетании со скандалом вокруг Лопухина.

Действительно, публикация в «Литературной газете» о плагиате Лопухина произвела эффект разорвавшейся бомбы. Теоретик из Института марксизма-ленинизма, готовивший идеологическое обоснование против промышленного НЭПа, оказался обычным плагиатором, списывавшим у буржуазных экономистов.

— У нас сформировался комплексный контрудар, — продолжил я. — Во-первых, разоблачение теоретика Лопухина как плагиатора. Во-вторых, публикация в «Экономической газете» о реальных результатах эксперимента. В-третьих, доказательства того, что аварии на наших предприятиях организованы противниками эксперимента.

Вознесенский, до этого молчавший, включился в обсуждение:

— А главное, товарищи, экономические результаты говорят сами за себя. Рост производительности в среднем на сорок процентов, снижение себестоимости, повышение качества продукции. Эти цифры неопровержимы и подтверждены официальной отчетностью.

Орджоникидзе подошел к карте СССР, висевшей на стене:

— Товарищи, я считаю, что настал момент представить все эти материалы товарищу Сталину. Не через комиссии и не через посредников, а напрямую. Показать реальные достижения эксперимента и раскрыть методы, которыми пользуются его противники.

— Поддерживаю, — решительно кивнул Киров. — Более того, предлагаю поставить вопрос об ответственности тех, кто организовал диверсии на советских предприятиях, нанося ущерб государству.

— Вы понимаете, что это прямой вызов Кагановичу? — тихо спросил профессор Величковский. — Лазарь Моисеевич очень близок к товарищу Сталину.

— Понимаем, — твердо ответил Орджоникидзе. — Но правда на нашей стороне. К тому же, товарищ Сталин прежде всего руководствуется интересами государства. Если промышленный НЭП действительно повышает эффективность промышленности, особенно оборонной, он поддержит эксперимент.

Мы разработали детальный план действий. Я должен подготовить специальный доклад для Сталина, включающий экономические результаты эксперимента, доказательства организации диверсий противниками и предложения по дальнейшему развитию промышленного НЭПа.

Киров взял на себя политическое обеспечение вопроса, используя свои связи в партийных кругах. Орджоникидзе обязался лично договориться с Поскребышевым о встрече со Сталиным.

— Есть еще один деликатный момент, — заметил Мышкин. — По нашим данным, Каганович уже знает о провале диверсии и пытается блокировать расследование. Он может попытаться изъять материалы и арестовать участников операции под предлогом «превышения полномочий».

— Не успеет, — уверенно заявил Орджоникидзе. — Я уже говорил с Менжинским. Дал понять, что имею прямой выход на товарища Сталина по этому вопросу. Менжинский не захочет оказаться между двух огней.

Когда совещание подходило к концу, Киров попросил слова:

— Товарищи, то, что мы делаем, выходит за рамки обычной внутриведомственной борьбы. Промышленный НЭП может изменить экономический курс всей страны, сделать индустриализацию более эффективной и менее болезненной для народа. Это историческая миссия, и я горжусь, что участвую в ней.

Его слова придали нам дополнительную уверенность. Миссия действительно историческая, и от ее успеха зависит будущее не только нашего эксперимента, но и всей страны.

— Когда представим материалы товарищу Сталину? — спросил я Орджоникидзе.

— Поскребышев обещал организовать встречу послезавтра, — ответил нарком. — У нас есть сутки на подготовку доклада. Леонид, ты главный докладчик. Мы с Кировым обеспечим политическую поддержку.

Когда все разошлись, мы с Орджоникидзе остались вдвоем в кабинете.

— Леонид, ты понимаешь, на что мы идем? — серьезно спросил Серго. — Это прямое столкновение с одним из самых влиятельных людей в партии.

— Понимаю, Серго, — ответил я, собирая документы. — Но другого пути нет. Либо мы убедим Сталина в ценности эксперимента, либо Каганович уничтожит и эксперимент, и всех нас.

Орджоникидзе подошел к окну, за которым раскинулась Москва.

— Самое сложное, — задумчиво произнес он, — убедить товарища Сталина, что промышленный НЭП не противоречит генеральной линии партии. Что он усиливает, а не ослабляет социализм. Что экономические стимулы не возрождают капитализм, а делают социалистическую экономику более эффективной.

— Именно на этом и построим доклад, — сказал я. — Цифры, факты, логика. Товарищ Сталин ценит конкретные результаты.

— Дай бог, Леонид, дай бог, — задумчиво произнес Серго, используя выражение, которое редко можно услышать из уст старого большевика.

Я покинул наркомат с твердым намерением подготовить самый убедительный доклад в моей жизни. Впереди предстояла встреча, от которой зависела судьба не только промышленного НЭПа, но и будущее страны. И я намеревался использовать этот исторический шанс по максимуму.