Простые истины

Глава 11

После того как Баженов выскочил у метро, Францев продолжил вести машину молча, размышляя о чем-то своем, единственное — сообщил Олегу, что сейчас они едут в Останкино, да и то только после того, как юноша у него спросил, насколько далек их путь. Ради правды, особой ясности предоставленная информация Ровнину не добавила, поскольку в том районе Москвы ему пока побывать не довелось, но это не сильно его и опечалило. Спешить все равно было некуда, плюс предоставлялась отличная возможность рассмотреть нежданно-негаданно возникшую неприятность со всех ракурсов.

Первая и самая бредовая версия того, кому вдруг понадобилось знать о нем все, возникла у Олега еще в кабинете Францева. Из нее следовало, что кто-то из клиентуры отдела решил собрать подробнейшее досье с тем, чтобы после попробовать припереть его к стене и тем самым склонить к сотрудничеству. Как рабочий вариант она, конечно, кое-как билась в логику происходящего, но при подробном разборе разлеталась в разные стороны, точно стеклянный стакан, брошенный на каменный пол. Ну какой обитатель Ночи станет наводить справки непосредственно через его начальника, который их всех насквозь видит? И потом — чем таким выдающимся на ниве защиты граждан от потустороннего он, Олег Ровнин, отметился за прошедшие месяцы, чтобы кто-то затеял вот такую разработку? Какой подвиг совершил?

После юноша перешел ко второй версии, которая не сильно отстала по части несуразности от первой. Имя ей было Мария Остапенко. Впрочем, если точнее, под подозрение попала не сама Машка, а Антон Семенович Остапенко, ее папа. В принципе, этот непростой дядька запросто мог поднять свои связи и оформить подобные запросы, вот только зачем? Ну, даже если бы его заинтересовала скромная персона лейтенанта милиции, с которым встречается его дочь, и он захотел бы убедиться в том, что этот юноша действительно тот, за кого себя выдает, то запросто мог бы реализовать куда более незамысловатые варианты. Или вообще звонком обошелся, что куда проще. А вот так, с характеристиками, с подробнейшим сбором информации… Да ну нет. И потом — чтобы вот так сразу? На следующий день? Как-то не верится в то, что после того, как Ровнин покинул квартиру на Малой Бронной, господин Остапенко выпил еще рюмочку да и сказал дочери:

— Вот, Марья, жених для тебя что надо. За него пойдешь. Завтра же его «пробью» по всем каналам, и, если все как надо, по ноябрю свадьбу сыграем! Не будем тянуть до следующей весны. Я сказал!

И еще после кулаком по столу бахнул, для убедительности.

Бред?

Бред.

Значит — забыли-проехали.

А вот третья версия, собранная из разных кирпичиков и сведенная воедино в машине, которая мчалась в неблизкое Останкино через сырую московскую вечернюю хмарь, выглядела более-менее реалистичной.

Что, если всю эту карусель закрутил все тот же Равиль Алирзаев? А почему нет? Время идет, убийца его брата где-то ходит и посмеивается, что для гордого азербайджанца недопустимо. Да и для лидера преступной группировки, пусть не самой большой, но, что важно, этнической, тоже. Что могут подумать бойцы, которые под ним ходят? Например, то, что если он за родную кровь за полгода отомстить не смог, то какой тогда их старший, к шайтану, лидер? Или кто там у них вместо черта? Выходит, зря Равиль сидит на своем месте и львиную долю заработанного получает. Не пора ли нынешнее положение дел переиграть?

Возможно, дома, в Азербайджане, такие мысли никому из пристяжи Алирзаева в голову не пришли бы, потому что там присутствуют и традиции, и родственные, а также разные иные связи и еще много чего. Но то там, а то здесь. Родина далеко, и если когда-то за внезапную смерть Равиля с кого-то и спросят, то всегда десять бочек арестантов можно наплести.

Вот и активизировался мститель за смерть брата, нашел ходы к кому-то из более-менее внушительного начальства в погонах и уже через него начал искать свою пропажу. Тем более что в родном Саратове как раз перемены в милицейском ведомстве прошли, и после того, как прежнего генерала сняли, наверняка много рокировок и на более низких уровнях случилось, в том числе и в кадрах. Новая метла всегда чисто метет.

Как следствие — разослали запросы на предмет того, где нынче служит некто Олег Ровнин, получили ответы, несколько из персоналий совпали по возрасту и чину (вряд ли он один такой в Системе есть), а после для окончательного подтверждения запросили по каждому более конкретную информацию. Собственно, вот и все. Затем одно будет сведено с другим, папочка с данными, сгруппированными и подшитыми, будет отдана Алирзаеву, а тот ближайшим самолетом вылетит в Москву, дабы повидаться с тем, кого давно ищет.

До здания на Сухаревке он, конечно, может, и не доберется, но что ему мешает, как ранее Арвиду, подождать Олега в переулке? Ну а дальше для него, Ровнина, все сначала будет очень просто, потому что в ударе по голове, от которого человек отключается от реальности, сложного ничего нет. А после — очень больно. И, что совсем скверно, скорее всего, это больно будет длиться очень долго.

В общем, чем дальше юноша так и эдак крутил ситуацию, тем грустнее ему становилось. И непонятно почти ничего, и что делать тоже не очень ясно. А самым противным было то, что он ощутил страх. Причем не тот, который его нет-нет да и посещал в опасных ситуациях, которых в отделе хватало. Но там страх был нормален, потому что, как верно сказал в свое время Морозов, «ничего не боится только полный дурак, потому что ему терять один хрен нечего». Нет, это был другой страх — противный, липкий, идущий откуда-то из живота и вызывающий неприятную, еле различимую дрожь. Он как бы говорил: «Дергайся — не дергайся, толку нет. Пропал ты, парень».

Такого с Олегом раньше не случалось. И таким он себе очень, очень не нравился.

— Эй! — толкнул его в бок Францев. — Уснул, что ли?

— Задумался, — хмуро ответил юноша.

— Ты по поводу того, что я тебе в отделе сказал? — проницательно уточнил начальник. — Да ладно. Не тот это повод, по которому стоит переживать. Да и случись чего, тебе наверняка коллеги с бывшей работы про такое на ушко шепнут. Я знаю, ты с ними нечасто, но созваниваешься. Вот и набери завтра кого-то из них снова, пробей, что и как.

Пробей. Да никто в бывшем отделении его прикрывать не станет. Просто потому, что некому. Ну, разве что Сан Саныч там остался, но он в столь скользкую ситуацию не полезет, поскольку его главная задача — дотянуть до пенсии. И никак нельзя его в этом обвинить.

К тому же если последняя версия из трех верна, то в бывшем отделении Олега вообще никто ничего о происходящем не знает. Какой смысл там кого-то о чем-то расспрашивать?

— Ладно, теперь о деле, — тем временем продолжил Францев. — У князюшки действуем по хрестоматийной схеме. Ты стоишь, молчишь, в разговор не суешься. Дальше что?

— Спросили — ответил, — заученно произнес Олег. — Свои мысли держу при себе, с советами не лезу.

— Молодец, — похвалил его начальник. — Сказал бы, что ловишь на лету, но смысла нет, потому что новичком тебя уже не назовешь. Нет, формально быть тебе им до той поры, пока в отделе новый сотрудник не появится, но по жизни ты уже полноценный член нашего небольшого, но дружного коллектива.

— Хорошо бы тогда мне в новичках бегать как можно дольше, — не поддержал Олег чуть шутливый тон Францева. — Чтобы ничего не менялось в составе коллектива.

— Согласен, — уже вполне серьезно согласился Аркадий Николаевич. — Вот только кто бы нас спрашивал…

— Это да, — кивнул Олег. — Ну и еще — ножа-то у меня нет. А до той поры, пока мне его не выдадут, статус стажера все равно никуда не денется. Пусть даже и неофициальный.

— За нож не переживай, — успокоил его начальник. — Я в отделе давно работаю, потому могу тебе с полным правом сказать: от кого, от кого, а от тебя он не уйдет. Строго между нами — вот в Баженове сомневался. Нет, он парень хороший, смелый, не дурак, но шебутной очень. От настроения зависит, от того, что его левая пятка сейчас хочет. И усидчивости нет. Там, где надо нахрапом, кулаком, напролом — это его. А вот посидеть и подумать о том, как без этого всего обойтись — уже мимо.

— Ну… — Олег уставился в окно, не зная, как реагировать на слова начальника.

— Понимаю, что ты сейчас про меня подумал, — рассмеялся Францев. — Зачем эта беседа, для чего на Славяна наговаривать, некрасиво, неправильно, и все такое прочее. Верно?

— Ну-у-у… — снова ушел от ответа молодой человек.

— Баженов — наш, — мягко произнес Аркадий Николаевич. — Какой бы он ни был, он наш, со всеми своими достоинствами и недостатками. И еще: я его не критикую, а тебя не нахваливаю. Просто есть сейчас и есть перспектива, понимаешь?

— Если честно — не очень.

— Ладно, объясню на пальцах. Кулак всегда был хорошим аргументом для решения проблем, а сейчас это вообще основа основ. Но вот лично ты даже в наше веселое время уже способен повернуть ситуацию так, что до кулака дело просто не дойдет. Есть в тебе такие задатки, я же вижу. И лично для меня важно, чтобы ты сам это осознал. Я как-то говорил… Нет, не лично тебе, но при тебе — Славка отлично вписывается в нынешние реалии, не будь его, нам бы пришлось лихо. Но вот только времена скоро изменятся. Нет, прежде чем жизнь перейдет в качество «более-менее», сначала все станет очень плохо, так всегда случается, общество должно дойти до той точки невозврата, за которой стоят или распад, или возрождение. Поскольку мы в России, то наш вариант почти наверняка второй, пусть и противоречащий как всем теориям, так и элементарной логике.

— Мне отец что-то такое говорил в том году, — улыбнулся Ровнин, — почти слово в слово.

— Ну, мы с ним, надо думать, ровесники, потому и мыслим одинаково, — предположил Командор. — Так вот, тогда, когда все совсем перевернется с ног на голову, все захотят покоя. И люди, и нелюдь, и нежить. По-другому не случается. Конечно, царство всеобщей гармонии одномоментно не наступит, это вообще невозможно, но одно знаю точно — на эти улицы вернется мир. Ну а за ним придет порядок. Обязательно придет. Просто потому, что люди устанут жить на грани. А те, кто обитает в сумерках, так или иначе, рано или поздно всегда принимают выбор человеческого общества. У них альтернативы нет, они от людей питаются, и в переносном, и, увы, в прямом смысле. Конечно, найдутся те, кто не примет новые порядки, и вот тут Баженов снова окажется очень нужен. Но после наступит время таких, как ты, как Свешников, как Ревина, тех, кто мысль ставит вперед пистолета, кто станет стремиться выстроить новую систему отношений в изменившемся мире.

— Почему мы? Почему не вы?

— Потому что объективно смотрю на вещи, — рассмеялся Францев. — Я и сейчас уже почти раритет, который следует сдать в музей. Анахронизм, если угодно. Не успеваю я за временем, оно меняется быстрее, чем мне удается это осознать. Пока пора смутная, мой опыт, знания, инстинкты еще нужны, но после, когда накипь спадет, понадобится нечто другое, новое, большее. Потребуются те, кто наступившее время осознает и примет как единственно верное, а это точно не я. У меня просто не получится, потому что вчера для меня уже сейчас ближе, чем завтра. Осознать — осознаю, но принять… В результате в какой-то момент может выйти так, что вреда от меня станет больше, чем пользы. И ничего страшнее, пожалуй, на свете нет, потому что отдел — это все, что у меня есть в жизни. Навредить ему — равно что перечеркнуть свое бытие на белом свете.

— И как же? — чуть ошарашенно спросил Олег, не ожидавший услышать подобное. — Как тогда?

— Не знаю, — поняв, что именно хочет спросить у него сотрудник, ответил Францев. — Может, поставлю еще один рекорд и стану первым сотрудником отдела, который сумел уйти на пенсию. А чего? Буду играть в шахматы в парке, ворчать, что молодежь стала дикая, не то что мы в их годы, и время от времени наведываться на Сухаревку с тем, чтобы вам надоедать умными советами.

— Да нет, — прищурил правый глаз Олег. — Не верю. Не станете вы таким.

— Ну, может, и не стану, — рассмеялся его начальник.

— А какие еще у вас рекорды есть?

— Ну-у-у… Например, такой. Мне нож вручили на вторую неделю работы. Абсолютный рекорд, до того, со слов Тита Титыча, только какой-то подпоручик еще при Александре Втором быстрее моего отстрелялся, но и его показатель — полтора месяца.

— Серьезно?

— Вполне. Редчайший случай — ошибка вышла. По факту он предназначался Алику Синцову, который за полгода до меня в отдел пришел, а достался мне. Стыдоба жуткая, я Алику потом месяц в глаза смотреть не мог. И не вернешь уже, правила такие. Если нож тебе вручили, а ты его принял — все, твое, уже не отвертишься. А я же не понял, что он не мой, ну и взял. Тьфу! Больше четверти века прошло, и Алик погиб давным-давно, а все равно мне перед ним неловко.

— Мне бы тоже не по себе было, — признался Олег. — Вроде как и не виноват, а все равно виноват.

«Вот сейчас», — решил он про себя. Самое время Францеву про предложение Арвида рассказать. А там как он скажет. Да-да. Нет — ну, значит, нет.

— Приехали. — Аркадий Николаевич тормознул у невысокого двухэтажного здания, окруженного деревьями. — Пошли, посмотришь на другую сторону вурдалачьего бытия. Как я уже тебе сказал — это не Ленц, тут хитрости куда больше, а фига в кармане куда масштабнее. Арвид на фоне Ростогцева вообще эталон честности. Ну и показухи больше.

Насчет показухи начальник все изложил абсолютно верно. Здание являлось особняком века девятнадцатого, эдаким дворянским гнездом, причем не только снаружи, но и внутри. Первое, что увидел Олег, зайдя внутрь, оказалась зала, в которой белого мрамора и сусального золота было столько, что он чуть глаза не прикрыл от блеска. Второе, что бросилось в глаза, — гигантских размеров картина, на которой был изображен мужчина в одеждах все того же девятнадцатого века, держащий в руках какую-то книгу.

— Вижу вас, молодой человек, заинтересовал мой портрет? — донесся до Олега невесть кем заданный вопрос, но мгновением позже он увидел того, кто это сделал, а именно невысокого, плотного и лысоватого мужчину, который спускался по мраморной лестнице, ведущей со второго этажа. — Между прочим, это работа великого Ореста Кипренского. Да-да, того самого, кисти которого принадлежит немало шедевров, в том числе знаменитейшее изображение Александра Сергеевича Пушкина.

— Неужто? — Портретов великого поэта Олег видел не так уж и мало, но какой именно имел в виду хозяин дома, он не знал. Не исключено, что тот, где «наше все» руки на груди сложил, или какой другой, например, где солнце русской поэзии на бушующее море глядит. — Не может быть!

— Может, может, — закивал толстячок. — Все именно так. Да, эта работа не числится ни в одном каталоге, но поверьте — это Кипренский. Аркадий Николаевич, рад приветствовать вас в своем доме!

— Мое почтение, Михаил Андреевич, — не менее вежливо отозвался Францев, но руки при этом вурдалаку не подал. Впрочем, тот тоже не стремился с ним поручкаться.

— А это ваш новый сотрудник? — с интересом глянул вурдалак на Олега. — Как же, наслышан, наслышан. Рассказывали мне про него, и даже не раз.

— И что говорят? — заинтересовался Командор. — Если не секрет.

— В основном то, что это совсем молодой еще человек, что я и сам сейчас вижу, но при этом подающий большие надежды. В первую очередь потому, что он уже сейчас предпочитает силе слово. Это, знаете ли, в наше время большая редкость, внушающая, впрочем, некий оптимизм.

— Вот видишь? — Францев повернулся к Олегу. — А мы не сговаривались.

— А еще ходят слухи, что он… Э-э-э, — Ростогцев замялся.

— Что он — что? — Олег отчего-то немного напрягся, а потому нарушил приказ начальника молчать и слушать.

— Как бы так сказать… — Вурдалак застенчиво, но при этом чуть ехидно улыбнулся. — Поговаривают, что Аркадий Николаевич ваш батюшка. Ну, что вы его внебрачный сын от морганатического брака с дочерью одного из высокопоставленных советских чиновников.

— Дела, — рассмеялся Францев. — Однако!

— А морганатический — это как? — чуть ошалело спросил у него Олег.

— Неравный, — пояснил начальник, — по социальному положению. Мне, если честно, уже самому интересно, что там дальше напридумывают и с кем в результате сведут. Надеюсь, моя избранница была из семьи минимум члена политбюро.

— Правды ради, я готов в эти россказни поверить, — заметил князь. — Есть в вас некое внешнее сходство. И не только оно, замечу отдельно. Кстати, мы же так и не представились друг другу. Князь Ростогцев, Михаил Андреевич.

— Олег Ровнин. — Юноша не очень хотел жать ладонь толстячка, тем более что и Францев этого не делал, но вбитые мамой с детства правила приличия не позволили ему проигнорировать протянутую руку. — Рад знакомству.

Еще ему очень хотелось добавить «из служащих мы», но и этого он делать не стал.

— Да нет, Михаил Андреевич, это все слухи, — тем временем произнес Францев, усмехнувшись, — злые языки.

— А если бы и нет, кто вас осудит? — хихикнул князь. — У кого нет грехов молодости? У меня незаконных отпрысков, когда я еще был жив, дюжины три имелось. Правда, и они давно умерли, и их дети, и дети детей. Более того, не исключено, что я, возможно, уже испил крови своих же собственных потомков, даже не догадываясь о том. А почему нет?

— Эк вас заносит, — теперь уже поморщился Аркадий Николаевич. — Да и за другим мы сюда прибыли.

— Пройдем в гостиную, — предложил Ростогцев, сделав рукой приглашающий жест. — Кофе, бисквиты, сигары — все готово и вас ждет. Или, может, желаете закусить поплотнее? Я распоряжусь.

— Не до того, — отказался начальник Олега. — Мы уже отужинали.

И Ровнин про себя с ним согласился. Есть он хотел, что скрывать, но отчего-то в этом доме ему казалось более верным остаться голодным, чем принять предложение внешне гостеприимного хозяина. Вот не понравился ему князь Ростогцев. Чем именно — юноша, пожалуй, не смог бы ответить. Просто не понравился, вот и все.

Гостиная была обставлена с не меньшим шиком и блеском, чем зала. Гобелены на стенах, антикварная мебель, столик на резных ножках с малахитовыми и аметистовыми шахматными фигурами, стоящий в углу, рубиновое вино в хрустальном графине и бокалы с вензелями — все не перечислишь.

— Итак, Михаил Андреевич, перейдем к цели нашего визита. — Францев опустился в одно из кресел, расставленных вокруг круглого стола, сделанного из красного дерева, достал из кармана мятую пачку сигарет и закурил. — Вы сказали мне, что выяснили, откуда взялись те два идиота, что предыдущей ночью лишили человека посмертия. Это так?

— Отчасти так, — покивал князь.

— Если вы знаете, откуда они взялись, то, вероятнее всего, в курсе, где они находятся сейчас. Верно?

— Нет.

— Поясните.

— Никто не скажет, где они сейчас, — ответил вурдалак. — Потому что никто не знает, куда те, кем мы являемся, отправляются после того, как заканчивается наше пребывание в этом мире. Души у нас нет, а стало быть, шанса на хоть какое-то продолжение бытия тоже. Пепел — вот все, что от нас остается.

— Поэтично, красиво, оценил, — Францев выпустил колечко дыма, — но смысл, вложенный в эти слова, мне не очень по душе. Вы хотите сказать, что…

— Их больше нет, — печально кивнул князь. — Увы!

— Хм. — Аркадий Николаевич стряхнул пепел в антикварное бронзовое диво, которое и пепельницей-то назвать язык не поворачивался. — Вы же понимаете, что подобный поворот событий говорит не в вашу пользу? Причем речь сейчас идет не о конкретно господине Ростогцеве, а о вурдалаках столицы в целом? Я четко изложил свою позицию — мне нужна эта парочка, причем не их нежизни, а они сами — тихие, покорные, готовые к содержательной беседе. И на тебе, такая новость.

— Их убил не я, — с достоинством ответил Михаил Андреевич, — и не представители моей семьи. Увы, но мы опоздали. Так случается.

— Случается, — согласился с ним Францев, — но это не оправдание.

— Так я и не оправдываюсь, — от внезапно изменившихся интонаций вурдалака ощутимо повеяло холодком, — в том нет нужды. Когда вина есть — она есть. В том же, что какой-то дикарь, по недоразумению ставший главой семьи, приволок в город пару неофитов, которым даже не объяснил основы послежизненного бытия, меня обвинить не только трудно, но и вовсе невозможно. То обстоятельство, что я взялся вам помочь, продиктовано не страхом или подобострастием, а лишь простым желанием помочь человеку, которого знает и уважает вся подлунная Москва. И, что важнее, сходные чувства испытываю к вам я сам.

— И снова весьма лирично и возвышенно. — Было похоже на то, что слова князя на Францева не произвели ни малейшего впечатления. — «Дикарь» — Рашид?

— Ну а кто же еще? — уже куда прозаичнее ответил Ростогцев. — Мужлан неотесанный. Представляете, не так давно имел с ним беседу, так он вел себя со мной как ровня.

— Ну, по факту где-то так и есть, — закинул ногу на ногу Аркадий Николаевич. — Вы глава семьи, он глава семьи…

— Вот только семьи разные, — сузил глаза Ростогцев. — По составу, по количеству, по уровню развития, по степени влияния.

— По последнему пункту все не так очевидно, — заметил Францев. — Мы наблюдаем за его действиями, и то, что он делает в течение последнего года, пожалуй, можно счесть неким подобием экспансии. Причем весьма неглупой и хорошо спланированной. И да, не скажу, что отделу подобное нравится.

— Что лишний раз доказывает вашу предусмотрительность. Ну а Рашид… Мало просто шагать широко, надо еще и до цели добраться, — недобро улыбнулся князь и дважды хлопнул в ладоши. — Заводите.

В гостиную ввели изрядно помятого и весьма жалко выглядящего мужчину, которого держали под руки два вурдалака. Впрочем, тот, кого они сюда доставили, как оказалось, являлся их соплеменником, это Олег понял в тот же миг, когда пленник заговорил. Клыки есть клыки, их не спрячешь.

— Я вообще ни при чем, — жалобно заныл узник и задергался в руках своих конвоиров. — Меня попросили помочь. Я помог. В чем моя вина?

— Кто попросил помочь? С чем или кем? Когда? Где? — неторопливо ответил ему Францев. — Отвечаем подробно, членораздельно, без ненужных жалоб.

Олег из того, что услышал, понял далеко не все. Во-первых, Францев несколько раз обрывал речи пленника, как видно для того, чтобы не выслушивать то, что ему и так было известно. Во-вторых, не все имена, звучащие в рассказе, ему были известны. Ровнин понятия не имел, кто такие Газван и Седая Мари, хотя и догадывался, что, видимо, эти особы занимают не самое последнее место в иерархии ночной Москвы. Этот же вывод подтверждало и упоминание Хрисанфы, которая рулила всеми столичными свалками. Про нее Олегу рассказывал Морозов, и из его слов юноша понял, что Хрисанфа эта обладает немалой властью.

Но в целом суть произошедшего ему была ясна. Рашид притащил в город пару молодых парней, которых тут обратил в вурдалаков, причем сам смысл этого поступка не был понятен ни рассказчику, ни Ростогцеву, ни, похоже, даже Францеву. Какой смысл тащить кого-то сюда, если в Москве и так народу полно, любого пола и возраста?

Так вот. По его приказу этих двоих в город привезли, обратили, а после поручили заботам доставленного в гостиную вурдалака, которого звали Никита, прежде предупредив о том, что он эту парочку не должен кормить, даже в том случае, если их согнет в дугу. И общаться с ними он тоже не должен, причем ни на какие темы. Тот приказ выполнил, а после по звонку Рашида доставил в тот район, где как раз и обитал обескровленный прошлой ночью «Сокол», где и передал их с рук на руки членам его семьи. Те вежливо, но плотно схомутали новичков, после чего велели Никите погулять часок, а затем снова подходить на это самое место.

Собственно, спустя час он и стал свидетелем того, как двух иногородних вурдалаков, которые, судя по румянцу на щеках, только-только от души подкрепились, превратили в кучки пепла. Та же судьба, похоже, ждала и его самого, но тут в дело вмешались представители семьи Ростогцевых, которые сначала устранили потенциальную угрозу в виде тех, кто посягал на нежизнь Никиты, а после его самого скрутили и бросили в багажник машины.

Вот только это все, судя по всему, являлось внешней стороной происшествия, так сказать, фасадом. А за ним, похоже, скрывалось еще много чего такого, что не увидишь, если не знаешь, куда смотреть. Францев, похоже, знал. Олег же нет, потому ворох вопросов на самые разные темы, которые начальник задал Никите, в целом ему картину не подсветил. Впрочем, прозвище Монах, промелькнувшее в разговоре, он, конечно, мимо ушей не пропустил. Эту кличку Ровнин помнил еще с весны, с перестрелки, случившейся в заброшенной деревне.

— Я все, — сообщил Аркадий Николаевич Ростогцеву. — Он мне больше не нужен.

— Мне, если честно, тоже, — задушевно ответил князь. — Неприятный тип. И слишком болтливый.

— Так это хорошо, — возразил ему начальник Олега. — Не ровен час попался бы принципиальный молчун. Разбалтывай его после!

— У меня бы заговорил, — ласково улыбнулся Михаил Андреевич. — У меня все рано или поздно душу нараспашку открывают. Даже немые.

— Верю, — кивнул Францев, — но еще раз попрошу: не надо со мной на подобные темы откровенничать. Мы не друзья, князь, и ими никогда не станем.

— Но союзниками ведь можем? — чуть подался вперед вурдалак. — Верно? Вам нужен Рашид, это мне ясно, как ночь. Замечательно. Мне же, напротив, он совершенно ни к чему. Есть Ленц, есть Артур, где-то в подземельях обитает Аристарх — и, как по мне, для Москвы такого количества высших вурдалаков более чем достаточно. К чему нам тут еще любители некоей экспансии с раскосыми и жадными глазами? Так почему бы нам не совместить интересы? А, Аркадий Николаевич?

— Хм. — Францев побарабанил пальцами по подлокотнику кресла.

— Просто позвоните, назовите место и время, куда надо подъехать моим мальчикам, и это случится, — вкрадчиво почти шептал Ростогцев. — Без каких-либо обязательств, без открытого долга, без напоминаний «я же вам тогда помог». Взаимная выгода таких условий не предполагает.

— Я подумаю, — сильно не сразу ответил ему Аркадий Николаевич, после затушил сигарету и встал с кресла. — Пока — просто подумаю. И спасибо за помощь, князь. Олег, нам пора.

— Не стоит благодарности, — поднялся и Михаил Андреевич. — Повторюсь — к Рашиду у нас с вами совместный интерес. Не взаимовыгодный, но вполне практический и для вас, и для меня.

На том переговаривающиеся стороны и закончили свое общение. Единственное, что стоит упомянуть, так это то, что Ростогцев на прощание вручил Олегу свою визитную карточку — черную, с золотыми вензелями, на которой витиеватыми буквами было написано его имя и сразу три телефона.

— Хитер, — сообщил подчиненному Францев, как только уселся в автомобиль. — Желает индульгенцию от нас получить. Знаешь, что это такое?

— Ну да, — кивнул юноша. — Прощение грехов.

— В нашем случае это право убивать на законных основаниях. Да, таких же вурдалаков, как он, но только что это меняет? Прецедент есть прецедент. Сегодня вурдалаки, а завтра кто?

Олег хотел сказать, что сегодня это нужно для дела, а завтра еще видно будет, как все повернется, но не стал, поскольку не был уверен в том, что его слова начальнику понравятся.

— А самое скверное, что, возможно, мне придется сказать «да», — выдохнув, добавил Аркадий Николаевич. — Не факт, но такой шанс есть. Потому что по-другому может не получиться то, что задумано. Ладно, это все детали. Ты мне вот что скажи: как ты с родителями девушки своей познакомился? Не оплошал? Произвел впечатление?

— Ну, так, — пожал плечами юноша. — Вроде нормально.

— Это хорошо, — одобрил начальник его слова. — Теперь другой вопрос — если ты свою… Как бишь твою избранницу зовут?

— Маша. Только она не избранница. Вернее, не совсем избранница.

— Ну, зазнобу. Так лучше?

— Так страннее.

— Неважно. О чем я? А, да. Если ты ее попросишь очень быстро пробить мне данные человека, то она это сделает? Прямо совсем быстро, без запросов и прочей бумажной мишуры?

— Наверное, — чуть озадачился юноша. — Я просто в этом направлении никогда о ней не думал.

— И зря. Любовь любовью, а пользу от такого знакомства сбрасывать со счетов никогда нельзя. Это не рационально. Короче — вот какие у тебя планы на завтра, слушай и запоминай.