Летопись Серого Ордена – 2 Тенета войны

- Иерей Покровской церкви Митрофан! Это его деньги, его приказы!

— Зачем святому отцу спонсировать низменные уличные представления? — железо замерло рядом с босой пяткой. — Может, вы лжете?

От предчувствия боли казалось, что ступня уже отекает красными волдырями.

– Нет! Господом клянусь, нет! Это все он, Митрофан!

Сероманец кивнул, подошел к ближайшему ящику с листовками и воткнул раскаленное прутье прямо туда. Убедился, что пламя перевернулось на бумагу, отступил и полил охранников водичкой из ведра, чтобы они пришли в себя.

— Спасибо за помощь, — палач поднял несколько листовок, загоревшихся от раскаленного металла. — Все хорошо, господа!

Бумажки посыпались на маслянистую дорожку. Огненные змейки расползлись по полу, ящикам, углам со вкрадчивым шипением, треском, шкварканием. Убедившись, что огонь уже не остановить, характерник направился к выходу.

– Я все вам рассказал, – закричал вслед «Горацио». — Помилуйте! Увольте!

Охранники с кляпами в писках ревели в унисон.

— Пламя освободит веревки, господа, — ответил характерник. — Дверь открыта.

...За спиной Филиппа расцветал пожар. Вспомнилось, как во время бегства из дома он поджег отцовскую хату, свое дикое, радостное безумие от этого зрелища. Одно из самых ярких воспоминаний детства.

Буран мчался вперед, сзади танцевали зарева красного зверя, пожиравшего новое здание из коричневого кирпича. Над пиром поднимались столбы дыма. И губы Филиппа растянулись в счастливую улыбку.

Ты настоящий пироман. Но даже в этом боишься признаться себе.

Митрофан нашелся в церкви на воскресной проповеди. Набросив опанчу, закрывшую черес с клямрами, характерник вошел в храм и присоединился к верующим.

- Братья и сестры! — громко заговорил статный священник с ухоженной черной бородой. — Должен вам открыть глаза, потому что это моя святая обязанность как смиренного слуги Всевышнего. Нелегко мне говорить эти слова, тяжело на душе от них, но никто другой не скажет вам этого. Ибо истина страшна, невыносима и болезненна!

Этот проповедует гораздо убедительнее актера Бабича, заметил Филипп.

- Священник Митрофан? — шёпотом поинтересовался у соседа характерник.

– Он, он! Божий человек, — отозвался тот благоговейным шепотом и снова перекрестился. — Ловите каждое слово!

С фресок и икон на сероманца строго смотрели лики святых, словно взглядами прошивали ткань и разглядывали скобы на его чересе. Плотная смесь ароматов ладана и возбужденной толпы прихожан забивала дыхание — Филипп поднял платок-маску к носу и слушал дальше.

– Живем во грехе. Такая человеческая природа, — свод церкви подхватывал каждую страшную истину, аж дрожали стены. — Зло стало мягкой полдой, застлавшей наши глаза. Мы притворяемся, будто не видим дьявола, ходящего между нами. Разве для этого Бог даровал нам зрение? Разве для этого сын его Иисус пошел на распятие? Можем ли мы называться христианами, если упорно не замечаем зла, свободно ныряющего по этой земле обеими руками с нами? Нет, братья и сестры! Я не позволю этому случиться!

Священник всецело завладел толпой. Верующие поднимались на цыпочках, жадно впитывали каждое слово, израненное хорошо поставленным, глубоким баритоном, и ловили каждую паузу, чтобы перекреститься.

— Я не говорю сейчас о воров, убийц или прелюбодеях. Речь о страшном зле, — иерей снова повысил голос. — Речь об испорченных черных душах, добровольно подписавших соглашение с дьяволом. Вы дали им множество имен: голдовники, химородники, характерники... Но правильно называть их так, как они зовут себя на самом деле, то есть вурдалаками! И всем хорошо известно, братья и сестры! Но мы услужливо называем оборотней «волчьими рыцарями». Ведь государство считает их полезным. Вы также считаете их полезными... За это вовек гореть вам в котлах ада!

Верующие слились в единственный отчаянный вскрик. Из-за удушающего сопуха Филипп пытался дышать медленно.

— В ваши глаза будут заливать серный кипяток, выкарабкать их раскаленными щипцами, в пустые зрачки будут вставлять теплый уголь! Вы ведь видели, как вурдалаки совершают грех, видели, как они служат Сатане, как забирают невинных детей себе на служение, обращают их на чертовую тропу... Видели — да ничего не делали!

Голос священника грохотал и падал на их головы сверху, как гром в майский ливень.

– Я разочарован! Разочарованный и огорченный, сердце мое кроется... Но я ваш пастырь, братья и сестры, и в сердце моем живет вера. Я верую в Господа и верую в вас. Верую! Верю, что спохватитесь! Верю, что оглянетесь! Верую, что отречетесь от зла и осудите его! Верую в вас и в Бога в каждом... Пропащая душа еще может получить сияние небес. Кроме того, что ради наживы отдала себя в жертву нечистому! Аминь.

Святой отец умолк, испепеляя глазами паству. На мгновение возникла тишина. А потом начал подниматься и нарастать глухой скорбный гул, словно храм превращался в пчелиный улей. Верующие молились, готовые на все, чтобы этот благословенный человек в рясе дальше веровал в них, говорил к ним, и чтобы его большое сердце не страдало из-за их души.

Филипп проскользнул к выходу, дождался конца службы и проследил за Митрофаном: тот провел еще несколько встреч, пообедал в весьма недешевом заведении U pani Frosi (повсюду за ним тянулось двое вооруженных бурмил с нашивками белых крестов). К вечеру одно бурмило откланялось, а другое сопровождало священника в зажиточную усадьбу за городом. Преследователя они не заметили.

Характерник оставил Бурана за оградой, убедился, что вокруг нет лишних глаз, в сумерках подкрался к черному входу, подождал несколько минут. На первом этаже челяди не было: единственное окошко мигало наверху. Он сломал замок, достал несколько металлических ножей и осторожно, ступая у стены, поднялся по ступенькам. Ожидал засады - всегда была вероятность, что его слежку могли заметить, - когда же приблизился к приоткрытой двери опочивальни, то понял, что здесь пахнет отнюдь не засадой. Пахло сладким маслом, мужским потом и грешной страстью.

Любовники даже не услышали его шагов. Бурмило крепко держался за ввернутые в стену кольца, а диакон, хекая и хрюкая, истошно любил ближнего своего. Оба сопели, стонали и были настолько поглощены процессом, что увидели характерника, пока тот деликатно кашлянул. Священник в недоумении оглянулся и застыл, охранник не растерялся и потянулся к тумбе у постели. Пистоль его рука не достала, метательный нож чуть не отрезал ей одного пальца.

- Следующий попадет в жизненно необходимый орган, - предупредил сероманец. – Поэтому без лишних движений.

Два тела осторожно разъединились и расползлись. Бурмило застенчиво заслонился подушкой, разгоряченный Митрофан тяжело дышал и сверлил незваного гостя гневным взглядом.

— Простите, что помешал любостям, господа, но имею к вам срочный разговор. Потом я исчезну, а вы продолжите.

— Что ты себе позволяешь, оборотень? - прошипел иерей.

— Небольшой разговор с инвестором кампании против Серого Ордена.

— Выметайся из моего дома, дьявольская порода!

— Как думаете: а поверят ли дьявольской породе сегодняшним вечером?

- Никогда не поверят! Слово Божие против слова безбожника!

Голышом Митрофан казался не таким грозным.

— Вы организовали подпольный склад с интересными открытками. Давали деньги актерам, чтобы те бестолковыми проповедями возмущали людей. Я должен знать, это все ваша личная инициатива, или приказ откуда-то очень сверху?

- Пошел к черту!

Филипп вздохнул.

— Тогда я должен прибегнуть к пыткам. Не таких вычурных, что о них вы разводились сегодня на проповеди, но достаточно болезненных. Не уверен, что они будут гарантировать беатификацию, или как оно там называется среди православных... По-моему, вы не могли решиться на подобные меры без ведома патронов. Поэтому спрашиваю еще раз: кто за этим стоит?

Бурмило вдруг швырнуло в него подушкой. Филипп инстинктивно отшатнулся, через мгновение его нож уже летел в сторону охранника, но тот успел пальнуть из пистолета. Характерник уклонился, пуля надкусила только край плеча. Знакомая боль, похожая на ожог. Серебро!

- Зря, - прошептал характерник, когда комната поплыла багровой рябью. Как тогда, на поле боя...

Зря ты это сделал.

Майя! Не покидай меня, не уходи. Оглянись, посмотри на меня, прошу...

Но она уходила и ни разу не обернулась.

Кровавые воды тащили за собой, покрывали бурунами, он барахтался и кричал, пока не захлебнулся в багряном коловороте.

***

Как я дошел до этого? Чтоб меня черти схватили, гром побил, холера скрутила, как я дошел до этого? Где свернул не туда?

Игнат сделал длинный глоток. Водка приятно обожгла глоток.

Все началось с Островной войны. Да, кажется, именно из нее. Там он познакомился с Мармулядом.

В первую ротацию Игнат встретил брата Малыша и договорился, чтобы его включили в какой-то кавалерийский отряд. Это были славные времена: при любом случае брат Эней с обнаженным торсом и близнецами в руках устраивал столпотворение во вражеских рядах под громкое: «Не трогай, пыль, не трогай!»

Он быстро подружился с сечевиками, а особенно с похожим на сладострастную крысу Борисом, незаурядным ценителем женских прелестей, — на этой почве и началась их дружба. По имени Бориса никто не звал, потому что он закрепил за собой прозвище Мармуляд.

- Такое было, братья! Ох, что это было! Захожу я в палатку, а там на софе голая блондинка, пышная такая, не то что маркитантки, трески сушеные, а кровь с молоком, грудастая, тело розовое, мягкое, как мармуляд, на таком можно часами качаться как на облаке, а она не просто лежит, а она просто лежит, выкобеливается: мол, иди-ка ко мне, любчик, вся твоя! Я ведь не дурак — мигом к ней бросился, только губами к сиське, тут...

На этом месте Борис брал драматическую паузу и смачивал глотку.

– Что? Да что, ну говори, — рассказ слышали десятки раз, но слушали каждый раз, словно впервые.

— Да эта чертова душа захрапела, а я проснулся, — жаловался Борис, толкая соседа под всеобщий хохот. — Убил бы! Ни разу больше не видел мою мраморную, сладенькую любовницу, пусть мне греч! Какая же она была сочная, настоящий мрамор...

Так его и прозвали Мармулядом. Главной целью в жизни Бориса был поиск богатой вдовы, свадьбы и безбедной жизни до глубокой старости.

Эйфория первых сражений прошла, начались будни военного лагеря. Игнат сетовал на армейский рацион.

- Сранья селедка! Соленые, маринованные, жареные, уха из проклятых селедок, пироги с селедкой, скоро чубы на настоящих селедок превратятся, пыль, как же они мне осточертили! — характерник закрутил собственную селедку вокруг уха.

– Овва, – удивился Мармуляд. — Я думал, что сироманцев должны кормить как господ охвицеров.

— Те привилегии только для шалаша военных, которые отсюда не вылезают. А я из часовых, прибыл на ротацию, так и кормят меня без выкрутасов, - Игнат сплюнул и повторил: - Сранья селедка!

– Радуйся, брат, что тебя по крайней мере весной прислали. Не представляешь, как повезло, что ты здесь зимой не был, — Мармуляд тоже сплюнул. – Жаловался бы на отмороженные яйца, а не на едло.

— Ничего, я это исправлю, — характерник имел что-то себе на уме.

Той же ночью он тихо покинул лагерь, опрокинулся на волка и наведался в ближайшую деревню, где натянул трех кур. Утром Игнат бросил добычу товарищам и триумфально провозгласил:

— В жопе сельди!

Его подняли на руки и качали.

- А ты настоящий казак, друг, - отметил Мармуляд уважительно. — Предыдущий сиромах до такого не додумался. Вот с тобой заживем! И на поле боя, и среди палаток поведешь нас вперед, к новым победам!

Так что одной вылазкой дело не кончилось. Местные крестьяне потеряли немало кур, гусей и индеек, после чего отряд двинулся дальше на север, где вокруг нового лагеря раскинулось три села. Было где разгуляться! Офицеры смотрели на жареных птиц, которых не должно быть в солдатском рационе, сквозь пальцы, ведь общеизвестно, что должное питание — один из главных залогов воинства, успешного в бою.

Штоф неуклонно опустошался. Игнат прикинул, не стоит ли приобрести еще, и решил, что успеется. Водка была отличная, недаром трактирщик содрал за нее целый таляр. В последний раз он пил такую с отцом: они встретились недалеко от Стокгольма, за несколько дней до последней битвы.

- Руби врагов, сынок, - провозглашал Нестор Бойко при каждом тосте.

Он погиб там, где полегла почти вся сила Серого Ордена. По преданию, два берсеркера разорвали волка Нестора пополам. Это воспоминание почему-то развеселило Игната.

— А если половинки разлетелись в разные стороны, будут два дубка? — спросил Игнат бутылки. — Или один? Тогда из какой части он прорастет, правой или левой? Нижней или верхней?

Бутылка хранила молчание.

— Почему, курва, никто не рассказывает о таких важных вещах? - характерник гневно затряс штофом. Водка булькнула. — Вырастет ли там, где больше костей? Или там, где веса больше? Или оно из яиц растет, как из желудей? Спрошу у Щезника, он должен знать.

Нестор, вероятно, жалел бы о такой смерти. Он всегда хотел, чтобы его похоронил сын. Игнат тоже хотел, в свою очередь, быть когда-то похороненным Остапом. Когда-то нескоро.

В бою против берсеркеров, медвежьих оборотней Севера, выжило немногое. В отличие от сероманцев Гетманата, берсеркеры Альянса имели собственные доспехи, которые перед битвой на их тела одевали тамошние джуры. В столкновениях с закованными в броню медведями Серый Орден потерял больше воинов, чем во времена Волчьей войны. Игнат даже не подозревал о существовании берсеркеров до конца битвы — был на другом краю поля боя.

– За всех, кто погиб, – сказал Игнат. В бутылке осталась толика.

После войны произошла случайная встреча с Орисей в Киеве. Они взглянули друг на друга, опрокинулись несколькими бессмысленными фразами и пошли в ее новый дом. Есть что-то странное в первой любви: оно льнет и притягивает, даже когда уже отжило свое.

Так же случайно Игнат столкнулся с Мармулядом. Тот пьянствовал в кабаке, поэтому характерник сначала не узнал товарища без сечевой формы. В новеньком модном наряде сладострастная крыса Борис выглядел уважаемым господином.

После обмена поздравлениями и гарня темного пива Мармуляд перешел к важным вопросам.

— Не хочешь подзаработать, брат?

— На Сечь вербуешь?

- Да какая там Сечь, - отмахнулся Мармуляд. — Если бы я служил, то пил бы сейчас здесь в барских одеждах?

Наряд действительно был барский.

– Поперли тебя?

— Поймали на мелкой краже. им плевать, что ветерану Северной войны не хватает монет даже на рубашку! Ну и пошли они, - Мармуляд хлопнул по элегантной шпаге, удержавшей его сбоку. — Разве я бы такую лялю купил на сечевые шеляги? Черта лысого! А теперь я как сырник в сметане.

— Нашел богатую вдову?

– Лучше! Нашел теплое место в охране. Работа не без риска, но платят соответственно. И вооружают новейшими игрушками, а не тем хламом, с которым мы на Севере воевали, — Мармуляд склонился поближе. — Искусных ребят типа нас с тобой всегда ценят.

– Что предлагаешь?

— Друг, твои сабли должны тебя озолотить — так ловко ты ими крутишь! Зато скныешь по окольным путям, пыль глотаешь, медяки считаешь! — Мармуляд решительно треснул кулаком по бочонку из-под пива. - Доброму воину - хорошие заработки! Вот скажи откровенно, разве не хочется, чтобы еще больше монет звенели в кисете?

- Деньги всегда нужны, - ответил Игнат.

— Так почему мы здесь расселись? Ну-ка зарабатывать!

— Шельма ты, Мармуляд... Показывай дорогу.

Мармуляд провел характерника к «Ночной мавке», где познакомил его с Шевалье.

– Первый рубака среди наших! Шинковал варягов на капусту! После битвы всегда по уши во вражеской крови, а только на синяках, — живописно нахваливал Мармуляд. — Парень меткий, не дал нам умереть от сельди! Кур тягал, как лис!

Игнат недолго соображал, чем зарабатывает этот почтенный господин: подпольное игровое заведение, блеск золота и бутылок с иностранными напитками, дорогие костюмы и духи — сразу понятно, откуда ветер дует. Запах серы в этом ветре Бойко не отпугивал: последний заработок он полностью спустил в карты (мечта о собственном хуторе впервые откладывалась на потом), и характерник не подозревал, как явиться к Ульяне с пустыми руками. Мармуляд со своим приглашением стал неожиданным подарком судьбы – от таких не отказываются.

— Мои дела имеют определенную специфику. Некоторые говорят, что работаю вне закона, но я скажу так: скорее в его тени... Ваша организация не разделяет мое мировоззрение, господин рыцарь. Не будет ли Орден против нашего сотрудничества? — спросил Шевалье и поднял глаза на характерника.

– Если не узнает, – ответил Игнат.

— Все тайное когда-нибудь станет общеизвестным, господин рыцарь. Если это не заставит передумать, то давайте проверим, вы такой стоим протеже, как рассказывают.

В два часа ночи он прибыл в речной порт. Оставил характерный черес в саквах, прыгнул через изгородь и небольшими перебежками, минуя охранников и держась подальше от собак, нашел тридцать седьмой состав. Внутри теплился свет: сероманец потянул ноздрями воздух и достал близнец.

Проверить надумали, отбросы.

Его первый шаг внутрь приветствовали выстрелом. Пуля клюнула в грудь, вспышку на мгновение выказал стрелка, скрывавшегося в отдаленном углу. Игнат бросился к нему, но дорогу преградили двое: неловко-великан, размахивавший топором, полагаясь только на силу, упал первым, и фехтовальщик, имевший палаша, бился умело, но против двух близнецов выстоять не мог. Пока характерник занимался нападающими, стрелок пальнул еще несколько раз, потом крикнул: «Сдаюсь!»

Сероманец утомил желание расколоть ему череп, копнул стрелка по ребрам так, что затрещали, и крикнул вверх, смахнув с лезвий капли крови:

– Понравилось?

– Да, мон-ами!

Шевалье спустился со второго этажа в сопровождении охранников и удовлетворенного радостно шкурившегося Мармуляда: мол, я же говорил!

- Извините за спектакль, но я должен был вас увидеть в действии, - Шевалье кивнул Мармуляду. Тот выдал Игнату дукача, весело подмигнул и пошел осматривать стрелка. — Надеюсь, эта монета возместит моральный ущерб, господин рыцарь.

– Возместит, – кивнул характерник и спрятал золото в карман. Он пришел сюда не зря. — Доволен спектаклем?

– Очень, – Шевалье захлопал в ладоши. – Как там стрелок?

- Без сознания. Несколько ребер сломано, а так будет жить, – сообщил Мармуляд.

– Не стоит. С остальными двумя так же.

Бывший сечевик кивнул, достал захолустный нож и перерезал глотку несчастному: тот очнулся разве понять, что захлебывается собственной кровью.

— Вы очень умело разобрались с этими двумя, а ведь они были признанными специалистами ближнего боя, — продолжил Шевалье, словно ничего не произошло.

– Я таких специалистов без соли жру, – ответил Игнат.

Ему не понравились хладнокровные убийства Мармуляда, он старался не смотреть в сторону трупов.

— Охотно верю, господин рыцарь! Итак, слухи не лгут: пули не наносят вам ран.

— Синяк разве останется, — махнул рукой характерник.

Шевалье усмехнулся.

— Никогда до сих пор не интересовался сероманцами, а теперь понимаю, что зря, еще как зря... Шерше ля луп! С удовольствием приглашаю вас к сотрудничеству, господин рыцарь, — бандит впервые протянул руку и характерник крепко пожал ее.

Мармуляд выкрикнул и добил великана с топором.

Вот так Игнат окончательно впал. С тех пор полезли чирьи отвращения к себе. Он делал вид, что не замечает их, гнался за легким заработком, глотал крючок все глубже, несколько раз проигрывал накопленное состояние, тщетно надеясь приумножить его и осуществить, наконец, мечту... Если бы не проигрыши, уже давно имел бы этот хутор.

Характерник знал, что однажды работа на бандита вылезет ему боком — когда-то это должно было произойти, как и несвоевременное возвращение мужа Орисе, — вот и вылезла. Сделками Шевалье заинтересовался Орден, и теперь над головой Игната завис меч Содома.

- Или как его там, - раздраженно сказал характерник. Водка кончилась, но он оставался мерзко трезвым.

Игнат убивал много, но с Павлом... Это было что-то другое. Он впервые сделал это сознательно, чтобы уберечься от разоблачения. Не война, не защита, даже не дуэль: просто убрал свидетеля, спасая свою шкуру.

...Качур, большой серый волк с грустными глазами, вырвался из урочища, заметил Гната, подбежал, фигура человека разорвала хищный облик. Не стирая меха и крови, Качур подошел к телу, проверил сердцебиение, бросил на мертвого разъяренный взгляд.

— Какого черта? Я же говорил – схватить живым!

— Прибыл бы скорее — был бы жив, — Игнат пытался держаться дерзко, чтобы не выказать ужаса от только что совершённого.

— Это я виноват? — взревел контрразведчик. - При нем было четверо охранников! Четверо с серебром! Я не мог вырваться раньше, твоя лярва мать!

– Не горячись, – Игнат пытался придумать, как ему выкрутиться. — Вот папка, которую он передал...

Качур выдернул документы, но не успокоился.

— Какого черта ты его зарубил?

– Он пытался убежать. А у меня с войны привычка рубить...

Контрразведчик смерил его тяжелым взглядом. Потом поглядел на тело.

– Пытался убежать. От волшебника. Пешком. После падения с коня, каждая фраза звучала нестерпимо бессмысленно.

Неужели его тоже придется убить? Нет, нет, нет! Игнат дернул себя за усы. Как он вообще мог подумать об этом? Это было ошибкой, ужасной ошибкой... Ни за что не будет убивать своих!

– У него от испуга жижи тряслись, – Игнат почувствовал, как от мыслей об убийстве брата слабеют руки. - Услышал твой вой и рванул в отчаянии. А мое тело с войны помнит, что как враг убегает, надо его во что бы то ни стало остановить...

— А твое тело с войны не помнит, что языков нужно брать живыми? – Качур покачал головой. — Вот что я скажу, брат: ты никчемное вранье. Ты знал этого подонка, а он знал тебя. И ты убил его, чтобы скрыть это.

Размышляй, Игнат. Чтобы удачно соврать, нужно сказать часть правды, или как там советовал Щезник...

– Да, я знал его, – Игнат бросил саблю и провел ладонью по лицу. – Месяц назад он попросил за деньги сопроводить его до границы Нежинского паланка, боялся преследования. Мне было по дороге, потому я согласился. Но я не знал, на кого он работает!

– Тогда зачем же убил? — сверлил его тяжелым взглядом контрразведчик.

– Он угрожал мне. Если не дам убежать, они найдут и вырежут мою семью... Меня как ослепило. Прости, брат.

Качур вздохнул. Морщины во главе его исчезли. Поверил!

— Я подробно доложу обо всем есауле.

– Понимаю.

- Возвращайся к своему патрулированию, брат. Не могу поблагодарить за помощь, потому что ты мне перепугаю все дело.

Игнат кивнул и пошел обратно к Упыру. Вихрем кружили вопросы: что Орден имеет на Шевалье? Почему охотятся за его людьми? Что случится дальше?

После доклада Качура он точно получит выговор от Кромки. Возможно, еще и денежный штраф в придачу. Но пусть этим все обойдется, силы всевышние, только бы никто не рыл глубже...

Игнат не участвовал в нападениях, Шевалье никогда и не предлагал ему грязных дел. Он поручал эти вопросы Мармуляду и доверенным зарезчикам, а характерник выполнял только «рыцарские», как выражался Шевалье, поручение, вроде почетной охраны или перевозки чего-то чрезвычайно ценного — что, конечно, не оправдает брата Энея в глазах Совета Семих.

Он напихал рот хлебом, которым собирался закусывать водку, но про него забыл. Раньше не понимал, почему этот запах сравнивали с родным домом: тетя была плохой хозяйкой, но с тех пор, как в его жизни появилась Ульяна, сероманец понял, что благовония свежего хлеба — это дом, руки жены, покрытые мукой, улыбка сына... Воспоминание о том, что в своей жизни он хорошо в своей жизни.

Теперь он может все это лишиться вместе с жизнью. После убийства Павла прошло несколько дней, однако Орден молчал, Колодий молчал, Крайка молчал... Неизвестность угнетала.

— Если выйду отсюда сухим, то пошлю Шевалье в жопу, — поклялся Игнат. — Хватит с меня! Клянусь.

Разбитая бутылка из-под водки скрепила его клятву.

***

Помолвка прошла будто во сне: имение невесты, сваты с традиционными песнопениями, подруги молодой, разочарованы отсутствием друзей молодого, его рука, ее рука, полотенце, речь крестного отца, «не вяжется узел, вяжется слово, кто этот узел развяжет и...» счастливо улыбается, на ее пальчике блестит обручальное кольцо, вкусно пахнут многочисленные яства, играют музыки, раздаются пожелания...

— Бог вас бережет, детки! Богородица дарит мир и любовь! Святой дух благословит!

Торжественный Ярема, одетый в рыцарскую одежду (мать больше не настаивала на другой одежде), подстриженный на рассвете лучшим галицким цирюльником, вызванным из Львова, — грива жениха переливалась душистым красным золотом, а заплетенную бороду охватывал несколько сребро, хлестал, срывался, как сребро, боролся с ним. пожелания и старался не смотреть на Ядвигу, чей взгляд мозолил, как камешек в сапоге.

— Ох, дорогие Ярема и Галина! Так за вас радуюсь! Хорошо, что вы друг друга нашли в этом бурном мире в столь непростые времена!

Желание убежать, что глотало всю ночь перед помолвкой, куда-то исчезло — словно у обреченного, смиренно направляющегося на эшафот.

– Бокалы за молодых! Ой, спою на свадьбе, ой спою! Час буду петь, не буду умолкать!

Наверное, самые большие ошибки в жизни так и совершаются: молча, добровольно, с трезвым осознанием того, что творишь.

— Светлейший Яремо, берегите такую прекрасную невесту, как зрачок глаза! Потому как другие желающие украдут, никогда не найдете!

Разве отец действительно хотел этого? Разве он сам хочет? Разве в этом есть по крайней мере крошка смысла?

— Такая хорошая пара, как нарисованные! На свадьбе буду желать детишек, как на небе звездочек!

Зачем живым исполнять прихоти мертвых? Зачем чужие люди женятся без капли чувств? Зачем он подвергает девушку преждевременному вдовству, зачем слепые традиции требуют дани, зачем люди уважают их при всей нелепости, зачем...

— Ярим, ты снова задумался! — Галина смеется, но поглядывает с укоризной: он пропустил мимо ушей речь ее бабушки. Это была двоюродная тетя? Неважно.

К помолвке они увиделись во второй раз: откровенная попытка Ядвиги Яровой заставить сына передумать. Во время посещения Ярема отчаянно пытался увидеть в Галине что-то близкое или интересное, что оправдало бы его решение в собственных глазах, но поиски потерпели поражение — разговор под кофе снова превратился в монологи будущей жены о всяческих будничных дурочках. Галина искренне наслаждалась этими посиделками, запас ее рассказов казался неисчерпаемым, и молодую девушку совсем не беспокоило молчание будущего мужа.

— Нас так свободно оставляют наедине, — попытался пошутить Ярема, воспользовавшись одной из немногих пауз в ее болванах. — Мамочки даже не переживают, что мы можем согрешить.

— Только в первую брачную ночь, — строго постановила Галина.

Шляхтич вздохнул.

Обручение прошло как во сне: странном, странном, немного грустном сне. Домой Ядвига возвращалась печально, Ярема задумчивым.

— Сын... Если вы вдруг передумаете... Если эта мысль больше не кажется вам удачной, то только скажите: свадьбу всегда можно отменить, — осторожно предложила Яровая. — Обручение не означает, что все решено. Да, получим денежный штраф и неприятную огласку, но это несущественно...

- Свадьба состоится. Я выполню отцовскую волю, – отказал Ярема. – Его и ваши души будут спокойны.

Праздник назначили весной: после обсуждений бюджета и количества приглашенных мамочки решили, что к золотой осени достойно подготовиться не успеют; в дождях и снегах гулять не следует; следовательно, быть свадьбой в апреле.

Несколько дней спустя Ярема сидел на чьей-то башне и догрызал арбуза. Женитьба казалась дальним миражом. Его свадьба, черт возьми! Ярема сплюнул косточки, пытаясь попасть в желтое пятно на арбузе напротив. Надо спросить брата Энея, как он все пережил, пригласить его и друзей лично — увидеть выражения их рожей. Свадьба брата Малыша? Да неужели?

Кто-кто, а Галина в своей свадьбе наверняка не сомневается: оно, взлелеянное в мечтах, сияет свидетелем-перстником на пальце, а стайка многочисленных подруг (ни одну по имени Ярема не запомнил) ужасно завидует невесте. По крайней мере, показательно; за глаза же будут сплетничать, что пошла дура за пропавшего сероманца, не смогла найти кого-нибудь годящегося.

Характерник протер руки от липкого сока и получил ее подарок: небольшой кулон в форме сердца, который скрывал личико Галины на маленьком дагеротипе. Невеста неотразимо улыбалась... Если подумать, не все так плохо. Лишь бы не просила слов любви — врать ему не хотелось.

Шляхтич спрятал украшение, бросил рядом с арбузными остатками пару шаляг и поехал, куда глаза смотрят: после помолвки так путешествовал каждый день, не желая сидеть в семейном имении. Там он только ночевал, завтракал и ужинал — каждая встреча с маменькой становилась невыносимой, потому что Ядвига не оставляла надежд на смену настроения сына, что уже раздражало Ярему. Сначала всячески заставляла его обручиться, а теперь ее усилия сосредоточились на обратном. Вот зачем было устраивать эту катавасию? Чтобы не срываться на матери – она и без того занималась самоистязанием – Ярема просто исчезал из дома. Дубы проверял дважды в день, потому что хотелось уже получить новое задание и помчаться прочь, оставив за плечами Чортков, мамуньо, Галину и весь этот свадебный сумасшедший до следующей весны.

- Ясный господин?

Лошадь встала возле колодца недалеко от заброшенного хутора, а погруженный в свои мысли Ярема этого даже не заметил.

— Простите, можно ли к вам обратиться?

В глубоком поклоне замерла женщина: босые ноги, хрупкая одежда. Видимо, увидела его из-за плетня. Долго же он тут торчал!

— Что-нибудь случилось?

- Ясный господин, - незнакомка медленно выровнялась. На осунувшемся от бедствия лице сверкнула надежда. — Вам не нужен джура?

Попробовала улыбнуться.

– Джура? — сбился с толку характерник. — Вы не шутите? Еще не перевелись люди, которые по доброй воле стремятся отдать ребенка в серомочке?

— Не из доброй, отнюдь не из доброй, ясный господин! Хочешь, не хочешь, а жизнь заставит, — крестьянка перекрестилась и махнула рукой в сторону нищей хижины. – Там он. Следуйте за мной, я покажу...

Ярема не понял, зачем его пригласили, однако пошел в хижину. Кучка ребятишек в уголке переводила удивленные глазки от гостя к соломеннику у печи, где лежал парень — лицо пылало горячкой, губы потрескались, рубашка промокла от пота.

– Хоть сегодня ночью соглашение с нечистым подпишет, только возьмите к себе, – сказала умоляюще. – Всего семь лет, но он готов! Прошу, уберите его!

— Подождите... Это какое-то недоразумение. Мы не обращаем маленьких детей, — Ярема указал на бронзовую скобу с трезубцем. — Джура должна учиться до пятнадцати лет и только после этого сделать выбор.

– Пить… – прошептал парень.

Мать бросились напоить его, но тут не сдержалась и заплакала.

— А нельзя ли сделать исключение для моего Андрюши?

- Дамы, - Ярема отвел взгляд от больного парня. — Мне очень жаль, но во-первых, это преступление всех этических законов. Во-вторых, ребенок вряд ли выдержит ритуал и...

Она не дослушала, зарыдала беззвучно. Теперь Ярема чувствовал себя виноватым, словно отнял у нее последнюю надежду.

— Мой самый старший, самый умный, — хрипло шептала. — Знахарь здешний ничего с напастью поделать не может, все деньги ему отдали, а болезнь дальше иссушает моего Андрюша... Ничего не поможет, ничего не спасет, только сделка с нечистым, господин, он же вам, своим слугам, здоровье безграничное дарит! Хоть Андрей проклятым проклятым станет, но будет жить. Будет жить!

Она качала его голову на коленях, гладила слипшиеся волосы.

...качала его голову на коленях, гладила слипшиеся от крови волосы, ласково проводила ладонью по меловому лицу, шептала что-то языком, которого Ярема тогда не понимал.

Село догорало. Альянс ударил по собственному поселению: после многочисленных поражений решили, что беспроигрышная атака стоит нескольких потерь среди своих. Вместе с селом догорал закат. Взбудораженной взрывами землей Ярема миновал уничтоженную телегу, воронку-колодец, обезглавленную собаку и замер перед женщиной, качавшей сына. А она подняла на сероманца пустой взгляд, скользнула по разрушенному дому, повернулась к парню и тихо спела ему колыбельную.

Ему захотелось вырвать глаза. Он больше не мог молчать.

– Почему, Боже? – Ярема поднял глаза к пустому небу. – Почему? Когда я спрашиваю капелланов, они отвечают, что это такой замысел. Что нам, смертным, не дано увидеть его всеобъемлющей! Что на все есть большой скрытый резон. Что этот парень мог бы вырасти и убить сотни украинцев...

Он сам походил на сумасшедшего, даже рассмеялся. Женщина не обратила на это внимания. Сидела, качала, пела.

– Это так удобно! Отвечать на любой вопрос неспособностью понять ответ спрашивающего. Добавить цитату из нужного Евангелия... Набить нас сложными обрядами, многочисленными символами, мудрыми историями и бесконечными молитвами, устремить взгляд на свечи и иконы, чтобы забыть вопрос, с которым пришел, чтобы успокоиться и уверовать, что все не зря. Но я переполнен этим! Переполнен смертями, переполнен пояснениями, что так и должно быть, переполнен ложью до краев! С меня хватит!

Он сорвался на яростный крик.

- Что у тебя на уме? Я видел то, чего не объяснить никаким замыслом! Ни у одного существа не хватило бы жестокости на такой замысел! Взгляни на эту женщину! Видишь ее? Куда исчезла твоя любовь? Была ли она вообще? Или ты создал себе развлечение, чтобы созерцать, как смешные дураки уносят жизнь друг у друга, веруя в тебя? Где любовь твоя, Господи? Где чудеса твои? Почему ты оставил нас? Почему оставил меня?

Он стоял посреди уничтоженного обстрелом села, задрав голову, и кричал в небо все, что было на сердце. От самой кораблетрощи слова копились в нем, наслаивались мертвецами, неоправданной жестокостью, напрасными надеждами, словно навоз в грязной ране, зажглись отчаянием и безысходностью, пока колыбельная для убитого ребенка не прорвала последнюю запруду.

— Я верил страстно, я молился каждый день, я офирировал щедро... Наверное, поэтому я до сих пор жив. Но зачем, Господи, быть живым в таком безобразном мире?

Военные товарищи таращились на него, обменивались озадаченными взглядами, но подходить не решались.

— Надо изменить его уродство, не правда ли? Таков твой замысел, Боже? Делать все нашими руками? Нет, не верю. Полно! Ты даровал нам свободу воли — значит, с тех пор мы сами по себе! Слышишь, Боже? Я сам по себе!

...Она продолжала, а шляхтич вытряхивал из кошелька тарелки - накопилось почти пара дукачей - и высыпал ей всю пригоршню.

- Возьмите деньги и езжайте к врачу во Львов, - посоветовал Ярема. — Они умеют лечить такую чахотку, что ни один знахарь побороть не сможет.

Женщина недоверчиво смотрела на серебро в своих руках. Зрачки ее расширились, на ресницах застыли слезинки.

- Вы... Ясный... В самом деле? Так много! Что я должна? – она провела рукой по лицу, втирая слезы. - Просите, что пожелаете, отдам! Хоть себя всю отдам, берите, как пожелаете!

– Нет-нет-нет, – Ярема для убедительности выставил руки вперед. – Я эти деньги пропью, а вам они сына спасут.

Несмотря на его осторожно выпяченные руки, женщина бросилась с объятиями.

– Спасибо! Пресвятая Дева Мария! Спасибо, – не успел Ярема шевельнуться, как она так же стремительно упала ему в ноги. — Бог вас бережет, рыцарь ясный, за вашу щедрость христианскую... За все!

Из угла лупили глазками испуганные детишки, не понимая, что происходит.

— Не стоит, — повторил шляхтич, решительно взял ее за плечи и поднял. — Не тратьте время и немедленно отправляйтесь с сыном во Львов.

- К врачу!

– Да. Денег должно хватить. А если нет, то вы что-то придумаете, правда?

— Выдумаю, украду, все сделаю, что-нибудь, — улыбнулась, отчего ее лицо помолодело лет на десять.

Ярема спрятал пустой бумажник и ушел.

– Он поправится! Выздоровеет и через три года сам в джуры уйдет! — донеслось от хутора. — Тоже людей будет спасать!

Она лгала, но Яреме было безразлично. Если бы и от прошлого было так же легко откупиться...

Но эти воспоминания поросли сорняками, глубокими, ядовитыми сорняками, что зачахнут только с его смертью.

***

Северин должен был попасть в крепость через древний, забытый подземный ход. В заброшенных шахтах, соединявшихся с проходом, он наткнулся на завал и решил не тратить время на поиск другого пути, а перейти участок через Потустороннее. Мысль оказалась скверной: в Потустороннем районе на том месте зияло пропасть. Через несколько секунд характерник приземлился на груду угля.

– Курва, на больную ногу! — старый шрам от деревянного штыка пронзил болью все бедро. — Почему всегда на больную ногу?

Даже на поле боя безумные шары попадали именно в нее.

Чернововк прокашлялся от угольной пыли, поднял факел и огляделся: тьма сплошная. После осмотра штольни стало ясно, что он попал в подземный лабиринт. Ни о какой задаче теперь речь не шла: неудачник-диверсант должен был спасаться. С карты здесь никакой пользы, а перепрыгивать назад слишком рискованно. Надо выйти на открытое пространство, и только потом... Чернововк попытался вернуться по пути, по которому пришел, уперся в стену, выругался, покрутился немного наугад и окончательно заблудился.

К эхо шагов добавилось второе: кто-то сновал неподалеку, пытаясь попасть в ритм его походки, но постоянно ошибался и делал лишний шаг. Северин привык, что в Потустороннем мире даже в глухих уголках можно встретить кого-то живого, и общества не испугался — наоборот, это мог быть шанс на спасение.

– Эй! - крикнул Чернововк. – Я знаю, что ты здесь! Слышу твои шаги! Выходи, не оскорблю.

Из темноты к нему выплыло крепкое короткое создание жуткого вида. За одежду правил мощный мохнатый покров, плотно усыпанный каменным порохом. Ручушки - большие, мощные, сотканные из канатов мышц - достигали колен, на пальцах - грубые ороговевшие когти. Ими можно было крушить камни: наверное, именно этим создание и занималось. Ужасающий копающий захлопал слезовыми глазами.

– Ты понимаешь меня? — на всякий случай спросил Северин. Он впервые общался с представителем Потустороннего мира за границами Украинского Гетманата.

- Понимаю все языки, - послышалось в ответ. – Я – твёрг, а ты – зайда. Зайди в штольнях твердо. Убирайся.

– С радостью! Я и не собирался бродить по чужим угодьям. Выведешь меня наружу?

– Выведу, когда заплатишь, – кивнула мохнатая голова. - Что дашь?

— Есть монеты...

– Нет, – отказался тверд. – Только камни. Есть драгоценные камни?

- Нет.

– Прощай.

— Погоди! Ты не хочешь, чтобы я слонялся твоими штольнями? Может, проведешь бесплатно? — обычно такие уловки срабатывали.

Но не с твёргом.

– Ты здесь умрешь. Я подожду. Прощай.

Решение пришло мгновенно. Северин давно вычитал об этом ритуале в дневниках брата Блукача, тщательно изучил его, однако никогда не решался повторить. Но теперь речь шла о выживании... Характерник выхватил нож, порезал загрубевшую пучку большого пальца и бросился к твёргу. Имел единственный шанс: если замедлить или ошибиться, удар когтей разорвет ему шею.

Ослепленный брошенным факелом, твёрг получил хук и согнулся. Нож прорезал грубую кожу, набрал твердую кровь, встрял в землю. Сироманец приложил окровавленную пучку между глаз тверга, прошептал формулу и торопливо отскочил, потому что тварь готовилась нанести удар.

Удача или смерть!

– Приказываю никогда не вредить мне намеренно или ненамеренно, – выпалил Северин.

Кулачиски, похожие на наковальни, опустились. Цверг попытался поднять их, но отчаянно взвыл. Кровавая точка между глаз засияла: теперь он не мог ни избавиться от нее, ни сопротивляться приказам характерника.

— Приказываю вывести меня из этих пещер на открытое пространство, — Чернововк поднял нож и факел.

Цверг выкалил на него черные клыки.

– А говорил, что не обидишь.

Развернувшись, существо поплелось в темноту, Северин двинулся следом, чуть не приплясывая на радостях.

Удалось! Ему удалось! Конечно, это было коварно и не по-рыцарски, но ему нечем было платить жадному твёргу за выход. Проводник тем временем путался, волочил ноги, кружил, несколько раз меняя направление, мстил, как мог. Факел догорал.

– Приказываю вывести меня из этих пещер на открытое пространство немедленно, – крикнул Северин.

Цверг что-то пробормотал и свернул налево, но и шагу не успел сделать, как завизжал и схватился за голову. Багряная точка полыхала между глаз ярким огоньком. Чудовище перекатилось к другому ходу, поднялось и побежало трусцой, не останавливаясь, пока не вывела Северина под потрескавшееся небо с трещиной светила.

– Доволен? - прошипел цверг.

– Да.

— Уволь меня, человек.

– Ты убьешь меня.

— Горой клянусь, что не буду убивать. Уволь!

Характерник несколько секунд колебался, но угрызения совести взяли верх. Он достал пиштоль и направился на твёрга.

— Нарушишь слово и серебро войдет тебе в глаза, — предупредил Чернововк.

– Я не нарушаю слов, – ответил цверг.

Северин сделал несколько шагов назад.

— Когда уволишься, мигом возвращайся обратно в штольню.

– Да. Мгновенно.

– Даю тебе разрешение освободиться от моей печати.

Цверг стер кровавую точку со лба, Северин прошептал формулу увольнения и отступил на несколько шагов. Цверг зарычал, уперся в него полным ненависти взглядом, постоял несколько секунд... Вздохнул и скрылся в пещере.

— Так и родилось мнение создать целую сеть, — заключил Чернововк.

Брат Павлин захлопал в ладоши. Наконец-то он захватил его внимание! Ободренный Северин продолжил:

— Не понимаю, почему раньше никто до этого не додумался... Потому что с людьми такое соглашение не работает. Да и приказы имеют ограничения, никогда не следует требовать невозможного. Всегда лучше договариваться, чем пленить. Понимаешь?

– Договариваться, – повторил Савка.

– Правильно! Как видишь, некоторые чудовища не способны попасть сюда своими силами, но можно помочь им перейти границу миров ритуалом. За эту услугу... Ты слушаешь?

Савка не слушал — долгая история о тверге истощила его внимание. Чернововк вздохнул, обозначил нужное поле в атласе Павла, чтобы в это время не забыл расположение, и снова показал, как начертить у призыва.

— Кровавое соглашение держит на коротком поводке. Если не будут слушаться, используй круг, он действует безотказно, когда почварь живет неподалеку. Но чем дальше от нее, тем слабее цепь, — объяснял Северин медленно. – Попробуй тоже нарисовать.

Савка без крохи любопытства наблюдал за его движениями, дернул перо за ухом и легко повторил, будто всю жизнь чертил такие круги.

- Прекрасно, брат! — Чернововк очень обрадовался успеху. — Внутри нужно написать...

Павлин чихнул и лег на землю. Это означало, что дальше он не будет слушать, и напрасно его уговаривать.

– Что ж, заметки я вложил в твой атлас на отдельном листе, – Северин сдался. — Сначала попытаемся вызвать его без круга.

Савка зевнул. Кто-то мог подумать, что он так показывает скуку, на самом же деле Деригора уже просто не умел придерживаться обычных правил поведения. Он многое понимал, но отвечал редко и всегда неуместно, словно издеваясь над собеседником. В первые дни Чернововка это невероятно раздражало.

Сейчас он терпеливо сложил ладони челноком вокруг рта и кричал:

– Эй! Колобку! Вылезай-ка сюда!

С шуршанием к характерникам подкатился полевик — судя по выражению глаз, разгневанный. Савка радостно вскочил на ноги и принялся увлеченно разглядывать его.

- Назовешь меня колобком снова, и я тебе глаза на жопу натяну, разумеется? – поздоровался полевик.

— Неужели? – спросил Северин. – Как ты это сделаешь без рук?

— О, поверь, человек, сделаю, — полевик нетерпеливо перекатился с боку на бок. — Что нужно? Пощекотать?

– Нет.

— Так что притолкался? Отчитываюсь вовремя, никуда не исчезаю.

- Должен вас познакомить, - Северин показал на Савку.

— Теперь будешь работать с ним... Павлин! Осторожно переходим к тому, чему я тебя учил. Для печати...

Брат Павлин не прислушался, засмеялся и протянул руку к полевику.

- Что? Ты что делаешь? — заорал тот, но Савка уже нахлестал большой палец и одним движением вытер красную метку между его глаз.

Словно разорвалась незримая струна — Чернововк почувствовал, как сделка уничтожена. Но ведь никто посторонний не мог уничтожить ее! Без формулы это было нереально! Только он лично должен расторгнуть сделку! Выходит, Савка каким-то образом... Чернововк несколько секунд ошарашенно таращился на него, а потом заорал:

— Зачем ты уничтожил метку? Это нужно было делать только после того, как поставишь собственную, олух, ты же уволил его! — Северин даже смутился от ярости.

Савка на насилие не обратил внимания: наклонился к полевику и что-то прошептал. Тот вытаращил глазки, немного откатился, а затем на шаровидном тельце расцвело несколько цветочков.

- Договорились, человек, - сказал вежливо полевик. – Я очень благодарен тебе.

Настал черед Северина вытаращить глаза.

— Не знал, что среди вашего рода есть кто-то достойный, — полевик обратился к Чернововке совсем другим тоном. — Хорошо, что сегодня этот господин становится вместо тебя, сукин сын. До сих пор не понимаю, чего в тебе больше, дерьма или фудулии? И за что только мама поцеловала такого бездельника...

– Я тоже буду скучать по тебе, – ответил Северин.

— Чтобы тебе прутья всох и в жопу воткнулся.

Полевщик сбежал в травы.

– Что ты ему сказал?

– Секрет! — засмеялся брат Павлин и подмигнул.

- Ты очень рисковал, когда так поступал, - Северин утолил раздражение и продолжил: - Мы договаривались сделать все иначе. Несколько раз повторяли. Ты ведь говорил, что все запомнил!

– Черный-черный волк! Не переживай! С братом Павичем! Песню спой! — пропел безмятежно Савка.

- Полевик обманул тебя, - сказал Северин досадно и окинул взглядом поле. — Теперь он свободен как ветер, и нам не помогать.

– Черный-черный волк! Черный-черный грусть! Скорее выплывай! С реки черных дум!

Северин махнул рукой.

Со следующим агентом, упрямцем-домовым, все прошло так же: Савка проигнорировал советы Чернововка, стер кровавую печать, прошептал созданию что-то на ухо, на чумазом лице домового Северин впервые увидел улыбку, и на этом все кончилось.

Черт с ним решил характерник. Конечно, больно смотреть, как рушатся плоды твоего многолетнего труда, но теперь это не его ответственность — он свое дело сделал. Павлин хочет их увольнять? Пожалуйста, отныне это его забота.

Теперь, когда задача кое-как возилась, по пути к следующему чудовищу Северин решил заехать к Лине. Время шло, а решения у него до сих пор не было.

— Что-то тебя долго не было. Подумала даже, что ты меня избегаешь, - сказала укоризненная ведьма.

Несколько секунд внимательно изучала его лицо, потом усмехнулась и поцеловала.

Итак, Соломия ничего ей не сказала.

– Извини. Получил неотложную задачу, — Северин указал на Деригору.

Брат Павлин усмехнулся, вытер нос рукавом.

– Лина, это – Савка Деригора. Будете знакомы.

— Тот же Савка, о котором ты рассказывал? - разноцветные глаза ведьмы с любопытством рассматривали глубокие шрамы на голове характерника.

– Тот. Он ведет себя странно, поэтому не обижайся на него.

На приглашение ведьмы зайти в дом и чувствовать себя как дома Савка только покрутился на пороге, поддергал перышко за ухом, пробормотал «много, густо, тяжело, нет-нет-нет» и потоптался в овин.

— Вот, — объявил Савка, стал на выбранном месте и подпрыгнул.

– Он будет спать здесь, – объяснил Северин, который за последние недели в обществе странного характерника привык к его манере общения.

Лина принесла Савке ужин, тот поблагодарил радостный гул.

— Его можно оставить здесь?

- Конечно. Павлин, - Северин наклонился к Савке, который сосредоточенно выедал из миски кашу, и медленно сказал: - Мы будем в доме. Нужно что-нибудь — заходи, хорошо?

Павлин поднял на него глаза, улыбнулся всем зубам, чуть не выплюнув кашу просто Чернововку в лицо, и Северин решил, что это можно считать знаком взаимопонимания.

В доме Лина без слов повалила его на кровать. Они занимались любовью долго и упорно, но мысли характерника витали далеко.

– Северин!

Она легонько укусила его за плечо.

– Ой!

– Слышишь, что говорю?

– Извини.

— Помнишь, как это произошло впервые? Тогда на Купайла?

В ту ночь он подписал кровавое соглашение.

- Помню.

— Какой-то ты задумчивый… Как будто не со мной, — Лина лукаво прищурила карий глаз, зеленый смотрел подозрительно. — Выкладывай, что произошло.

Может, стоит рассказать все прямо сейчас? Нет. Она спокойно выслушает, а потом спросит, каким будет его решение, а он еще не знал ответа. В течение недель Северин ломал голову, но говорить о таком нельзя — Лина не простит сомнений.

— Что ты думаешь о моих усах?

- То есть? – удивилась ведьма.

– Ну, они тебе похожи на кошачьи?

Она звонко рассмеялась.

— На мой вкус — усы тебе подходят. Подчеркивают мужество и немного смягчают жесткую линию рта, она легонько провела пальцем по его устам. - А теперь без шуток. Что произошло?

– Савка случился.

— Вы путешествуете вместе не просто так.

— Должен передать ему всю работу, над которой работал последние годы, — Северин коснулся лба пучкой большого пальца. — Нет, я ничего не имею против Савки, он мой давний друг... И справляется со всем вроде неплохо, но по-своему... Думаю, станет лучше меня, хотя я совсем не понимаю его плана.

— Тебе жалко многолетних усилий?

– Жаль планов, – честно ответил характерник. — Только подумал, что жизнь налаживается, как судьба дала хорошего копняка, и опять надо толкаться в неизвестность, и выбирать, и...

Он чуть не болтал лишнего и умолк. Лина погладила его седину на виске.

— Но тебя ждет новая работа — разве это не здорово?

— Не хочу я этой работы. Догадываюсь, что придется делать. Вернется черная дыра, которую я едва уничтожил.

После ритуала Лина четыре года восстанавливала память. Северин наблюдал, как она понемногу становится собой, привозил всякие безделушки, когда приезжал на пир в Соломию. Лина радовалась его гостинцам, а Чернововк привык к тому посещению и искренне удивился, когда принадлежавший Лине угол, год назад оказался пустым. Соломия гордо сообщила, что ученица наконец-то состоялась как самостоятельная ведьма и живет теперь отдельно. Северин спросил адрес, Саломея с лукавой улыбкой вручила бумажку с почерком Лины.

После окончательной разлуки с Катрею — они хотели провести несколько недель вдвоем, а в первый же вечер разошлись (как тогда думали, навсегда) — характерник откопал в саквах той бумажки. Лина встретила его объятиями, чего никогда не позволяла себе в присутствии Саломеи, и все случилось само собой: следующие две недели Северин провел в ведьмы. Чувства появились легко и непринужденно, как будто всегда этого ждали; четыре безоблачных месяца они наслаждались друг другом.

– Ты представляешь, что такое война? – спросил Северин.

– Только из того, что ты рассказывал.

Он рассказывал немного. Что-то в общих чертах без всяких подробностей, которые пекли на языке и скрежетали на зубах. Боялся, если Лина узнает, кем он там был, то оттолкнет его навсегда. Ее миновала та беда, которую он пережил на северных землях, она цвела жизнью, прикосновением к которой он, убийца, спасался; она была ему источником мира, который пришлось покинуть, источником надежды и смыслов.

- Северин?

В ее глазах застыл невысказанный вопрос: "Что с тобой?"

— Не обращай внимания, у меня настроение странное. Ложимся спать.

— Но ведь мы даже не поужинали.

Не хотелось вставать. Не хотелось врать. Не хотелось делать выбор. Его страницу вырвало и унесло на край черной дыры.

— Неважно, — Чернововк улыбнулся. — Обнимемся крепче и пролежим так много часов.

Наутро он поднялся с кровати с тяжелыми веками и тяжелым сердцем. После завтрака не выкурил трубку. Лина молча наблюдала, как он снова собирается в путь. Несмотря на свою привычку вышла попрощаться.

Северин чувствовал себя подонком, потому что так и не рассказал ей.

– Все будет хорошо, – улыбнулась Лина, когда характерники сели верхом.

– Да вкусно! — сказал Савка и помахал ей рукой.

Чернововк уже не мог вспомнить, почему разошелся с Катре впервые. Кажется, помешала какая-то глупость (они всегда ссорились из-за глупости), такая незначительная, что он уже и забыл о ней. Катя, вероятно, помнит, у нее была сверхъестественная способность не забывать ни одной даты и причины всех их ссор, и эта способность порой становилась причиной новой ссоры. Обычно бурные выяснения отношений у них завершались не менее бурными любостями, но тогда этого не случилось: вместо страстного примирения характерница уехала. Они не виделись несколько месяцев.

Потом встретились случайно в Буде – точнее, Катя считала это случайностью, а Северин целенаправленно выследил ее, чтобы увидеться. Поболтали, выпили и остальную ночь провели так, что соседи били им в стены; некоторые даже приходили стучать в дверь, но Катя с саблей быстро их свела.

Так началась вторая попытка, самая длинная. Северная война поддерживала их отношения: они редко виделись и реже переписывались, поэтому время вместе ценили больше. Но война кончилась, Северин с Катрею вернулись к привычной жизни и как-то постепенно, без громких ссор, между ними все зачахло — так увядают выжженные солнцем цветы.

После второго разрыва Северин и сам поверил, что все кончено, но на этот раз первый шаг сделала Катя. Пусть ему греч, решил Чернововк, и они попробовали в третий раз. Теперь все было вяло, прохладно и фальшиво. Ни распрей, ни страсти — словно исчерпали друг друга. Оба чувствовали это, какое-то время еще делали вид, что все хорошо, даже планировали куда-то поехать и отдохнуть вместе, зато разошлись после спокойного и удивительно взрослого разговора — говорил преимущественно Северин, а Катя, на удивление, со всем соглашалась. Совместно решили, что пусть все останется в воспоминаниях прошлого, провели последнюю ночь.

...Тогда она и забеременела. Судьба умеет шутить!

Следующим «сложным» агентом была малка — Северин завербовал ее, когда отчаянно искал ту, другую малку, которая в детстве вывела его из чащи. Потратил на эти поиски немало сил, но все напрасно: ее лесные сестры, которых удалось запасть, только покачивали головами.

Освобожденная Павликом от сделки мавка на прощание вернулась в Чернововку сияющими голубыми глазами без радуг.

— Дитя человеческое, целованное, — пропела высоким голосом. – Забудь! В мире этим не сыщешь ее.

И исчезла в зарослях белым привидением.

«Дитя человеческое».

- Пора признать, что ребенок - краеугольный камень, - рассуждал Северин вслух за вечерним костером. — Готов ли я к ребенку? Нет. Но и Катя не готова, но не собирается отказываться. Я могу... Такого она не простит. Я бы тоже не простил. Что скажешь, Павлин?

Савка громко пустил газы. Северин уже привык к его манерам, что научился толковать их как нужные ответы.

- Правду говоришь, брат. Это то, чего я боюсь больше всего - как мы, не способные дать друг другу ничего, сможем дать что-нибудь ребенку? Мы потерялись, иссякли и разошлись. А малыш... Как его воспитать двум горлорезам, искалеченным войной? Какой мир ему покажем, когда в первые годы мы будем этим миром?

Чернововк набил трубку и раскурил.

– Взять мое детство. Я хорошо помню, каким замечательным отцом был Игорь в Рокош. А потом превратился в шалого хищника, я его почти не видел... Не хочу стать отцом и превратиться в своего отца.

Вспомнилось, как он пытался застрелить оборотня простым шаром. Тогда это казалось самым позорным провалом в жизни.

– Ты не подумай, что я убегаю от ответственности, брат. Я готов к чему-либо. Просто этот выбор... Что делать, когда жизнь катится ко всем чертям? Продолжать сопротивляться? Притворяться, будто так и должно быть? Плить по течению? А может, и в самом деле побриться... Эй, Павлин, что скажешь о моих усах?

Савка копался в глубинах собственных ушей. Перышко подпрыгивало в такт его движений.

— Я тоже не думаю, что они похожи на кошачьи. Лине нравятся. Лина замечательная... Она знает меня с детства, нам всегда есть о чем поговорить, мы ни разу не ссорились. Все чаще думаю, что не заслуживаю ее. Лина не знает сколько крови на моих руках. Ее не выжгло, не переломило... А я — покруче. Обходил разговоры о войне, делал вид, что все хорошо, что все в прошлом, сознательно обманывал себя, потому что отчаянно желал, чтобы все действительно было хорошо и одновременно оставалось в прошлом! Не заслужил ли я счастливой жизни, а? — Северин выбил трубку, сплюнул и подытожил: — Не заслужил.

Павлин засмеялся и похлопал себя по чересу.

Несмотря на причудливый нрав и неумение общаться, Савка оказался изящным и самостоятельным парнем. Выяснилось, что в бытовых делах он легко справляется: заседлать Конька, разбить лагерь, приготовить еду, убрать за собой. С посторонними Павлин не говорил, в кабаках разве кивал или мурлыкал, а люди смотрели на его потрепанную голову, переводили взгляд на скобы и лишнего не спрашивали.

Иногда он походил на большого беспомощного ребенка, особенно когда испытывал боль — даже из-за небольшого пореза Савка плакал навзрыд, задрав голову и зажмурив глаза, как умеют только дети, не научившиеся преодолевать собственные неприятности. Вечером любил сидеть на земле, обхватив руками колени, разглядывать небо и покачиваться, пока не падал на спину или бок. Из оружия Савка носил серебряный нож, которым пользовался в быту.

Чудак-характерщик легко нашел общий язык со всеми потусторонними почварями на их пути, те отвечали взаимностью; он освобождал их от сделок, но они не убегали; он что-то шептал им, они же улыбались и обещали всячески помогать. .. Кое-кто, как незабываемый полевик, недоброжелательно поглядывал на Северина и бросал ему на прощание:

— Хорошо, что пошрамованный будет вместо тебя, целованный молчанием.

Брат Павлин становился их другом так легко, что Черно-волк ловил себя на зависти. Теперь понятно, почему Забила выбрала его — Савка знал что-то недостижимое другим.

Северин каждый раз спрашивал:

– Что ты им говоришь?

И каждый раз один и тот же ответ:

– Секрет!

Шли дни. Когда прилетела ворона от Лины с вопросом о следующем свидании, Северин избежал прямого ответа, сославшись на ежегодное собрание в Волчьем городе. Он направил несколько сообщений Катри, однако ни на одну характерницу не ответила.

Наступил конец августа, а заодно и собрание Серого Ордена в Буде.

– Точно не поедешь со мной?

Брат Павлин погладил гриву Шарканя и мотнул головой.

- Ждут, - Савка постучал по атласу. – Мама написала продолжать.

— Mapy я тебе обозначил... Деньги есть. Ничего не забыл?

– Черный волк хороший. Люблю, – Савка расплылся в улыбке. – Можно писать?

— Конечно, брат.

Северин обнял его на прощание. Брат Павлин снова стоял с опущенными руками и блуждающим взглядом. Лишь когда сероманец уехал, следом долетело:

– Черный во-о-овк!

– А?!

– Пусть Мамай помогает!

Сероманец улыбнулся. На душе стало легко – наконец-то он сделал выбор.

Глава пятая

Ярмарка занимала все площади и главные улицы Волчьего города. Всадники ругались с торговцами, пытаясь проехать в давке лотков, чумацкие повозки самых причудливых конфигураций собирали зевак, местные дети шумно соревновались, кто продаст больше домашних напитков и яств, — жизнь в конце августа здесь всегда кипела и бушевала переполненным котелком.

Когда Филипп посетил сюда золотую скобу, опытные гости Волчьего города еще в феврале бронировали комнаты на последнюю неделю августа и первую неделю сентября; менее предусмотрительные посетители готовы были драться, чтобы отдать таляр за ночевку в овине, другие ставили палатки в окрестностях города... Теперь каждый желающий мог свободно поселяться в гостеприимном доме или корчме — места хватало всем, несмотря на то, что за последние годы некоторые заведения закрылись. Серый Орден истекал кровью, и эту рану не мог очаровать ни один характерник.

Филипп шагал, отвечая на приветствие взмахом руки — не хотел тратить время на случайные разговоры. Басюга ждал его в неприметной избушке между конюшнями для постоялых волов. Несмотря на жаркий день, все калитки внутри были закрыты.

— Давненько не виделись. Итак, брат, рассказывай, — есаул уселся поудобнее за письменным столом.

Басюга заметно осунулся: через год болезнь забрала у него жену и сына. Поговаривали, ему предлагали передать кольцо есаулы для избрания преемника, но Немир отказался. Его стол был загроможден курганами разнообразных папок, бумаг, книг, тетрадей и документов. Для щепетильного Олефира оставалось большой загадкой, каким образом есаула царил над этим беспорядком.

– Пусто, – Филипп уселся на стул напротив. – Все следы ожидаемо оборвались. Новых источников найти не смог.

- Конечно, зажали хвост, - хмыкнул Немир. — Кто бы мог подумать, что после двух пожаров с разницей в несколько суток они догадаются?

– Это моя ошибка, – признал Филипп. — Второй пожар был непредсказуем. Знаю, это не оправдание...

— Расскажи о втором пожаре, — прищурился Басюга.

– Я все подробно описывал в отчете.

- Да, и я сделал несколько заметок, - безошибочным движением есаула выхватил из кипы блокнотов небольшой блокнот и через несколько секунд нашел нужные записи. – Теперь хочу выслушать тебя лично.

...Он пришел в себя на мокрой перине. В ушах еще звучало рычание, тело покрывали остатки меха вперемешку с пухом растерзанных подушек.

У кровати в карминовой луже замер священник с расколошенной бородой на расшатанной шее, а рядом, на пропитанном кровью постельном белье, лежало вывернутое внутренностями наружу изуродованное тело охранника, которому он откусил...

Откуда столько отвращения? Еще несколько минут назад мы пировали и наслаждались!

Филипп скатился с кровати, упал на колени и долго, болезненно рвал чужими органами, пока из него не вышла вся пожертвованная плоть. На мгновение показалось, что в комнату вошел Олекса: Филипп вскочил, готовый посмотреть в глаза смерти, но в дверях застыла тьма. От испуга желудок вывернул новую порцию рвоты.

Тратишь всю пищу, болван.

Олефир не сошел с ума только потому, что Зверь, вырываясь наружу, отнимал у него воспоминания. Если бы он помнил пожирание человеческой плоти...

Ты все помнишь. Просто боишься заглянуть за кулисы.

Он схватил графин с чудом уцелевшей водой и выплеснул все до последней капли. Шаровое ранение на плече зажило. С тех пор как Зверь захватывал тело, оно стало восстанавливаться значительно лучше.

Хоть что-то ты способен ценить.

Если в Ордене узнают, что он сорвался, ему конец. Никаких шансов. Отряд назначенцев отправится за его душой...

Зачем нам этого ждать?

- Заткнись!

Без паники. Надо охладить голову и собраться вместе.

Следовательно, единственный следует уничтожен. Заказчики остались неназванными. Он напортачил.

Для начала следует убрать. Кровь на кровати, на стенах, на потолке... Этого уже не вымыть.

Филипп огляделся и остановил взгляд на лампах. Два пожара подряд станут для неизвестных врагов огромным флагом "я здесь побывал"; Басюга, вероятно, потребует ответов, но другого выбора нет. Если прикопать тела, есть риск, что их найдут. Он должен расследовать это проклятое дело до конца — слишком дорогой ценой оно ему давалось!

Уложить изуродованные тела на кровать, собрать их по человеческому облику, обильно полить маслом, чтобы как можно лучше запеклись, поджечь кровать, ковер и гардины, а дальше пусть все глотнет огонь, чистый и первобытный огонь...

Пироман, самый настоящий пироман.

– Я застал священника с охранником в постели, – спокойно заговорил характерник. — Для любовных утех оба намазались эфирным маслом. Когда я зашел, они как раз...

- Подробности мужских сочинений меня не интересуют, - перебил Немир. — Если бы они остались живы — это был бы рычаг. По сути: как случился пожар?

– Священника шокировало мое появление и он уронил графин масла на пол. Сосуд разбился вдребезги, масло разлилось, несколько капель хлопнуло в гардины. Я начал разговор, но допросить их не успел: охранник выхватил пистолет, я был вынужден метнуть нож, убил нападающего на месте. Священник тем временем вскочил, но поскользнулся в луже масла, падая, неудачно приложился виском к изголовью кровати. Еще и задел канделябр со свечами, через несколько секунд масло вспыхнуло, побежало по стенкам, кровати, перекинулось на гардины. Я едва успел уложить тела рядом на кровати, чтобы походить на несчастный случай, и немедленно покинул дом...

Он тщательно продумывал эту версию, две недели подряд говорил ее перед сном и после пробуждения.

— Из-за пожара не было времени и на обыск, — завершил доклад Филипп.

Его одежда превратилась в окровавленную ветошь, и он перебрался в невзрачную одежду из светского гардероба священника. Иерею Митрофану хватило клепки не держать приказы или другие компрометирующие документы дома — или спрятать все так хорошо, что характерник после трех часов обыска сдался и устроил пожар.

– Вот оно как! Этерное масло, роковое падение, зажженные свечи... Очень изящная повествование. Звучит настолько дико, будто на самом деле так и было, — есаула постучал стальным перстнем по блокноту.

— Вы меня в чем подозреваете? – осторожно поинтересовался Филипп.

— Из-за своей должности я каждого подозреваю. Такие проверки давно заведены в нашем шалаше, — Басюга свернул блокнот и откинулся на стуле. — Скажи откровенно, брат: если бы Олекса захотел исследовать остатки тела сгоревшего священника, нашел бы на его черепе трещину или другой след от удара изголовья?

- Конечно, - кивнул Филипп.

Прекрасно врешь. Не понимаю, зачем ты избегал этого раньше?

– Хорошо, – есаула медленно выпил воды. – Я верю тебе, брат. Трагическое стечение обстоятельств... Бывает. Нет времени вгрызаться в подробности, произошло уже как произошло. Должен признать, что уничтожение этих гнусных открыток меня очень порадовало.

Ты обманул есаула контрразведки. И сохранил шкуру!

- Уверен, что они затаились и уже готовят следующий ход, - Филипп прилагал титанические усилия, чтобы не отвлекаться на голос Зверя.

— Конечно, — кивнул есаула. — Твоя следующая задача, Варган, подготовлю завтра или послезавтра, когда буду иметь более широкую картину... Ты пока отдохни, выглядишь усталым.

Есаула жестом предложил воды, Филипп отказался. Немир с удовольствием побрызгал себе на лицо и смочил затылок.

— Проклятая жара... Тоже отдохнул бы, но должен проверить

документы по новым джурам.

Басюга показал на добрую папку.

— Когда-то это дело занимало несколько дней, сейчас несколько часов. Работы стало меньше, а радостей от этого никаких.

– Сколько джур в этом году?

– Шестеро, – Басюга поморщился. - Всего шестеро, холера! Самая маленькая цифра за всю нашу историю!

Что также подтверждало мнение Филиппа о кровавой ране Ордена.

И ты один из этих слабаков.

— После демарша Тайной Стражи высокие информаторы один за другим останавливают сотрудничество, а мы не имеем ресурсов этого предотвратить. И найти новых невозможно! Скоро посыпятся низы...

Немир скрипнул зубами.

— Еще несколько моих людей исчезло... Прочь разные места, разные поручения, разные нити — и словно под землю провалились. Курва!

- Как тогда с недобитками Свободной Стаи?

Тайна истории, в которую Филипп с друзьями вскочил сразу после получения золотой скобы, так и осталась неразгаданной. Кто похищал новобранцев? Кто виноват в увечье Савки и других смертях? Они не узнали. Так же, как Орден не выяснил причину бойни, приведшей когда-то к Волчьей войне. Иногда Филиппу казалось, что за этими событиями стоял неизвестный враг, однако это было невозможно — слишком большой масштаб. Некоторые вещи навсегда останутся невыясненными, особенно смерти сероманцев.

А теперь новые исчезновения контрразведчиков... их обыгрывают на собственном поле. Еще одна рана для умирающего Ордена.

— Слишком много совпадений. Но ничего, брат, у Рады Симоха есть несколько идей, как улучшить наше положение, — Басюга невесело улыбнулся. — Мы преодолеем эту развалину, закаляемся и восстанем снова. Не занимай!

– Не занимай, – тихо отдался Филипп.

— Как чувствует Зверь? — Басюга любил изменить тему быстро, чтобы увлечь собеседника врасплох.

- Контролирую его, - соврал характерник.

- Молчит? И не вылезает?

— Вот именно.

А-га-га-га! Ну ты и лгала!

– Хорошо. Мы завершили.

Филипп поднялся со стула. Басюга поднял руку.

— Перед тем как пойдешь, последний вопрос... Вы с братом Энеем еще поддерживаете отношения?

Басюга никогда не отпускал его без нескольких слов напоследок.

— Переписываемся. Планировали сегодня вечером встретиться, — Олефир внимательно посмотрел на Басюгу. - Еней в беде?

– Вплотную приблизился к ней, – Немир пробежался пальцем по ребру бумажной стопки и выхватил оттуда небольшую записку. — Дисциплина никогда не была добродетелью часовых. Я не виню Колодия, в этом шалаше так сложилось исторически. На их выходки мы всегда смотрели сквозь пальцы, но брат Эней...

Басюга вздохнул и спрятал записку в другую стопку.

- Перескажи ему следующее: все мы грешны и порой хотим подзаработать, но Эней должен остановиться, пока за ним не пришли назначенцы.

– Значит, он в беде, – констатировал Филипп. - Перескажу обязательно.

– Спасибо, Варгане. Скоро увидимся. Пусть Мамай помогает.

– Пусть Мамай помогает.

Что уже устрогнул брат Эней? Если сам есаул контрразведки намекает на назначенцев, то Бойко оказался на самом острие. Ох, Эней! Всегда сначала сделает, а потом подумает...

В следующий раз перегрызем глотку Басюге? Он даже не успеет писнуть.

- Заткнись.

Если Эней в городе, то он должен отдыхать за тормозом пива, заключил Филипп. Поиск начал с «Черта и Медведя», заведения Яровых, где старая ватага по традиции останавливалась в августе, оттуда посетил «Пьяную скобу», затем методично взялся прочесывать кабак за кабаком.

- Господин рыцарь! Господин рыцарь! — крикнул оживленный лавочник из палатки огнестрельного оружия. - Минутку вашего внимания!

– Не интересует, – ответил Филипп, но она уже преградила ему дорогу.

– Знаю-знаю! Вижу лучника из южных степей, отданных до кончины колчан и стрел, — она улыбнулась, взглянув на его длинную косу. — Уделите мгновение вашему вниманию! Это новейшее произведение оружейного искусства никогда не заменит верный лук, однако надежно дополнит грозный характерный арсенал!

Женщина имела хорошо подвешенный язык, глубоко декольтированную рубашку и веселый нрав. Первым желанием Филиппа было обойти ее, он остановился.

Сколько у нас уже не было женщины, а?

— Только посмотрите на эту чудесную ложь! — перед характерником появился совсем небольшой пиштоль, напоминавший игрушку. Похожую имел отравленный г-н Пузань, ныне разлагавшийся где-то в лесной могиле. — Легкая и практичная! Да, это настоящее огнестрельное оружие. Скажу по секрету: сама такую ношу! Ближе к сердцу.

Продавщица подмигнула и поправила декольте. Филипп почувствовал прилив слюны и быстро сглотнул.

Хочешь.

— Эту кроху никто и не заметит, но ее выстрел спасет в критический момент!

Женщина умело перехватила пистолет и произвела воображаемый выстрел. Декольте дрогнуло, а с ним и сердце Филиппа.

Хочешь ее!

- Точный выстрел в десятке шагов! Звук чуть слышно, внимания не привлекает. Я бы сказала, что отлично подходит для покушений, ха-ха, но предназначен для самообороны. Хотите произвести пробный выстрел, уважаемый рыцарь? Бесплатно! — она указала на избитый пулями деревянный силуэт, ютившийся за ее палаткой к стене заброшенной корчмы.

Хочешь ее! Хочешь ее!

– Дайте подержать.

Олефир взвесил пистоля в руке — чуть тяжелее метательного ножа. Указательный палец лег на спусковой крючок. Филипп приложил маленькую струйку к виску.

— Стреляют обычно в мишень, — рассмеялась лавочка. — Но если хотите, можете испытать и на собственной голове! Только не серебром.

— Амуниция обычного пистоля не подходит?

— Вы правы, господин рыцарь, для этого малыша нужны капсюль и шар чуть меньше стандарта, подарю два десятка, если купите...

– Беру, – решил Филипп.

Возьми лучше ее! Открой глаза, сама просится!

Характерник заплатил не торгуясь — наверное, переплатил несколько десятков таляров — и ушел. Поиски Энея забылись: Филипп шагал бездумно, сжимая в руке маленького пистоля.

После пожара в усадьбе священника, когда он неделями носился по полкам и паланкам в бесполезных поисках нового следа, Филипп понял отца Северина. Утратив единственную любовь, тот чувствовал себя живым только в вечной погоне, полностью осознавая ее бессодержательность, но остановиться не мог, иначе потерял бы единый смысл жизни.

Единственный смысл жизни – жить как можно дольше.

Только Игорь не сумел вовремя остановиться и позволил Зверю победить: Филипп не повторит его ошибки.

Смешно. Хватит отказываться от меня!

Он зарядит этот пиштоль серебряным шаром. Разоблачит заговор против Ордена, кто бы за ним ни стоял, и на этом его последняя охота закончится. Он приложит струйку к виску и нажмет на крючок.

Грязные.

Если почувствует, что пора, сделает это раньше. Он рыцарь — и уйдет из жизни по-рыцарски, на собственных условиях, где и когда пожелает, в характерной форме, без превращения в осатанелого хищника, которому быть трофеем Олексы Воропая или отряда назначенцев.

Самоубийство – выбор слабаков.

- Заткнись!

- Простите, - послышалось рядом. – Но я ничего не говорил!

Филипп встрепенулся: оказалось, что мысленно он покинул город и замер прямо посреди дороги. На него удивленно таращился курносый юноша, в глаза бросалось черес с отсутствующей золотой скобой.

– Все хорошо? Потому что вы так замерли...

- Иногда болтаю сам с собой, - Филипп спрятал пистолет и кивнул на его черес. — А ты, наверное, один из новых джур. Небольшая прогулка перед завтрашним днем?

- Ага, - юноша покраснел. — До сих пор не уверен, возьмут ли меня.

- Возьмут, поверь.

Сейчас они примут любого. А все эти проверки — дань старым традициям.

Скажешь ли ему об этом?

– Но я не понимаю некоторых важных вещей, – признался джура. – Как без них стать настоящим рыцарем? Спрашивал у учителя много раз, но он объяснить не умеет, так что я делал вид, будто сообразил, хотя на самом деле ничего не понял, однако если ему признаюсь, учитель меня закопает, потому что думает, будто я все знаю, а завтра испытания Совета Симох есаул, и если вдруг об этом

– Стой, – остановил речевой поток Филипп. — Что ты не понял?

– Как работает лунное иго, – ответил джура и смущенно втянул голову в плечи. — И где надо ночевать, чтобы не постигло проклятие Зверя...

Га-га-га!

Мир испытывает жестокое чувство юмора.

- Садись, - характерник устроился на траву у дороги. — Есть два простых правила, которые мне открыл учитель, а потом напомнили в шалаше часовых. Нужно только таляр, перо и карту, которую тебе выдадут после золотой скобы.

Филипп достал из рюкзака атлас, с которым никогда не расставался, карандаш и серебряную монету. Осмотрел кончик карандаша, несколькими быстрыми движениями ножа подострил его и обратился к усевшемуся рядом джуре:

- Внимание на карту, - он развернул страницу с северным волынским паланком, где в этом году еще не бывал. — Скажем, полнолуние застало тебя в селе Нуйно. Берешь монету, кладешь центром на место ночлега, обводишь карандашом.

Грифель обежал вокруг здоровенной монеты.

— Правило первое: сюда теперь три месяца нельзя, — Филипп показал карандашом на немалый кусок земель внутри круга и легонько заштриховал его. — То есть не дай трем следующим полнолуниям застать тебя в этом кругу ни в коем случае.

— А учитель говорил, будто другу позволено, потому что...

– Правда в том, что ты не захочешь почувствовать второе полнолуние. Насильственное обращение под игом луны значительно хуже первого преобразования.

Джура вздрогнул и побледнел.

— Про третье полное скажу просто: Зверь овладеет тобой навсегда.

Как будто это что-то плохое.

- Чтобы не запутаться, отмечай каждую метку датой. Не полагайся на память, она точно подведет.

– Понял!

Характерник постучал карандашом по карте.

— Веди учет без перерыва и тогда не попадешь в беду. Часовые обычно имеют несколько отдаленных мест для ночевок на полнолуние, потом возвращаются к своему паланку — пока иго не спадет с первого места, а дальше по кругу...

Юноша почесал нос.

- А какое второе правило?

- Правило ночевок. Если две-три ночи подряд ты находился в одном месте, это не страшно. Но если их будет десять, считай, что тебя застало полнолуние. Что в таком случае нужно делать?

— Брать монету и рисовать круг с отметкой. Следующие три полных там встречать нельзя.

– Правильно, – кивнул Филипп. — Именно поэтому из нашего брата такие плохие хозяева.

— Нельзя надолго задерживаться в одном месте, — джура забарабанил себе по носу так резво, даже чихнул. — Ах, извините... А если только девять ночевок и потом куда-то поехать на ночь и вернуться?

— Наше соглашение невозможно втиснуть в цифры часов, дней или миль, друг. Эти правила должны только помогать сохранить себя и людей вокруг.

Сколько людей ты сохранил, Филипп?

— Судьба характерников, пытавшихся обмануть проклятие, одинакова: все были сломлены Зверем. Не играй с цифрами, потому что проигрываешь. Нашему брату разрешено остановиться только после смерти.

— Сойду в небо синее черным дубком, — пробормотал джура. — Главное теперь не напутать ничего...

Как думаешь, сколько он протянет?

– Сложно разве сначала, дальше ты быстро приучишся среди часовых. Все системы ротаций в шалашах разработаны так, чтобы избежать лунного ига, — Филипп вернул монету в карман. — Последний совет, лично от меня: когда встречаешь полнолуние в поле, то ночуй лучше под нашим дубом. Там полегче.

– Спасибо! Итак, правило полны, правило десяти дней и правило дуба.

– Правильно, – усмехнулся Филипп. — Есть еще какие-то вопросы? Не стесняйся переспрашивать.

— Не пойму, откуда такие странные условия...

– Спроси Гаада при случае.

Характерник спрятал карандаш и атлас.

– Эх, жаль, что не вы были моим учителем, – вздохнул парень. - То есть я знаю, что так нельзя говорить, но мне через несколько минут стало понятно все, чего мне не могли втолковать несколько месяцев! А у вас есть джуру?

На мгновение Филипп увидел утро в поле: он открывает глаза, на устах вкус крови, у лагерного костра разорванное тело.

Молодая плоть так сладка.

Характерник покачал головой. Марево исчезло. Юноша воспринял его жест за отрицание.

— Когда учитель будет показывать переписку между дубами, то спрашивай, пока не поймешь, — добавил Филипп.

— Так и поступлю.

— И не путай братские прозвища! Один мой товарищ направил письмо брату Бугаю вместо брата Тугая и ввязался в конфуз.

Джура почесал нос — это был его жест раздумий.

— А если я попробую написать умершему?

После войны Филипп присылал учителю письмо за письмом (может, на этот раз удастся?), но послания не исчезали, дрожали каплями крови на темной коре, молча говоря: не к кому лететь...

- Это бесполезно. Не теряй время.

– Спасибо, господин рыцарь, – джура глубоко поклонился.

– Спасибо за урок и помощь. Я пойду отдыхать… Пусть Мамай помогает!

- Взаимно.

Джура побежал к Буде, а Филипп вспомнил, что хотел разыскать Игната. Надо успеть до всеобщей встречи.

Мне тоже интересно, во что он влип.

***

- Идите к отцу!

Братья Деца и Чекан хмуро созерцали, как их медяки перекочевывают к новому владельцу и исчезают в его карманах.

— Какого черта, Эней? – прохрипел брат Деца. – Четвертая партия подряд!

- Махлют, шулер, - буркнул брат Чекан. — Взгляни на эту шельмовскую рожу.

С братьями Децой и Чеканом, давними знакомыми из шалаша стражей (довольно дружелюбными ребятами, если дело не касалось карточных проигрышей), Игнат терял время до встречи со своей старой шайкой, которую ожидал позже вечером.

— Да куда вам, болванам, — он показательно засучил рукава и покрутил руками. - 3 вами и махлять не надо!

Братья играли неплохо, но и рядом не стояли с профессиональными картежниками столичных казино, которым Бойко не раз проигрывал все сбережения. После очередного проигрыша он решительно постановил себе не пытаться заработать на мечту за одну ночь - так только терял все заработанное - с тех пор играл только в обществе сироманцев на кучу денег.

– В чем твой секрет, Эней? — переспросил брат Деца и взглянул на карты так придирчиво, будто секрет скрывался где-то между узорами.

- Секрет? Душу нечистому продал, — ответил Игнат бородатой сероманской отговоркой. – Еще партию? Или распрощаетесь со своими деньгами навсегда?

– Да ну тебя в жопу, – буркнул брат Чекан.

Неподалеку от них какой-то подвыпивший серый стал выстукивать по столу ножом, зажатым между растопыренных пальцев. Все трое косились в ожидании роковой ошибки: лезвие было серебряным.

– Эх, хорошо так со своими посидеть, – прохрипел брат Деца. — Вот чего только терпеть не могу, так это нытье о тяжелой судьбе характерной.

Чем ускорил темп, зрители ободряюще загудели.

– Согласен, – поддержал брат Чекан. – Тебя что, кто-то заставлял? Подсрочником в Гаад отправил? Ты сам все решил. Думал ли сракой? Так застрелись!

— Я таким всегда без разговоров между глаз гепаю, — щербато усмехнулся брат Деца.

Внезапно прокуренный воздух корчмы вздрогнул от тройного крика:

- РАЗ! ОТ! КА!

Лезвие под дружный хохот вогналось в большой палец. Раненый взвыл от боли.

- РАЗ! ОТ! КА!

Каждый состав сопровождался стуком кружек по столу. Часовые переглянулись.

- РАЗ! ОТ! КА!

Бокалы громко звякнули и хмельные напитки потекли глотками чарочников. Игнат, самый высокий из тройки картежников, вытянул шею, чтобы разглядеть шумных наглостей.

— Их тоже трое.

- Ты видишь! – нахмурился брат Чекан. - Наглецы! Это корчма часовых.

— Должны ответить, — прохрипел брат Деца и спрятал бревно в карман.

Игнат подхватил гальбу с пивом, как гетман перед битвой поднимает бунчука.

— На счет «три»...

Кружки брата Деци и брата Чекана тоже поднялись вверх. Через несколько секунд корчму оглушил рев:

– ВАР! ТО! ВИ!

На них оглянулись с любопытством.

– ВАР! ТО! ВИ!

Опытный корчмарь знал славную традицию, его ловкие дочери-помощницы понесли подносы с новыми кружками — один к столу разведки, другой к столу часовых.

– ВАР! ТО! ВИ!

Отбив каждый состав, характерники почеркнули и выпили до дна. Пустые бокалы мгновенно сменились полными, холодными и душистыми.

Вскоре из другого угла снова заорали «РОЗ! ОТ! КА!», и часовые вступили сразу после нее. Игнат ревел, закрыв глаза, от ударов половина пива расплескивалась на стол и заливала руки, но ему это нравилось.

– Надеюсь, они продолжат, – оскалился брат Чекан.

– Сейчас пиво получат и продолжат.

Брат Деца был прав: разведка напомнила о себе менее чем через минуту.

- Идут в шинквас? — спросил брат Чекан Гната.

— Такие идут, дети.

Часовые ответили третьим призывом и тоже направились к шинквасу.

Разведчики ждали с широкими улыбками. Внимание собравшихся сосредоточились на шестерке с черешками. Корчмарь быстро разлил водку по рюмкам и на всякий случай отступил к стене.

Они стояли напротив и сцепились взглядами. Игнат соперничал с могучим рудником, похожим на Ярему Ярового, если бы тот был выбрит и на голову ниже. Рыжий разведчик давил его взглядом, Игнат отвечал: казалось, от столкновения сейчас полетят искры. Прошло десять секунд... Двадцать... Тридцать...

И сероманцы вместе вернулись в шинквас.

- НЕТ! ЗАЙ! ИМЕЙ! – били кулаки.

- НЕТ! ЗАЙ! ИМЕЙ! - подпрыгивали рюмки.

- НЕТ! ЗАЙ! ИМЕЙ! — дрожали стекла.

Все схватили по рюмке и выпили как один.

Корчма ответила громкими аплодисментами и подняла тосты за Орден, а сироманцы полезли обниматься, потом посиживались вместе за стол разведчиков. Корчмарь дочери — Игнат каждый раз подкручивал усы, как девушки приближались к их столу, — принесли еще водки и яств.

— Ох, сердце болит за тех, кто остался в конце августа дежурить, — сочувствовал брат Чекан и хрустел соленым огурчиком. — Мы здесь гуляем, а они по паланкам слоняются.

- Волчья тропа, - согласился разведчик. — По крайней мере, по нашим паланкам никают, а не у черта в заднице за границей!

Игнат поглядывал на одинокого характерника, которого заметил еще два часа назад: тот вазюкал ложкой по своей уже схоловшей соломе, изредка похлебывал квас, не обращая внимания на полный штоф водки перед собой, и иногда стрелял глазами по бокам — в общем, вел себя странно.

Характерник прошептал рыжему:

- Поможешь с небольшим делом, брат?

– Легко.

Игнат заговорщически подмигнул, а так как моргать одним глазом он так и не научился, то просто мигнул глазами, как филин, и они вдвоем подсели к одиночеству.

- Добрый вечер, - поздоровался тот.

Из растерянного вида на лице стало ясно, что компании он не ожидал.

— Взаим, брат, — Игнат закрутил селедку вокруг уха. — Смотрю, тут скучаешь наедине, штоф к тебе одиноко прижимается, а ты его никак не раскумекаешь...

- Времени своего ждал? Вот мы и решили помочь, сложить кумпанию, — рыжий быстро подхватил его замысел.

— Да, конечно...

Одиночка попросил еще пару рюмок и разлил водку.

– Спасибо, брат, – Игнат поднял было рюмку, но остановился. — Слушай, а ты из какого шалаша?

- Из шалаша Чернововка, - ответил характерник.

– Овва, предназначенник! Серьезно, – Бойко выкопил нижнюю губу. — Не ровня простым стражам пошиба меня!

- Трудно быть назначенцем, - подхватил рыжий. — Ни с кем не здороваешься, ни с кем не здороваешься, никого к себе не зовешь... Не грустно так жить?

– Я отдыхаю. Тяжелый месяц выдался, - сказал назначенец.

– Как и у каждого из нас, брат, как и у каждого из нас, – кивнул Игнат. — У назначенцев пить не принято, вы на водку просто пялитесь, пока не опьянеете?

– Пьем, как и все.

- А к назначенцам кем был? - поинтересовался рыжий.

– В военных служил.

— Ну, так поздравляю с повышением!

Выпили. Брат Чекан, брат Деца и двое разведчиков с интересом поглядывали с соседнего стола.

– Слушай, я тебя что-то никак не припомню, – продолжал рыжий. — Незнакомое лицо, хоть лопни... Ты какого года?

– Тридцатого.

— Что-то слишком молод для тридцатого!

— Ты ведь не забыл, брат, спрашивают не год рождения, а вступления в Орден? — снова филином подмигнул Игнат.

— Эта дата на кунтуше вот здесь вышита, — рыжий похлопал себя по груди. — На обороте, у сердца.

Назначенец чуть побледнел.

- Я... Да. Вступление в Орден, конечно, поняло. Приняли в сорок четвертом...

— Годом раньше меня! - обрадовался Бойко. — И так быстро пробился к назначенцам? Моторный ты хлоп!

- Талантливый! - подтвердил рыжий. — До войны перевели ли?

— После... Еще водки, братья?

– Почему спрашиваешь? Наливай! А под Стокгольмом дрался?

– Сражался. Конечно. Простите, — он вдруг схватился за живот. — Сейчас вернусь и продолжим разговор.

Назначенец порывисто встал.

– Куда собрался? — спросил рыжий угрожающе.

— Сильно припекло... К нужнику надо.

— Никуда ты не пойдешь, шут, — поднялся Игнат. — Братья, давайте сюда!

Они только этого и ждали. На левом плече горопахи легла тяжелая рука брата Деци, на правое — заскорузла ладонь брата Чекана. Горе-характерщик побелел так отчаянно, что, казалось, вот-вот упадет в обморок.

— Думаешь, когда черес нацепил и названия шалашей выучил, то за своего среди сероманцев пойдешь? – прорычал Игнат.

– И не думай убегать! Не дергайся даже, — рыжий забрал кошелек самозванца, порылся в нем и сказал Игнату: — Грамота будто настоящая... Есть рядом знакомая в контрразведке. Надо ему этого гуся передать, пусть разберутся, чьих он будет.

– Согласие.

Корчмарю щедро заплатили деньгами самозванца, а его самого под ручонки вывели из корчмы. Игнат на прощание подмигнул дочерям-помощницам и вышел на улицу, очень доволен своей наблюдательностью. Сегодня был его день!

- Эней.

Игнат застыл. Медленно вернулся в знакомый голос.

- Воргане!

Старые друзья крепко обнялись.

– Совсем не изменился! Вот бегал с косой, как девчонка, так и бегаешь!

– Я тоже рад тебя видеть.

Конвой пленника остановился.

- Эй, брат! Тебя ждать? — крикнул рыжий.

– Идите без меня, потом найдемся!

Игнат с улыбкой вернулся к Филиппу.

— Только болвана-шпиона поймал, вон повели... Совсем хлоп берега пустился, — Бойко махнул рукой. - Варган, глазам не верю! Сколько не виделись? Неужели с самой войны, когда цепелины варягам крушили?

– Где-то так, – кивнул Филипп. — Однако переписывались...

— Да до жопы эти письма! – отрубил Игнат. — Ты хоть раз приезжай на пир! Я тебя с малым познакомлю! Ульяна тоже обрадуется, она чего-то на свадьбе решила, что ты из нашей шайки самый умный.

– Хорошо, пожалую, – Филипп на мгновение отвел взгляд, но Игнат не обратил внимания.

— Что же мы здесь торчим? Айда внутрь, старый бродяга, за такую оказию не грех выпить. Или ты все не пьешь?

– Все не пью.

- Кое-что не меняется, - Бойко закатил глаза. — И это хорошо, наверное... Почему такой грустный, брат? Ты не рад нашей встрече?

- Рад. Я искал тебя.

– Зачем? У нас встреча через несколько часов. Так ли соскучился, что уже не мог дождаться? Многие девушки говорили мне то же самое...

– Расскажу, да не в корчме, – Филипп не улыбнулся.

— Пойдем подальше от лишних ушей.

Дело серьезное, подумал Игнат. Никогда так не начинают встречу, особенно первую встречу после стольких лет, без веской причины... Даже странный Варган не поступал бы так без веской причины. Характерники молча добрались до высохшего колодца, где не было ни одной живой души.

— У тебя есть послание, — начал Олефир без вступительных предисловий. – Мой знакомый контрразведчик просил пересказать. Послание от Басюги.

- Басюги? Немира? – Игнат почувствовал, как его пробивает на холодный пот. — Есаула контрразведки передает мне личное послание?

— Вот именно, Эней.

Мир задрожал, готовый разлететься вдребезги.

– Я слушаю.

— Слова такие: все мы грешны и время от времени хотим подзаработать, но ты заигрался и должен остановиться, пока за тобой не пришли назначенцы.

Игнат перевел дыхание. Весь хмель последних часов мгновенно растаял. Неужели узнали?

– Это все?

— Разве нужно больше? Во что ты влип, Эней?

В болото навоза, откуда можно только врать.

– Никуда я не вмешивался, холера! Как ни говно, то засранная щепа... Курва! Просто несколько раз подрабатывал... Да, я знаю, что устав Ордена это запрещен, можешь не напоминать, — сказал Игнат. – Но все так делают! И на это всегда закрывали глаза!

Филипп поглядывал на него таким взглядом, за который Игнат готов был убить. Этот правильный Варган всегда посматривает свысока!

— Боно того не стоит, брат. У тебя семья...

— Откуда тебе знать о семье? – вспыхнул Игнат. – У тебя и девушки никогда не было!

Глаза Варгана потемнели. Игнат яростно дернул себя за усы.

– Извини.

- Принимается.

Надо успокоиться.

– Слушай. Не знаю, как там у казначеев, а мне зарплаты часового на семью не хватает. Вот и должен крутиться, понимаешь?

– Все понимаю и не осуждаю, – тихо ответил Филипп. — Но должен остановиться, брат. Назначенцы — смертный приговор...

- Я ведь не ребенок! С первого раза дошло. Понял, больше не буду. Просто трудность была большая, вот и пришлось...

Вдруг сияло радостное: если его предупреждают, значит, дают шанс. Он будет жить дальше!

– Слушай, Эней. Если нужны деньги, скажи, — сказал Филипп. — Я тебе одолжу... Ты ведь не писал никогда, что семья в беде.

Игнат от стыда не нашел ничего лучше, чем обнять брата.

– Спасибо, Варгане! – хорошо, что он не видит его красных ушей. – Но ничего не нужно. Я решил! С семьей тоже все хорошо.

Вдруг подумалось: а что, если Варган знает правду? И просто притворяется, чтобы проверить его и послушать врали?

Нет, быть не может. У страха баньки большие...

– Прекрасно! — Филипп наконец-то улыбнулся и Гнат мгновенно отбросил все сомнения. — Если вдруг потребуется, пиши непременно, я помогу.

— Спасибо, брат, я очень ценю… Посмотри! Черт! Что там горит?

Как будто сама судьба спасла его от продолжения разговора. Филипп огляделся и несколько раз вдохнул воздух носом.

- Горит здание. Большой пожар.

- Уверен?

– Мне этот запах хорошо знаком. Надо помешать огню распространиться, пока весь город не загорелся.

Они понеслись в сторону зарева, а Гнату все хотелось оглянуться и убедиться, не следят ли за ним молчаливые фигуры, ожидая малейшего намека на измену, чтобы выполнить смертельный приказ.

***

В прошлом году на главной площади Буды завершилось строительство новой ратуши. Амбициозный проект заказали у известного столичного архитектора Валерия Мищенко, строительство продолжалось несколько лет, так что превратилось в местную шутку — мол, пока сооружение не построят, все чиновники вместе с городским головой будут заседать в окрестных корчмах, поэтому это строительство не закончится никогда. Но работу таки завершили, площадь устлали брусчаткой, и новенькая ратуша с пятиэтажной башней превратилась в главную гордость Волчьего города, которую быстро монетизировали открытками Pryvit iz Budy и многочисленными рисунками разного уровня качества. Поговаривали, что зимой дагеротип с их ратушей напечатают на почтовых марках Гетманата.

Ярема немало разочаровался, когда увидел эту ратушу своими глазами.

— Вот и есть символ новой страницы жизни славного города? — пробормотал шляхтич цитатой из местного буклета. — Во Львове гораздо лучше.

Дорога характерника пролегла по крутой ступеньке на последний этаж, бессрочно арендованный Серым Орденом по договоренности с городским советом. В просторном зале царил аскетизм: карта Украинского Гетманата во всю стену, огромный круглый стол, кресла. На тяжелых дверях висело несколько замков, из трех панорамных окон двое заслонены деревянными створками. Из единственного свободного окна открывался живописный вид на восточный край города, мягко освещенный вечерним солнышком.

В зале ждали двое: есаула военных Николай Яровой и есаула разведчиков Мирон Демчишин в неизменном капюшоне к носу. Последний без приветствий хлопнул засовами на дверях:

- К делу.

Стол для совещаний был завален картами, схемами, дагеротипами и документами.

— Подытоживая встречу с военной разведкой и агентами Тайной стражи: Изумрудная Орда прекратила экспансию на восток, восстановила силы и готовится к новому вторжению. Направление неизвестно: либо юг, либо запад, то есть мы. Ребята чуть не разрываются по их улусам, – докладывал Данилишин. — А тут еще последовал новый случай: Объединенное княжество Валахии, Молдовы и Трансильвании утверждает, что Османская Империя планирует наступление на их земли. Мои люди подтверждают, что турки действительно готовятся к войне.

— Княжество ищет помощи?

– Да. Пригласили делегатов Гетманата на рассмотрение вооруженных сил Княжества и выводов о вероятном вступлении в Союз. В Киеве согласились с подчеркнутым словом «вероятного».

— Кроме гетманового посланника должен уехать один из Ордена, кто-то понятливый. Это будешь ты, — приказал старший Яровой младшему. — Языком там владеешь?

– Вспомню.

Ярема едва удержался от улыбки. Новости невеселые, но новое поручение ему нравилось.

– Хорошо, – в голосе Мирона и намека не было на одобрение. — Западно-южная граница очень важна. Несмотря на нехватку ресурсов, я не могу пренебречь возможной угрозой под боком. Мои люди говорят, что за последние месяцы Княжество существенно накопило военные силы, хотя признаков османского присутствия они не заметили. Из Крымского ханства в это время рапортуют о наплыве турецких агентов. Допускаю, Бухарест мог сговориться со Стамбулом и притворяется жертвой вероятной агрессии, замыливая нам глаза. Боссёрки молчат, а раньше мы постоянно обменивались новостями. В общем, брат, ситуация мутная, разобраться.

— Понять, что вызревает на Юге, — сказал Ярема.

Мирон кивнул.

– Где друг, а где враг, именно так. Миссия в Северном Альянсе доказала, что у тебя есть кебет. Отправишься в официальном статусе охранника атташе. На самом деле будете на равных, но ты за ним наблюдай.

– Понял.

– И не дай себя убить! Мы здесь скоро будем считать людей на пальцах рук.

– Не подведу, брат.

Данилишин вытащил трубку с длиннющим луком и принялся набивать ее каким-то удивительно смрадным табаком.

— Отправитесь через десять дней из Черновцов. Пробудьте в Княжестве сколько нужно, соберите все возможные сведения. Я хочу видеть полную картину, чтобы Совет Симох мог расставить приоритеты. Если они там сговорились... Мы не разорвемся на два фронта.

Есаула закурил, тяжелый дым поплыл по комнате.

- Вопрос есть?

Ярем вопросов не имел. Николай имел.

— Что за гадость ты смольешь?

– Nicotiana rustica, – ответил Мирон.

Это название Яровым ничего не сказала. Николай подмигнул внуку и продолжил:

— Слушай, брат, на улице такая жара... А тут все свои. Может, снимешь капюшон, а?

Данилишин выпустил несколько дымных колец, раздумывая, как ответить на это предложение, постучал луком по дагеротипам на столе:

— Посмотрите на эти фотографии.

Ярема посмотрел: на черно-белых фотографиях стоял военный лагерь с двуглавым орлом Изумрудной Орды на флагах. Рисунок был очень четким: Ярема мог сосчитать количество пушек и лошадей.

— Прекрасно нарисовано, — буркнул Николай. - Подозреваю, снимал не фотограф с ателье?

- Переносная камера. Новое слово по шпионскому делу, — ответил Данилишин. – Эти снимки сделаны с расстояния сотни шагов.

– Невероятно!

- Война - двигатель изобретений. Вы, братия, можете не догадываться, что скрытая камера смотрит на вас. Когда даете взятки, когда изменяете жене, когда танцуете пьяным, когда договариваетесь с врагом... Где угодно и ежесекундно.

Данилишин затянулся новой порцией дыма Nicotiana rustica.

— С помощью системы линз можно приближать изображение. Место, тренога, камера – готово. При удачном освещении — никаких предательских вспышек. С этой штукенцией слежение переходит на новый уровень.

Есаула поправил капюшон.

- Я должен хранить инкогнито даже здесь, - он указал чубуком на открытое окно, - потому что где-то там чаится камера, которая только ждет случая.

Ярема посмотрел в окно. Одни крыши... Пустые. Но после речи есаулы разведчиков он не был в этом уверен.

— Мне такая штука могла бы пригодиться, — заметил Ярема.

– Отказано. У нас их нет, — ответил Данилишин. — Тайная Стража в этом году закупила этих аппаратов на сумму, вдвое большую, чем мой годовой бюджет на шалаш. Еще вопросы будут?

— Можем закрыть ставни. Тогда уберешь капюшон? – не сдавался Николай.

Данилишин в ответ молча покинул зал. Есаула военных басовито расхохотался, Ярема присоединился к нему.

— Люблю его за причудливый характер, — отозвался старший Яровой. — Открой другие окна, потому что невмоготу этим запахом дышать. Бесов табак!

Протяжение свежего воздуха выветрилось из зала волны Nicotiana rustica. Николай с наслаждением вдохнул полной грудью.

- Как тебе новое поручение?

— Должно быть интересно, — ответил Ярема с энтузиазмом. – В тех краях я не бывал.

— Надоело дома?

Все время, что он прожил в Северном Альянсе, Ярема мечтал о возвращении. Родной край сиял маяком в самый трудный час. Но когда вернулся... менее чем через два месяца радовался возможности убежать.

- Люблю путешествовать.

– Яков тебе не писал?

- Одно письмо. Извинялся за резкие слова, просил передумать и помочь. Я снова отказал, и с тех пор молчание. Даже с помолвкой не поздравил.

О брате Яреме старался не вспоминать – лишняя причина дня печали.

— Ему выборы надолго забивали, но ты не бери в голову. В ноябре станет легче, сам увидишь... А вот с помолвкой не грех поздравить второй раз, — подмигнул Николай. - Невеста хороша?

Ярема показал портрет из подаренной подвески.

- Очаровательная коббита! Глаза так и пылают. А бедра какие?

— Бедра как бедра, — пожал плечами младший Яровой. — Под теми юбками разве посмотришь?

— Это важно для легких родов, — назидательно сообщил дед. — Перед путешествием посетишь? Она же в Черновцах живет.

- Нет, - отрезал Ярема. — Поеду сразу по делу.

– Почему так?

— А вы не понимаете, почему, — раздраженно ответил Ярема. — У меня к этой волшебной кобите чувств не больше, чем к первой встречной! Наш брак является волей родителей и моей сыновней обязанностью.

— Ты всегда можешь отказаться, если...

Они словно сговорились поколебать его решение! Хотя мамуньо такая интриганка, что действительно могла убедить свекра. Но Ярема не отступит. Получайте, что хотели! Все погуляют на обещанной свадьбе.

— Не подумайте, дедушка, что ропщу, я все сделаю должным образом. Но ехать к невесте, с которой не о чем поговорить, ни одна обязанность меня не заставит, — Ярема дернул себя за бороду. — Наверное, в моей жизни нет места для любви.

— Ошибаешься, парень, — мотнул седой гривой Николай. — Несмотря на три скобы на чересе, у меня были эти роскоши.

— Не обижайтесь, дед, но вам повезло. И не только с браком! Мало кто с тремя скобами на чересе доживает до такого почтенного возраста. Моему отцу, например, не повезло.

– Но повезло с любовью.

– Значит, всем повезло, кроме меня! — грянул шляхтич, но остановился и глубоко вдохнул. — Честно, дедушка, полно этих разговоров о любви...

Вдруг он съежился и показал пальцем в окно:

— Это пожар?

Николай обернулся.

— Кажется, один из гостеприимных домов у города.

Над крышами клубится дым...

... клубится дым. Битва выиграна — пришло время трофеев.

Тонко визжит девочка, глаз подбит, рот расквашен в кровь. Один победитель держит руки, еще двое растянули ноги, а четвертый со спущенными портами неспешно разрезает ее одежду ножом. Мундиры кавалеристов.

– Что вы делаете?

Настороженные взгляды чиркают по чересу, расслабляются.

- О, серая! Ты вовремя, — резавший откидывает нож и обеими руками берется за девичью грудь.

Она заходится в крике, за что получает удар по скуле.

– Смотри, какая вкусная ляля! Есть за что подержаться.

Другие хохочут, ободряя себя. Ее дикий взгляд останавливается на Яреме, из глаз катятся горошины слез.

– Отдам тебе честь быть первым! Она, наверное, еще не...

Характерник поднимает нож и солдат врывается на полслове, почувствовав сталь в промежности.

— Каждый, кто останется здесь, через минуту превратится в евнуха.

– Ты чего? Первая неделя что ли?

– Не занимай.

Через минуту сероманец уже наедине с ней. Пылает фольварк, взывает испуганный скот. Девушка свернулась, обхватила колени, спрятала избитое лицо. Ярема не знает ее языка, не решается коснуться, поэтому просто оставляет нож у голых ног и идет дальше.

Сколько он не успел спасти?

- Мало! — дед встревоженно трясет его за плечи. – Что с тобой?

Снова. Это случилось снова! Псякрев...

– Ничего, – он с улыбкой встал, отказавшись от помощи. — Замочилось немного от проклятого дыма Данилишина.

– Это после войны? — Николай понимал его лучше, чем Ярема ждал. — Часто такое случается?

— Просто замоталось, дед, — Ярема поспешил к лестнице. — Я пойду на пожар, там помощь не помешает!

- Мало...

Но он уже мчался по лестнице вниз.

Людей можно обмануть или хотя бы убежать от них. Жаль, что с прошлым такого не поступить.

***

Обломки.

Он бездельничает в лагере, лежит с трубкой под холодной голубизной северного неба;

в Потустороннем мире с кровью на веках и взрывчаткой в рюкзаке;

тянет раненого, хриплое отрывочное дыхание на шее;

белая повязка с красным крестом теряет белье в первый же час боя.

Человеческий образ, цельный и привычный, перемолотый жерновами войны — извращенный, обожженный, присыпанный землей, вывернутый внутренностями, лишенный конечностей, разбросанный в диких позах. Не вообразить, что он когда-то смеялся, когда-то мечтал. Когда-то жил.

Здесь ежесекундно из личности можно превратиться в гору мертвой плоти.

...Годами так повелось, что на войнах потусторонние занимались полевой медициной: их волшебство останавливало кровотечения, а защита против пуль позволяла извлекать раненых из-под ожесточенного обстрела. Когда солдаты уже отдыхали, битва в полевых госпиталях продолжалась. Северин поначалу вертелся на подхвате у хирургов, а впоследствии и сам начал проводить несложные операции типа ампутации, научился не только сворачивать кровь, но и замедлять и ускорять ее, поднимать и снижать температуру.

Сначала его выворачивало от изуродованного человеческого тела, тошнило от запаха гноя и кишок, полных непереваренной пищи. Чернововк рвал, пока не овладел собой, чтобы вернуться к тенту. Иногда слышал насмешливый голос, предлагавший положить всему конец быстро и легко — вероятно, за неимением сна.

- Привыкнешь, сероманец, - говорили врачи.

Он привык. Обнаженная человеческая плоть перестала вызывать сходу. Он привык настолько, что по возвращении домой из ротации не мог понять, почему вокруг так тихо и почему люди ходят спокойно по делам, будто там, за морем, другие не умирают на шинелях, пропитанных кровью и сукровицей...

Почему? Не зная покоя, Северин стремился вернуться туда, в привычный ад, и только строгий график ротаций Ордена не позволял этому. Письма от учителя, Энея, Малыша и Варгана поддерживали его: он был не один. Все настоящее, все вместе — здешний мир и тамошняя война, мирные улицы и кровавый хаос, этот мир и Потойбич, а его судьба стелется между ними, как клялся в ночь серебряной скобы...

— Щезник, ты пришел ко мне или просто решил полюбоваться старейшим дубом страны?

Вера улыбнулась.

— Это дерево действительно стоит часов созерцания.

– К тебе, – Северин потер лоб. — Хотел отчитаться лично... Да извиниться. Я недооценил брата Павла. Думал, этот замысел сумасшедший, но я ошибался. Павлин справится с сетью лучше меня. Извини за недоверие, сестра.

— Не стоит извиняться, брат, не стоит. Твои сомнения имели почву, - ответила Забила легко. — Только дураки не сомневаются... Особенно, когда стоят на развилке перед важным выбором.

На что намекает? С Верой никогда не уверен до конца.

— Спасибо за добросовестно исполненное поручение, брат Щезник, — продолжала есаула. – Ты заслужил на несколько дней упокоения… Счастья в новом шалаше. Не отчаивайся одолеть себя.

Северин хотел было поблагодарить, но Забила и без слов знала все, что он хотел сказать. Поэтому характерник спросил:

— Я должен вернуть дневник брата Блукача?

– Нет-нет, зачем? Во-первых, это подарок. Во-вторых, ты выучил его наизусть, не правда ли? — Забела рассмеялась и Северин улыбнулся с ней, потому что есаула была права. – В-третьих, он тебе еще понадобится.

Северин догадывался, куда его переводят, – несложно вычислить, если вспомнить войну. Удивительно, что медлили так долго.

... После диверсии в Готландском порту военных цеппелинов Северин понял, что вскоре подробности взрыва артиллерийского состава узнают в Совете Симох, и его способностями захотят воспользоваться снова. Кто имеет оружие и не применит его во время войны?

Когда у госпиталя нарисовался Иван Чернововк, Северин не удивился - он ждал этого визита.

- Есть персональный приказ для тебя, - сообщил есаул назначенцев.

С этого времени война вернулась новой гранью, темной и бесчестной.

То, что ты хотел забыть.

То, что не рассказывал Лине.

То, что хуже ужасов полей боя.

Дар, возненавидевший Северин, прокладывал Потусторонним тропинки к местам, куда не мог добраться никто другой. Прыгая между мирами, Чернововк закладывал взрывчатку, травил воду и перерезал глотки враждебным высокопоставленным должностным лицам — преимущественно спящим, в их кроватях. Открывать ворота крепостей или похищать тайные письма было захватывающе, но убийства... Он привык встречаться с врагом в бою, а не своровываться с ножом над кроватью, где похрапывает незнакомый человек.

Но Северин был солдатом и обязан был делать приказы.

Это напоминало игру без правил, где он был непобедим. Потусторонний, чужой дом, дверь спальня. Несколько секунд для подготовки удара. Главное – не всматриваться в лицо. Чем дольше смотришь, тем больше размышляешь. Чем больше рассуждаешь, тем труднее на сердце. Северин несколько раз допускал эту ошибку, и тогда с ударом ножа в нем тоже что-то умирало.

С тех пор в спасении жизней на поле боя Чернововк видел личный долг и призрачный шанс на искупление, поэтому брался за это ревностно, до полного изнеможения...

— Эй, казачье! Давно ждешь?

Перед ним стоял Захар Козориз. Учитель с годами не изменился — та самая хрупкая шляпа и напыщенные седые баки.

- Вы совсем не изменились, учитель!

– А вот ты меняешься, – старый характерник прищурился. — Зачем усы сбрил?

— Что это вы решили, будто я их сбрил? – запротестовал Северин. — Когда мы виделись в последний раз, я был безусым!

– Учить тебя и учить, – вздохнул Захар. — У тебя кожа над верхней губой светлее остального лица. Это свидетельствует, что загар сквозь усы пробился хуже.

— Черт!

Захар рассмеялся и протянул окутанный синим бархатом ящик.

— Как ты и просил, казак. Очень хорошая.

– Красно спасибо! — Северин спрятал маленький ящик в карман и достал кошелек. – Сколько из меня?

- Э, нет, денег не нужно! – Захар демонстративно спрятал руки за спину. – Считай это моим свадебным подарком. Позовешь старого учителя на праздник?

– Что за вопрос? — возмутился Чернововк. - Конечно!

– А Соломию пригласишь?

– Думаю, не стоит, – ответил Северин. — Хотел было, но подумал... пожалуй, лучше не надо. Сами понимаете...

– Понимаю, – кивнул Захар. — Я пришел к тому же выводу. Эхо древнего прошлого...

Учитель немного смутился.

— Соломия будет готова к такой новости, но ей нужно время.

Чернововк не сразу привык к мысли, что между его бывшей воспитательницей и бывшим учителем закрутился роман. Все началось с переписки, в которой Северин, питомец обоих, стал главной темой... На этом месте Захар начинал краснеть и избегал каких-либо подробностей, прикрываясь щитом тайны личной жизни. Оба старательно скрывали свою связь, но однажды Северин посетил гостинку в Соломию без предупреждения (Лина тогда уже переехала) и заметил какое-то странное поведение хозяйки, после Шаркань радостным ржанием приветствовал спрятанную за домом знакомую кобылу.