Летопись Серого Ордена – 2 Тенета войны

- Это же Рыжая! — Северин подскочил.

Конспирация была разоблачена: ведьма звонко смеялась, а пристыженный Захар вылезал из погреба, где скрывался. Чернововк впервые увидел их такими просто людьми без ореола учительского авторитета. Это было крайне необычно, немного неудобно и удивительно естественно. Все трое выпили чаю, и он поспешил в путь.

— Оставлю вас один, — сказал Чернововк, многозначительно выгнув брови.

— Посол! — отмахнулась беззлобно Соломия.

Он воспринял это положение вещей за должное и радовался обоим. Захар еще некоторое время стеснялся говорить о Соломии, но постепенно привык.

— Должен идти, учитель. Скоро увидимся. Еще раз спасибо!

— Да, казаче. Пусть Мамай помогает.

Ящик приятно оттягивал карман. Северин добрался до комнаты, запер дверь и только тогда, осторожно, как воришка, заглянул в ящик. На золотом перстне сверкнул бриллиант. Красота! Стоило, наверное, грубых денег... Хотелось и дальше разглядывать обручальное кольцо, но он усилием воли отложил ящик — оставалось последнее дело.

Характерник разложил лист бумаги, взял перо и замер. Как начать? Минуты всплывали, а он не мог родить ни слова.

- Сосредоточься! – приказал себе Северин.

Перо клюнуло чернила и побежало без черновика, без продуманных предложений, без раздумий, без исправлений, освобождая мысли длинными строками, которые даже не перечитав, характерник переложил в конверт, написал адрес и торопливо отнес в почтовый ящик, не позволив себе никакого сомнения.

Вот сейчас все готово.

...Битва под Стокгольмом продолжалась больше суток. Он таскал тела, приносил немало умерших, нырял в Потойбич, чтобы перепрыгнуть ожесточенные бои, однажды наскочил прямо на огромного черного медведя в шпилястых доспехах и тогда пригодился заряженный серебром пистолет. Санитары, глядя на его лицо, просили отдохнуть, но он делал несколько глотков воды и бежал назад. Это было искупление.

Орден стащил все свои имеющиеся на Севере силы. Чернововк знал, что Катя должна быть здесь — возможно, именно поэтому лез в ад, чтобы убедиться, что ее нет среди павших. Долгое сражение кончилось, а Северин так и не нашел характерницы. Он бродил по полю, останавливался возле раненых, своих и чужих, но мало кого мог спасти — разве облегчить смерть. Наклонился осмотреть кровотечение без сознания шведа, тот вдруг захрипел и порывисто схватился за нож... Но скончался в муках от превращения крови в кипяток. Лишь после этого Северин понял, что стальной нож не мог причинить ему вреда. Даже в искуплении он продолжал убивать.

Каким-то чудом Чернововк встретил Энея и Малыша. Из того разговора он ничего не запомнил — слишком устал и истощен был, вспоминалось только, как пили по очереди из трофейной фляги Энея, а потом Чернововк двинулся дальше, не в состоянии успокоиться, пока не увидит ее.

Катя, целая и невредимая, сидела у разрушенного пушечными выстрелами дома и чистила оружие.

— Долго ж ты.

— Немного замешкался.

Молча зашли внутрь, сбросили пропитанную смертью одежду и из последних сил любили на покрытой кирпичной пылью кровати, словно делали это впервые, любили на поле тысяч мертвецов, пели осанную жизнь.

...Она ждала за Будой, у дубов-близнецов. Взглядом Северин сразу прикипел к ее животу: тот изменился, вырос и выпятился новой жизнью, которую он начал... Сын или дочь. Его ребенок!

- Привет, Щезник. Долго ж ты.

– Привет, Искро. Немного замешкался.

— Ты потерял кошачьи усы... Что это хороший знак? Или попытка подсластить горькие слова? Какое известие ты принес после такого омажа?

Катя пряталась за шутками. Чернововк нервничал не меньше: холодными пальцами нащупал в кармане ящик, выдохнул и без лишних слов припал на одно колено.

– О Господи, – прошептала Катя.

Северин достал ящик, попытался откинуть крышечку, но та не поддалась. Через несколько невероятно долгих секунд панического конфуза вспомнил, что открывал ее, но с облегчением понял, что просто тянет не в ту сторону. Ящик расчехнулся, словно ракушка с жемчужиной, и явила сокровища удивленным синим глазам.

- Это... бриллиант? Настоящий бриллиант? Ты с дуба упал, Щезник!

- Катр Бойко, - Северин не узнал собственного голоса и еще несколько секунд вспоминал надлежащие слова. — Будешь ли ты моей женой?

Она взяла кольцо осторожно, словно живой бабочки. Завороженно разглядела чистый камень в золотой оправе, закрыла глаза на мгновение, улыбнулась.

— Целое состояние выбросил, оболтус!

И бросилась на него с объятиями. Северин прижимался крепко, но осторожно: бог знает, как нужно обращаться с тем животом!

– Я стану твоей женой, – прошептала она.

Счастье, подумал Северин, если я когда-нибудь попробую его вспомнить: вот оно, это мгновение счастье.

Катя позволила одеть ей обручальное кольцо на безымянный палец — подходило идеально благодаря опытному Захару — и впервые за семь лет знакомства чуть не заплакала. Это было удивительно и радостно в то же время.

- Северин...

– Да?

Она махнула рукой в сторону города.

— А ту огромную костер ты тоже зажег в мою честь?

— О чем ты... Ох, черт! – Северин присмотрелся. — Так где-то около «Тысячи лезвий»!

– И сейчас ты помчишься на помощь, – прищурилась Катя.

– Там же Буханевич!

— Справишься самостоятельно? Потому что мне дышать дымом лишнее.

— Прости, я о столько вещах хотел расспросить... Ты же не ответила ни на одно письмо. Встретимся в корчме, хорошо?

– Куда я денусь, – она помахала кольцом на пальце. — Скажи только, когда свадьба?

– Послезавтра!

– Да? Ты шутишь?

Северин молчал с загадочной улыбкой.

– Засранцю! Отвечай!

– Не шучу.

— С ума сошел?

- Отнюдь, - Чернововк попятился. — Небольшая сероманская свадьба для своих! Готовь платье!

Наслаждаясь ошарашенным выражением ее лица, Северин послал воздушный поцелуй и побежал на пожар. Впервые в его памяти он закончил спор последним.

Глава шестая

Корчма пылала.

- Погано!

- Предатель!

- Лжет!

Огонь извивался по полу, танцевал на столах и стульях, накалял сабли на стенах, сбегал по ступенькам, глотал ковры и гардины, растекался по коридорам, облизывал потолок. Огонь стукал и бушевал, неустанный и непобедимый.

Такой знакомый запах, да, Филипп?

Пахолок выводил из конюшен смущенных коней и едва сдерживал их, не зная, куда податься. Немногочисленные гости стояли со спасенными пожитками и таращились на охваченные пламенем комнаты, где больше никому не суждено было ночевать. Полуголый старичок бегал вокруг корчмы, обеими руками держа над головой образ святого Пантелеймона — пытался остановить распространение огня.

Остальные свидетели приветствовали пожар, подкармливали его книгами, вдыхали в нее жизнь из-за уничтоженных камней и пулей оконных стекол. Поджигатели имели характерные чересы и рвали глотки лютыми угрозами.

- Все зубы выбить!

— За ребра и на крюки, как Байду!

- Оттянуть пальцы и переломить руки! Чтобы никогда больше не писал!

Владимир Буханевич стоял с закрытыми глазами, прижимая к груди небольшой ящик и ржавую саблю. На его лице, белом, как молоко, проступало несколько свежих синяков. От разъяренной толпы корчмаря защищало полукруг Захара, Северина, Игната и Филиппа.

– Дайте с ведрами пройти! — кричали из-за толпы.

- Черта с два! Пусть эта скирда навоза сгорит дотла.

— Сейчас ветерок повеет и огонь на нашу корчму перевернется!

— Вот когда перевернется, тогда и будешь вопить.

— Сукины сыновья, чтобы вашими мордами просо молотили! Я всех сердюков города сюда приведу!

— Смотри не перестань.

Игнат стоял с близнецами наголо, у Северина и Захара были сабли наготове, а Филипп достал ножи. С противоположной стороны стояли два десятка разъяренных характерников. Температура разговора росла вместе с пожаром, у обеих сторон заканчивались аргументы, и Филипп знал, что до столкновения уже недалеко.

— Какого черта вы его защищаете? — снова проревел сероманец с красной повязкой на правом глазу. От него пахло алкоголем — впрочем, чуть ли не от каждого характерника в эти дни. - Отдайте нам подонок!

- Никакого самосуда, - ответил Захар и смахнул с макушки капли пота.

Несколько минут назад он лишился шляпы, потому что тот поймал рой искр и вспыхнул.

— Это будет не самосуд, а предупреждение каждому...

— Никакого самосуда, — перебил Филипп, за прошлые годы сыгравший с господином Буханевичем не один десяток партий в тавлию.

Расскажи об этом убитому священнику и его мертвому любчику?

Пламя ревело, пробивалось сквозь окна огромными языками, ползло к вывеске и вырезанному на ней Мамаю. «Под тысячей лезвий» была обречена: оставалось только наблюдать, как пожар превращает корчму в румянище.

Сквозь сероманцев прорвался какой-то подвыпивший мужчина.

- Иосиф босой! Мои лохмотья! — заорал бедняга и бросился внутрь.

Однако до двери не добрался, жар быстро отогнал его назад, и мужчина отчаянно огляделся.

— Чего вставали?! Тушите пожар!

– Зачем? - сказал кто-то. — Мы же ее разожгли.

– Пусть тебе греть! Мои лохмотья! Курва мать!

Потерпевший бросился на поджигателя. Менее чем через минуту избитого мужчину оттащили к колодцу приводить в чувство.

– Вы тоже этого хотите? — спросил одноглазый. — Не стоит рыцарям ссориться из-за скудного хлама. Отдайте его и идите с миром, братия.

— Тебе что сказали, глушь? – прошипел Игнат. - Никакого самосуда!

Раззявы, прибежавшие посмотреть на пожар, не знали, куда смотреть — то ли на умирающую корчму, то ли на ссору характерников.

От близкого жара ладони вспотели, хват ножей слаб. Филипп по очереди вытер ладони о штаны.

Давай разодраем глотку этому одноглазому.

– Вы на Севере воевали?

– Все там воевали, – ответил Северин.

— Так скажи мне, брат, разве мы за это дрались? Разве за это проклятие кровью подписывали? Разве за эту жизнь не знаем? Нет, порази меня гром! Не за это я потерял глаз! — предводителю поджигателей лопнуло терпение. — Отдайте хряка эфиопского, или возьмем сами!

– Не занимай, – спокойно ответил Северин.

Вот, подумал Филипп, сейчас все начнется. Количественное преимущество на стороне противников, четверо против двух десятков. Побьют, и побьют изрядно.

Мы с тобой стоим многих десятков!

- Псекрев! Вы что здесь устроили? – раздался знакомый голос.

Как Моисей, Ярема Яровой развел человеческое море и присоединился к старой шайке. За годы, прошедшие после их последней встречи, брат Малыш стал выше, коренастым и шире в плечах. Правда, похудел в брюхе.

- Что у тебя за пиявка на подбородке? — некстати захохотал Игнат.

— Борода, болван, — ласково ответил Ярема.

Шляхтич приветливо махнул друзьям, достал из-за череса ныряльщик и стал перед серомантом с повязкой на глазу.

– Вижу, ты здесь за атамана. Курень?

- Военные, - воспаленный глаз оценил нового игрока. – Кто спрашивает?

— Брат Малыш, он же Ярема Яровой. Объясните, какого черта вы подожгли корчму и не даете ее тушить.

— Испугать дедушкиным именем надумал, парень? Я есаул не боюсь, — одноглазый харкнул под ноги. — Корчму подожгли, чтобы выкурить оттуда сына, который боялся выйти, когда вежливо звали! Панство терпеливо ждало, но у страха духа не хватило взглянуть в глаза тем, кого он опозорил на весь Гетманат! Прячется за чужими спинами, а у самого жижи трясутся.

Буханевича действительно били дрожь, как в лихорадке.

— Что он сделал?

- А ты не слышал, брат? — сероманец показал саблей на трактирщика. - Это говно нераздавленное Серый Орден оболгало!

— Цепую книгу лжи нашкрябало! - подхватили из толпы.

- Что за книга?

Зачем мы их слушаем? Пора пролить кровь!

- Впервые слышишь? — усмехнулся одноглазый и передал Яреме книгу. – Посмотри, брат. Оставил одну именно для такой ситуации. Хотя хотелось сжечь ее, ох как хотелось! Едва сдержался. Тебе хорошо видно или добавить еще огоньку?

Палии захохотали. Шляхтич взял в руки большой том.

— «Летопись Серого Ордена: правдивые рассказы о оборотне и их преступлениях, выведанные и записанные Владимиром Буханевичем», — прочитал Ярема вслух.

— Читай громче, брат, — сероманец ткнул пальцем на защитников Буханевича. — А вы послушайте и скажите, стоит ли он вашей защиты!

Внутри корчмы что-то громко обрушилось. Скоро верхние этажи не выдержат, подумал Филипп. Огонь отвлекал и завораживал: будто большая купель — подходи и погружайся...

Снова ты о самоубийстве?

Очистка. Увольнение. Превращение. На пепел, на уголь... Углерод, стержень жизни. Разве его жалкое существование заслуживает слова «жизни»? Рядом стоят друзья, которые не подозревают об этом проклятом голосе в его голове... Майя ушла навсегда... Сколько еще медлить?

Позволь нам соединиться.

Не слушать, не слушать! Броситься в горнило, голос исчезнет, все вокруг тоже исчезнет... И наконец-то наступит тишина. И забвение. И покой.

Но ты этого не поделаешь.

- Варган, - Игнат толкнул его в плечо. — Что заклял?

Яровой читал вслух:

— «Характерщик ребенка ее взял и саблей на него замахнулся; «разрубаю младенца пополам, если не согласишься», с хищной улыбкой сказал, на слезы не помиловавшись; коленковала, вымаливала мать своего первенца у химородника; «я от тебя волка яростно отогнал, жизнь тебе спас, и сын твой джурою мне станет», отвечал на это серая и сверкал саблиной; «но ты сам был волком тем свирепым», причитала мать отчаянно; замахнулся характерник снова и лицо ярость исказила, потому что разгадала женщина его хитрость; «отдам, отдам, не руби только дитя мое», заголосила горопашная и поклялась святым крестом; повернул сероманец младенца, спрятал саблю за черед и рассмеялся; «Вернусь через десять лет и пойдет он со мной джурой, а когда забудешь это обещание, черная смерть заберет тебя и всю семью, вот моя воля колдовская», сказал характерник и опрокинулся на волка»... — на этом Ярема свернул книгу и гневно тряхнул гривой. — Что за чертовой бред?

Ты бы так не поступил, правда, Филипп?

— Бред, который сейчас по всем паланкам людям бесплатно раздают, — ответил одноглазый. - На площадях, на улицах, на рынках. Только до Буды не добрались, потому что здесь за такое на кол посадят!

- На кол его! — поддержали одноглазого многочисленными призывами.

— Выскребку доверил свою историю этому! А он ее извратил так, будто я малолетняя девчонка изнасиловал! — крикнул кто-то из поджигателей.

– Я такого не писал, – вдруг закричал Буханевич высоким голосом.

— За жопу свою испугался, лжет? Думал, что все пройдет?

– Я! Такого! Нет! Писал! — отчаянный восклик Владимира завис оборванной струной.

Корчмарь пошатнулся, но Филипп успел его подхватить: Владимир чуть не потерял сознание: надышался дыма, разволновался.

Брось его! Он гнусный разгильдяй.

— Годами уши прожужжал, как напечатает рассказы! Привлекал всех к себе! Интересной былью за крышу над головой расплатиться! – кричали характерники.

— Много тебе заплатили, Иуда? Тридцать сребренников, как и всем предателям?

— О твоем деде, брат, там тоже есть, — заметил одноглазый Яровой. — Как прочтешь, сам этого писака убить захочешь.

— Может, и захочу, но этого не буду делать. Полно! — шляхтич махнул ныряльщиком. – Вы уже уничтожили его дом.

— Этого недостаточно, брат.

Наконец-то битва!

- Господа рыцари.

Отряд прибыл как раз вовремя. Несмотря на количественное преимущество сердюки выглядели неуверенно, глядя на сероманцев, зато их руководитель держался спокойно.

— Прошу предоставить проход пожарным, чтобы помешать распространению огня на другие здания.

После реформы одностроев офицерство Гетманата не носило кунтушей — только Серый Орден и сердюки Волчьего города, как исключение, остались верны древней традиции. Одноглазый несколько секунд изучал кунтуш пришедшего, а затем кивнул. Сироманцы расступились и пожарная жена бросилась окапывать страждущую корчму.

– Ваших рук дело? – спросил офицер.

– Нет, – улыбнулся одноглазый. – Считайте меня свидетелем.

— Тогда засвидетельствуйте, почему поднялось насилие.

— Небольшой спор вокруг искусства.

— Вижу пожар и обнаженное оружие. Пожалуй, собрались самые ярые ценящиеся искусства Гетманата, - сердюк вздохнул. - Господа рыцари, сейчас в Буде ваши дни, я понимаю. Но хватит одной сожженной корчмы. Разойдитесь, чтобы моим людям не пришлось применять силу.

— Господин офицер, как считаете, на чьей стороне сила в этой схватке?

Его борлак дернулся, но офицер сохранил спокойный тон.

– Отец мой служил часовым и погиб в Волчьей войне на стороне Серого Ордена. Я прекрасно знаю, что мои люди не способны противостоять характерникам, поэтому прошу уйти без боя. Надеюсь, вы сможете разрешить свои споры по искусству за пределами...

Вдруг Буханевич вскрикнул, выпустил из рук монашество и упал на колени подкошенным снопом. Из-под его левой лопатки торчала рукоятка ножа. Захар дернулся и бросился вдогонку метнувшему лезвие подступнику, а Филипп осторожно подхватил раненого трактирщика. Северин помог уложить Буханевича на землю, осмотрел раненую спину и пробормотал: «царапина».

Вот если бы ты это сделал, Филипп, ему бы уже ничего не помогло.

Одноглазый сероманец расхохотался и довольно похлопал ладонью по чересу.

— Привыкай к критике, писатель! — крикнул он без сознания Буханевичу.

– Мы расследуем этот инцидент, – процедил офицер.

– Не сомневаюсь, – ответил характерник, подмигнув единственным глазом офицеру. — А мы, по вашей просьбе, вежливо разойдемся.

– Я найду вас для свидетельств.

Одноглазый пропустил мимо ушей слова сердюка и бросил Яреме:

— Книжку оставь себе, брат. Будет чем подтереться.

Северин одним движением выдернул нож. Сразу пустилась кровь, но Чернововк уже ворчал заговор, добавляя неизвестных Филиппу пасов руками. Знакомый запах щекотал ноздри, поднимал волоски на коже, разливался слюной во рту.

Обожаю этот аромат!

Филипп закрыл глаза и собрал всю силу воли, чтобы подавить возбуждение, пока никто не заметил. Раненый Буханевич на мгновение пришел в себя, прохрипел «обманули» и снова потерял сознание.

Может, разорвать ему глотку? С милосердием.

Северин завершил заклятие, проверил рану, удовлетворенно кивнул и принялся считать пульс трактирщика. Захар вернулся, кивнул головой: нападавший скрылся. Ярема дождался, пока поджигатели разойдутся, опрокинулся несколькими словами с офицером и подошел к друзьям.

— Вовремя ты нарисовался, светлейший, — объявил Игнат и спрятал близнец за спину. – Хорошо потянул время! Со всем уважением, братия, но нам бы надрали сраки.

— Рад видеть, братец, — Яровой обнял Гната так, что хрустнули ребра.

— Борода у тебя висит, как колбаса, с подбородка, — прохрипел Бойко, отдышавшись.

– И Варган здесь! Я тебя не заметил.

Филипп стал новым пленником объятий, которые Северин справедливо называл медвежьими.

– Привет, Малыш, – он тоже был рад видеть рыжего характерника, которого считал самым хорошим из всех знакомых.

— У тебя голос загрубел, — сказал шляхтич, завершая пытки-поздравления. — Что случилось, друзья?

– Щезник пусть расскажет, он прибежал первым.

Тебе не скучно?

Чернововк ловко уклонился от Яреминых ручищ и подал знак учителю — Захар принялся поить без сознания корчмаря из фляги.

– Боны сначала вопили под корчмой, – рассказал Северин. – Владимир скрылся и не вылезал. Тогда они натолкались внутрь и объявили, что сожгут корчму через десять минут, если тот не выйдет. Собравшиеся после такого предупреждения успели забрать свое имущество, но Буханевич не вылезал. Видимо, надеялся отсидеться в тайнике до последнего. Когда я примчался, то из корчмы уже валил дым, а Владимир выползал на четвереньки, его мгновенно окружили и начали колотить. Я успел заступиться, испугал фамилией Чернововка, но выкрикнул одноглазый и мигом всех сплотил. Было бы мне несладко, если бы не прибежали другие.

— Всех сплотил, говоришь... А он точно из наших? - переспросил Филипп. – Эней час назад одного самозванца охотился. Может, это еще один зайда?

А я предлагал разорвать ему глотку. Ты меня не слушал!

– Наш он, – констатировал Ярема. – Я его из Стокгольма вспомнил.

— Но книга действительно мерзкая, — Северин неодобрительно посмотрел на переплет. — Самое название чего стоит.

— Рассказы оказались не такими геройскими, как ожидалось, — согласился Филипп.

Да неужели?

— Если бы не вы, братия, стал бы я на сторону поджигателей, честное слово, — вмешался Игнат. - Даже мой отец, земля пухом, который в детях любил разве что процесс их зачатия, а от одного взгляда на младенца его трепало - так вот, даже он никогда бы не замахнулся оружием на малыша. А молодой матери угрожать? Да кому такое в голову приходило?! Даже пьяный такого не сделал бы!

Игнат измерил бессознательного трактирщика гневным взглядом.

– Не понимаю, почему мы его защищали! За такую ложь действительно на кол надо!

– Это мой старый друг, – ответил Северин.

– И мой, – добавил Филипп.

Твой единственный настоящий друг – только я.

– Отказываюсь верить, что Владимир сделал это сознательно, – отозвался Захар. — Он не сделал бы такого ни ради славы, ни ради денег.

- Думаю, с этим следует разобраться позже, - заметил Северин. – Малыш, у вас лишней комнаты не найдется? Его надо где-нибудь положить.

— Для своих всегда что-нибудь найдется, — кивнул шляхтич. — Тряска, не так я себе представлял начало нашей пирушки...

Стрела, плюнув искрами, со страшным грохотом обрушилась, и на этом корчма «Под тысячей лезвий» отошла в историю.

Пойдем сегодня на охоту, Филипп?

***

В конце августа в банкетном зале «Черта и медведя» шум не умолкал до рассвета, однако в комнате для особых гостей царила тишина. Филипп листал страницы крамольной книги, Ярема рассматривал носаки собственных сапог, Северин вертел носогрейку в руках. Захара вместе с Буханевичем провели через черный ход и закрыли в ячейке для челяди.

Одежда проникла дымом. Игнат снова потрогал усы — не обжарило ли временами — и побрел задом на скамье. Триумф разоблаченного ссыльного, шок от предупреждения Варгана, радость от второго шанса, водоворот пожара, возмущение лживой книгой... Слишком много для вечера.

Молчание раздражало, очень хотелось выпить. Словно ангел, услышавший его молитву, в комнату влияла трактирщика Мирося с огромным подносом, посреди которого возвышался запотевший штоф ледяной водки с башенкой дубовых рюмок, рядом стояла кружка компота для Варгана, а вокруг расположились тарелки еды, зелень, зелень, мраморно-розовое сало. От созерцания этого грандиозного зрелища желудок заворчал, а рот наполнялся слюной. Игнат бросил на женщину счастливый взгляд, хлопнул в ладоши и подкрутил усы. Ветчина подмигнула в ответ и покинула комнату с пожеланием вкусного.

— Ты к Миросе усы не подкручивай, — хмуро бросил Ярема и разлил водку по рюмкам.

– Что-то ты нахмурился, Малыш, – ответил Игнат и поднял рюмку. — Ну-ка, братья, чего хмурились? Мы в этот вечер долго ждали!

Он старался ободрить не столько их, сколько себя.

– Четыре года не видел вас, – констатировал Филипп.

— Начало вечера чуть-чуть испоганили, — Северин взял рюмку.

— Совсем немного, — буркнул шляхтич.

– За встречу! – Филипп поднял кружечку со компотом.

Они поругались, выпили и принялись за ужин. Праздничного настроения не было. Ярема, обычно поглощавший больше всего, сидел, гневно надувая щеки.

– Малыш, я тебя таким не помню, – пробормотал Игнат, пытаясь прожевать откушенные куски колбасы и горохового пирожка. — Сидишь как сватанный, ничего не ешь... За Миросю переживаешь? Я к ней клинов не подбиваю, не бойся!

— Боюсь, чтобы «Черта и медведя» не отправили в ад вслед за «Тысячей лезвий», — пробормотал Ярема.

– За нами не следили, брат, – заметил Филипп. – Не стоит беспокоиться.

— Тем более, утром Буханевича здесь не будет, я лично в этом убедись, — поддержал Северин.

— Тогда, Щезник, каждый второй тост ты теряешь, — сказал Ярема без улыбки.

— Все ради того, чтобы ты начал наконец есть, светлейший.

Ярема посопел и принялся мастерить бутерброд, что было хорошим знаком. Филипп тем временем продолжал учить книгу Буханевича.

— Очень заметно, где оригинал меняли: прибавляли предложения, абзацы, даже целые рассказы. Никакие усилия, чтобы сохранить аутентичную стилистику.

— Это не его работа? — удивился Игнат.

Он уже размышлял, как бы толкнуть корчмарю бока перед тем, как учитель Северина его куда-то вывезет.

— Оригинальная рукопись, безусловно, принадлежит Буханевичу, но потом все рассказы очень исказили. Похоже, здесь работала группа авторов.

— Чихать всем на стилистику, — ответил Ярема, гневно поглощая бутерброд. — Это дерьмо будут читать и пересказывать!

Игнат вспомнил об Остапа. С этой книгой сельские дети получат очередную возможность поиздеваться над его сыном... Сукины дети! В воображении характерника они представали карликами, покрытыми гнойными волдырями, с выпученными глазками, желтыми клыками и слюнявыми пастями.

— Продолжение этих сраных листовок, — процедил Игнат. — Чтоб им вылезло!

– В такую ложь не поверят, – Филипп покачал головой. - Передали кутьи меда.

- Как же, не поверят, - хмыкнул Северин. — Расскажи это пепелу, которое осталось на месте «Тысячи лезвий».

— Не меряй по себе, Варган, — добавил Ярема. — Нас теперь возненавидят так, что мы ни одного джуры в ближайшие годы не увидим.

– Это плохо, – согласился Филипп. — Во всех шалашах не хватает людей, а книга отвадит и тех немногих желающих... Коварный удар.

— Наибольший приток в ряды волчьих рыцарей всегда был во время обороны Украины, — вспомнил Северин. — Все стремились присоединиться к рядам героев-защитников. А что сейчас? За последние годы имеем внутренний раскол, о котором известно при всех усилиях его скрыть, и войну на далеком Севере, к которому всем безразлично... Кому захочется подписать себе пожизненное проклятие ради этого?

- Тайная Стража эти пасквили заказывает, - Игнат стукнул кулаком по столу. - Я сегодня переодетого в сероманца шпиона разоблачил, зуб даю, что из этой братии!

– Их служба всегда нас ненавидела, – кивнул Северин. — Да и кому еще, кроме них, курировать такое?

- Курвить, - буркнул Игнат.

– Или кто-то хочет, чтобы мы так думали, – заметил Филипп. — Кто-то, кому выгодно рассорить Варту и Орден, ослабить внимание обеих служб... «Разделяй и властвуй».

Ярема молча впился зубами в новое наложение.

- Что делает контрразведка? — Игнат подскочил на скамье. — Когда эта вшивая книжка мира не увидела! Кто, где, по чьему приказу, стало бы известно еще накануне печати! Раньше Орден умел отводить удары. А теперь мы похожи на подслеповатого глуховатого дурака, которому шутники смазали спину дерьмом, а он бегает по окрестностям в поисках виновника!

— Грустно признавать, но Орден ослаб. Война нас смяла, – кивнул Филипп. – Стоим на краю пропасти. Если толкнуть...

- Псекрев! — гаркнул Яровой, что покончил со вторым диванчиком. — Кто толкнет нас в пропасть, тот сам туда бултыхнет! Препуциум им на лоб, а не Серый Орден!

– Не занимай! — решительно сказал Северин.

– Не занимай! – подхватили другие.

Сыроманцы выпили и уперели пустыми рюмками по столу так, что загудело. Общее настроение улучшилось.

- У меня новость, братья, - Северин смущенно улыбнулся. — Хотел с нее начать... Словом, вы приглашены на мою свадьбу, которая состоится послезавтра!

– Что?! — заметил Ярема.

– Да ну! – вскочил Игнат.

– С кем?! - удивился Филипп.

- С Катрей.

Игнат ухватился за голову и выжал несколько странных бесчеловечных звуков. Ошалеть можно! Его дикая сестра выходит замуж?

— Погоди-ка! — сурово нахмурился он. – То есть Катя дала согласие?

– Да! Я ей как раз перед пожаром сделал предложение.

Игнать мгновенно нахмурился.

– А чего моего разрешения не спросил?

— А что мне спрашивать? — ощетинился Северин.

— Потому что так принято, болван! Сначала спрашивают отца, можно ли посвататься к его дочери, а если отца нет, то брата!

– Впервые слышу.

— Об исконных традициях никогда не слышал? И как такой болван узнал, откуда дети берутся? — вдруг лицо Гната просияло. — Постой-ка!

— Я никуда не убегаю.

Теперь все ясно! Как он сразу не понял?

– Она беременна, матери твоей ковечка! – заорал Игнат. - Катя беременна! Малыша ей смастерил, а теперь под венец зовешь, а?

— Что ты так решил? - покраснел Северин.

– Уши у тебя, как вареные раки, – развеселился Игнат. — А какого черта вы еще могли пожениться, черт возьми? Сбежались, разбежались, сбежались, разбежались... И вдруг свадьба! Вижу, что правда!

Северин потупился. Филипп с любопытством на него поглядывал, Ярема с хохотом хлопал в ладоши. А Игнат победоносно закрутил селедку вокруг уха и почувствовал милосердное снисхождение к побежденному.

— Не волнуйся, Щезник. У всех так было, у меня тоже. Бес с тобой! Простите, что разрешения не спросил, и благословение свое даю.

— Полегчало, — буркнул Северин с нескрываемым сарказмом.

Игнат этого не заметил.

— Первенцем должен быть сын, — разглагольствовал он авторитетно на правах единого семьянина. - Будущий характерник!

— Не уверен, что хочу волчьей тропы своему ребенку.

- Что за грязные? — уставился Игнат. – Сказал, как в воду пернул! Конечно, хочешь! Не мельником же ему быть с такими родителями!

– А твой в джуры пойдет? - спросил Филипп.

- Остап мой? Бигм! Через пять лет заберу к себе, как меня когда-то отец забрал. Эх, Щезник, жизнь течет! Теперь нас двое женатых будет!

Неожиданно встал Ярема:

— Ну, уж если об этом... Это будет трое женатых, — шляхтич элегантно поклонился, чего, как говорил Гнат, паничей учат с пеленок. — Имею честь пригласить уважаемое рыцарство на свадьбу брата Малыша, которое планируется следующей весной.

- О-го-го! Светлейший! — Игнат перевел подозрительный взгляд с Северина на шляхтича. — Вы сговорились... Ты тоже какой-то барышне пузо надул, Малыш?

- Подожду до первой брачной ночи, - ответил Ярема.

– Мы ее знаем? - спросил Филипп.

Шляхтич получил шейное украшение, внутри которого скрывался дагеротип изысканной барышни. Паша дома тоже имела такие портреты.

– Глаза как вишни в росе, – провозгласил Игнат одобрительный вердикт после придирчивого рассмотрения. — 3 лицо такое хрупкое... Сколько в ней пудов? Три?

- Где-то так.

— Не раздави в первую ночь, Малыш, ты весишь все тринадцать!

— Я вешу семь пудов.

— В амбаре у сундука, на белой перине — было крика и визга: задушил заяц лоска, — процитировал Игнат, играя бровями.

- Давно знакомы? – поинтересовался Северин.

— Пару раз встретились... — Ярема не пылал желанием делиться подробностями.

— Даже вместе не ложились, — покачал головой Игнат.

Иногда странность людей вокруг прямо на голову не налезала.

— Свадьба — не моя блажь, а замысел маменьки. Папа когда-то болтал, а она превратила его слова в настоящее завещание, — Ярема спрятал украшение и тут же понурылся. – Не будем об этом. Среди семей с гербами нечасто женятся на взаимной любви, поэтому я готов. Приглашение вы получили, только попробуйте не приехать.

Под гневные крики Мироси в комнату ввалился гость. На мгновение Игнат испугался, что это назначенец по его душу, но то оказался молодой человек с бандурой за спиной и полной кружкой пива в правой руке.

- Какие люди! — облегченно крикнул Игнат.

— Василий Матусевич, выдающийся кобзарь, чья слава гремит территориями Двухморского Союза! – поддержал Северин. — Озарил собственной персоной вечер серых нищих мугиров.

– Я уже подумал, что ты не придешь, – Ярема расчеснул медвежьи объятия.

– Ух, Мирося настоящая фурия! Пускать не хотела, мол, у господ характерников частная вечеринка! Но я сумел пробиться, – кобзарь поднял пиво. — Теперь ни тронь и цить на минутку.

С выражением неземного наслаждения он приложился к тормозу и опустошил его на три четверти длинным глотком.

— Первый глоток пива за день самый вкусный, — вдохновенно произнес Василий. — Ведь второй и другие после него всего лишь утоляют жажду... А первый глоток как первый поцелуй! Обладает свежестью и наслаждением, а его священное таинство — блаженная мистерия, дарованная грешникам самим Господом Богом и апостолами его пивоварнями, поэтому отвлекать человека от праздника его первого глотка пива за день — это большой грех.

— Аминь, — сказал Ярема.

— Сразу видно, кто здесь словами на жизнь зарабатывает,

— Игнат решил, что в остальные вечера будет разговаривать не менее высокопарно. - Истинный художник!

Яровой хруст был ребрами Матусевича, но истинный художник умело выбрался из тисков шляхетских объятий.

— Что вы здесь, лоботрясы? – кобзарь уселся за стол.

— Серпы свадебные косят спелые ряды одиночек, — ответил Игнат, гордясь молниеносно выдуманной метафорой. — Щезник, Малыш... Один только Варган останется свободным соколиком из нашей кумпании.

Филипп вздохнул и опустил глаза.

– А я его поддерживаю! Бандура - моя жена вовек, - Василий без приглашения набросился на остатки ужина.

– Ты с бандурой даже к ветру ходишь?

— После того, как у меня одну украли, я с этим не расстаюсь. А украли в первый же год! Это когда я сделал отклинщину, познакомился с вами и первую думу написал, — кобзарь с любопытством посмотрел на Северина. — Женишься на этой ведьме?

«О характернике и ведьме» стала одной из самых известных дум Матусевича, о чем он никогда не уставал напоминать при любом случае.

- Женюсь на характернице, которая тебе прутня отрежет, если при ней эту ведьму вспомнишь, - ответил Северин.

Игнат засмеялся, а Василий расстроился.

— Не унывай, тебя тоже приглашено. Что за свадьба без песен? - добавил Чернововк.

Кобзарь мигом расцвет и торопливо допил пиво.

— Буду за честь! Сыграю так, что на всю жизнь запомните! Но без ведьмского репертуара, конечно.

- Иначе прутня своего потеряешь, как колосок хрупкий под косой, - Игнат продолжал сверкать жемчугом красноречия, но почему-то застрял на теме жатвы. - Ну-ка по рюмке! Напьемся здесь, потому что в небе не дадут.

Ярема крякнул, поднял руку для крестного знамения, но только махнул ею и выпил.

- Прекрасная водочка, - объявил Василий. – Ох, друзья! Радуюсь нашей встрече! Как свободно дышится в Буде! Приехал и поет сердце... А вместе с ним могу здесь петь все, что вздумается.

– Тю! — Ярема смастерил несколькоэтажный бутерброд из всех наедок, которые были на подносе, и прежде чем споловинить его за раз, поинтересовался: — А раньше не мог?

– Если без шуток, то не мог, – ответил Матусевич. — На последнем цеховом собрании всем рекомендовали забыть репертуар о характерщиках, а особенно советовали забыть этот репертуар мне, потому что я известен друг Ордена и автор нескольких популярных сироманских дум. Я, конечно, на все эти советы наплевал и, как оказалось, зря. Немало афиш испортили срамными надписями и рисунками, несколько концертов обернулись скандалами, а пару раз меня чуть не избили, приходилось спасаться ретирадами... Меня, Василия Матусевича, хотели оторвать за сероманской думы, представляете?!

Характерники переглянулись. Кобзарь сокрушенно покачал головой и погладил футляр с инструментом.

— Грустное время наступило, друзья. Если хочешь петь безмятежно, не стоит вспоминать характерников. Сейчас много плохих слухов о вас идет...

Атмосфера праздника поблекла. Филипп протянул музыке книгу Буханевича.

– Видел это?

— Утром надо было ознакомиться, — кивнул Матусевич. - Мерзкая записка! Слышал, будто из-за этого какую-то корчму сожгли.

– Правильно слышал.

— Черт, ребята, портю своими рассказами вечер, простите... Ну-ка выпьем за будущее Ордена без всякого дерьма!

— Не трогай, — крикнули сироманцы без усердия.

Игнат снова вспомнил об Остапа. А потом о Шевалье и назначенцах. Выпил с твердым намерением выйти из игры.

- Как там ваш больной мальчик? — Матусевич каждый раз спрашивал Савку. – Оклигал?

– Виделся с ним недавно, – ответил Северин. – Оклигал.

Эта внезапная новость отвлекла всех.

– И ты молчал? - замахал руками Игнат. — Молчал как... как... Как скошенные снопы!

— Совсем из макитры вылетело в этой кутерьме, — оправдывался Северин. — У нас была общая задача. Путешествовали несколько недель вместе.

— Как он себя чувствует? - спросил Филипп.

Чернововк несколько секунд обдумывал ответ.

— Чудаковатый. С ним сложно... Это не Савка, с которым мы гуляли по Киеву. Он бессмысленно разговаривает, ведет себя как ребенок, часто смахивает на дурака, хотя на самом деле все понимает. Трудно привыкнуть, и воспоминания с той осени... — Северин помолчал, подбирая слова. — Но я рад, что он опять имеет чересчур.

За здоровье Савки Деригоры выпили до дна. Моторная Мирося принесла еще еды, гневно взглянула на Василия и весело подмигнула Игнату.

— Так на свадьбе Савки не будет? – поинтересовался Василий.

— Я прислал приглашение, но сомневаюсь, что Павлин приедет, у него поручение от Забилы и сейчас находится в другом полку.

- Надо как-то встретиться с ним, - сказал Филипп.

На минуту воцарилась тишина. Вместе с упоминаниями о Павиче опять полезли воспоминания о прошлом, о проклятой книге...

– Братья! – подскочил Игнат. - Что мы здесь сидим, как девственницы на вечерницах? Ну-ка споем, потому что тоскливо на сердце, будто серпом по нему рубанули.

— Спеть можно, — оживился Василий и мгновенно начал: — Эй, наливайте полные чары!

— Чтобы через венцы лило-о-о-ося, — подхватил Игнат.

— Чтобы наша судьба нас не сторонилась, — сказал Ярема.

– Чтобы лучше в мире жилось! – вступил Северин.

Филипп слушал, как они поют: Василий вел, Игнат старался не отставать, Ярема прибавлял басу, а Северин фальшивил, даже не замечая.

Выбрал ли Матусевич наугад эту песню? Беда полыхала так низко, что они пили в тени его крыльев. Наверное, когда-то так же пили и казаки, сочинившие эту песню, а Гнат изрядно гордился своими запорожскими прапрадедами, продолжая старательно выбривать селедку, хотя эта прическа вышла из моды даже в войске Сечевом.

После финального «пока еще беда смеется» все перегнули рюмки и Игнат вытер со лба ручьи пота.

— Жара здесь, как в чёртовом котле. А давайте за город пойдем?

– Неожиданное предложение, – удивился Ярема. — Не замечал раньше тебя влечения к природе, Эней.

— Стараюсь, пожалуй. Но питье с собой прихватим!

Возражений никто не имел. Сироманцы сообщили Мироси, что вскоре вернутся и двинулись за город.

Несколько лет назад ночная Буда шумела громче, чем днем, однако сейчас не было слышно ни многочисленных пьяных песнопений, ни внезапных выстрелов, ни звуков битого стекла — только сверкали сверчки и порой сверкала одинокая брань.

— Коломыя-Коломыя-Коломыя город, — пели вдали. — Коломыевские девушки сладкие как тесто!

— Еще раз слышу эту певицу, а в Коломыю ни разу так и не пришел, — вспомнил Игнат уныло.

Отряды сердюков случались чаще, чем компании характерников: по дороге они стреляли только двух валявшихся на перекрестке сероманцев, опьяняющих как хлющи.

– Шкаровка, – агитировал первый.

– Серныки, – протестовал второй.

После этого они обменялись ленивыми копняками. Ранее такая дискуссия развеселила бы Гната, но на свежем воздухе он отрезвел и снова начали биться назначенцы. Словно из темноты кто-то неотступно преследует, не сводит глаз... Он убеждал себя, что назначенцы имеют более важные дела, чем выслеживать какого-нибудь часового.

Компания досталась трем братьям. Кто сел, кто улегся, и несколько минут молча напивались ночным воздухом, созерцали звезды, каждый мысленно о своем.

— Эх, хочу малинки на пальце, как наперстки, и есть ягодку за ягодкой, — сказал Василий мечтательно, касаясь струн.

– Я тоже так в детстве поступал, – ответил с улыбкой Северин.

— А еще смолу с деревьев жевать, — вспомнил Ярема.

– Где это Варган? — встревожился Игнат.

– Здесь я, – послышалось рядом. – К ветру ходил.

— Черт, — Игнат схватился за сердце. - Я тебя чуть близнец не угостил! Выскочил как Филипп из конопли.

По упоминанию о конопле Северин и Ярема потянулись к трубкам.

– Я же и есть Филипп, – невозмутимо ответил Варган.

— Филипп-пилип, к крошечке прилип, — напел Василий, настраивая кобзу.

Филипп пожал плечами и принялся выискивать что-то в рюкзаке, доставая оттуда книгу за книгой.

— Слушай, а куда прочитанные книги деваешь? – спросил Игнат. - Продаешь, раздаешь, ешь?

– Ставлю на полки домашней библиотеки, – ответил Филипп. – Пришлось для этого приобрести домик.

— Дом, чтобы хранить книги?

— И другие вещи. Все в саквы не влезет, - невозмутимо ответил Филипп.

— Северин, — сказал Ярема. — А не знаешь волшебства, чтобы мясо между зубов не застряло?

- Нет таких.

— Вот и какая выгода из двухвостого шалаша, если вы даже этого не знаете?

— Копнуть по жопе за бестолковые шутки я могу и без волшебства.

— Нельзя светлейших копать, потому что нога отсохнет.

Они болтали, время от времени прикладываясь к прихваченному штофу, покуривая трубки, опрокидываясь воспоминаниями и шутками.

— Эх, курва, где молодость, где юность мальчишника? Где те кабачки, что в них мы выбрасывали десятки таляров просто так? Где пьяные приключения на беззаботные жопы? – Игнат трагически поднял руки к небу.

Так в последний раз вместе они виделись на каком-то забытом острове, когда уничтожали военный аэродром варягов. С тех пор их тела приобрели шрамы, черты лица обострились, глаза похоронили неразделенные воспоминания. Седина Щезника, хищный взгляд Малыша, стиснутые губы Варгана — свидетели течения их жизней. Это до сих пор старая добрая ватага, но... Изменился ли Игнат? Что успел с тех пор? Чего добился, куда дошел за эти годы? Несколько добрых друзей, изученные наизусть дороги паланков и множество чужих жизней на остриях ступень - неужели это все?

Воспоминания о войне, к которой всем безразлично. Родной дом, где он не хозяйничает. Маленький сын, которого не воспитывает. Великолепная жена, которую почти не знает.

Одну девушку обрек на одинокое материнство, другую соблазнил супружескую измену. Спустил по ветру кучу денег, включил в нечистые дела бандитов... Совершил убийство, чтобы прикрыть свою продажную шкуру!

А дальше будет ждать позорная смерть — вот и все, чего Игнат Бойко добился при жизни.

- Не заметил, как прошло семь лет, - сказал Северин. - И война...

— Как ужасный сон, — глухо добавил Ярема.

Игнат вспомнил взрывы. Вверху свистит, уши заложило, пощечину воздухом по лицу, через мгновение кричат раненые.

– Сон, который всегда с тобой, – добавил Филипп. — Я иногда мыслю так глубоко, что не вижу мира вокруг.

Забрызганные кровью мундиры не отличишь: где свой, где чужой — безразлично. С нескольких часов боя ноют мышцы на руках. Сабли зазубренные.

— У меня тоже самое, — признался Игнат.

Он никогда не оправдывал войну и свое участие в боях. Не увлекался, не гордился, не рассказывал, не вспоминал. Это была просто работа, оставшаяся за плечами. Из всех отобранных жизней было стыдно только за одну – за убийство Павла.

— Постоянно такое, — поддержали Чернововк и Яровой.

В голове до отчаяния ясно. Неужели он умер тогда, на войне, сам того не заметив?

- Война изменила каждого, - подытожил Василий Матусевич.

И мы навсегда в ее сетях, мысленно добавил Игнат.

***

Северин нервничал, что угадывалось из распахнувшихся щек и покусываний косточек на кулаке. Как и остальные присутствующие рыцари, он был наряжен в форму, а чуб 7 украшал венок из черных дубовых веток. За отца стоял его учитель, брат Брыль, который вчера на рассвете уехал с Буханевичем и вернулся около полуночи, известив шляхтича об удачном бегстве несчастного трактирщика.

– Нас никто не заметил. "Черту и медведю" ничего не угрожает, - сказал старый характерник. — Спасибо, что приютил Владимира. Он поклоняется тебе.

- Так он в безопасности? — Ярема смутился от стыда за то, что ставил безопасность корчмы выше человеческой жизни.

— Не волнуйся, брат.

Гости собирались у дуба Мамая. Землю здесь вчера немного вытоптали джуры, которые арканом отмечали золотые скобы и сероманские прозвища. Шесть новых рыцарей Ордена... Сколько из них доживет до следующего августа?

– Подарок не забыл? - спросил Филипп.

— При мне, — Ярема для убедительности хлопнул по чересу, где ждал в свое время набитый монетами кисет.

Солнце медленно стекало к горизонту, выигрывало лучами на темных листьях, блестело золотыми прожилками. Вера Забила сидела у ствола и улыбалась: ее взгляд блуждал где-то между ветвями. Из есаула также пригласили главу контрразведчиков, в чьих рядах сестра Искра прослужила много лет. Басюга тихо переговаривался с Варганом. Тавриец, как всегда, был неразговорчив и задумчив — но что-то неуловимо исказилось в его взгляде или в движениях. И голос тоже изменился... Или это все ему кажется, потому что Ярема в странствиях по землям Северного Альянса слишком долго не видел старых друзей?

Кроме рыцарей здесь был кобзарь Василий Матусевич, звеня мелодию Мендельсона. Неподалеку от столов возились Мирося и двое ее племянников-помощников. Ярема настоял, что пир, который привезли прямо в поле несколькими повозками, будет свадебным подарком от семьи Яровых.

– Идут! – провозгласил Захар.

Немир охнул, Филипп широко открыл глаза, Вера захлопала в ладоши, Василий чуть не выпустил бандуру из рук, но не растерялся и начал громко и вдохновенно выигрывать свадебный марш, а Северин задышал так часто, словно грудную лягушку поймал.

Никто и никогда не видел сестру Искру без пары сабель за спиной... И такой прекрасной. Она шла полем в белом вышитом платье, совсем не беспокоясь, что на длинном подоле уже зеленеют несколько свежих пятен. Кромка подчеркивала выпяченный живот. Катя несла свою беременность надменно — и это удивительно подходило ей. Распущенные волосы украшал дубовый венок, в медовом свете заката белый наряд стал золотистым, а сама невеста походила на прекрасную скульптуру, чудом ожившую.

Ярема такую Катрю даже во снах представить не мог.

Игнат вел сестру на правах самого старшего мужа в семье, его телосложение даже лучилось гордостью. Брат Эней мог бы катиться колесом - так торчала его грудь. Шляхтич попытался вспомнить, каким был Эней на собственной свадьбе, но с того праздника он помнил немного, потому что тогда вся шайка, за исключением Варгана, быстро налигалась.

Под радостные возгласы и марш Мендельсонов Гнат торжественно передал руку сестре Северину и стал рядом с Яремой.

– Чтобы не раскопаться, курва, – прошептал Эней.

Вера отряхнула кунтуш от земли, взяла в руки чашу и предстала перед молодоженами. Василий сыграл последний аккорд, гости замерли, наступила торжественная тишина.

— В тревожных сумерках праздники всегда горят ярко, — начала есаула. — Дарят всем толику надежды. Супруги среди тех, кто выбрал волчью тропу, — редкость, а за последние годы и подавно. Я счастлива, что меня почтили честью соединить брачный союз сестры Искры и брата Щезника.

Молодожены обменялись быстрыми взглядами. Северин улыбнулся, Катя чуть не расхохоталась.

— Я не буду долго говорить. Мы все знаем, что должно произойти. Под дубом Мамая, перед родными и друзьями, обменяйтесь кольцами.

Невесты несколько секунд смотрели друг другу в глаза, потом обручились.

— Пора разделить напиток, являющийся символом жизни, — то ли кислое, то ли горькое, то ядовитое, то ли сладкое —. вы будете делить его отныне на двоих.

Катя нерешительно заглянула в чашу, потом взглянула на свой живот, но Вера только улыбнулась и прошептала:

– Это сок.

Невеста потеряла напиток, передала Северину, тот допил остальные и отдал чашу Вере.

- Идите за мной, как пойдете отныне дальше - вместе.

Есаула связала их руки полотенцем и повела вокруг дуба Мамая. Церемония Забилы отчасти напоминала церковное венчание, но в ней чаялось больше древнего таинства дохристианских времен. Когда-то Ярема посоветовал бы молодым пойти к священнику и скрепить супругов перед лицом Господа, но тот остался в прошлом.

Он смотрел, как молодые проходили вокруг могучего ствола, видел, каким счастьем сияли их лица, увидел себя рядом Галины в темноте храма, позади слышно дыхание дружек, держащих над ними тяжелые золотые короны, в ноздри сует тяжелый сладковатый запах, возносится в торжественные молы. эпитрахилем...

– …поцелуйте друг друга!

Он пропустил напутственные слова Веры, но захлопал в ладоши вместе со всеми, искренне радуясь за Северина и Катрю, исполненный не менее искренней зависти к их счастью.

– Я не рюмсаю, – пробормотал Игнат рядом.

После поцелуя Вера провозгласила молодоженов мужем и женой, а могучие ветви дуба Мамая качнулись, засвидетельствовав новый союз. Торжественную тишину обряда смыло приветствиями, аплодисментами и топотом ног. Захар подкинул вверх новенькую шляпу, Филипп унизительно засвистел, Игнат пальнул из пистолета, а Василий заиграл веселую мелодию.

Едва Ярема собрался подойти и вручить Щезнику подарок от шайки, как вдруг на супругов посыпался разноцветный снег. Лысу голову нового гостя покрывали ужасные шрамы, за ухом подпрыгивало приклеенное кусочком смолы перо павлина.

– Праздник! Праздник! — восклицал мужчина с детской улыбкой и подбрасывал горсти цветочных лепестков, у которых была целая корзина.

- Ошалеть, - прошептал Игнат. - Это же Павлин!

Странный гость махнул корзинкой, чтобы остальные лепестки взмыли в воздух, швырнул его в сторону, радостно засмеялся и бросился обниматься с Северином.

– Черный во-о-о-овк!

Ярема, Игнат и Филипп в стороне не остались и быстро образовали шумную кучу.

- Павлин!

— Вынырнул, засранец!

- Ты где столько лепестков насобирал?

Наобнимавшись с друзьями, Павлин не ответил ни на один вопрос и двинулся к Вере, а Ярема вручил вновь супругам Черновиков кисет с монетами.

— Мы подумали, что немного золота не помешает, — сказал шляхтич серьезно. — Малыш ведь немало нуждается!

Катя наградила его звонким поцелуем в щеку. Ярема покраснел и в очередной раз подумал, как повезло Щезнику. И исчезать он умеет, и невероятную девушку в жены взял... Мгновенно стало стыдно за такие мысли, поэтому Ярема пошел к столу и набросился на угощение, чтобы заглушить досадные ощущения.

Немир сел рядом с Верой, возле нее сразу появился Савка и сосредоточенно вдохнул воздух над пиршественным столом, следующий стул занял Филипп, а Игнат присоседился к Яреме. Молодожены сидели во главу угла, однако к блюдам не прикасались — оба были слишком взволнованы и только восторженно таращились то друг на друга, то на гостей.

Утолив первый голод, Игнат вскочил и провозгласил тост:

- За молодоженов!

- За молодоженов! — вместе подхватили остальные.

– Пусть Мамай помогает, – добавил Захар.

– Только не в брачную ночь, – возразил Игнат, а все встретили его слова смехом. – Горько!

Ярема склонил рюмку водки, пока Северин и Катря в сопровождении бодрящего шума целовались, а затем подняли бокалы. Шляхтич снова уставился в тарелку.

— Чего понурылся, светлейший? — Игнат ткнул его локтем в бок.

— О собственной свадьбе думаю, — ответил Ярема. Не в силах было держать все в себе. — В десять раз или в двадцать пышнее, с кучей благородных гостей, музыкантов, развлечений, гулянье на несколько дней... Но скажи мне, братец, какой в том смысл, если будущая жена мне не любима? Не имею к ней никакой любви.

– Ох, Малыш, ты действительно как маленький, – закатил глаза Игнат. — Считаешь, многие женились на любви? Твоя наивная душа! Такие браки, как сегодня, исключение из всех правил.

- А ты сам...

— Зря переживаешь, ей-богу, — продолжал Бойко. — Невеста у тебя хорошая, поживете немного, родите малышей, понемногу познакомитесь. Все! Стерпится и слюбится.

– У тебя так было?

– У всех так было.

Захар поднял второй тост, Василий заорал о первом танце молодоженов. Через несколько секунд он уже играл, и Северину ничего не оставалось, как подняться и подать руку Катри. Они танцевали легко и осторожно, Щезник двигался так взвешенно, словно у партнерши имел фарфоровую вазу. Ярема смотрел на них и одновременно видел свой свадебный танец, такой величественный и такой грустный. Эней утверждает, что со временем все наладится, а он среди них единственный женат, так что наверняка знает, что говорит... Шляхтичу пришлось радоваться этим словам.

После оваций молодожены поцеловались. С головы Северина упал дубовый венок, который Савка с радостным возгласом подхватил и напял на гриву Ярового так молниеносно, что тот и отшатнуться не успел.

— Красный волк найдет красную любовь, — подмигнул брат Павлин и сдулся.

– Правильно, – Северин взглянул на Ярему. – Ты следующий! Ну-ка, толкни речь, брат!

– Да! Речь нам! – подхватила Катя и воинственно махнула бокалом сока.

Ярема покраснел. Обычно ему легко удавались экспромты на любую тему, но не сегодня.

— Дорогой братец, — начал Ярема. — Милая сестричка... Я искренне рад за вас! Очень рад, что нашли друг друга на волчьей тропе... и смогли удержаться вместе.

Молодые быстро переглянулись. Ярема заметил, как Северин сжал ее ладонь, а Катя перестала улыбаться.

— Держитесь вместе дальше... Несмотря на все! Будьте так счастливы, как сегодня. Не всегда, потому что всегда не получится, но по крайней мере иногда. Ведь на волчьей тропе обычно невесело... И одиноко... Но теперь вам будет легче прокладывать ее. Итого. Даже если в одиночку... Все равно вы будете вместе, — Ярема растерялся, замолчал и поднес рюмку: — До дна! Горько!

– Горько! – заголосили гости.

Каждый раз, когда молодые целовались, Мирося утирала слезы, словно обручились ее родные.

— Хорошо сказал, — Игнат с уважением хлопнул Ярему по плечу.

— Моего учителя риторики схватил бы удар от этой речи.

Василий снова заиграл, теперь уже для всех, и оживленные от потребленного гости пошли в пляс. Филипп тем временем внимательно выслушивал Савку, который размахивал руками, смеялся и что-то бормотал, порой останавливаясь и уставясь взглядом в одно место.

- Мало, - вдруг рядом с ним присела Катя.

Он не заметил, как она подошла.

– Искро, – улыбнулся Ярема. — Прости за бестолковую речь. Но пир неплохой, да?

— Речь была отличная. Пир также великолепный. Спасибо.

- Это пусто! Не стоит, — Ярема пощипал затылок, обнаружил, что до сих пор сидит в дубовом венке, снял и положил его на стол. — Наверное, тебе уже все говорили, и я не смолчу: ты прекрасная невеста.

– Спасибо, Малыш. Говорят, будто девушки мечтают об этом дне с детства, но это не обо мне. Я мечтала получить золотую скобу!

Ярема вежливо рассмеялся.

— А твоя речь... Зря ты назвал ее нелепой. Такие красивые слова! В последнее время я стала слишком чувствительна, — Катя нахмурилась. — Знаешь, мы со Щезником несколько раз расставались. Наша свадьба — просто такое совпадение. Случай.

– Как и все в нашей жизни, – ответил Ярема. - К чему ты ведешь, сестричка?

Они никогда раньше не разговаривали наедине, еще и о личном.

— Говорю к тому, что твое совпадение еще произойдет. Северин рассказал о твоей свадьбе... Не перебивай, просто выслушай. Вот что я тебе скажу: твой случай еще не случился. Когда представится шанс, не будь болваном и не упусти его. Посылай все планы ко всем чертям и иди по зову! Понимаешь, о чем я?

— Да… Понимаю, — Ярема потер лоб. — Но как я пойму, что передо мной именно этот шанс? Что она – именно та?

— Очень просто: она будет тебя понимать, — улыбнулась Катя. – Ты сможешь открыться ей.

Он впервые увидел Искру такой: мудрой, проницательной, сочувственной... Женской. Ее праздничный вид лишь подчеркивал эту инаковость, которая обычно скрывалась за чересом с тремя скобами и парой ступень за спиной.

– Видишь? Я умею не только ругаться и размахивать саблями.

Катя обняла шляхтича и легонько поцеловала в лоб.

– Посмотри на моего брата, – она кивнула на Гната, который уже сбросил кунтуша и шкварил гопака. — Олух и все. И даже ему повезло!

— Спасибо, сестричка, — рассмеялся Ярема. — От этого мне действительно стало легче.

— Хоть я и не мечтала о свадьбе, но точно не позволю, чтобы кто-то здесь скучал. Поэтому штаны не просиживать, — вернулась Катя, которую он хорошо знал. – Пригласи уже невесту к танцу!

Он элегантно протянул руку и она так же элегантно ее приняла. Василий заметил их и виртуозно перешел от веселой мелодии к лирической. Возмущенный Игнат вытаращил глаза, но увидел сестру с Яремой и только закрутил растрепанную селедку вокруг уха.

— Смотри, чтобы светлейший у тебя жену не украл, — бросил он Северину.

– Да она сама кого хочешь украдет, – ответил тот.

Выпяченный животик Катри напоминал стеклянную колбу с нитроглицерином. Несмотря на коренастое телосложение Ярема танцевал осторожно. В этот момент он был безгранично благодарен мамуньо за уроки танцев, которые в детстве искренне ненавидел.

– Малыш, – спросила она. - Будет ли новая война?

— Если войны нет, она будет. Вопрос только в том, когда, – ответил Ярема.

Танец кончился, Катя легко провела ладонью по животу.

– Ты пиши мне, если захочешь. Не такая я уж и дикая, да?

Шляхтич в ответ поклонился.

В этот момент он готов был отдать все золото роду Яровых, чтобы оказаться на месте Северина Чернововка.

***

Он снова должен был кого-то убить.

Северин не знал имен – они дарили жертвам личности, это было лишним. Он не считал, потому что считал отсчет убитых мерзким. Он изучал планы жилья, исследовал место вокруг, ждал третьей ночи и отправлялся, чтобы через несколько часов все забыть.

В этот раз забыть не удалось.

Черный камень, покрытый серой пылью, нетронутым веками. Его шаги, первые шаги живого существа за многие столетия, оставляют глубокие следы. Каждый шаг нужно считать. Кровь на веках помогает видеть очертания родного мира, но шаги все равно нужно считать. Прыжок.

Небольшой тихий дом. Странно, что жертва живет в этом гнездышке — обычно Северин посещал имения, забитые по чердаку военными. А тут было уютно, пахло сдобой... Шаги утопали в коврах. Он подошел к спальне, прислушался и принюхался.

Мужчина спит. Рядом... женщина? Нет, девочка. Наверное, дочь.

Дьявол! Его не предупреждали о дочери. Малая, наверное, увидела злой сон, бросила свою кровать и пришла к отцу...

Сероманец достал нож и проскользнул в комнату. Надо сделать все молниеносно.

Большая семейная кровать, широкоплечий бородач в синей пижаме дышит тихо, медленно и глубоко. Рядом под боком замерла белокурая девочка в ночной рубашке. Иногда его жертвы спали с любовницами или женами, и это было гораздо легче...

Девочка открыла глаза и посмотрела прямо на него.

Северин не надевал масок. Не задумываясь, он улыбнулся, поднял пальцы в рот и подмигнул. Мол, пусть это останется нашим маленьким секретом.

Сердце взбесилось, тело через мгновение укрылось потом. Сейчас она закричит – любой ребенок испугался бы незнакомца ночью у кровати – и придется убить отца на его глазах.

Но девочка улыбнулась и кивнула. Приложила пальчик к губкам, развернулась спиной, прижалась мужчине лбом в сторону и снова засопела. Северин не шевелился бесчисленно долгие минуты, не верил, что это сработало.

Убежать? Да, он мог. Есаули пришлось бы проглотить эту неудачу. Но если он не сделает этого... Северин не знал, кто этот бородач — генерал, политик, ученый, шпион: кем бы он ни был, война будет продолжаться. Погибнет больше людей. И... Чернововк уже не искал себе оправданий, просто сделал шаг, замахнулся и ударил.

Она, наверное, проснется от его суда или от темной горячей влаги. Удивится, что оно такое, увидит, откуда течет, начнет тормошить отца и звать его, а потом закричит... Воспоминание этой ночью будет преследовать ее до конца жизни.

И его тоже.

Или это его предназначение – убивать пап?

Северин открыл глаза. Множество раз он видел этот сон в отношениях с Линой, но ни разу не мог проснуться раньше, чем ударит лезвие... Написанная кровью страница, которую не выдрать и не вычеркнуть. Впервые он стал проклятым в ночь серебряной скобы, а во второй — той безымянной ночью.

Палец правой сжимало обручальное кольцо. Рядом спала Катя. Он осторожно убрал прядь с ее лица и прикрыл одеялом обнаженное плечо. Едва провел ладонью по животику.

Поздней ночью их посадили на украшенную цветами телегу, домчавшую сонными улицами Буды до «Черта и медведя», где молодоженов ждали лучшие покои корчмы, великодушно отданные Яремой для праздничного случая. Остальные остались гулять: Василий и Игнат изрядно набрались и распевали срамных песен, Савка говорил с Филиппом, а Ярема принимал единичных случайных гостей, которые интересовались, что это за праздник близ дуба Мамая, и, получив ответ, поднимали рюмки за счастье молодых.

В комнате почему-то сильно пахло едой. В поисках запаха Северин подошел к окну: над городом занимался рассвет. Отсюда открывался прекрасный вид — недаром Малыш выбрал эти апартаменты. Характерник протер глаза, вернулся в постель, полежал, но сон больше не уходил. Он направился к груде беспорядочно сброшенной ночью одежды и стал одеваться.

– Если ты решил проверить рубашку на червец, то вынуждена разочаровать: моя калина уже давно потеряна, – сообщили с кровати. – Хотя кому это знать, как не тебе.

— Доброе утро.

Катя зевнула и потерла глаза.

- Ты во сне зубами скрежещешь, - заметил Северин, застегивая скобы на чересе. — Раньше за тобой такого не замечалось, дорогая жена.

Несмотря на отчетливое упор на последние два слова ожидаемого эффекта не произошло: Катя пропустила обращение мимо ушей.

— Когда внутри растет новый человек, то даже во сне хочется жрать, милый человек.

Нет, не упустила.

— Трудная женская судьба. На пиру ты съела вдвое больше меня, - согласился Северин. — Наверное, парень растет... Или девушка? Знаешь кто будет?

Клямы сияли, как новенькие — хорошо начистил перед праздником, а до того и забыл, когда последний раз их касался.

- Откуда мне знать?

— Говорят, что женщины чувствуют такие вещи.

— Говорят, будто беременных не стоит раздражать, — буркнула Катя. – Я чувствую разве что желание убивать. Я не знаю, кто там сидит. Парень, девушка, двойня, тройня...

- Тройня!

Такая возможность ему и в голову не приходила.

— По всей вероятности, — пожала плечами Катя и взялась было за гребешок, но сразу отбросила его. — Ну вот, только заговорили о еде, а я снова чувствую голод! Срака-мотыга, что за жизнь?

– Принесу тебе завтрак.

– Буду очень благодарна, а я пока позавтракаю, – она достала из-под подушки сверток.

Это оказалось полотенце с завернутыми яствами, которые, очевидно, перекатывали сюда вчера с пиршественного стола.

— Так вот откуда едлом пахло!

— Всегда есть что-то наготове, — Катя окинула блюда горящим взглядом и потерла ладони. — Но завтрака это не отменяет, милый человек.

— Понял, — Северин мгновение колебался, стоит ли сделать ей замечание по поводу еды в постели, но решил удержаться. - Приятного аппетита.

Она промычала в ответ что-то невнятное и принялась за уничтожение пирога, а Северин спустился в зал. Там уже ожидал Иван Чернововк, постукивая стальным перстнем по столу.

- Садись, - приказал есаула назначенцев без приветствий.

В корчме было безлюдно, только сонный корчмарь гремел под шинквасом.

– Я все думал, когда ты явишься за мою душу, – Северин сел напротив.

За последние годы Иван заметно сдал: война словно сломала державший его стержень и теперь вес прожитого выжимал из есаулы жизни. Скворчатые брови выглядели не угрожающе, а скорее по-стариковски беспомощно. Впрочем, это была только внешность, потому что нрав старого Чернововка не изменился нисколько.

— Поздравляю с женитьбой. Извини, что не присоединился к празднику. У него были неотложные дела.

— Спасибо за приветствие.

– Теперь ты должен сосредоточиться на главном, – Иван снова стукнул перстнем о стол. — Орден в беде. Хуже, чем во времена Рокоши. Ты нам нужен.

— То есть шалаш назначенцев.

– Вера предупредила?

– Нет, это было очевидно.

— Она отстаивала тебя, как ты улитка, которую убить не способна! Но ты – Чернововк, сын Игоря, моего ученика. Наше имя не боится проливать кровь! – Иван ударил кулаком по столу. — Настало время для настоящей службы. Чтобы расставить точки на «е», напоминаю, что твоего мнения никто не спрашивает. Это приказ.

- Конечно, - спокойно ответил Северин.

— Ты когда-то хотел быть, как отец.

— Когда-то хотел, — пожал плечами Северин. Когда-то он был глупым и наивным.

Сейчас, возможно, до сих пор глуп, но точно не наивен.

— Мы уже работали вместе во время войны, — холодный тон ответов не снял есаула. — Поэтому разводить сантименты нет нужды. Ты знаешь, что делать. Я еще после войны хотел тебя забрать, потому что с таким талантом прозябать среди двухвостых — сплошная трата! Но Вера не разрешала, старая ведьма...

- У назначенцев мало людей?

- Везде мало людей, - есаула стукнул печатью по столу. - Думаешь, упадок Ордена нас не обходит? Мы здесь все вместе в одной жопе!

— Я буду служить в любом шалаше.

— Рад это слышать. Книша помнишь? Брат Полынь. Нет больше брата Полины. И многих других назначенцев, без которых я шалаш не представлял, — тоже нет! Твоя служба заменит их утрату.

То есть он будет убивать в нескольких сразу.

— Значит, теперь молодой Черновок служит в шалаше старого Чернововка.

– С чем и поздравляю, – Иван выложил на стол небольшую грамоту с несколькими печатями. — Официально ты самый молодой назначенец в истории Ордена.

– Новая грамота? — Северин улыбнулся словам о самом молодом назначенце. Кому какое дело до его возраста?

– Да, бери и пользуйся. Для нашего шалаша она мощнее остальных... Но об этом впоследствии. Я вообще тебе тебе расскажу, потому что ближайшие недели будем работать вместе.

— Какое важное поручение?

– Сначала вспомнишь, как все делается. Потому что занимался три года неизвестно чем... А потом будут важные поручения.

– Я все хорошо помню, – Северин оскалился. – Прийти, убить, вернуться. У меня сначала руки тряслись и ужасы потом снились. А потом привык.

— Это было во время войны, брат. Там было по-другому.

Не было.

— Сегодня-завтра наслаждайся супружеской жизнью, а послезавтра буду ждать в это время здесь у конюшен.

Характерники встали и пожали руки.

— Кстати, куда вы девали Буханевича?

— Захар сопровождал его в Черкассы. Купили коня и вещи первой необходимости, Северин не видел смысла скрывать правду от есаулы. — Рассказали, как ехать дальше, не обращая внимания.

Всю правду он оставил при себе: Захар выдал Владимиру письмо для Соломии и приказал ехать к ней. Но этого старому Чернововку знать пока не нужно. Бозна, какие у него планы на Буханевича.

— Вляпался этот корчмарь знатно. Жаль, - есаула сложил пальцы обеих рук и вкусно хрустнул суставами. — Люди Басюги уже ищут настоящих писак. Когда-то мы умели отворачивать дым... А теперь только гасим пламя.

По этим словам он снова стал похож на уставшего дедугана.

– Кстати, – вспомнил Северин. — Я должен знать твое прозвище.

– Да, – кивнул Иван. - Мрак. Брат Мрак.

Чего-то такого Северин и ждал.

- Напоследок, Щезник. Ты слышишь голос Зверя?

- Ни разу я не слышал этого голоса, - откровенно ответил сероманец. — Наверное, ему так гнусно от моих деяний, что он скрылся навсегда.

– Пусть так и будет, – есаула вышел из корчмы, бросив напоследок: – Не хочу, чтобы ты повторил судьбу отца.

Но делаешь все, чтобы я повторил ее, подумал Северин.

Взял в руки пеструю грамоту. Итак, он теперь не только будущий отец (возможно двойни, возможно тройни, лишь бы не тройны, к этому он точно не готов), но и назначенец. Самый молодой назначенец в истории Серого Ордена. Большая честь... Лет семь назад он безумно радовался, но теперь Северин не питал иллюзий относительно работы назначенцев. Они были просто убийцами – ничего благородного, ничего романтического.

Он взглянул на свое кольцо. Девушка, которая отныне была его женой, знает ли он ее? Стали ли они с Катей ближе благодаря этим золотым полоскам на пальцах? Смогут ли они вырастить ребенка хоть немного счастливее тех детей, которыми были сами?

Перед глазами спала девочка возле окровавленного отца.

Глава седьмая

Семь лет назад, во время поисков Савки Филипп считал пропавшего собратья своим другом, как и остальные шайки (хотя на самом деле они были знакомы какую-то неделю). Поэтому, когда брат Павлин неожиданно выкрикнул на свадьбе, Филипп обрадовался и весь вечер провел в разговорах с ним или скорее многочисленных попытках разговоров. Чудаковатый Павлин общался охотно, но постоянно перепрыгивал с темы на тему, умолкал или неуместно смеялся посреди предложения, дергал за приклеенное за ухом перо, начинал что-то жевать, ковырялся в носу, неожиданно корчил гримасы и болтал что-то неладное: в общем, поддерживать. Несколько раз Филиппу казалось, что сквозь причудливые чащи он видит вход в комнату с Савкой, которого они знали до похищения, но каждый раз это было заблуждение. Наконец он бросил эти попытки. Савка изменился, как изменились все они... Только еще больше.

– Старого знакомца не найдешь. Попробуй увидеть нового, — прошептала ему Вера Забила.

Филипп со свойственной ему методичностью, вопросом по вопросу, принялся изучать старого нового друга.

— Павлин, ты не знаешь, что случилось с твоим учителем, Мироном Деригорой?

- Волны. Черные волны забрали, — Савка прищелкнул губами и ладонями изобразил движения волн.

Мирон пропал без вести накануне Северной войны, его тела не обнаружили. Распространена смерть разведчиков.

— А вспоминаешь, как гулял с нами по Киеву?

— Большое, слишком много, — Павлин заломил руки и нервно оглянулся. — Старые нити, новые нити, роятся в чашке, не разобраться, не разрезать, потеряться-загу биться...

Тратишь время на сумасшедшего.

Его лицо застыло и изменилось так быстро, что Филипп пропустил мгновение превращения. Тревога и страх исчезли, но Савка смотрел прямо в глаза Филиппу.

— О красные огоньки! Не прячьтесь! — он дернул перо за ухом. — Тот, что внутри, сильный. Давно сломал границы Эцерона. Нашептывает...

Он знает.

— О чем ты? — Филипп едва сдержал дрожь голоса.

Его нужно убить!

- Сердце, не стукай так быстро, - рассмеялся Савка и осторожно коснулся указательным пальцем между лба Олефира.

– А ты замолчи.

Прикосновение было мягким, едва ощутимым. Филипп испугался: впервые кто-то без всякого намека понял...

– Эцерон его клеть. Сильный! Держи и не упустишь, — Павлин громко расхохотался, а потом испуганно замолчал, словно испугавшись звуков собственного смеха.

– Не рассказывай никому, – прошептал Филипп.

– Прошу.

На всякий случай он оглянулся, но все вокруг праздновали и им было безразлично этот разговор. Только Забила взглянула на них, но взглядом искала Савку — как мама, присматривающая за маленьким сыном.

– Не рассказывай никому, – повторил Филипп. — Пусть это останется нашей тайной. Договорились, брат?

– Секрет Эцерона, – Савка приложил пальца к губам и рассмеялся. - Секрет.

– Спасибо.

Неожиданно для себя Филипп рассказал ему о Майе. Слушатель из Павла был плох, но Филипп говорил и не мог остановиться. И кому еще он мог это рассказать? Савка не осуждал, не сочувствовал, не цокал языком, не хлопал по спине — просто раскачивался на скамье и слушал или делал вид, что слушает, а большего и не было нужно.

Иногда к ним подсаживались хорошо захмелевшие Игнат, Ярема и Северин, и старые знакомые поднимали тосты. Савка, как и Филипп, не употреблял алкоголя: все рюмки, которые ему подсовывали, выливал под ноги с выражением отвращения.

В глубокую ночь, когда гости провели молодоженов и начали расходиться, Филипп позвал Савку за собой. Он вдруг вспомнил о деле, которое не хотел откладывать до следующего дня: бог знает, что брыкнет Павлу до головы завтра, он может исчезнуть так же внезапно, как появился... А Филипп хотел отдать то, что почти семь лет ждало между страницами старой книги без переплета.

– Это принадлежит тебе.

Искалеченный характерник осторожно, кончиками пальцев, взял дагеротип. Долго рассматривалось изображение, на котором застыли пятеро — Северин, Игнат, Филипп, Ярема и он — через несколько дней после приема в Серый Орден, молодые и веселые, в новеньких рыцарских униформах.

Губы Павла шевельнулись. Он часто заклипал, указательный палец коснулся собственного лица на снимке, погладил лоб, провел по шапке, из-под которой изобиловал густой хохол. Поднял палец к пошрамованному черепу, провел глубокими бороздами на коже.

— Брат, с тобой все хорошо? - прошептал Филипп. Он сам был готов разрыдаться.

Павлин крепко обнял его, а потом шмыгнул и без слов ушел, размазывая слезы рукавом рубашки. Потом Савка исчез. Через два дня Филипп получил от него сообщение с единственным словом: «Дяка».

...Буран миновал дорожный знак, поздравлявший всех добрых путников, прибывших в славное село Старые Сады.

– Почти приехали, – Филипп ласково провел ладонью по лошадиной шее. — Становишься в тени, у воды и зелени, и никакие слепни там тебя не достанут.

Буран радостно заржав в ответ.

Наверное, по этой дороге ехал Щезник, когда без разрешения бросил ватагу, чтобы увидеть молодую ведьму, которую любил безумно. Тогда Филипп не понял этого поступка и молча осуждал побратима. Тогда он считал, что рожден одиночкой... А уже через год сам не раз нарушал расписание часового, чтобы как можно скорее вернуться к Майе. Каждый раз летел к ней, как птица к гнезду, а когда война забрала ее, остро почувствовал, какой пустой стала жизнь без человека, к которому хочется возвращаться.

Буран остановился у хаты, стоявшей у леса, и характерник спешился. Жирный черный коты, выгревавшийся на солнышке, смерил пришельца подозрительным взглядом, зашипел и скрылся в хижине. В следующее мгновение оттуда выпорхнула женщина - пожилая, красивая, с волнистыми темными волосами, пронзительным взглядом и лукавой улыбкой.

— Что привело измученного господина рыцаря в ведьму? — спросила звонким голосом, который подходил бы двадцатилетней юноше. - Похмелье? Закреп? Сифилис? Все вместе? Для Серого Ордена всегда есть хорошие скидки.

- Привет, Соломия, - Филипп стащил с лица маску и поклонился. – У меня послание от Захара Козориза.

– Вот оно что, – ведьма съежилась. — И что же говорит Захар Козориз?

– Он говорит, что мне можно доверять. Я прибыл для разговора с господином Буханевичем по приказу Ордена. Никакой несправедливости. Должен расследовать, кто поиздевался над его рукописью.

Ведьма несколько секунд изучала Филиппа, а затем кивнула.

– Хорошая коса. Как тебя зовут?

- Филипп Олефир.

— Не знаешь ли иногда Северина Чернововка?

– Я его друг. Слышал немного о вас.

– Надеюсь, только хорошее, – она улыбнулась уже другой улыбкой, шире и теплее. — Стань конем и заходи внутрь, Филипп.

В небольшом доме Филипп несколько секунд привыкал к очень густому и пряному воздуху. Ведьмина жилья была переполнена сушеными травами: разнообразные ароматные охапки заполонили чуть ли не все возможные поверхности, завешивали стены, свисали из-под потолка, торчали по углам — именно они занимали здесь больше всего места. Соломия отодвинула коврик, под которым оказалась крышка, подняла ее и крикнула:

— Вылезай, писатель! Свои приехали.

Из погреба выбрался помятый Владимир Буханевич. За последние дни он сбросил не менее полупуда веса.

- О, господин Олефир! Как хорошо, что послали именно вас, — улыбка трактирщика получилась расстроенной. — Я бы предложил партию в тавлию...

Басюга выбрал Олефира для этого поручения именно из-за давних дружеских отношений и роли защитника, которую Филипп взял на себя во время сожжения корчмы Владимира — это должно было добавить откровенности их разговору.

— Здоровеньки были, пан Буханевич, — поздоровался характерник. - Как чувствует себя ваша спина?

– Состоялась малой кровью, – корчмарь повел плечом и скривился. — Заживает, спасибо.

— Рад это слышать.

— Все благодаря вам, друзья! Защитили, не отдали на растерзание, спрятали, переправили... — Буханевич немного прослезился и смущенно протер глаза. - Как мне отблагодарить?

— Лучшей благодарностью будет рассказ о том, как же случилось, что ваша рукопись превратилась в ужасный памфлет.

Соломия пошла колдовать над котелками в печке.

- Конечно, - Владимир пригладил растрепанные кудри вокруг залысин и присел на табурет. – Все началось весной. Мне пришло письмо от издательства: мол, услышали, что я не один год собирал рассказы о характерщиках, а они имеют большое любопытство издать такой сборник. Сказали, такая литература сейчас актуальна.

- Что за издательство? В книге не указано название.

— Не называйте этот хлам книжкой! — вскочил с табурета бывший корчмарь. — Это не книга, а дерьмо в переплете! Такое место в нужнике! Извините, Филипп... До сих пор не могу смириться со всем, что произошло...

- Успокаивающий чай, - вмешалась Соломия и чуть ли не насильно залила глоток у Буханевича. — Господин рыцарь, будете?

– Нет, спасибо.

— Может, вишневки?

— Просто воды, — поблагодарил характерник и вернулся к Владимиру, который яростно дул на чай. — Что за издательство?

— Я о нем никогда не слышал... И это, черт возьми, должно меня смутить! Но нет, - мужчина покачал головой и снова уселся на табурет. — Счастье затмило ум. Я много лет лелеял мечту издать книгу, но отовсюду получал одни только отказы. Вдруг ко мне обратились! И я поверил, что настало долгожданное время! Наконец-то годы труда окупились! Наивный...

– Они заплатили за рукопись?

– Да, щедрый аванс вместе с договором. Здесь я должен задуматься второй раз, потому что слишком хорошо все складывалось: издатели ни разу не захотели встретиться лично или по крайней мере почитать несколько историй перед приобретением рукописи... Но тогда я об этом не думал. Радостно подмахнул соглашение и всем вокруг хвастался, что теперь будут меня выдавать. Олух... Самый настоящий олух!

Соломия указала ему на чашку. Владимир смирно отхлебнул.

– Что произошло потом?

– Потом была тишина. Я писал им несколько раз: спрашивал, когда ждать издания, планируют ли добавить гравюры, какой объем первого тиража... Молчанка. А на носу – очередной сбор Серого Ордена, горячая пора для любой корчмы Буды. Вдруг утром врывается знакомый, швыряет в лицо какую-нибудь книгу и кричит, что знать меня не хочет... Господи Боже! Я поднимаю тот талмуд и от ужаса цепения — леле, так моя летопись! Точнее, моя фамилия и мое название... А внутри все обезобразили, перекрутили, перевернули вверх дном, полили грязью, к каждому рассказу добавили лжи и зверств, изуродовали все... Уничтожили работу многих лет! Я душу в нее вложил, а те подонки запятнали мою фамилию! Я бы их собственными руками задушил...

Владимир чуть не разбил чашку, но под взглядом Саломеи овладел собой и допил остатки чая.

— У вас есть что-то от этой переписки?

— К счастью, среди вещей, которые я спас, осталось, — Буханевич принялся копаться в своем ящике. – Вот! Здесь было первое письмо, но оно не сохранилось. Я его на стену повесил.

Филипп взял большой желтый конверт, пробежал глаза. В графе отправителя стояли цифры почтового индекса, номер абонентского ящика и город Коростень.

— Также у меня оригинал летописи... Не вся, но несколько историй. Вы можете сравнить и увидеть, что я такого не писал!

— Не стоит, господин Буханевич. Я вам верю.

Тот усмехнулся с облегчением.

— Вы действительно верите, Филипп? Верите, что сделали меня жертвой? Верите, что я в жизни не придумывал такого мракобесия о ваших братьях?

— Верю, пан Буханевич. Мы с вами давно знакомы. И многие тоже верят в вашу невиновность, — последняя фраза была неправдой, но характерщику хотелось как-то разрадовать его.

— Многие товарищи отреклись от меня и теперь они проклинают мое имя, — грустно ответил Владимир. – Спасибо за доверие, Филипп. Мне болит не от ножа в спину, и даже не от потери корчмы и коллекции сабель, а от огромного пятна на моем честном имени... Не знаю, как с этим игом жить дальше.

— Не отчаивайтесь, пан. Страшнее всего вы пережили, а время все расставит по местам.

Соломия, учитывая поздний вечер, предложила Оле-фиру остаться на ночлег. Он согласился, а перед тем съездил в ближайший дуб и надиктовал знакомому казначейству с конверта. После этого они с Владимиром сыграли несколько партий в тавлию, которые Филипп намеренно проиграл, чтобы взбодрить господина Буханевича, а когда тот уснул, поболтал с Соломией.

— Сто тысяч лет малыша Чернововка не видела, — сообщила ведьма. – Вечно забывает обо мне! Никогда не напишет первым. Разве не свинья?

– Он очень озабочен в последнее время, – ответил Олефир.

- В самом деле? Чем именно?

Филипп сообразил, что рассказывать о свадьбе не стоит: если молодая ведьма когда-то здесь жила, то, наверное, была ее ученицей... Пусть Щезник сам с этим разбирается, решил Олефир.

— Его перевели в шалаш назначенцев.

Щезник сообщил новость, когда ватага собралась на прощальную кружку. Эней выглядел ошеломленным, Малыш и Варган радостно поздравили с этим событием. Савка не явился — по словам Северина, уже бросился из Буды своим непостижимым маршрутом.

- Назначенцы, - повторила Соломия и постучала пальцами по столу. — Это не тот самый шалаш, где служил его отец?

- Тот же.

– Как иронично, – Соломия налила себе вишневки и предложила Филиппу, но тот отказался. — Стоит теперь ждать с первенцем от какой-то характерницы!

Олефир покраснел и промолчал.

– Ну, а ты? – Соломия внимательно изучила его лицо. – Что у тебя за печаль?

Ночь серебряной скобы. Сломанная клеть. Четверо солдат. Слезы Майи. Багровые волны. Священник и его телохранитель. Назойливый голос. Пещелик с серебряным шаром.

– У меня все хорошо, – вежливо улыбнулся Филипп.

Спалось удивительно спокойно. После Буды Зверь почему-то оставил его в покое: не вмешивался в мысли, не мешал разговорам, не расшатывал душевный покой. Испугался пистолика? Или потому помог Павлин? Ведь именно после его прикосновения голос затих... Щезник говорил, что у Савки есть странные силы, природа которых даже ему, бывшему двухвостому, непонятна.

Бог знает почему умолк Зверь, но пусть он молчит и дальше.

Утром Филипп прежде всего проверил дуба. Казначеи раскопали, что абонентский ящик в Коростене принадлежал конторе «Chysta mriya»: едва четыре месяца существования, уставный капитал в десять золотых и создание печатных изданий за объявленную цель предприятия. Управляющим числился некий Хведир Цапко, несколько раз судимый и трижды осужденный за мелкие аферы и мошенничество. Классическая ширма игроков, желающих оставаться неизвестными.

Сам Хведир придерживался альтернативной точки зрения по отношению к своим талантам: он считал себя несправедливо осужденным гением, чьи достижения присвоила жадная власть.

— Как можно называть мое страхование обманной схемой и самим вместо этого внедрять такую же? — жаловался пан Цапко, наливая себе коньяку.

Он любил сетовать на прошлое, хотя даже из слушателей в кабинете была только бутылка. За стенами непрерывно трещали станки. Сначала эти звуки и мощный запах типографской краски раздражали, но Хведир приспособился и взял за привычку каждый час серьезно прохаживаться по цеху, на работе которого он ни черта не разбирался.

В мире существовала справедливость! Наконец Федор занял достойную должность, полностью соответствовавшую его талантам, мог насладиться безбедной жизнью, заслуженной жалостью и сладким бездельем, где-то глубоко в душе подозревая, что вскоре это все кончится, потому что слишком уж хорошо получается, а в жизни так не бывает и в общем оно напоминает, но он напоминает, что он не напоминает, но он напоминает, что он не напоминает, что он не напоминает, что в его оно напоминает. организатора...

Дверь в кабинет с хряском распахнулась. Цапко даже не посмотрел, кто продрался сквозь охрану, а доверился укоренившимся рефлексам, бросившим его в открытое окно. Окна не добрался: в воздухе свистнуло, ногу ужалило и дернуло, и Федор повалился вниз.

Не успел допить коньяк, подумал он отчаянно. Французский, настоящий, контрабандный!

- На помощь можете не звать, все равно не услышат. Хорошая у вас типография, - сообщил незнакомец, сматывая плетку, которой умело предупредил побег. — Многие станки, много людей. Все при деле.

– А ты еще кто? — начал Хведир, разглядел черес с тремя клямрами и сомкнулся.

Это было хуже сердюков.

— Интересный жизненный поворот, пан Цапка, — характерник говорил так спокойно, что спиной бежали сироты. – Объясните мне, как все сложилось. Вышли из тюрьмы... И вдруг основываете издательство. Арендуете большое помещение, покупаете станки, нанимаете людей. Работаете беспрестанно, печатаете сначала листовки, затем целую книгу. Тиражи измеряются десятками тысяч. И что самое интересное, распространяете это добро по всем полкам Гетманата совершенно бесплатно. Откуда такая щедрость?

— Старые запасы откопал, — сказал Хведир.

- Конечно, - характерник повел рукой и плед пополз по полу, как змея. — Не нашли лучшего применения старым запасам, чем альтруистическое создание грязи против Серого Ордена.

— Мои деньги, что хочу, то и...

Канчук свистнул у уха и Федор чуть не обмочился. Остатки отваги исчезли.

— Оставьте враки, пан Цапка, у меня нет времени. Кто платит?

— Если я расскажу...

— Никто не защитит, пан Цапка. Вы уже сыграли свою роль, — голубые глаза смотрели холодно и пронзительно. – Ваши заказчики знали, что я найду это место, но не предупредили. Вас давно списали со счетов.

– Если я расскажу, меня убьют, – Федору захотелось плакать.

Слишком быстро кончилась сладкая жизнь, к которой он успел привыкнуть.

— У вас небольшой выбор, пан Цапка. Можете умолчать и умереть здесь, можете рассказать и попытаться выжить.

- Тряска! — Федор не колебался. — Деньги приносили наличными, никаких имен, никаких банковских записок. Все имеющиеся документы на столе. Это все, что я знаю! Меня просто усадили в кресло и давали бумажки на подписи!

– Спасибо, – характерник подбросил ключи на ладони. — Видите, пан Цапка, это было просто.

- Непросто, - возразил Федор. — Ударьте меня несколько раз и отрежьте мизинцы. Если меня поймают, не поверят, что я не продался!

- Доказательства пыток? Ладно, - сероманец пожал плечами и достал из-за череса нож. — Потом расскажете, кто посадил вас за стол и давал бумажки на подпись. Требуется подробное описание. Мне очень хочется познакомиться с вашими заказчиками.

Характерник без предупреждения копнул его в зубы, а затем в живот. Федор набрал воздух застонать, когда правую ладонь вдавили в пол.

– Нет! Я передумал, отрезать не надо... — заорал было Федор, но конец фразы утонул в визге, который никто не услышал за гулом печатных станков.

Кровь нырнула в лицо сероманца. Он вдруг уронил нож и с хрипом повалился на колени. Руки охватили голову, на шее напряглись мышцы, и характерник заревел так, что глаза полезли из зрачков. Федор не знал, чего ужасаться — зрелища кровавого отрубка вместо пальца; отсеченного мизинца, напоминавшего белого червяка на полу; или юродивого сероманца, сражавшегося прямо перед ним в ужасающем припадке.

- Оставь! Оставь! Сгинь! — кричал характерник, покачиваясь по полу. – Что мне сделать, чтобы ты исчез навсегда?

Он хлопал себя по щекам, бился лбом о доски, кусал губы, а потом выхватил небольшого пистолета и приставил себе к виску.

– Я нажму его, клянусь! Ты знаешь, что там! Ты не сможешь меня остановить! Еще раз я услышу тебя, еще раз увижу багряную рябь, то мигом нажму крючок - и все кончится!

Федор того уже не видел: забыв о боли, выпрыгнул через окно и дернулся так, что пятки сверкали. С самого начала этой проклятой авантюры он знал, что не стоит связываться с волкучащими делами, с самого начала было понятно, что за золото придется расплатиться, и вот теперь он потерял пальца, невесть сколько сумасшедших характерников ищут его, а единственный выход — бежать куда глаза глядят и где-то далеко за государственной границей. Так господин Цапко исчез из земель Украинского Гетманата и больше его никто не видел.

А Филипп все качался по полу и кричал, кричал, кричал, но гул печатных станков поглощал его крик.

***

Пора покончить с этим. Ради семьи. Ради мечты. Ради убитого Павла. Ради себя. Чего бы оно ни стоило!

В решительном смятении Игнат не сразу заметил, что Упир заковылял. К счастью, это произошло в месте, где жил знакомый кузнец Гриць, не впервые помогавший с конем.

— Здоровеньки были, — поздоровался Игнат.

Гриць, который мог ломать подковы голыми руками, собирался пройтись молотом по раскаленным куском металла, который клещами на наковальне держал подмастерье.

– Подковаться надо.

- Подожди, - Гриць несколько раз ударил, разбрызгивая оранжевые искры.

Искры напомнили, как Игнат вел сестру-невесту в дуб. Хорошее воспоминание... Он был так же счастлив, как и на собственной свадьбе.

- Одну подкову? – спросил кузнец.

— Остальное не мешает проверить.

Упырь фыркал и копыта наставлять не желал — знал, к чему все идет, а он страх как не любил подковываться.

— Третью тоже надо, — объявил Гриша после осмотра.

— Надо — это делай.

Кузнец, обычно любящий баландрасов, молчал. Пока подмастерье держал копыто Упыря, а Гриша ладил новую подкову, Игнат успокаивал коня, между тем попытался завести разговор.

— Вот крутимся, как мельницы, а все стоим на месте, — обычно эта глубокая фраза оборачивалась началом разговора с любым ремесленным.

— Угу, — только и буркнул Гриць.

Он бесплатно вытащил Игнату гнилого зуба, когда ни один знахарь в окрестных паланках не помог. Гриць всегда вел себя как хороший друг, что могло... И тут Гната озарило: проклятая книжка! Вот в чем дело! Надо было Буханевича сжечь вместе с его корчмой.

За работу Гриша взял полную цену, хотя раньше не гнушался поторговаться.

- На рюмку тоже не пригласишь? – спросил Игнат прямо.

- Времена меняются, - сказал кузнец. — Как услуги мои нужны, заходи. Но вместе не будем пить.

Несколько секунд Игнат боролся с желанием зацедить кузнецу в бороду, но крутнулся на каблуках и вышел. К черту Гришка! Пусть думает себе, что пожелает.

В пустой «Ночной ночи» за шинквасом караулил сонный Тарасик.

- Пан Бойко! — сказал он громко. – Давно не виделись!

– Ты запомнил мою фамилию.

– Разве вас забудешь? — усмехнулся Тарасик. — Рюмку на личный счет?

– Давай.

После водки проснулась жажда, однако от второй рюмки Игнат отказался.

— Вы прибыли рано, господин рыцарь, девушки еще не принимают, но...

– Мне нужен Шевалье. Он внизу?

Характерник знал, что этот день наступит, знал еще с тех пор, как впервые пожал руку бандита, но все равно чувствовал себя неготовым. Но сейчас отступать не собирался.

— Не могу знать, господин рыцарь, — смутился Тарасик.

— Лгать научись, сопляк.

Игнат рассчитывал на щепотку алкогольной решимости, однако водка не помогла. Перед ночью серебряной скобы было не так страшно... Слишком долго он кормился из грязных рук. Шевалье, вероятно, захочет немало в обмен на расторжение невидимого контракта. Да безразлично! Он выполнит самую грязную задачу, чтобы соскочить с этого крючка. Ради семьи. Ради мечты. Ради убитого Павла. Ради себя!

В подвальном казино было тускло и душно. Пахло многолюдной вечеринкой, которая кончилась несколько часов назад. Среди игровых столов сновали многочисленные уборщики.

— О, месье рыцарь! Рад вас видеть, мон-ами, — Шевалье был, как всегда, безукоризненно наряжен и свеж, будто только что проснулся.

Он стоял за длинным столом, покрытым столбиками монет и стопками банкнот, и сам пересчитывал их.

– Есть что-то магическое утром после игры, – Шевалье указал на деньги. — Люблю иногда лично счесть чистую прибыль. Мой счетовод позволяет эту невинную слабость... Конечно, всегда все проверяет после меня.

Шевалье рассмеялся. Сегодня он был в хорошем настроении.

— Прикосновение к этим деньгам напоминает, с чем имеешь дело, — покрутил мужчина в ладони дукача. — Так же с лярвами и трупами: надо постоянно напоминать себе, откуда ты и кем на самом деле.

Он положил дукача на место, взял банкноты и помахал перед носом, касаясь деньгами тонких напар-фумленых усиков.

- Мерзкий запах. Но потные курвы и обшатанные мертвецы воняют не лучше, — сообщил Шевалье. — Простите это внезапное философское отступление, мон-ами. Редко с кем могу поделиться, да что там — редко такие мысли всплывают! Наверное, день сегодня такой... А подсчет денег как своеобразное упражнение. Отлично проветривает голову.

Он усмехнулся.

– Вы прибыли вовремя, мон-ами. Имею важное дело. Именно вашего масштаба.

– Я пришел не для заработка, – сказал наконец Игнат.

– Половина платы авансом, – подмигнул Шевалье.

– Не интересует.

– Шарман! Тогда зачем? - удивился Шевалье и посмотрел на часы. — Для девушек и казино рано. А вы похожи именно на того человека, которому это крайне необходимо.

Игнат выдохнул.

– Я выхожу из игры.

– Вот оно как, – Шевалье подкинул и ловко поймал фишку. — Грустная новость, мон-ами. Что перестало устраивать в нашем сотрудничестве?

Игнат скрипнул зубами. Личности охранников Шевалье едва заметно изменились, напряглись — ждали только знака.

— В Ордене меня подозревают и вероятно следят, — спокойнее объяснил характерник. – Я уже получил предупреждение. На кону моя жизнь.

– Понимаю, мон-ами, – Шевалье вздохнул и поправил бабочку.

Опасный жест. Игнат сосредоточился, готовясь к бою.

— Крайне неприятная ситуация, — сказал наконец бандит. — К сожалению, сферы моего влияния ограничены. Среди волчьих рыцарей у меня никаких рычагов нет. Если обстоятельства складываются таким досадным образом, мне остается разве поблагодарить вас за хорошую службу.

- В самом деле?

Он не рассчитывал услышать эти слова так легко.

- Конечно! Вы были отличным и надежным союзником. Я ценю вас, мон-ами, и занимаюсь вашей судьбой, поэтому между нами отныне нет ничего, кроме уважения и добрых отношений, - Шевалье бросил фишку на стол и протянул руку. — Моя дверь всегда открыта для вас, господин рыцарь.

– Спасибо! – Игнат крепко пожал ладонь бандита.

Болото вдруг выпустило его.

— Не благодарите. По крайней мере не сейчас, – Шевалье улыбнулся. - Дождитесь вечера! В знак дружбы я вам кое-что подарю. На коня, как говорится.

Характерник получил вечер в «Ночной Мавке» за счет заведения, от этого отказаться он не смог. Напитки и девушки в неограниченном количестве стали итоговой чертой его решения. Счастливый Игнат и не заметил, как сильно налигался, бросив сверху дурманов (тоже за счет заведения), поэтому окончательно потерял контроль и проснулся поздним утром в теплых объятиях Лилии.

Голова трещала, на сердце снова было отвратительно. Сколько утра было — уже и не счесть. Игнат подвинул в уборную пробираться и посмотрел в зеркало. Вспухшая мармыза с красными глазами вызвала отвращение. На груди крутился черный коловрат, набитый отцом после ночи серебряной скобы. «Между подлостями и добродетелями...»

Он сплюнул. Волчий рыцарь, пыль мать! Защитник страны! Видел бы тебя сейчас сын!

Игнат в сердцах разбил зеркало ударом кулака, пришел в себя, зашептал кровотечение из порезов, вернулся в комнату и оделся. Лилия, даже не проснувшись, перевернулась на другую сторону.

— Хватит с меня.

Он покинул «Ночную Мавку» с твердым намерением больше никогда сюда не возвращаться. Если судьба подарила возможность начать все с чистого листа, он воспользуется этим. Да, он дурак, но даже дурак стремится к изменениям.

Оставалось последнее дело.

Арина читала дамский роман на лавочке посреди астр. Услышав звон копыт, подняла голову, увидела фигуру Гната, уронила книгу на землю. Налетела на него взбешенной мареной.

— Сошел с ума? Тебя сколько людей видело? Так просто притолкаться сквозь парадные ворота без всякого предупреждения!

Она толчками запихнула его в дом подальше от чужих глаз.

– Я же говорила, что напишу тебе! Он несколько месяцев был здесь и только уехал, идиот! — прошипела Арина. – Ты мог заскочить его дома! Неужели не понимаешь?

Игнат молчал.

— Что, воды в рот набрал? Ты знаешь, как мы рискуем! Ты понимаешь?

Сероманец кивнул. Этого было достаточно, чтобы Арина сменила гнев на страсть и набросилась на него с объятиями.

— Соскучился за мной, бедняжка... Я тоже соскучилась. Ты прочел мои мысли! Именно хотела написать, что ты заявился. Теперь весь день наш, – она пригрозила пальчиком. — Но никогда больше так не поступай!

Игнат не отвечал. Смотрел на Орисю другим взглядом.

Почему он тогда соблазнился ею? Разыскивал после войны остатки себя молодого, свободного, беззаботного, не иссеченного шрапнелью? Или просто хотел прыгнуть в гречку без всяких на то оснований?

Ульяна выступила против воли родителей насильно выдать ее замуж; Паша после нескольких лет тайных свиданий с Гнатом сказала, что против запланированного брака сделать ничего не могла... Почему он раньше не задумывался об этом?

Игнат посмотрел на ее руки: изящные, прекрасные, с длинными пальцами, которыми она так искусно играла на фортепиано. Были ли когда-нибудь эти руки перемазаны мукой? Или хотя бы раз выпекали хлеб?

Зачем столько времени встречался с ней? Игра? Привычка? Призраки прошлого? Они же с этой женщиной подходят друг другу, как задницы занавески! Наверное, он просто не задумывался. Плыл по течению...

Понятно, что за человек ее муж. Его не жалко. Но Ульяна! Она стоит целого кагала таких барышень.

К чертям курв. К черту Орисю. Хватит с него.

— Эй, Игнат!

Арина помахала ладонью ему перед носом, улыбнулась, поцеловала. Он не ответил на поцелуй.

— Что с тобой случилось? – она нахмурилась и втянула носиком воздух. — От тебя отгоняет сивухой!

Арина не имеет к нему чувств. Это просто привычка измученной шляхтянки, которой хотелось иметь что-то пикантное, чтобы пошептаться с подругами. Он просто ее вредная привычка.

— Не стой столбом, скажи хоть что-нибудь!

- Полно, - сказал Игнат.

– Что? – не поняла она.

Вчера казалось, что разрыв с Шевалье станет сложным испытанием. Однако этот разговор также оказался непростым.

— Между нами все кончено.

Ее улыбка испарилась.

— Это такая шутка? – Арина отступила на шаг. Не верила.

— Я поступаю так, как давно следовало поступить.

— Что ты несешь?

— Прощай, Орисю.

Он направился к двери. Какое-то мгновение она стояла ошеломленная, переваривая и осознавая услышанное, а затем взорвалась.

— Пошел к чертовой матери, урод! Чтоб глаза мои тебя больше никогда не видели! Думаешь, можно так просто использовать меня и уйти? Я тебя прокляну! Подружке ведьме твой портрет вышлю, чтобы сглазить! Да чтоб у тебя прутья всох! — как на бывшую воспитанницу института благородных девиц, Арыся знала немало бранных слов. - Пес налиган! Пусть бы все зубы выпали! Никогда не приближайся к этому дому, слышишь, проклятая кровь? Никогда! Собственноручно тебе кол в сердце воткну!

Горничные подглядывали, как следом полетела ваза и разбилась о дверь. Арина кричала, впервые в жизни заброшенная, яростная и обиженная, но Игнат уже ее не слышал. Стук копыт смоляной лошади затих за поместьем.

Арина умолкла, опустилась на пол и заплакала.

***

После пары недель традиционных проволочек, всегда предшествующих официальным визитам, Ярема наконец-то увиделся со своим будущим попутчиком — дипломатом Зиновием Чарнецким. Тот оказался степенным мужчиной средних лет, характер имел саркастический, спину держал подчеркнуто ровно. Дипломат понравился Яреме, ведь он привык видеть на этом посту льстивых вертих, которые скорее позволят себе палец отрезать, чем откровенно признаются, что имеют на уме.

— Рад, что моим атташе будет опытный сероманец, — заявил Чарнецкий. - Сработаемся.

- Бесспорно.

Они сидели в одном из кафе недалеко от Черновицкого университета. Покой нарушал только шум студентов, которые после обеда расходились по дневным лекциям.

— Сейчас ваша фамилия звучит громко, пан Яровой. Гетманские выборы! Меня поразило, что вы выполняете такие приземленные задачи в то время, как ваш брат имеет немалые шансы на булаву, — заметил Чарнецкий.

– Он долго направлялся к ней, – ответил характерник. — Но я к этому никакого отношения не имею.

Иаков больше не писал. Они никогда не были близки, но жесты вежливости типа периодической переписки всегда считались долгом, так их воспитали — братья из шляхетской семьи должны вести себя должным образом. Наверное, отказ Яремы расстроил Якова так, что тот вычеркнул младшего брата из списка родных. А тут еще и «Летопись»... Эта книженция, вероятно, стоила Якову нескольких голосов, ведь в обоих советах прекрасно знали, из какого рода происходит светлейший господин Яровой. Впрочем, это не его забота, решил Ярема, и выбросил брата из мыслей.

Отправились на следующий день. Характерник оставил чересчур в багаже, снаружи перевоплотившись в обычного охранника посланника Украинского Гетманата. Пересек границу, экипаж покатился по крученым дорогам Объединенного Княжества в большой город Клуж-Напоки, где их встретил чрезвычайный и полномочный посол Украинского Гетманата господин Плохий.

— Завтра состоится торжественный прием в честь вашего прибытия, — сообщил господин посол, седенький дедушка со вставной челюстью. — Я планировал присоединиться, прибыл из Бухареста для этого, но проклятое здоровье...

Он зашелся неистовым кашлем, аж челюсть чуть не выскочила изо рта.

— Проклятое здоровье! После дороги плохо, врач-душегуб не позволяет мне выходить из дома, – продолжил посол. — Радуюсь, что прислали двух молодых людей, а не старых пердунов вроде меня.

— Желаю скорейшего выздоровления, господин посол. Досадно слышать, что вас не будет на приеме, нам не хватит ваших знаний. Что нужно знать для будущего вечера?

В отличие от Яремы Зиновий прекрасно знал, что их ждет, но хлеб дипломата господин Чарнецкий ел не зря.

— Пир состоится по стандартному протоколу... Светские болтовни. Великого Князя не будет, но вас лично поздравит Влад Ракоци, первое лицо Трансильвании. С ним следует подружиться; на остальных присутствующих – безразлично. Миль, слетающаяся на сияние праздничных свеч, — господин посол задумчиво пожевал губы. — После приема ждите многодневных путешествий по городам, замкам и полигонам, где вам будут всячески демонстрировать армейские силы и мощный оборонительный потенциал страны. Выводы из увиденного делайте сами. Я не понимаю в военном деле, но и слепому ясно, что здесь готовятся к войне.

- Войны на чьей стороне? – спросил Ярема.

— Правильно думаете, юноша, — господин посол засмеялся, но смех обернулся кашлем. - Тряска! Душегуб был прав, мне стоит вернуться к постели... Если вас интересует мнение больного старика, который последние годы просидел в Бухаресте и тщательно рыскал вокруг, то вот она: я готов заложиться на будущую пенсию, что османы придут сюда с войной.

Замок Клуж-Напоки, одна из крепостей легендарного Семиградья, имел над воротами огромный герб города с оскаленной волчьей мордой. Ярема поправил костюм – без череса он чувствовал себя необычно – однако решил, что этот герб является хорошим знаком.

— Знаешь, что сейчас будет, пан Яровой? — спросил Зиновий.

Не прошло и суток, когда они перешли на дружеское «ты».

— Пир в честь нашего прибытия?

— Вот именно! Почтенных гостей, то есть нас с тобой, примутся ублажать, — Зиновий ласо улыбнулся. – За это я люблю свою работу.

Ярема удивленно хлопнул глазами.

— В северных краях хозяева не предлагали тебе сладкое женское общество, чтобы не скучал один?

— А ты об этом... случалось, — Ярема посмотрел на безымянный палец дипломата. — Но ты женат.

— Эх, пан Яровой, заметно, что ты еще молод и плохо знаком с женской натурой! Думаешь, жена будет ждать, пока ты где-то неделями бродишь? — Зиновий снова улыбнулся. — Здоровая молодица стремится к телесной любви, такова уж человеческая природа. Я вот, например, только из страны уеду, как мне рога наставляют. Самое смешное, что она считает, будто это большой секрет, о котором никому неизвестно!

Чарнецкий хохотнул.

— Ого... сочувствую, — Ярема был несколько озадачен, ведь это впервые наблюдал мужчину, который не сошел с ума от ярости по упоминанию о супружеской измене. Даже о постоянных изменах.

– Не стоит! Больше меня беспокоит, что нет детей после пятого года супружеской жизни, планирую обращаться к врачам, — Чарнецкий поправил и без того безупречный воротничок рубашки. — Между нами молчаливый договор: когда я дома, все прилично. Когда же уеду... Тогда мы с ней сами по себе. Зачем друг друга мучить? Ты шляхтич, пан Яровой, должен понимать, брак — это дань рода, а не чувством.

- Конечно, понимаю, - Яреми сразу вспомнилась Галина. Неужели она станет такой же женой? А он таким мужчиной... Даже думать об этом было противно.

- Самое смешное, что среди ее любовников есть характерник, - добавил Зиновий мимоходом.

– Овва! А как зовут твою жену?

– Ирина.

Городской голова встретил их с большой свитой, но Ярема пропустил всю поздравительную речь, просчитывая шансы, может ли Ирина Чарнецкая оказаться той же Орысей.

— К величайшему сожалению, Великий Князь по причине озабоченности государственными делами не мог озарить своим присутствием наш скромный пир, — бормотал голова, кланяясь на ходу. — Впрочем, несомненно, вы увидите его в грядущем путешествии! Прошу, господа, проходите. Многие вельможные гости со всего Севера нетерпеливо ожидают встречи с вами, среди них господин Ракоци собственной персоной!

В центральном зале Ярема даже рассмотреть толком не успел, лишь заметил немалое количество государственных флагов, развевавшихся в Княжестве чуть ли не каждый шаг. Начались традиционные торжества: знакомства, рукопожатия, поцелуи женских пальцев, вереница лиц, костюмов, платьев, вееров, драгоценностей, чередование длинных необычных имен с не менее длинными и затейливыми титулами, расслоение и реверансы. Главное — любезно улыбаться и делать вид, будто тебе не безразлично. Закаленный Чарнецкий держался на высоте, а как прошло время, виртуозно прикрыл отход Яремы к столам, так как он изнемогал от голода.

Жаждущий характерник именно запивал утиную ногу бокалом красного вина, когда рядом известили:

— Ненавижу великосветские рауты.

Яровой скосил глаза. Представили ли их друг другу? Крепкий, смуглый и длиннокосый брюнет, надбровные дуги и подбородок слишком выпячиваются... Он не вспоминал этого лица.

— Пребывание в центре внимания изрядно возбуждает аппетит, — поддержал разговор Ярема.

Здоровья рассмеялся. На фоне остальных гостей у него была скромная черная одежда, которую украшала нескромно большая золотая цепь с рубином. В кольце Яремы был похож камень, правда, в четыре раза меньше.

- Любите вино? — мужчина кивнул на почти пустой бокал.

— Больше водки.

- Серьезное заявление! — рассмеялся незнакомец и долил ему до краев. — 3 лучших молдавских виноградника. Рад, что вам пришлось по вкусу. Будем!

Бокалы звякнули, Ярема таки пролил немного вина.

- Люблю красное, - незнакомец осушил бокал до дна и довольно крякнул. – Я, кстати, Влад Ракоци.

– Ярема Яровой, – ответил шляхтич, вытирая руку платком.

Он не сразу понял, что перед ним стоит один из самых влиятельных людей Княжества.

— Рад знакомству, — Влад не заметил смущения или просто сделал вид, что не заметил, и мужчины пожали руки. Ракоци имел тяжелую и холодную ладонь. – По глазам узнаю ветерана. Война оседает илом вокруг зрачков. Островная?

– Да.

— Гетманат прислал человека, знающего настоящих воинов! Хорошо. Вы способны оценить наши силы, пан Яровой.

— Я только охранник господина Чарнецкого, — Ярема разрывался между желанием есть и дипломатической обязанностью болтать.

- Конечно.

Господин Ракоци увидел кого-то в толпе и махнул рукой: Ярема заметил, что другие гости не решаются сюда соваться, чтобы не помешать их разговору.

– Позвольте вас познакомить, – Влад поклонился женщине, которая порхнула к столу. – Моя племянница Сильвия.

От взгляда на Сильвию характерник мгновенно забыл голод.

— Радость моя, это Ярема Яровой, атташе Гетманата, пытающегося притворяться простым охранником.

— Я знаю, дядюшка, — пробормотала Сильвия.

Ярема крякнул.

— Должен идти, пан Яровой, — усмехнулся Влад. — Бедняга останется за меня. Поверьте, ее волшебное присутствие гораздо приятнее моего!

- Спасибо, пан Ракоти.

— Поздравляю в Трансильвании, — Ракоци снова пожал руку: кажется, ему нравилось крепко сжимать чужие ладони. — Пойду напоследок опрокинусь несколькими словами с вашим коллегой. Хорошего вечера!

Ярема хотел было перевести дыхание, но Сильвия Ракоци принадлежала тем женщинам, в чьем присутствии дыхание перехватывает. Вишневое платье с открытыми плечами, туго затянутый корсет; черные волосы, алебастровая кожа, красные губы, а еще миндалевидные глаза, длинные ресницы, шея лебединая. Каждая черта – как серебряный шар. Она пользовалась каким-то волшебным средством или сама была ведьмой, потому что от нее расходилась удивительная сила, которая иссушала горло и перекрывала словарный запас.

— Пригласите меня к танцу, пан Яровой? – спросила Сильвия. – Люблю знакомиться с новыми людьми в танке.

Ярема не заметил, как торжественная часть вечера кончилась: заиграл оркестр, часть гостей двинулась к ужину, а часть танцевала. Среди танцовщиков он увидел Зиновия, который упорно нашептывал что-то на ухо стройной блондине.

– Нет, – отказал Ярема. — Рядом с вами я чувствую себя удивительно неуклюже. Было бы преступлением оттоптать ваши ноги.

Вот зачем он болтал о ногах? Взгляд теперь так и сползал на них.

– Умилена вашей заботой, – улыбнулась Сильвия. — В таком случае не хотите ли проглотить свежий воздух? С балкона открывается вид на город. Клуж-напока ночью прекрасное!

Не дожидаясь ответа, она подхватила его под руку, другой взяла бокал. Сероманец молча подчинился. Прикосновение к ее телу возбуждало, но прохладный вечерний воздух помог кое-как освежить голову. Он с удовольствием вдохнул полной грудью.

На балконе они оказались сами.

– Обожаю ночной город, – сказала Сильвия, пригубив вина.

Одна капля скользнула мимо, потекла подбородком. Женщина взмахом мизинца смахнула каплю, провела ею по губам. Характерник уже не сомневался, зачем Ракоци подсунул ему свою племянницу.