Летопись Серого Ордена – 2 Тенета войны

Он оторвал взгляд от острых ключиц, дернул себя за бороду и произнес, пока был силен:

— Я понимаю вашу задачу, сударыня.

— Дядюшка любит переводить на меня разговоры с гостями, — вздохнула госпожа Ракоци. Удивительно, она не мерзла на ночном ветру в открытом платье. — Совершает такую пакость постоянно, когда мне исполнилось пятнадцать лет и я стала завсегдатейкой подобных раутов. Однако, в отличие от многих других гостей вы мне интересны.

– Я имел в виду другую задачу.

- Другая задача? – она подняла тонкие брови. – Не понимаю.

Зиновий точно не одобрил бы этого маневра.

— Дамы, я подозреваю, что вы знаете, какая у нас миссия, поэтому хотите получить мое расположение... Но не стоит этого делать.

Ее темные глаза сверкнули. Сильвия прищурилась и кивнула головой.

— Обидно слышны подобные инсинуации, пан Яровой.

Дьявол! Неужели он ошибся?

— Искренне извиняюсь, я...

— Представим на мгновение, будто так и было, — прервала его Сильвия. – Продолжайте.

- Ладно, - Ярема собрался с мыслями. Когда уляпался, надо осторожно подбирать слова. — Хотел сказать, что не стоит пытаться повлиять на мои суждения. Я доложу обо всем увиденном, каким оно предстанет перед моими глазами. Не меньше и больше. Ваша красота невероятна... Но даже она не заставит меня попрать долг. Вот что я имел в виду.

— Ваше мнение понятно. Не беспокойтесь, я не буду склонять вас оскорбить долг, — улыбнулась Сильвия лукаво. — Можем просто приятно провести время… Как взрослые люди.

— Вынужден отказаться, — он не мог вспомнить другой случай, когда было так трудно произносить эти слова.

— Не понимаю, почему вы ужасаетесь моего общества, — она нахмурилась. Конечно, не привыкла к отказам.

Почему Галина не имела и части ее непостижимого шарма?

— У меня невеста и не собираюсь ей изменять, — Яровой нащупал в кармане кулон-подарок.

- Но вы не любите ее, - сказала Сильвия с улыбкой.

— Откуда такие выводы, ясная госпожа?

– То, как вы вспомнили о ней. То, каким было ваше лицо, Сильвия проглотила вина. — Несколько слов и жестов хватит, чтобы все стало понятно. Разве нет, пан Яровой?

Если бы они встретились раньше, характерник не сомневался ни минуты.

— Что вы еще поняли из моих слов и жестов, госпожа Ракоци? – Ярема сознательно ступил на тонкий лед.

Хотя такое путешествие он еще мог себе позволить.

— Я нравлюсь вам, пан Яровой, — ответила она, не задумываясь. – Вам трудно устоять передо мной.

Он рассчитывал на этот ответ.

— Такая искренность вызывает подозрение, что я действительно интересен вам не только благодаря дипломатической миссии, — с улыбкой ответил шляхтич. — Но повторяю: чувства на мои суждения не окажут никакого влияния.

— Чего и следовало ждать от рыцаря Серого Ордена.

Дьявол! Как она узнала об этом?

— Вы работаете на разведку Княжества, — ответ пришел мгновенно.

— А вы думали, что вам подсунут какую-нибудь простую дуру? – рассмеялась Сильвия.

Ее смех омрачал мысли.

— Бедняга г-на Ракоци оказалась разведчицей, — Ярема тоже выпил вина. – Невероятно.

- Сказал брат претендента на гетманскую булаву, - отразила госпожа Ракоци.

Она приблизилась к перилам балкона и отставила бокал.

— Пан Яровой, для вас это только очередная задача. Но от него зависит судьба моей страны, – тонкой рукой Сильвия указала на ночные огни. — Вы здесь в первый раз, а я выросла в этом городе. Не хочу наблюдать, как османские захватчики его уничтожают, курят, насилуют и убивают. Не хочу видеть с этого балкона разоренные улицы и чужие флаги над ними. Не хочу, чтобы этот замок превратился в цитадель, которой его построили, не хочу, чтобы эти стены разбивали пушечные ядра. Хочу, чтобы он оставался местом для бессмысленных вечеринок, где собирается местная ярмарка тщеславия... Понимаете?

Она посмотрела ему в глаза. Ярема первым отвел взгляд.

– Да, понимаю, – характерник хотел было провести рукой по чересу, но вовремя вспомнил, что тот остался в багаже.

— Я готова к гораздо большему, чем простое обольщение приятного мужчины, чтобы спасти мою родину, — она говорила тихо и серьезно. — Готова пожертвовать собственной жизнью... Как и многие мои соотечественники.

— В таком случае я увижу это своими глазами, так что у вас нет оснований беспокоиться.

— Выпьем же за взаимопонимание, пан Яровой. До дна.

Оставив пустой бокал на перилах, Сильвия ушла. На пороге остановилась.

– Если вдруг измените мнение, то найдете мою комнату на третьем этаже за именной табличкой у двери. Спокойной ночи.

Она скрылась в банкетном зале. Несколько минут шляхтич боролся с могучим желанием плевать на все обещания, правила, задачи, сомнения и размышления и немедленно двинуться за ней. Она этого хотела. Он этого не хотел.

Но Ярема остался стоять в одиночестве.

***

Имение стояло в Волынском полку, на границе Луцкого и Ровенского паланков. Характерники прибыли с сумерками, припнули лошадей неподалеку от гостинца и двинулись пешком, пока впереди не выросли стены имения.

- Подождем, - приказал Иван и расстелил опанчу на земле. — Я отдохну, а ты посмотри планы.

Есаула заснул. Северин не спеша раскурил носогрейку, спрятал ее в ладонях, чтобы огонек не высказал, и посмотрел в вечернее небо. Чертеж имения он знал наизусть.

Он любил смотреть на первые звезды. Похоже на пробуждение далеких существ, каждую ночь открывавших сияющие глаза, чтобы наблюдать за миром людей и их судьбами. Вероятно, каждый небожитель имел любимого человека, которого болел с его детства.

– Прости, – сказал Северин неизвестному наблюдателю.

По-видимому, он давно разочаровал своего болельщика, и нынешняя ночь не станет исключением.

Из-за стен поместья донеслись отзывы переклички охранников, загорелись фонари. Северин глубоко вдохнул смесь табачно-конопляного дыма. Детские мечты имеют неприятность сбываться, когда уже не нужны. Много лет назад юный Чернововк хотел попасть в шалаш назначенцев, где служил его отец, но с тех пор Северин вырос, Орден пришел в упадок, а Игорь превратился в гигантского дуба. Забытая мечта счастья не принесла, даже сбылась как-то обыденно: Захар поздравил, Катя обняла, Ярема и Филипп хлопнули по спине, Игнат вытаращил глаза.

С карканом пролетела ворона. Может быть, Лина? Вряд ли. Не после их последнего разговора.

...Он расстался с Катрей и ждал Ивана неподалеку от Буды — есаулу в последний момент отвлекли срочные дела, поэтому ждать пришлось до вечера. Лина прилетела с сумерками. В воздухе свистнуло, Северин успел выхватить нож и обернуться, как ему в лицо швырнули клочья бумаги.

— Что значит «между нами все кончено»? – прошипела Лина.

Получила письмо.

– Как ты сюда добралась?

- Отвечай, что за... - она прервалась, увидев обручальное кольцо на его пальце.

Тени загустели вокруг висок ведьмы, завертелись огромными заостренными рогами; глаза запылали раскаленным янтарем, темным и светлым; плащ затрепетал демоническими крыльями. Как могучий разгневанный дух, Лина проревела:

— Ниций трус! Еще успел жениться!

От ее голоса поднялся ветер.

- Я знаю, что повел себя недостойно, - начал было характерник, но она перебила его ужасным криком, в котором смешались боль и ярость.

Трава под ногами загорелась багровым огнем, в воздухе запахло ливнем. Северин почувствовал, как шевелятся волосы на его голове, Шаркань испуганно заржал.

– Почему? Почему? – кричала ведьма.

От нее расходились незримые волны безумной силы, от которой подкашивались ноги, а язык прилипал к небу. Северин мысленно обозвал себя последними словами, собрался с мыслями и заговорил. Чем дольше ведьма слушала, тем больше силы оставляли ее: колдовской пожар исчез, не задев земли вокруг, плащ объял тело тряпьем, тени рассеялись, а взгляд погас.

– И ты молчал. Молчал так долго, – прошептала Лина. – Ничего не сказал. Не объяснил. Хотя я видела, я спрашивала, я...

Она взглянула на него, как смотрят на отвратительное насекомое.

– Ты жалкий, Северин, – Лина покачала головой. – Я отбросила прошлое. Ждала. Любила. А все ради того, чтобы стать тебе временной игрой.

– Это не так.

– Я дура. Думала, будто у нас что-то настоящее, первые звезды, глаза небесных наблюдателей, сверкали в ее слезах. — А ты бросил меня отпиской... Даже не побеспокоился сказать лично.

– Лина, выслушай, пожалуйста.

- Характерницы бесплодны! — вскричала ведьма, топнув ногой.

– Неправда. Иногда девушки после превращения становились... Но это исключение.

– Итак, ты покинул меня из-за беременности женщины, с которой расходился трижды, – отозвалась Лина. - А если бы я тоже забеременела, характерник?

Северин не нашел ответа.

– Если я захочу, ты сделаешь это прямо сейчас.

Ее одежда скользнула к земле. Она стояла перед ним, как воплощенная богиня, прекрасная и недостижимая, ноздри затопил вожделенный аромат, и все его тело жаждуще потянулось к ней, он не мог себя сдерживать и не желал этого делать, конечно, он не устоит, но безразлично, когда перед ним стоит идеальная...

Лина щелкнула пальцами. Мара рассеялась, Северин проглотил воздух и едва не потерял равновесие. От напряжения в паху болело.

— Как бы ты тогда выбирал, сероманец?

Чернововк переводил дыхание.

— Ты воспользовался мной... И снова прибежишь, когда она тебя покинет. Между вами никогда не будет порядка, – Лина наставила палец ему в грудь. — Такой же, как отец... Проклинаю тот день, когда тебя полюбила!

– Лина. Теперь выслушай меня.

Она смахнула ладонями, и одежда снова окутал ее состояние.

— Извини за это письмо. Я должен был сказать лично, но поступил низменно, — заговорил Северин. — Клянусь могилами родителей, ты никогда не была мне временной игрой. Я действительно хотел начать новую главу, начать ее только с тобой. Но не будет ни одной новой главы. И то не из-за беременности Катри, а из-за меня, Лина. Мне нет места рядом с тобой! Все проваливается в ту черную дыру. Я думал, что мне удастся закрыть ее, но нет.

Он перевел дыхание.

— Я буду убивать, пока меня не убьют. Ты не представляешь, сколько крови я пролил, не знаешь, какое чудовище было с тобой. Я никогда бы не смог признаться тебе. Поверь! Я пил бы тебя, пока не высушил бы до последней капли... Пусть лучше ты возненавидишь меня, чем погубишь себя.

– Я сама буду решать, что делать с собственной жизнью, – ответила Лина.

– А я лишил себя этого права.

— Какой же ты болван, Северин.

Слезы размывали угольные знаки на щеках.

– Если бы ты просто рассказал. Мы бы все могли решить все это вместе! – крикнула ведьма. – Ты думал, что я не знала о крови на твоих руках? Не слышала, как ты стонешь во сне? Не видела, какие химеры преследуют тебя? Черная дыра, о которой он вспоминал... Я все это давно поняла, характерник, поняла и давно приготовилась к разговору. Тебе стоило только раз открыться мне!

— Стоило, — согласился Северин хрипло и сжал пальцы. – Прости, если сможешь.

— Когда я летела сюда, я хотела проклясть тебя. А теперь смотрю и думаю: зачем? Вы с женой и так прокляты! – Лина рассмеялась, смахивая слезы. — Хватит с меня. Эти разговоры пусты, как и твои оправдания! Я не принимаю прощения. Другие сероманцы зовут тебя Щезником? Вот и исчезни из моей жизни. Навсегда.

Свиснул воздух. Плащ затрепетал крыльями мрака, и Лина растворилась в ночном небе.

Характерник прикусил губу и смотрел на то место, где стояла она, так близка и далека одновременно.

- Готов? — Иван, наблюдавший конец разговора, делал вид, будто ничего не услышал.

... Под личным руководством есаулы назначенцев Северин чувствовал себя джурой: вспоминал волчий герц, заново овладевал смертельными приемами боя (голыми, холодным и огнестрельным оружием), тренировал способность молниеносно оценивать и мгновенно отвечать на все возможные вызовы. Иван все время отмечал: не стоит слишком полагаться на прыжки в Потойбич, лучше сделать их приемом среди арсенала других навыков.

— Нельзя рассчитывать, что у тебя всегда будет несколько лишних секунд на прыжок в тень. Нельзя рассчитывать, что всегда будешь иметь тень.

В сообщениях Катри, то есть жены (Северин еще не привык к этому слову) сообщалось, что живот растет на глазах, и поэтому Басюга отстранил ее от всех интересных задач. «Это несправедливо! Сижу на жопе, как какой-то казначей!» - жаловалась Катя. «Я действительно не очень прыткая с этой пузякой. Как дирижабль... Надеюсь, что перестану расти, иначе взорваюсь. А неусыпное желание жрать уничтожает наше состояние ежедневно! Как женщины решаются на такое во второй или в третий раз? Никогда в жизни больше не забеременею, полно меня этих издевательств!» От ее писем теплело на сердце, но возвращалось воспоминание о разговоре с Линой и снова делалось отвратительно.

Часы показывали вторую ночь. Северин коснулся плеча есаулы, Иван мгновенно открыл глаза.

- Готов?

– Да.

Он даже не беспокоился. Все как на войне.

– Пусть Мамай помогает.

Северин разрезал пальцы и приложил порез к своей тени. Белый туман, Калиновый мост, прыжок.

Потусторонняя сторона застыла во времени за несколько мгновений до собственной погибели. Низкое небо с тусклым огрызком светила, потрескавшаяся земля, серый пепел, извитые стволы — неприязненный мир, погруженный в вечную тишину. Характерник закрыл глаза и растер кровь на веках, нашептывая формулу. Выучил ее из подаренных Забилой дневников брата Блукача, который был когда-то есаулой шалаш потусторонних и имел такой же дар. Из них Чернововк узнал много нового — в частности, о втором взгляде.

Он медленно открыл глаза. Пейзаж изменился: там, где раньше была пустота, возникли багровые силуэты. Над землей поднималась призрачная трава, за спиной высились деревья, а впереди мерцала стена имения — все начертано густыми красными акварелями прямо в воздухе.

Очертания подлинного мира.

Северин направился к дому, что багровой цитаделью истуканов на фоне темного неба. Трюк брата Блукача облегчал путешествие по Потустороннему миру: благодаря второму взгляду не стоит беспокоиться риском вынырнуть где-то посреди стены. Жаль, что это зрение не давало возможности разглядеть живые существа.

Характерник успел добраться до очертаний дома, как вдруг дорогу перескочил небольшой дедо. Быстрый старичок имел кучму седых волос, лохматую бороду к глазам и оттопыренные уши. Он едва достигал характера череса, но был настроен решительно: наставлял перед ним кулаки и гневно мигал глазами цвета спелой сливы.

— Ни трогай! – приказал дедо. — Думал через эту сторону залезть? А шиш тебе с маком. Я все вижу! Не пролезешь.

Вот только домового мне не хватало, подумал Северин.

- Хорошие шаровары, - сказал он вслух.

Шаровары домового были такими широченными, что странно, как он вообще умудрялся у них хоть как-то передвигаться.

– Ты меня не заболтай, – домовой не дал сбить себя с толку. – Надеялся прыгнуть сюда и все, готово? Нет, воришка! Ушивайся отсюда, потому что усыплю на орехи!

Северин вздохнул. Со второго по четвертое ночи — лучшее время для диверсии, и он его не тратит.

Характерник выхватил пистолет и выстрелил. Домовой испуганно пригнулся, закрыл заложенные выстрелом уши, а Северин уже стоял рядом: чем чиркнул по чумазой руке и вонзился в землю. Кровавая печать, скороговорка формулы.

— Приказываю никогда не причинять мне вреда с умыслом или ненамеренно!

Домовой ошарашенно коснулся лба и посмотрел на свои пальцы. Сделал шаг к Северину, но багряная точка сверкнула и он упал. Тело сотрясали судороги.

— Приказываю убраться с дороги и не мешать моему делу, — жаль домовой, который только делал то, что должен, но у сероманца не было времени на переговоры. – Приказываю сидеть здесь тихо до моего возвращения.

Домой подтянул колени к носу, перекатился на бок и едва слышно заплакал. Северин чувствовал себя дерьмом, однако усилием силы воли вернулся мыслями к задаче: начиналось самое сложное.

Перед лестницей он тщательно протер обувь от пепла, перехватил нож для метания и перелетел назад — нарисованной лестницей не подняться. Оказался посреди широкой пустой прихожей, двинулся вверх, прижимаясь к стене, осторожно прошел второй этаж и добрался до третьей; дальше, снова у стены, слева по коридору, в последнюю дверь. Охранник прижал ружье к стене и тихо похрапывал на стуле.

В кабинете витали запахи кожи и старинных книг. Документ должен быть в столе, в скрытой ячейке. Северин принялся постепенно обследовать гигантский письменный стол: нужная кнопка нашлась через несколько минут. Звонко щелкнуло. Характерник замер, потому что звук раздался так громко, что могли и за домом услышать.

Однако храп охранника не прервался. На всякий случай Северин подождал, но все так же было тихо. Он повернулся к скрытой каморке, внимательно разглядывал ее, запечатывая ее в памяти, один за другим выкладывал высокие кипы перевязанных банкнот и поднял второе дно. Там, под экземпляром «Летописи Серого Ордена» Буханевича, лежал нужный документ — лист, исписанный странными символами, похожими на латинки и кириллицы.

Северин был обращен более восьми лет, поэтому видел в темноте значительно лучше простого человека. Постоянно глядя на оригинал, он риска-в-штрих, как приказал есаула, перерисовывал неизвестную ему азбуку. Надо обустроить все так, чтобы никто не заподозрил, что здесь кто-то побывал: если бумажку украсть или оставить хоть намек на незваный визит — дело потеряет смысл. Такое поручение Северин выполнял впервые, и изготовление копии оказалось довольно медленным делом: он возился около сорока минут, трижды меняя карандаши.

Когда копирование было завершено, Северин на минуту зажмурился, потащил в темноту, давая глазам передышку, сравнил документы и остался доволен. Напоследок проверил книгу: пятнадцатая страница была преломлена.

Он осторожно уложил оригинал на место, приделывал дно, сложил деньги в надлежащем порядке и ячейка заняла свое место. Характерник оглянулся, чтобы убедиться, что в кабинете ничто не свидетельствует о его гостеприимстве. Пора возвращаться.

Борода домового промокла от слез и сопляк.

— Сними проклятую печать! — прошептал он, как только Северин оказался рядом. - Сними ее немедленно!

Северин нахлынул пальцы, стер знак из грязного лба и прошептал формулу.

– Прости.

Он не боялся нападения в спину - домовые не отличались коварством - и двинулся дальше, так что вслед прозвучало:

— Проклятый вор! Как мне теперь жить в доме, который я поклялся защищать? - причитал домовой. - Думаешь, тебе это пройдет? Думаешь, можно приходить, крепостить кого захочешь и все тебе сойдет с рук? Я этого так не оставлю!

Северин на всякий случай оглянулся, но домовой грозился обоими кулаками одновременно.

– До самого Гаада дойду, слышишь? Даже до самой Гадры! Будет тебе кровавая печать! До кончины будешь помнить, выкуренный сын!

Под неумолкающие проклятия домового характерник вернулся за стену и перепрыгнул к Ивану.

– Как все прошло?

– Из людей меня никто не заметил, – Северин отдал ему копию. — Нашел в тайном отделении, как и ожидалось. Переписал все как можно точнее. Книга – «Летопись», пятнадцатая страница.

– «Летопись»? Вот чертовщина... Отлично. Наконец-то мы взяли след, брат! Итак, надежные люди до сих пор есть, Иван улыбнулся. Давно никто не видел улыбки есаулы назначенцев.

Если надежные люди так хорошо знали имение, то могли бы собственноручно перерисовать проклятый узор, подумал Северин. Ему было стыдно за обиженного домового, которого он, вероятно, сделал бездомным.

- К коням, брат, - Иван не терял времени. — Надо поскорее отдать записку казначеям. Холера, как долго мы охотились на нее!

— Можно теперь узнать, что это за документ? — спросил Северин, который иногда не знал цели задачи (другая распространенная практика куреня назначенцев). — Едва глаза не вылезли на той китайской грамоте.

– Это шифр, брат. Шифр важнейшего документа, а страница книги – ключ к нему.

- Самый важный документ?

Северин уже и не ожидал получить ответ, как есаула сказал:

- План уничтожения Серого Ордена.

Глава восьмая

Союзники Украины? Скорее союзники сатаны! Серый Орден умалчивает кровавые преступления характерников», — вопила передняя страница газеты «Visnyk Het'manatu».

Филипп вздохнул и принялся за статью.

«Месяц тому общину взбудоражила «Летопись Серого Ордена» — книга, которая не оставила равнодушным ни одного читателя. Все мы привыкли к героическим легендам и думам, где победоносные характерники становились на защиту Украины и жертвовали собой ради ее спасения... Но пора спросить: как оно на самом деле? Имеет ли этот пламенный образ хоть что-то общее с реальной жизнью? Вдохновленный примером бесстрашного Владимира Буханевича, чью корчму сироманцы сожгли в знак мести, когда тот открыл темный занавес над скрытой правдой о волчьих рыцарях, автор этого сообщения (не разглашая собственного имени по соображениям безопасности) тоже провел небольшое расследование, а затем общиной...»

Филипп посмотрел на портрет рядом со статьей. С портрета угадывался он сам, правда, с большим носом и глазами, но в общем похож. Неизвестный художник даже косу опрокинул через плечо для наглядного показа ее длины.

«Свидетель, выживший в той битве, рассказывает (далее подается прямой язык без правок): «Варяги нам во фланг зашли, ударили конными. Кто побежал, кто за саблю ухватился. Мне затылок копытом зацепило, замакитрилось, а когда оклыгал, вижу, как он шастает среди варягов и колет их штыком, как свиней. Курва! Глаза безумные, весь в крови, настоящий тебе черт! Когда очередного шведа настраивал, то ударил так сильно, что и ружье треснуло пополам. Тогда он на волка опрокинулся, всю одежду в паклю, и дальше убивает. Мать Богородица! Я много дерьма на своем возрасте видел, но это была масакра! Летал, словно смерть! Было страшно и радостно одновременно, потому что он контратаку, считай, самостоятельно похоронил. Когда враги пали, все бросились его приветствовать, мол, с десятком таких бойцов можно войну выиграть, а он оглянулся, изо рта слюна кровавая течет, хвост по бокам хлопает, и как бросится вдруг к ближайшему стрелку! Все остолбенели, пыль, это был наш стрелок, наш! Какого черта? И тут один хлоп его штыком шлепнул, болван, что оборотню произойдет от того штыка... Так он и второго разорвал, даже глазом не моргнув... Я попятился, потому что швед конный и безумный сероманец — это не одна беда: если против первого выстоять можно, то от второго лучше убегать. Он еще двух загрыз, подлец, вдруг скорчился, взвыл и снова человеком обернулся...»

Дальше шел не менее красочный рассказ о том, что упомянутого характерника все любили и уважали за спокойный нрав и рассудительную натуру, поэтому никакого выходки от него не ожидали. После битвы безумного сероманца отозвали, а старейшины строго-настрого приказали держать язык на припоне. «Эти события подтвердил другой стрелок, переживший битву. Редакция газеты обратилась за комментарием к Совету Симох есаул, но никакого ответа от Серого Ордена не получила».

Однако, продолжал рассказчик, на этом история характерника не заканчивается. «Возможно, читатель подумал, что после расследования наставники Ордена приговорили душегубца к смертной казни? Отнюдь! Недавно мужчина, очень похожий по описанию на того же братоубийцу с поля битвы Северной Войны, под самым носом у главного штаба войска Сечевого напал и сжег новый состав в Запорожье».

Далее выкладывалось воспоминание свидетеля, чудом не погибшего в пожаре, потому что палач связал его и бросил на произвол судьбы. Катюга имел черес с тремя клямрами, а описание его облика полностью совпадало с описаниями ветеранов. По словам очевидцев, художник воспроизвел внешность обезумевшего характерника, которого всем советовалось обходить десятой дорогой, пока ему, несмотря на законы государства и здравого смысла, разрешено свободно жить и передвигаться по украинским дорогам.

Филипп снова посмотрел на свой портрет. Теперь ясно, почему продавец газет так на него смотрел - он стал печально известным на весь Гетманат разбойником.

Статья заканчивалась так: «Когда наши предки нуждались в слугах Сатаны. Но теперь, когда государство украинское стоит крепко, а на страже его войско Сечево и Тайная Стража, я спрашиваю всех: нужны ли на государственной службе опасные оборотни, которые якобы защищают нас, и действительно вредят не меньше врага?!

Уже перед самой печатью этого выпуска до меня дошли слухи, будто в Красном Совете назрела фронда, и вскоре там проголосуют за вотум недоверия Серому Ордену. Дальше дело за Черной Радой и гетманом. Надеемся, что власть больше не будет закрывать глаза на произвол сироманцев, о которых давно и неутихательно предупреждает святая Православная Церковь, потому что сейчас так сложилось, что народ украинский надо беречь от тех, кто вроде бы клялся беречь его».

Филипп швырнул газету в костер.

Последним сообщением Басюга приказывал покинуть расследование и притихнуть на несколько недель — желательно, где-то на безлюдье, пока шум вокруг выборов не заставит общину забыть рожу Олефира, растиражированную на страницах одной из крупнейших газет страны. Кроме Газды написали Щезник и Эней, оба со словами поддержки и советом ко времени исчезнуть. Он никогда не рассказывал друзьям о случае на войне... Но они все равно поддержали его.

Филипп знал, что прошлое укусит, но не ожидал, что это произойдет так. Трудно спорить: с точки зрения анонимного газетчика, он совершил ужасные преступления, и здесь, в отличие от обезображенной книги Буханевича, не было ни слова неправды. Конечно, у людей были основания бояться и осуждать его. А что Филипп мог сказать в ответ? У него не было никакого оправдания.

Одно радовало: Майя, наверное, прочла эту статью и поняла, почему он покинул ее. Любопытно, что она думала при этом, что чувствовала? Отвращение? Страх? Облегчение? Жалость? Может, стоит написать ей и...

Нет. Нет! Он вычеркнул себя из ее жизни. Пусть Майя будет счастлива, а их история останется в прошлом. По крайней мере, для нее.

Газета превратилась в хрупкую пепел. Сероманец учел на руке небольшого пистоля. Где-то он прочел, что в Японской Империи после бесчестия рыцарь должен убить себя, чтобы ритуально очистить собственное достоинство.

Филипп приложил дуло к виску. С тех пор как он заставил Зверя отступить (из-за этого убежал Хведир Цапко), надоедливый голос больше не отзывался ни днем, ни ночью. Даже волчьи сны исчезли... Но статья вернула мысли о серебряном шаре.

Палец лежал на крючке, однако характерник никак не мог сосредоточиться на мысли о смерти. Голова продолжала размышлять над задачей: из всех возможных целей избрали именно его; опубликованный портрет; свидетельница из сожженного состава... Статью напечатали неслучайно. Он кому-то очень насолил и получил ответный удар — значит, бросать дело нельзя, тем более когда появился след!

А когда он кончит, тогда уже ничто не удержит его от нажатия на крючок... Это расследование — единственная причина отложить пистолет.

Вместо этого решительно взялся за нож. Лезвие скользнуло, вгрызлось, опыляло быстро и неровно, пока коса, похожая на огромную мертвую змею, не упала к ногам. Почти пятнадцать лет его жизни извратилось в этой тяжелой веревке пепелистых волос. Филипп смотрел на нее несколько секунд, потом без колебаний бросил в костер. Воняло. Он осторожно провел ладонью по шее: рука не встретила ничего, кроме кожи. Филипп улыбнулся и впервые за много дней заиграл на варгане, пока пламя доедало его прошлое.

Документы, найденные в кабинете господина Цапка, не очень помогли: кто бы ни создавал эту сеть, он делал это удивительно мастерски. Неизвестный знал, как его будут искать, умышленно оставлял по себе призрачную цепь счетов и адресов, которые постоянно исчезали или заводили в тупик. Множество наличных, мало свидетелей. Кого другого это могло запутать, но не бывшего казначея. Есаули Филипп докладывал, что скрывается недалеко от Кодака, а сам упорно продолжал расследование на обоих берегах Днепра. Обновленная прическа и небритость изменили его облик достаточно, чтобы не привлекать внимание, а на дорогах он всегда натягивал маску к переносице.

Удача улыбается терпеливым: через несколько недель в миргородском кабаке Филипп нашел писаку, попрошайничавшему на выпивку. За второй кружкой пива мужчина хвастливо признался, что написал несколько историй для знаменитой «Летописи Серого Ордена».

— Ну, не то чтобы написал, а скорее украсил, — мужик важно задрал пальца. — Собственно, историю уже написал Буханевич, а мне приказано было сделать ее жуткой, добавить всякие подробности... И я с этим блестяще справился, черт возьми!

Он торопливо допил вторую кружку и красноречиво ударил ее о стол. Филипп заказал третьего.

— Только никому не... — ободренный новым пивом, мужчина махнул рукой. — А хоть ему греч, рассказывайте, кому хотите! Если бы я знал, что меня так обманут с оплатой, никогда бы за это дело не взялся!

Жажда всегда оставляет слабое звено.

— Посмотрите, сударь, — писака выложил бумажку. — Расплатились, холера, векселем! По почте отправили. А когда я пришел в банк за деньгами, клерки сказали, что вексель недействителен! Ох, сколько планов было на этот дукач! Приходится теперь вместо тормоза светлого господ молить...

- Как досадно, - Филипп взглянул наметенным глазом на бланк. — Здесь стоит печать «погашена». Итак, вы получили деньги.

— И в банке тоже сказали! Но я ничего не получал, мне оно таким пришло! Я первый вексель вижу, откуда мне знать, как оно все работает...

- Ваш дукач осел в чужом кармане, - констатировал Филипп. – Хотите, выкуплю этот вексель? За пару талеров.

- Два таляра? Должен быть целый дукач!

- Друг, - Филипп изложил грамоту Серого Ордена, потому что после смены прически черес он на всякий случай держал в саквах. — Я сбавляю предложение к одному таляру. Советую унять аппетиты, потому что заберу бумажки даром.

- Один, так и один, - мигом согласился писака. — Закажите еще пива, господин рыцарь! Я же в те враки о вас не верю, сам их придумал...

Вексель принадлежал банку Безбородька, одного из крупнейших банков Гетманата. Несколько лет назад в ходе очередных регуляций рынка ценных бумаг была принята обязательная норма о маркировке каждого векселя по месту издания; таким образом выяснилось, что вексель был подписан господином Медуницей из города Царичанка, и пока Буран мчался туда, знакомый казначей подтвердил, что подписант является главой тамошнего банковского отделения.

В предвкушении приятного пятничного вечера господин Медуница не настроился принимать незваных гостей, но грамота Серого Ордена убедила его изменить планы.

– Чем могу помочь? – широко улыбнулся голова, молодой энергичный человек.

- Нехорошо, господин Медуница, - Филипп без лишних речей выложил векселя на стол. — Поручено выслать вексель, а вы его гасите и присваиваете деньги. И это ради одного дукача?

— Что за чепуха! Я, глава городского отделения, не занимаюсь мелким мошенничеством! — возмутился Медуница.

— Сумма в один дукач не подпадает под уголовные законы, только под административный штраф. Когда векселей собирается немало, то заработок увеличивается соответственно, разве не выгодно? Да еще при почти стопроцентной гарантии, что источник финансирования и получатели не обратятся с иском в суд...

- Доказательства, господин рыцарь. Предоставьте доказательства, — спокойно прервал его банкир. — Погашенный вексель не является основанием для иска.

Он был прав, а характерник доказательств не был.

— Не знаю, делаете ли вы это самостоятельно, или прикрываете подчиненного, — Филипп оценил внешность банкира. — У вас есть новое кольцо. Недавно поженились? Приветствую. Теперь нужны деньги на новый дом? Прихоти жены? Ждите малыша? Мне все равно. Скажите, кто спонсировал этот вексель и я исчезну. Живите дальше.

— Совершенно наивно надеяться, что я нарушу банковскую тайну под давлением вымышленных обвинений, — господин Медуница улыбнулся, но от гнева улыбка превратилась в гримасу. — Прочь из моего кабинета!

— Если я уйду, то за какие-то сутки буду иметь немало сведений о вас и вашей семье. И многое другое, что вы хотели бы держать в тайне. Не следует препятствовать моему расследованию.

- Угрожаете? – побледнел банкир.

– Предупреждаю, – крутить головой без тяжелой косы было необычно легко. — Если играете нечестно, другие могут сыграть так же. Назовите источник, господин Медуница, и мы больше никогда не встретимся.

Тот посмотрел на характерника с нескрываемой ненавистью.

— Проклятый оборотень! Недаром вас люди возненавидели, — банкир стукнул кулаком по столу. — Недаром Красная Рада вотум недоверия вам выдвинула. Не герои, а шантажисты!

После небольшой пылкой речи господин Медуница сообщил, что несколько счетов, которыми он занимается лично, принадлежат игумену Нехворощанского монастыря, раскинувшемуся в пяти милях отсюда — в этом году монастырь именно начали отстраивать. Монах-секретарь, который по стечению обстоятельств приходился двоюродным братом господину Медунице, раз в неделю привозит деньги с письменными распоряжениями: какие суммы перевести, какие счета открыть или закрыть, какие бумаги разослать и т.д.

– Отдайте вексель, – попросил банкир напоследок.

– Оставлю себе в память, – отказался характерник.

- Подлец!

– Я тоже рад нашему знакомству.

Снова церковь, думал Филипп на следующий день по дороге в монастырь, снова православная церковь. Они играют против Ордена и, похоже, играют вместе с Тайной Стражей: этот союз объясняет количество ресурсов и масштабность атак. И они выбрали лучшее время для удара.

После большого наводнения семьдесят лет назад монастырь покинули. Он обернулся скелетами домов; ограждение разрушилось, поросло сорняками; старые кресты кладбища уступили место молодым деревцам. На этом печальном фоне отбеленная церковь походила на символ возрождения — стены почеркнули лесами, вокруг лежали груды принадлежностей, укрывшихся от дождя. Субботний день рабочих не было, вокруг стояла благословенная тишина, и на звуки всадника к Филиппу вышел монах.

– Приветствую! А где остальные? — начал было он, потом разглядел незнакомца. – Кто вы? Монастырь закрыт, церковь только строится.

- Добрый день. Ищу игумена, — характерник спешился и помахал сероманской грамотой. – Хочу пообщаться.

Монах перекрестился и покачал головой.

– Вам не место в святыне. Оставьте эти земли немедленно!

Филипп взял канчука и продолжил:

– Хочу пообщаться по вашей воле или против нее. Очень прошу мне не отказывать.

Его невозмутимая вежливость пугала людей больше, чем грубая брань. Монах снова перекрестился и повел Филиппа в пустую церковь, где пахло краской, а за символическим амвоном пряталась крошечная кухонька и небольшая комната на три кровати. Здесь под распятием жили двое монахов и игумен будущего монастыря, наблюдавших за ходом строительства. Появлению характерника священнослужители не обрадовались.

— Пытать пришел? — второй монах бросился на него с кулаками, но осел на землю, получив пужалном в печень.

— Обойдемся без насилия в доме Божием, — прошелестел иссушенный игумен. — Желаешь чаю, незваный гостью? Мы как раз собирались пообедать.

— Хочу расспросить об истоках состояния, из которых господин Медуница платил составление лживых басен о Сером Ордене.

Избитый монах бросил испуганный взгляд на игумена, но тот спокойно сказал:

– Тогда с вашего позволения мы поедим. В моем возрасте регулярное питание крайне важно, особенно при нездоровых легких, раздраженных штукатуркой.

Если бы не убийство иерея Митрофана, Филипп не согласился бы, но чувство вины заставило его кивнуть. Он твердо решил распутать это дело без увечий и смертей, которые в последние годы стали для него обыденностью.

Монахи приготовили скудный обед и заварили травяной чай. Помолились, не спеша поели, потом игумен взглянул на часы и заговорил со смиренной улыбкой:

— Мы нечего рассказать, химородник. Постоянно поступают деньги на восстановление монастыря. Указанную долю отправляем в банк с распоряжениями по ее использованию, а распоряжения привозят вместе с деньгами. Содержание их мне неизвестно, потому что каждый конверт скреплен сургучом. Для чего оно — это не мое дело. Слишком я стар, чтобы воткнуть нос за чужие печати. Как видишь, мы здесь только посредники. Знаем немного.

Твоему секретарю точно известно больше, подумал Филипп.

– Кто привозит деньги и приказы?

– Сейчас и увидишь, – усмехнулся старик.

Характерник услышал стук копыт и ржание лошадей. Игумен намеренно тянул время. Его перехитрили!

Филипп выскочил из-за амвона: всадников было больше десятка, все вооружены, с нашитыми белыми крестами на опанчах. Остановили коней перед входом, спешились, перекрестились и стали заходить в церковь.

- Здесь характерник! — закричал пострадавший от пугающего монах. — Оборотень угрожал нам!

У него впились взгляды, сначала растерянные, затем разъяренные. Покатилось:

- Бей-убивай!

- Серебро, достаньте серебро!

Если они вооружены серебром, то ему конец. Пленных фанатики не берут. Единственный выход перекрыт; окна слишком высоко, подпертые снаружи строительными лесами; нужно пробиваться к двери – единственный шанс на спасение.

– Не приближайтесь! — крикнул монах двум храбрецам, которые с булавами двинулись вперед. – Лучше расстреляйте!

Остальные бросились по ружью. У него было считанные секунды. Филипп откинул плетку, ножом разрезал пучку пальца, провел пальцем по губам. На раздевание времени не было.

– Я – волк.

Ничего не произошло. Позади хлопнула дверь чулана монахов.

– Я – волк, – повторил сероманец.

Только привкус крови на губах.

– Я – волк! — закричал во весь голос.

Что-то не выходит?

Божьи воины возвращались с ружьями и ловко заряжали их.

– Сейчас расстреляют!

Ты будто сам собирался пустить пулю в голову, разве нет?

- Прекрати! Я – волк!

Он видит дула их ружей. Сейчас будет залп.

Итак, принимаешь меня?

Громко раздались выстрелы, прокатились эхом. Филипп бросился на землю с отчаянным «да».

Запомни это согласие, Филипп.

Восстановленная стена покрылась дырками. Характерник почувствовал боль, но не успел понять, куда попали пули, потому что мир растекся багровыми волнами и растворился в оглушительном волчьем рычании, от которого кровь спела в жилах.

Известно, что старые мельницы кишат нечистой силой, ночью перемалывающей человеческие кости. Неосторожного беднягу, который попадет в заброшенную мельницу по закату, считайте пропащим — если чудом уцелеет, то навсегда потеряет разум. Многие свидетели созерцали здесь ночные гульбища чертей, люди рассказывали и о страшном шуме и зеленом сиянии вокруг мельницы, поэтому характерник без колебаний выбрал это место для ночлега на полнолуние: здесь всегда царило безлюдье.

Упырь понюхал воздух, тряхнул гривой и тихо заржал.

– Именно здесь все и было, – согласился Игнат.

У него было шесть мест, куда приезжал сбрасывать лунное иго, но до этой мельницы давненько не наведывался. Лишь после последних событий вспомнил о нем и с изумлением почувствовал желание вернуться. Здесь ничего не изменилось, разве что доски прогнили и пыли стало больше. Воспоминания не заставили себя ждать.

.. .Той ночью он разжег костер, выпил зелье, которое приготовила местная ведьма за пару талеров, и направил нож к сердцу. Отец строго предписывал, что делать этого вторично нельзя, но Игнат правил не уважал.

Тишина. Рассохла выжженная земля. Серый прах под ногами. Неподвижный труп на сгоревшем небе. Позади — чернолес, впереди — мертвая равнина врывается пропастью непроглядной тьмы... И неподвижная фигура на одном из выступлений.

Эхо собственных шагов прокатилось громом. Бозна, как Щезник не сходит с ума в своих путешествиях... Это самая настоящая прогулка адом! Лишь бы не встретиться с ним здесь случайно, Щезник, наверное, поинтересуется, почему Эней сюда припихнулся, будет неудобно ему врать.

Смотритель над обрывом поднял руки. В ответ темнота перед ним возмутилась, задрожала, истончилась на нитку, закружилась, забурлила, вдруг треснула, обернулась тяжелой волной, бултыхнулась в пропасть и расползлась непроглядным мраком - как и не было ничего. Созерцатель повернулся и посмотрел на пришельца. По краям жестко очерченного рта коснулась улыбка, скорее сверху, недобрый и кривой.

— Игнат Бойко, — багровые глаза заревели.

– Ты помнишь мое имя.

– Я помню каждое имя из моих свитков. Чего нужно?

Игнат перевел дыхание. Призвал образ жены и маленького свертка у ее груди — сына, которого они решили назвать Остапом в честь деда Игната.

- Хочу разорвать сделку, - сказал сероманец.

Причудливые глаза пронизывали, гортали самые сокровенные мысли и воспоминания: о братьях и друзьях, об Орисе и Ульяне, о путешествиях и войне — все, что случилось после ночи серебряной скобы.

– Вы, люди, все одинаковы, – сказал Гаад оскорбительно. - Никогда не держите слова. Я предупреждал: сделку невозможно расторгнуть.

Отвернулся и умолк, уставившись в пропасть. Однако Игнат не отступил.

- Назови услугу! Я выполню.

Гаад даже не шелохнулся. Характерник скрежетнул зубами и крикнул:

– Слышишь? Сделаю, что прикажешь!

Потусторонний властитель развернулся, глаза его яростно

сияли.

– Мне не нужны жалкие услуги! Ты по собственной воле поставил подпись и этим сделал свой выбор, человек.

От силы того голоса Игнату стало плохо: голова закружилась, желудок сжал, уши заложило, словно рядом грянул взрыв. Он собрал все свое мужество, отвагу и дерзость, крикнул:

– Я пришел не за отказом!

Гаад улыбнулся второй раз. В этот раз шире. Слабость в теле сероманца исчезла.

– Но получил именно ее.

Багровые глаза вспыхнули так ярко, что Гната на мгновение ослепило. Прозрев, увидел, что они поменялись местами — теперь характерник стоял на краю обрыва, а Гаад в нескольких шагах от него.

– Тебе не сойти с тропы.

Жирная линь под ногами треснула, Игнат не успел вскрикнуть, как уже летел в бездну, тьма заползла во все полости, залепила глаза, перебила дыхание, а он падал и падал...

Вдруг сел у погасшего костра. Сердце колотилось, коловрат на груди пекло огнем, тело покрывал обильный пот. Так кончилась его отчаянная попытка, о которой он предпочел забыть, и с тех пор старая мельница напоминала о презрении на лице с багровыми глазами.

А он просто желал жизни! Обычную жизнь... Игнат понял это, когда вернулся с войны, поцеловал жену и обнял сына. Разве он мог знать в пятнадцать лет, что ему действительно нужно? Разве мог тогда выбирать сознательно? Разве после прожитых лет с проклятием не имел права сделать другой выбор, пойти другим путём? Разве другие не нарушают присягу?

Вскоре после этой неудачи Гнат встретил Мармуляда и Орисю, жизнь пошла кувырком, пока судьба копняком не дала шанс выбраться из трясины. И вот он опять здесь — ветряная мельница сделал круг.

Игнат переночевал на мельнице, и ни одно неприятное воспоминание не нарушило его крепкого сна.

Сентябрь проходил прекрасно. Характерник посетил семью дважды — раньше для этого потребовалось не менее нескольких месяцев.

– Ты стал чаще приезжать. Случайность? – поинтересовалась Ульяна.

— Недаром в Буду ездил, — подмигнул Игнат. — Поговорил с десятником, немного выпили, тот согласился дать больше времени на семью.

Он действительно когда-то разговаривал об этом с братом Крайкой, но случился этот разговор более двух лет назад. У сурового Крайка было доброе сердце и не подозревал, что брат Эней тратит выторгованное время на столичные развлечения и грязные заработки... Но это в прошлом.

Игнат подхватил Ульяну на руки и закружил ее.

- Вот дурацкий, - засмеялась женщина. — У меня же полная корзина в руках!

- А у меня настоящее сокровище!

Она посмотрела ему в глаза и спросила без улыбки.

— Ты действительно теперь будешь приезжать чаще?

– Даю слово!

– Осторожно, характерник, я могу привыкнуть.

В конюшне к старой Ожинке присоединилась молодая и полная сил кобыла Суничка; Ульяна счастливо улыбалась; Остап плелся за Гнатом всюду, не желая терять ни минуты с отцом. Парень не расставался с деревянными сабельками, он даже собственноручно смастерил перевязь на спину, похожую на крылышко крылышки, чтобы носить оружие на родительский манер. Малыш неплохо возился с ними, правда, большинство движений придумывал самостоятельно, и в этом Игнат видел наследственный фехтовальный талант Бойков. Приемы, которые он показывал сыну, тот схватывал на лету: из него должен был вырасти боец, искуснее Катрю.

– Дедо гордился бы тобой, – сказал Игнат, вызвав бурную радость Остапа.

— Папа, а расскажи о войне!

— В другой раз.

- Ты всегда так говоришь, а я все...

— В другой раз! - грянул характерник.

Нестор, земля ему пухом, всегда сначала бил, а потом думал, стоит ли. Игнат от такой несправедливости поклялся никогда не поднимать руки на своих детей и гордился тем, что держал слово. С Остапом это было нетрудно — он рос удивительно светлым малышом.

Как и каждый парень, Остап ненавидел домашние обязанности, но вместе с папой был готов хоть посуду мыть, хочу сорняки полоть, лишь бы рядом. Белить дом Остап взялся с таким ревностным восторгом, словно его на ярмарку за конфетами зовут.

Выгревалось позднее бабье лето. Игнат скинул рубашку и работал в самих штанах, Остап нарядился так же. Оба обильно заляпались известью, но из-под белых капель на груди характерника чернел набитый знак.

— Папа, а что это за рисунок такой? - решился спросить Остап.

Он всегда имел кучу вопросов, успевай только отвечать.

– Древний символ силы наших предков, – когда-то Нестор Бойко ответил так же. — Называется коловоротом.

— Я тоже такой буду иметь?

- Собственной рукой сделаю после ночи серебряной скобы, - кивнул Игнат. — А ты когда-нибудь сделаешь его своему сыну. Каждый Бойко носит этот знак!

Теперь он достоин взять сына у джуры, подумалось вдруг. Теперь будет стыдно.

– А это больно? – осторожно спросил Остап.

— Как крапива жалит, — приврал Игнат, на самом деле боль от чернильной иглы была значительно сильнее.

Остап, вдохновленный перспективами, принялся работать энергичнее, Игнат не отставал. Он наслаждался медленными домашними делами и спешил наверстать упущенное за прошлые годы, потерянные в погоне за деньгами. Даже воду из колодца носил: нравилось чувствовать на плечах коромысло, держать равновесие между тяжелыми ведрами, ловить взгляды крестьянок. Совсем не так, как ловил раньше — теперь Игнат мысленно говорил им: «Да, пусть вас завидуют, какой у Ульяны Бойко человек!»

— У нас здесь есть поговорка, — сказала жена, когда он принес воды в дом. — Как парень тянет воду из колодца, таков он в постели.

– Странные у вас приметы, – Игнат одним движением притянул ее к себе. - Где маленький?

— Гайнул коней с выпаса пригнать,— она легким движением сбросила чепец и расправила волосы. — Есть немного времени.

Они любили страстно, как в первые месяцы знакомства. Оба чувствовали возвращение старого огня, но радовались молча: взглядами, прикосновениями, улыбками, не решаясь произнести вслух, чтобы не развеять волшебство.

– Катя вышла замуж, кстати, – вспомнил Игнат, когда они наряжались, чтобы успеть до возвращения сына. - Теперь она Чернововк.

— Рада за куму, — пожала плечами Ульяна. – Да меня она не любит. После свадьбы пришла только трижды, сначала крестить Остапа, а затем поздравить с первой и второй годовщиной рождения. Потом только открытки получаем.

– Бонна такая со всеми, не обращай внимания. А характер может потом у семей изменится, — попытался разрадовать жену Игнат.

— Вряд ли... Что? Так Катя беременна?! И ты говоришь об этом только сейчас? – Ульяна возмущенно толкнула его в плечо. – Рассказывай все немедленно!

Дома было здорово. А на вверенных паланках не очень.

Путешествуя давно по обычному пути, Игнат заметил, как после взгляда на черес люди сплевывают, крестятся, прячут глаза или, наоборот, сопровождают его долгими взглядами. Это случалось раньше, но не везде и не каждый день. Дети, ранее увлеченно бежавшие за Упырем, теперь бросались наутек, а самые дерзкие пытались швырнуть в спину каштаном или стрельнуть камешком из рогатки. Гнойные лжецы из проклятой книги растекались ядовитыми реками, впитывались, въедались и застывали истинами в человеческих головах.

Любимая корчма Гната, «Zolotyi husak», славившаяся на весь Яготин и близлежащие деревни, сменила вывеску: на новой не нашлось места для фигуры Мамая.

— Это исключительно для безопасности, — первые слова корчмаря, когда тот увидел Гната. – Поверь! Для тебя здесь всегда найдется место.

— Ради безопасности, говоришь, — повторил сероманец, поглаживая пыльную золотую скобу.

– Да! — корчмарь заметно нервничал, это выражали дрожащие губы. — Не слышал, как в конце августа неподалеку от Буды корчму сожгли? За одну только вывеску!

Слухи обладают досадной способностью не только распространяться со скоростью чумы, но и искажаться на лету. Видимо, в Ужгороде или Сумах будут говорить о деревне, которое превратили в пепелище из-за вылеченного там характерника.

— Это все еврейские шалости, Игнат, Богом клянусь!

— Неужели?

– А кого люди ненавидят? Иудей, ростовщиков проклятых! Вот они и заплатили украденным у христиан золотом, чтобы против вашего Ордена бучу поднять! Чтобы им дали покой...

Выражение лица Гната излучало нескрываемые сомнения. Дни, когда считал коварных евреев истоком всех человеческих неурядиц, остались в юношеском прошлом, когда у него было мозгов еще меньше, чем сейчас.

— Ты не думай, что я этой книге поверил, — продолжал корчмарь. — Но ведь другие верят! У меня кроме этой корчмы ничего нет. Родительское наследство! Да и вывеска старая, давно пора ее обновить... Не обижаешься?

– Не обижаюсь, – Игнат сел за шинквас. – А скидка осталась?

— Э-э-е, — смутился корчмарь и забормотал что-то о проклятых евреях.

– Значит, скидка тоже загула, – заключил характерник.

- Да я охотно! Но как узнают, что я тайно продолжаю тебе ценой уступать, то на вилы поднимут и красного петуха пустят!

Игнат огляделся. Несколько посетителей сразу заинтересовались собственными кружками, стенами и крышей.

— Что баньки вытаращили? - гаркнул Бойко. — Думаете, что я на обед потребую? Или кровь свиную с пола буду хлебать? Или корчмаря на шинквасе в жопу буду играть? А?

Общество неловко молчало. Дочь корчмаря, пухленькая весельица, которая в отсутствие отца никогда не гнушалась случаем позвать характерника в погреб «помочь вынести тяжелое», делала вид, будто видела его впервые.

— А ну вас к черту, уроды неблагодарные, — Игнат встал. Аппетит окончательно исчез.

- Заказывать ничего не...

- И ты тоже катись к чертям, - припечатал характерник.

Даже дома подстерегала скорбная новость: Остапа исключили из школы.

– Первый месяц едва проучился и все, – хлопала руками Ульяна и бросала гневные взгляды на сына, который ковырял пальцем скамью. — Драки каждый день! Раз предупреждение, два предупреждения, три предупреждения... И вот! Игнат, священник спрашивал, когда ты будешь, хотел поговорить с тобой лично.

Игнат поправил селедку. Он не подозревал, как решаются такие дела. Но взгляд Ульяны... Нельзя разочаровывать ее. Не после всего, что натворил.

– Поговорю с обоими, – сказал Игнат решительно.

С сыном разговаривать было легче, потому характерник начал с него.

– А что мне было делать? Они с первого дня в школе дразнили, истории из книги рассказывали, рисунки оскорбительные... Терпеть невмоготу, — возмущенно объяснял Остап. — Когда родителей оскорбляют, я не буду молчать! А угрозы не действуют, только кулаки.

Игнату было трудно отчитывать Остапа, поступки которого он вполне понимал.

— Да кому нужна школа! — трещал малыш уверенно. - Читать по слогам я умею, считать научился еще год назад. А остальное ты покажешь, когда у джуры возьмешь! Лучше я пока буду маме дома помогать.

Характерник с тяжелым сердцем направился в небольшую школу, стоявшую возле церкви. Он готовился к встрече с очередным ненавистником характерщиков. К удивлению, священник сообщил Игнату, что против его сына ничего не имеет, но остальные школьники постоянно преследуют Остапа, поэтому он воспользовался драками как возможностью остановить это безобразие.

— Дети могут быть очень жестокими. Особенно когда видят эту жестокость от своих родителей и повторяют за ними, — священник перекрестился. — Я ждал для разговора вас, Игнат, потому что не знаю, насколько Ульяна знакома с оглаской вокруг Серого Ордена, а у нее и так много забот...

– Спасибо, – Игнат был готов его обнять.

– Не стоит благодарности! Я же венчал ваши супруги, а потом крестил Остапа... И не разделяю общее мнение по поводу сироманцев. Когда-то первых христиан также преследовали, а мы, потомки мученической веры, ныне уподобились своим угнетателям, — священник снова перекрестился. — Простите, это я готовлюсь к воскресной проповеди... Что скажете, если я буду учить вашего сына в отдельности?

Игнат давно не испытывал дружеских чувств к человеку в рясе. От денег священник наотрез отказался, и Игнат поставил десять свечей за его здоровье.

Остап новости не обрадовался, но согласился, что так будет лучше.

— Мама не говорит, потому что не хочет огорчать, но ее тоже дразнят, — тихо добавил парень. - Тебе просила не говорить...

– Рассказывай.

— Некоторые перестали здороваться, а некоторые проклятиями встречают. Не так, как обычно ссорятся, а на самом деле... Вот, — сказал Остап.

— Кто проклинает, не помнишь?

– Терещенко, – парень показал на соседскую хату.

— Хорошо... Иди теперь к маме и расскажи ей о своих новых уроках, пусть обрадуется. Я наведаюсь в гости к Терещенко, вскоре вернусь.

В нем клокотала ненависть. Игнат хотел подавить маленьких уродов, которые дразнили его сына, и голыми руками вырвать сердца тех, кто смеет проклинать его жену. Он ворвался в соседский дом, когда Терещенко сели ужинать.

— Ни трогай! – Бойко выхватил саблю.

Они пишет разивали рты, никто даже не дернулся. Игнат несколько секунд изучал испуганные лица, а затем заметил проклятую «Летопись» — книга лежала на одном из сундуков. Ударом сабли он ее располовинил и выбросил в печку.

— Еще раз кто-то из вас обидит мою жену... Еще раз я услышу о презрении к моей семье, — прорычал Игнат.

Побледневший глава семьи отозвался усердно:

— Мы вас очень уважаем, пан Бойко, и вашу жену тоже... И сына! Очень уважаем всю вашу семью. Простите, если что-то вдруг не так... Никакого кривого слова! Больше никогда не...

Игнат хлопнул дверью, не дослушав его мечтания. Ульяна как раз накрывала стол к ужину. Взглянула на лицо мужчины и саблю в его руке.

— Терещенко приносят извинения за нанесенные оскорбления, — доложил Игнат и положил перевязь у стула. Остап тотчас же повторил за ним.

— Какие крепкие люди, — ответила Ульяна. - Садись, пока не остыло.

Они ели молча, и вдруг Игнат спросил:

– Может, ты хотела бы переехать? В другой паланок или даже полк. Или, может, в город? Где нас никто не узнает.

Впервые он намекнул ей на мечту. Остап восторженно приподнял брови.

– Нет, – отрубила Ульяна, не раздумывая. — Меня не пугают сплетни и проклятия, Гнат. Кривые взоры? Да пусть им вылезет. Здесь моя земля! Я отсюда никуда не уеду!

Характерник поцеловал ее, Ульяна раскраснелась. Он напихал рот свежим рыхлым хлебом и еще раз подумал, как ему повезло с женой. Конечно, она захочет переехать, как только увидит приобретенный хутор. Осталось накопить совсем немного...

Но «Летописью Серого Ордена» дело не завершилось. Игнат знал, что волна так просто не утихнет, и очередным свидетельством стала передняя полоса в «Вестнике Гетманата», где он с удивлением узнал портрет брата Варгана. О нем наплели семь мешков гречневой шерсти, как в той лживой книге, и Игнат у ближайшего дуба направил брату искренние слова поддержки.

Тем временем близился праздник защитников, день Покрова. После войны Игнат ежегодно отмечал Покров с Мармулядом и другими ветеранами его сотни, но в этом году не хотел видеть никого из старой жизни. Мармуляд точно начал бы расспрашивать о работе на Шевалье... К черту. Игнат проснулся на рассвете и помчался в семью с первыми лучами солнца, чтобы успеть на завтрак.

Возле его дома скопились люди, слишком много людей. Чувство бедствия перехватило дыхание. Упырь без команды помчался вперед, крестьяне расступались и умолкали. Он спешился перед свергнутым плетнем и чувство ужасного сна, как тогда, когда он убил Павла, вернулось. Окна дома были захлопаны навозом, а недавно побеленная стена вымазана кривыми буквами: "SMERT' VOVCHYM VYRODKAM". Писали кровью, кровью из перерезанных глоток Ожинки и Землянички, скрючившихся под дверью. Ульяна сидела на земле и держала на коленях головы мертвых кобыл. Остап стоял рядом и обнимал маму. Оба замерли неподвижно, словно скульптуры боли и отчаяния.

Характерник вернулся в толпу и хрипло, едва слышно сказал:

— Прочь.

Всех как потопом смыло. Ульяна подняла к нему лицо и прошептала:

– Хорошо, что ты приехал.

В первый раз он видел, как ее щеками катятся слезы.

***

Везет мне в этом году на всевозможные смотрины, думал Ярема. День за днем, неделю за неделей их маленькая делегация путешествовала по городам, селам, крепостям и гарнизонам — к востоку, по дуге севера, по западу и наконец к югу. Яровой и Чарнецкий созерцали образцово вышколенную пехоту и искусных стрелков, любовались слаженными маневрами кавалерии и показательными стрельбами артиллерии, оценивали учебные тревоги и марш-броски, а усатые полковники и генералы сыпали цифрами.

— Сейчас наша регулярная армия составляет шестьдесят тысяч человек. Еще двадцать тысяч новобранцев рекрутировали за последние два месяца. Цифры по сравнению с возможностями наших соседей невелики, но за свою землю мы будем сражаться насмерть!

— Почти все рекруты — добровольцы и патриоты, горящие желанием защищать родину. Для лучшей подготовки мы наняли опытных офицеров со всей Европы! Не сомневайтесь, костьми полежем, но не отступим.

– Мы – народ наследственных воинов! За каждую потерянную жизнь отнимем десять!

Чтобы окончательно развеять тени возможных сомнений, гостеприимные хозяева после каждого осмотра устраивали небольшие вечеринки с непринужденной атмосферой, винными бочонками и дружескими барышнями. Зиновий наслаждался визитом, радостно нырял в каждые женские объятия и искренне не понимал, какого черта господин Яровой ограничивает себя в приятных развлечениях.

— Принимай это как службу государству, — напутствовал Чарнецкий. — Ты брезгуешь девичьим обществом?

— Что это? — удивился Ярема.

— Я — современный человек, у меня нет предрассудков по поводу предпочтений других...

— Говори уже прямо, без этих дипломатических крут-вертов.

— До меня доходили слухи, что в Сером Ордене практикуются некоторые вещи между мужчинами... Это не мое дело, конечно, — быстро добавил Чарнецкий и отвел глаза.

- Я не совокупляюсь с мужчинами, - Яровой расхохотался. – И ничего такого в Ордене не практикуется! Не верь всему услышанному.

— Тогда в чем дело, друг мой? — искренне не понимал Зиновий. - Хозяева думают, что ты чем-то недоволен, твой отказ воспринимают как проявление гнева!

Ярема вздохнул и посмотрел на подаренное Галиной украшение. В последние дни он делал это ежедневно, но никаких чувств от созерцания портрета невесты не свергалось — только раздражение, обида неизвестно на кого и глубокое убеждение, что он не хочет иметь отношения между супругами Чарнецких.

— Разве у меня нет права на собственные моральные убеждения?

Зиновий пожал плечами и тему не поднимал. Ярема подозревал, что дипломат считает его контуженным, чем и объясняет себе странность характерника. Хорошо, что, по крайней мере, эти проклятые приступы прошли... Яровой очень надеялся, что больше они никогда не вернутся.

Попутно гости были приглашены на свадьбу некоего генерала.

— Издевайтесь, — проворчал Ярема и невозмутимо просидел весь праздничный вечер на почетном месте, стараясь не думать о апреле следующего года.

Среди посещенного запомнились замок Бран и замок Корвинов, а также села с укрепленными церквями, похожими на настоящие крепости: Килник, Диржиу, Прежмер, Вискри. Местные не видели в этом обычае ничего удивительного:

— Села стен не имеют, а магометане в первую очередь церковь разоряют, — объясняли гостям. — Когда воюешь в святом месте, сам дух Божий помогает, руку с оружием твердит и придает сил!

Ярема на это вежливо кивал.

Дети играли на улицах исключительно у защитников, быть врагами-османами никому не хотелось.

— Не пойму, почему нас пригласили отдельно, — признался Ярема дипломату во время очередного переезда. — Вопрос вступления страны в Двухморский Союз решается всеми государствами-участниками... Так почему бы не собрать и принять сразу общую делегацию? Так было бы проще.

— Так не поступают, чтобы не давать оснований для обвинений в подкупе делегации.

- А питье и девушки разве не подкуп?

— Это основа международной дипломатии, — ответил опытный Зиновий. – И не говори, что в северных землях делают иначе!

Их миссия завершалась в Бухаресте на очередном пиру в честь гостей. Роскошный дворец Великого Князя (опять отсутствующего из-за срочного путешествия), лучший оркестр страны, очереди благородных господ и барышень, которые называли свои имена и титулы так вдохновенно, словно думали, что Ярема с ними еще когда-нибудь увидится. Господин Плохий, украинский посол, окончательно разболелся и прибыть не смог, о чем известил в письме с кучей извинений.

Среди плотной толпы сливок общества Ярема увидел знакомое лицо.

– Вы так и не пришли ко мне, – сказала Сильвия вместо приветствия.

— Здесь все удивляются, что я избегаю гостеприимных женских объятий, — ответил Ярема с улыбкой.

– Не раз слышала об этом. Вашей невесте очень повезло, — она протянула для приветствия узкую ладонь в черной бархатной перчатке.

Госпожа Ракоци снова выглядела потрясающим: на этот раз на ней было угольно-черное платье, подчеркивающее изящные очертания тела, а ониксы на лебединой шее блестели каплями черной крови.

— Рад вас видеть, госпожа Ракоци.

— Взаим, пан Яровой. Как прошло путешествие?

- Прекрасно.

— Довольны ли вы увиденным? Скажите откровенно.

— Я не сомневаюсь в том, что вы действительно готовитесь к войне, а не создаете заблуждение, чтобы впоследствии перейти на вражескую сторону, — откровенно ответил Ярема.

— Рад это слышать. Что скажете о боеготовности, мы можем претендовать на вступление в Союз?

— Уровень ваших вооруженных сил...

Рядом нарисовался Зиновий, уже сильно под хмельком (надо позволить себе расслабиться в последний вечер, объяснил он шляхтичу накануне; чем это расслабление отличалось от предыдущих вечеров, Ярема не понимал, но углубляться в вопросе не стал), и даже в таком состоянии тот оставался добросовестным дипломатом.

— Очаровательная панна, мы не можем давать никаких комментариев, — дипломат пригрозил пальцем Яреме. — Мы только передаем скромную д-думку... Господи, вы самая красивая женщина в этот вечер! Имею ч-честь пригласить вас к танцу.

— Спасибо, господин Чарнецкий, но вынуждена отказаться, — сказала Сильвия. — Я прекрасно понимаю, что после Северной войны никто не хочет принимать новое государство, над которым завис ятаган Османской Империи.

— Рад, что вы осознаете эту непростую ситуацию.

- Двухморский Союз - наша надежда, в которую мало кто верит, - продолжала Ракоци. — Великий Князь лично решает вопросы наемников Центральной и Западной Европы.

– Очень мудро, – поклонился Чарнецкий. - М-мудро и рассудительно!

— Когда нас разобьют, мы продолжим войну в подполье, — Ярема отметил, как она спокойно сказала «когда». — Но с силами Союза мы не проигрываем. Станем же вашим южным щитом! Союз, особенно Королевство Польское и Украинский Гетманат, не получат турецкую гадюку под брюхом.

Чарнецкий вместо ответа приложился к бокалам. Сильвия вернулась к Яреме.

— Согласно последним сведениям, начало атаки запланировано после выборов гетмана, когда булава будет переходить в следующие руки, — сказала разведчица. — А после завоевания наших земель османы отправятся в Крым и Таврию.

Зиновий чуть не захлебнулся вином.

- Громкая угроза. А доказательства? – спросил Ярема.

— Будут, если вы готовы отправиться в небольшое путешествие. Чрезвычайные послы переглянулись. Чарнецкий улыбнулся широкой улыбкой нетрезвого человека.

— Что скажешь, пан Яровой? Мы готовы?

— У меня есть приказ получить как можно больше свидетельств. Соответственно, не имею права закрывать глаза на возможное нападение на союзника и наши земли.

Дипломат потер лоб, покачался с пяток на носаки, а затем лихо щелкнул каблуками.

– А хоть меня! Ради волшебной г-жи Ракоци! Что за путешествие? Я готов!

Спустя сутки они стояли в порту Константы на палубе небольшого парусника. Такие суда используются контрабандистами: быстрые, юркие, не приспособленные для боя. Сильвия, одетая в серый дорожный костюм, рассматривала карту и обсуждала с капитаном и штурманом их курс. Мужчины внимательно слушали — вся команда относилась к госпоже Ракоци с большим уважением. Ярема приказал себе не таращиться, и именно в тот момент Сильвия поймала его взгляд. Шляхтич быстро отвернулся к Зиновию. Тот постоянно передергивал плечами: морской воздух в начале октября был пронзительно холодным.

— Почему я на это пристал, напомни-ка? — спросил Чарнецкий мрачно.

— Ты выпил, пускал слюну на пани Ракоци и горел рвением, — ответил Ярема.

— Очень коварно... А ты целый месяц усыплял мое внимание, убеждал в своей смиренности, а потом заманил в ловушку... Вместо дороги домой мы плывем в какую-то жопу!

Характерник только фыркнул в ответ.

– Господа, – подошла Сильвия. – Прошу вашего внимания.

Она указала на карту болотного места, здесь Дунай впадал в Черное море.

— Здесь раскинулись огромные плавни, идеальный тайник для небольших судов и временных лагерей, где лагерят десантные отряды османов в ожидании приказов.

— А мы... — начал было Зиновий.

– А мы захватим в плен их офицера, – закончила Сильвия. – Вы убедитесь в правдивости моих слов.

— Сколько я выпил, когда согласился? — вернулся Зиновий к Яреме.

Парусник двинулся в открытое море. Яровой, всю дорогу в порт пытавшийся не переживать, схватился за борт, глубоко вдохнул соленый воздух, взглянул вверх... Непрошенные воспоминания накрывали внезапной лавиной и беспардонно ломали мир, охватывая голову удушающим мешком. Но не сегодня. Не сейчас. Не здесь.

Характерник медленно выдохнул, облизнул соленые губы, перевел взгляд на блестящие рябь, заставил себя думать об их красоте, и вдруг очертания на воде превратились в огромную тень аэростата — и он с ужасом осознал, что сейчас наступит гибель. Через мгновение засвистит воздух, вода порастет белыми взрывами, палуба треснет, мачты упадут, люди будут кричать, он окажется в холодной воде, будет биться в поисках спасения от дурной смерти...

- Все хорошо? – Сильвия осторожно коснулась его плеча.

Ярема тряхнул гривой. Ее легкое прикосновение разрушило проклятое марево, за что он был готов расцеловать Сильвию.

- Только плохие воспоминания, - характерник криво усмехнулся и вытер пот со лба.

Посмотрел на пальцы, побелевшие от судорожной хватки. И все на виду в Ракоке!

– Курва-война?

Меньше он ожидал услышать эти слова от нее.

— Курва-война, — ошарашенно согласился Ярема.

— Не беспокойтесь, османские цеппелины здесь не летают. Но мы готовы их встретить, – женщина хищно улыбнулась.

— Помню, — Ярема овладел собой. — Помню, мы видели специальный отряд противовоздушных артиллеристов. И ваши боевые цеппелины тоже.

— Они превратят те плавни в ад.

– Ударите первыми?

– Ударим? По ком? Разве у нас война? – Сильвия удивленно махнула ресницами. — Мы услышали о страшном болотном поветрии, которое распространяется гнусью из дельты Дуная, поэтому немедленно решили уничтожить опасность на корне! Никто же не хочет в Европе второй Черной Смерти, не правда ли?

И подмигнула. Шляхтич поймал себя на мысли, что наслаждается этими разговорами, немедленно пришло чувство вины — в обществе панны Ракоци он забывал лицо невесты.

Они плыли долго, но не встретили ни одного турецкого судна. К вечеру их парусник достиг плавней и Сильвия приказала спустить лодку. Чарнецкий, который все путешествие страдал от морской болезни, обрадовался возможности сойти на сушу и только через несколько минут в лодке поинтересовался:

— Куда мы плывем?

– За «языком», – ответила Сильвия.

- То есть?

– Захватим османа, – объяснил Ярема.

— Черт! — Зиновий стукнул себя по виску. — Разве для этого не нужно больше людей?

— Чем больше людей, тем хуже тайник.

– А я зачем? — не унимался Зиновий. — Я не асасин, не шпион и вообще не комбатант, с меня никакой выгоды в этой авантюре...

— Ты будешь переводить, Зиновий, — спокойно объяснил Ярема. — На Османском языке я не владею, а перевода Сильвии мы доверять не можем.

– Именно поэтому я не показываю дорогу, – добавила разведчица. — Чтобы не подумали, что мы подготовили представление. Собственно выберете цель, самостоятельно допросите. С моей стороны будет только необходимая помощь.

— Вот беда! — Чарнецкий закрыл лицо руками. — Теперь буду напиваться только после пересечения украинской границы! Мог бы уже ехать в Киев, но нет, черт, плыву темными болотами в поисках османского лагеря! А если мы здесь гибнем? Нас ведь не найдут!

– Разве ты не сообщил о нашей задержке?

— Я написал, что нам остались дополнительные осмотры боевой флоты в Константине! Не писать же, что мы собираемся в проклятые плавни захватывать турецких солдат! Меня за это с должности копнут.

— Тогда должны не гинуть, — пожал плечами Ярема. — И не возмущайся так показательно, друг. Если бы ты не хотел этого происшествия, то не позволил бы себя впутать.

Чарнецкий нахмурился, Сильвия тихо рассмеялась.

Ночными плавнями растекался туман. Ярема гребли осторожно, без плеска, умело обходя осиновые заросли. В мечте, под неуверенным лунным светом, его вел чутье: где-то неподалеку стоял большой лагерь со всеми человеческими запахами. От осознания, что он снова охотится на врага, Ярового наполняла странная радость. Как давно он этого не делал! Как же соскучился по настоящему делу!

Он присоединился к берегу, выбрался из лодки вместе с Сильвией и стал объяснять свой план. Луна исчезла за облаками.

— Как вы видите что-то в этой темноте? — спросил Чарнецкий, ошарашенно моргая глазами.

Яровой и Ракоци проигнорировали его. Зиновий пополз на месте, раскачив лодку, испугался и замолчал. Но ненадолго.

– Что от меня требуется?

- Сидеть втихаря и не встревать впросак, - ответила Сильвия.

В темноте ее выражали только глаза.

– А если меня найдут?

- Стрелять, - Ярема зарядил и протянул дипломату свой почтальон. – Я услышу выстрел и мы скоро вернемся.

— Хорошо, — побледнев Зиновий взял оружие твердой рукой. — Но ведь ни черта не видно!

— Огонь только в крайнем случае. На самом деле тебя здесь никто не найдет.

- Надеюсь...

Ярема начал сбрасывать одежду. Отходить, чтобы опрокинуться без свидетелей, было пустой тратой времени, лодка должна была вернуться к рассвету. Зиновий все равно ничего не видел, а вот Сильвия заинтересованно наблюдала — будто тьма ей не мешала. Характерник сложил вещи в лодку, немного заколебался на нижней, взглянул на женщину и через мгновение решительно избавился и от белья.

Когда-то это превращение было невероятным волшебством, ему хотелось носиться волком целыми днями... Когда-то давно. Теперь оно стало рутиной, неудобной и нежелательной, применявшейся только при необходимости.

Нож, порез, кровь.

– Я – волк.

В ответ из-за облака сверкнула луна.

– Невероятно! - выдохнул Чарнецкий.

Огромный коричневый волк поднял на него глаза – лунное сияние сверкало в них – перевел взгляд на Сильвию, тихо зарычал и побежал в высокие травы.

- Стреляйте во врага, а не в нас, - напомнила разведчица и двинулась вслед за оборотнем.

— Разве тут разберешь, кто враг, а кто свой? - ответил раздраженно Чарнецкий.

Волк бежал легко, постоянно останавливаясь, чтобы Сильвия успевала за ним - она двигалась беззвучно, но немного отставала. Пара незаметно пересекала плавни, уверенно минуя трясину, пока волк не остановился; повел ушами, принюхался и дал сигнал — трижды ткнул лапой в землю, что означало ждать здесь.

— Серебряные или золотые кисти над шевронами, — напомнила она отличия имперской униформы. - Если повезет, красные аксельбанты.

Волк кивнул и понесся в чащу. Сильвия ждала.

Она умела ждать. В детстве барышня Ракоци была нетерпеливой девочкой, поэтому наказание за непоседливость было одним из первых уроков, которую ей пришлось понять. Впрочем, девочку наказывали и за множество других вещей, но Сильвия не роптала: наказание ее закалило, превратило, сделало такой, как она была сегодня. Каждый бриллиант нуждается в огранке, иначе не засияет.

Сильвия прислушалась: характерник охотился. Вернее, ждал в засаде... Ярема говорил, что научился этому на Островной войне; нужно только время выследить и выждать цель. Сильвия немного переживала за дипломата, который в ночных плавнях был совсем не на своем месте. Чтобы Зиновий не бросил их здесь без лодки...

Из тьмы с едва слышным шорохом огромный коричневый волк тащил за лямки подполенного османа. Судя по отличиям на расстегнутой форме (видимо, ходил к ветру, когда его оглушило), это был капитан. Сильвия помогла закинуть пленника на волчью спину, крепко связала руки и ноги, чтобы не упал, и угонщики вернулись к лодке. Чарнецкий держался молодцом: даже целился в их сторону из пистолета, пока не убедился, что свои.

Сильвия срезала веревки, положила турка на землю, обыскала и принялась скручивать его заново, пока Ярема пытался кое-как отмыться от крови и меха. Чарнецкий не знал, куда смотреть: то ли на сероманца, то ли на пленника.

– Знаю, не очень удобно, – согласился Яровой, хотя дипломат ничего не сказал.

Сильвия оплеухами привела османа в сознание. Тот застонал, съежился, а женщина что-то прошибала ему в лицо.

– Говорит, что сейчас будет допрос. Если будет молчать или вопить, она отрежет ему прутня, — перевел Чарнецкий.

Ярема рассмеялся.

- Что здесь смешного? — во взгляде Чарнецкого было «я так и знал, что ты контужен».

- Знакомые методы.

Пленник коротко ответил.

— Он согласен сотрудничать, если ему дадут слово сохранить жизнь.

- Так быстро? Для пленных варягов было делом чести продержаться под вражеской пыткой.

— У турок несколько иное мировоззрение, — заметил дипломат. — Превратиться в евнуха считается самым плохим бесчестием, поэтому между обузой измены и перспективой оскопления каждый османский человек выберет первое.

Сильвия сделала гостеприимный жест и отступила, пропуская Ярового к пленнику. Ее десница замерла у рукоятки кинжала на поясе.

– Я даю слово сохранить ему жизнь, – сказал характерник.

Чарнецкий перевел и осман снова кивнул.

- Какие планы вашего наступления?

- После сигнала начать атаку, - объяснил Зиновий. — С моря поступят основные силы, мы должны ударить в тылы, чтобы рассеять силы защитников.

- Княжество - единственная цель?

— Для первой волны, — Чарнецкий пожал плечами и добавил от себя: — Что бы это ни означало.

– Первой волны? Что будет дальше?

— Великая война, — пленник усмехнулся.

– Расскажи о ней.

- Я только капитан, - военный шевельнул плечом с шевроном. – Знаю только то, что произойдет здесь. Не больше.

— Скрывая правду, ты рискуешь, — сказал Ярема.

Чарнецкий пробовал переводить с таковой же интонацией.

– Мы возьмем свое. То, что всегда принадлежало нам, сплюнул осман. - Волну не остановить!

Ярема задавал другие вопросы, но пленник с презрительной улыбкой отвечал то же.

— Только о волне и новых землях повторяет, паскудник, — развел Чарнецкий руками.

Сильвия шагнула вперед и загнала кинжал в висок турка. Дипломат причмелено таращился на убитого, а характерник с молчаливым осуждением взглянул на разведчицу.

- Времени маловато. Пользы из него больше не было, – объяснила Ракоци.

– Я давал слово, – заметил Ярема.

– А я – нет.

Чарнецкий не сдержал рвоту, пока Ярема вместе с Сильвией топили османное тело, пожертвовав на ту глыбу, которая лежала в лодке вместо якоря — с большими камнями в плавнях было трудно.

— В свою защиту замечу, что на корабле во время морской болезни я удержался, — пробормотал дипломат обратно. — Но такие зрелища... Я необычен! Несмотря на стереотипы, дипломатия и убийства не являются родственными делами... Ярим, что теперь?

– Великая война, – повторил характерник слова турка.

— Доверяете ли вы теперь моим словам, пан Яровой? – поинтересовалась Сильвия.

– Доверяю.

Стоило бы захватить второго пленника и допросить так же... Возможно, стоит сменить место и в следующую ночь выбраться в следующую разведку? Но только их лодка покинула плавни, как характерник забыл об этом мнении.

— Какого черта?!

В лунной дорожке двое кораблей держали в лапах их парусник. С палубы доносился гул.

– Османы, – сказала Сильвия.

Над тихим морем прокатились выстрелы.

– И что теперь делать? — Чарнецкий, восстановивший здоровый цвет лица, снова побледнел.

– Сражаться, – ответил Ярема.

***

О выборах гетмана говорили повсюду — на рынках и улицах, в кабаках и лавочках, возле колодцев и конюшен — все думали-думали, кто станет следующим: Яков Яровой или Борислав Ничога. Главный вопрос изобиловал на первых страницах газет и журналов; в поддержку кандидата рисовали граффити и издевались над изображениями оппонента; на результаты делали ставки, а жаркие дискуссии в корчмах превращались в драки; сердюки, которые должны были их останавливать, постоянно приобщались к сторонам в зависимости от политических убеждений. Казалось, даже уличные коты мяукали о выборах, и очередь на цепелин «Danylo Halyc'kyj» маршрута «Львов-Таллин» не была исключением.

— Тот воин не разбирается в управлении государством! Это ему не верхом гарцевать! Сосед у меня ветеран-сечевик, он глух на одно ухо, — аргументировал один.

– И что? У Ярового родной брат характерник, проклятое племя, – отвечал второй. - «Летопись Серого Ордена» читали? Ужас, самый настоящий ужас, а они среди нас ходят!

Северин поправил костюм: для задания он оделся как рядовой горожан среднего состояния.

— Был бы, уважаемый, из погреба вылезли? Я не только эту книгу читал, но и газеты каждый день просматриваю, и там уже не раз писалось, что Яровой публично от брата открестился и Орден осудил! Неоднократно!

– А вы и поверили? – рассмеялся оппонент. - Наивные! Яровой говорит то, что хотят услышать. У него родной отец был сироманцом! О чем тут спорить?

– Ничего за характерщиков вступился, – вмешался третий. — Клевета не верит и говорит, что множество раз собственными глазами видел, как оборотни честно на северных землях бились.

— Ну и болван Ничего! Таким заявлением он себе несколько голосов срезал! Вот куда ему в гетманы, если даже не понимает, когда пора сомкнуть пельку? Орден сейчас поддерживать — это голой задницей на ежа прыгать!

— Господа, разговоры ваши никакого смысла не имеют, — не удержался четвертый. — Вы усердно дискутируете о газетной обертке, на самом деле будут выбирать так, как в советах между собой по деньгам договорятся.

— Так, может, уважаемые, пора выбирать нам, а? Почему гетмана только Черная Рада выбирает? Это же гетман Украины, так и решать надо всем государством!

Все расхохотались.

– Ох, святая простота! Такие чепухи несете, невесть что...

— Вы избранника себе в Черную Раду выбирали? Выбирали! Вот он и решит.

Очередь медленно продвигалась. Северин слушал болтовню краем уха и не спускал глаз с голомозого пана в нескольких шагах впереди — его надлежало убить.

Характерник, которого преследовал Северин, должен был захватить цепелин, что стало первым звеном в веренице ужасных вещей, показательно совершенных завербованными рыцарями Ордена для его окончательной дискредитации. Казначейства узнали об этом из документов, раскодированных несколько дней назад. Иван Чернововк, не мешкая, приказал уничтожить всех упоминавшихся в бумагах предателей и назвал это событие Судным днем.

— Продажная сволочь должна публично создать видимость великой государственной измены, — объяснил есаула, — чтобы новый гетман, кто бы им ни стал, должен был отозвать грамоту Хмельницкого.

Обычно назначенцы выполняли подобные задачи в паре (особенно когда речь шла о важной миссии), но ныне силы шалаша не давали такой возможности, поэтому каждый должен был справиться самостоятельно. Даже Иван Чернововк взял на себя предателя — все должны были погибнуть в течение суток, не успев совершить ни одного из планируемых преступлений.

«Данила Галицкого» была выкрашена в ярко-голубой цвет с золотым галицким львом посередине. Северин давно мечтал полетать на дирижабле, но, как это часто случается, постоянно откладывал воплощение мечты. Теперь, когда ему впервые придется ступить на борт воздухоплава, он должен убить одного из пассажиров.

Война ожила, вернулась на руки чужой кровью, только вместо земель Северного Альянса Северин путешествовал по полкам Украинского Гетманата. За последние дни он убил дважды: после похищения шифра убрал молодого человека с любовницей в придорожной корчме и зарезал одинокого мужчину на хуторе близ Смелы. Черная дыра опять рассосалась, засасывая угрызения совести: он просто выполнял приказы.

Единственным утешением были письма Катри. Жена (он почти привык к этому слову) извещала, что ездить верхом стало тяжело, ее освободили от всех задач до родов, поэтому она решила поискать хорошую повитуху. Скоро родится ребенок. Его ребенок. Их ребенок!

Каким отцом он станет? И как это вообще быть отцом? Как воспитывать ребенка? Раньше он не задумывался. Или Игорь Чернововк занимался этим в свое время? Сомневал ли, наоборот, знал, как будет воспитывать потомка?

Одно Северин наверняка решил: он не хотел, чтобы его сын или дочь убивали, как пришлось ему. Пусть станут поэтами, путешественниками, врачами или изобретателями — что угодно... Но не хладнокровными убийцами с выжженными душами.

Соломия на письма не отвечала. Захар сообщал, что ведьма расстроилась из-за истории с Линой, «но ведь ты знаешь, что пройдет время и она напишет, но поверь, она действительно радуется тебе, но...». В сообщениях учителя было многовато «но», в которых Северин безошибочно видел неискренность.

- Привет, господин. Прошу билет, – сказала дружелюбная девушка.

Лысый потопал по лестнице вверх. Северин узнал его: хромой Михаил, давний знакомый Захара, когда-то приветствовавший его в Буде словами о худшем выборе в жизни.

- Каюта номер семь, первый класс. Прекрасный выбор, господин! Желаем приятного полета.

Северин поднялся по лестнице башни к входу, где снова показал билет и зашел к палубе первого класса. Надо поскорее найти каюту предателя. На этой высоте Чернововк не мог перепрыгнуть в Потойбич и пройти через стену. Обоняние вывел его в третью каюту. Повезло: Михаил еще не успел запереться. Северин вошел к нему и крикнул:

- Простите!

Михаил вышел из соседней комнаты и удивленно посмотрел на него. Не узнал.

- Наверное, в кассе что-то напутали, потому что у меня тоже третья, - Чернововк протянул ему свой билет.

Загудели моторы, пол качнулся, и Северин промахнулся, и удар, который должен был стать смертельным, только черкнул по коже.

– Курва! – Михаил отпрыгнул и тоже выхватил нож.

Но Северин не собирался драться: его пальцы коснулись окровавленного лезвия и он зашептал. Михаил захрипел, пошатнулся и упал на колени. Воздух вокруг загустел. Из последних сил предатель поднял руку и метнул нож. Чернововк уклонился, продолжая заклятие, а Михаил отчаянно завизжал, задергался и свалился наземь. Его трясли судороги, тело покраснело, словно у вареного рака. Северин не умолкал, пока агония не кончилась. Он осторожно приблизился и приложил пальцы к порезу. Михаил не делал вид: разогретая заговором кровь вскипятила его насмерть.

Чернововк не планировал убийства волшебством крови, такие заклятия отнимали много сил и немало дней собственной жизни, а смерть от высокой температуры выглядела подозрительной. Впрочем, выбирать не приходилось, да и у Северина не было уверенности, что смог бы выстоять в прямом бою против опытного характерника. Дело сделано – это главное.

Он закрыл каюту изнутри и принялся обыскивать вещи убитого. Во внутреннем кармане нашелся письмо без подписи и пропуск с печатью Святейшего Патриарха Киевского и всея Руси-Украины Симеона, которые Северин, внимательно изучив, забрал вместе с грамотой убитого. Уложил тело разгоряченного от смертельной горячки Михаила на кровать, прикрыл одеялом, запер каюту на ключ, повесил на дверь табличку «Не беспокоить до конца полета» и направился в ресторан с чувством исполненного долга.

Цеппелин покинул Львов, и характерник с детским восторгом наблюдал, как далеко внизу проползает дорога. Люди крохотные, как муравьи — вот как их видят птицы с высоты полета! Наверное, кому-то такое зрелище показалось бы жутким, но Северин восторженно таращился на вид, пока пустой желудок не напомнил о себе.

В ресторане продолжалась политическая дискуссия, поэтому сероманец отсел от нее как можно дальше. Снял широкополую шляпу, откинул со лба волосы и начал изучать пищевод, тут рядом прогуло:

- Друг Северин! Какое невероятное совпадение!

Сначала характерник увидел мощное брюхо, одетое в дорогой костюм, а затем его владельца — одного из самых богатых чумаков Гетманата Тимиша Клименко.

- Рад встречи, - искренне улыбнулся характерник. – Присоединитесь?

- Охотно! — чумак шлепнулся на стул и зашептал: — Честно говоря, сначала не был уверен, что это вы... Вижу, что путешествуете инкогнито, без цеховых регалий.

— Иногда приходится снимать черес.

Они всегда встречались случайно, раз или два раза в год, каждый раз в новом месте, словно это было их традицией. Клименко настоял, что угощает, заказал кучу дорогих блюд и более дорогого вина.

– Как господин Захар поживает?

— Неплохо, личную жизнь устраивает.

— В любом возрасте можно любить и быть любимым, — Клименко охотно закивал. — Помню нашу первую встречу! Как вы спасли меня в Уманском паланку от грабителей, что на мое вино ротяки разинули. Свыше семи лет прошло с тех пор, матушка родная, как время бежит!

– Такие случаи не забываются, – согласился Северин. — Летом доставлял удовольствие пообедать с вашими бывшими коллегами. Рассказывали о том, как вы начинали у господина Гарбуза.

– О, да! Веселые времена были! А старой Тыквы жалко, хорош был человек...

Клименко трижды перекрестился и выпил за упокой.

— Слышал, что ваши проворные телеги неплохо чувствуют себя.

– Ха! Конечно, мои дела продвигаются! Механизированные валки вывели меня вперед! — чумак восхищенно взмахнул руками. — Пока конкуренты только их скупают, я уже наладил сеть! Хорошо смеется тот, кто смеется последним, друг мой.

- Теперь планируете доставлять товары воздухом? – поинтересовался Северин.

Ему нравился неизменный пыл Клименко, известного на весь Гетманат чудака и новатора.

- Нет-нет, цеппелины - как улитки, емкость у них не очень, а оплата заоблачная, извините за непутевый каламбур.

— Однако виды сверху невероятны.

– Здесь я полностью согласен! Предлагаю тост за чудесные изобретения человечества, дающие нам такие перспективы!

Чумак поддел вилкой стейка и откусил половину.

— М-м-м, рыба не очень свежая, лучше не ешьте... Отведайте куропочку, надеюсь, они не нашли ее среди своих двигателей... Кстати, в Вильнюсе готовят картофельники, начиненные мясом, тоже цепелинами зовут, не пробовали?

— Не имел возможности побывать в тех краях, — Северин попробовал куропаток, оказавшийся удивительно вкусным.

– А вы разве не в Таллинн направляетесь?

- В Киев.

— О, это уже следующая остановка, — огорчился Клименко. - Жаль! Я к конечной. Наши встречи всегда проходят слишком быстро!

– Зато приятно.

- Вы правы! О чем мы говорили... А, о цепелинах. Поезда гораздо лучше годятся для грузовых перевозок, это моя вторая область расширения. Вот лечу изучать новую возможность... Однако она крайне безумна даже для меня!

— Звучит интересно, — Северин звякнул кольцом о ножку бокала.

– О, вы успели жениться! — Тимош наконец заметил кольцо.

– Недавно. Свадьба в тесном кругу друзей.

– Приветствую! Рад вас, Северин. Если решите инвестировать деньги в будущее — вы знаете, к кому обращаться, да? Плохого не посоветую!

– Только к вам, – характерник поднял бокал.

Клименко рассмеялся, и они выпили.

— Расскажу как давнему другу по большому секрету, — снова зашептал чумак. — В Таллинне я собираю группу лучших ученых Двухморского Союза для невиданного проекта... Исследование Потустороннего мира!

— Вы умеете ошеломлять, пан Клименко, — Северин был действительно поражен. — А зачем вам показалось Потусторонний мир?

— Для транспортировки, друг мой! Кто первым овладеет логистикой — тот станет лучшим. Понимаете, к Потустороннему миру сейчас относятся как к волшебному миру, сфере исключительно мольфаров, ведьм и вас, характерников, куда нам, обычным людям, нельзя. Но что, если мы сможем проторить путь сквозь тамошние территории? Без помощи Ковену. Усилиями ученых! Как вы думаете, это возможно?

— Трудно сказать, — Северин сомневался, что этот замысел будет успешен, но ничто не могло заставить господина Клименко оставить идею, которая родилась в его голове. Даже если идея была совершенно безумной.

— Мне известно, что в Ордене есть рыцари, которые исследовали Потойбич, — чумак кипел энтузиазмом. — Это единственные эксперты, к которым я хотел бы обратиться с вопросами... Не порекомендуете ли вы кого-нибудь? Буду очень благодарен!

Чернововк несколько секунд раздумывал, стоит ли рассказывать о собственном опыте в этой сфере, и решил, что, по крайней мере, не сейчас.

— Попробуйте обратиться к есауле шалаша потусторонних. Ее зовут Вера Забила.

– Спасибо, друг мой. Ваше здоровье!

После обеда Северин распрощался (господин Клименко в очередной раз вручил ему визитку и пригласил на пир, как делал каждый раз) и направился к собственной каюте. Цепелин плыл в облаках, за стеклом стелилось бело-серое ничто, поэтому он принялся осматривать вещи Михаила. Письмо без подписи предписывало:

«После выполнения задания отправьтесь в монастырь Глинских пустынь, там покажите пропуск, назовитесь, и получите убежище. Ожидайте новых предписаний».

Пропуск с печатью Святейшего Патриарха Киевского и всея Руси-Украины пах ладаном. Сероманец сверился с атласом: монастырь Глинская пустынь, основанный в честь Рождества Пресвятой Богородицы, затаился в лесах у Глухова.

В том монастыре не знают, какой из себя завербованный характерник, поэтому должны упустить его только по пропуску... Пока известие о странной смерти мужчины на борту «Данила Галицкого» докатится до того логова, Северин успеет выведать их планы, назвавшись Михаилом.

После изнурительного волшебства и сытого обеда смыкались веки. До остановки оставалось несколько часов, и Чернововк решил отдохнуть.

Кольцо темных деревьев стремительно сомкнулось. Густая тьма застыла на расстоянии руки - протяни, и потеряешь навсегда. Невидимый венец сжимал виски, посреди лба пекло огнем. Характерник опустил глаза наземь и увидел, что пепел под ногами потуплен кругом вызова.

— Какого черта...

Тьма расступилась, словно разрезанная мечом света, и Северин узнал ту, на которую охотился годами. Она замерла на расстоянии двух шагов, ее голубые глаза наполняли боль, на белой рубашке чернели причудливые росчерки.

– Это ты!

Чернововк жадно разглядывал ее: такая же, как и в его детстве, стройная, прекрасная, аромат мяты и ландыша... Мавка подняла руку, предостерегая.

– Ты позвала меня… Я так долго искал! Наконец-то!

Ничто не могло превзойти ее аромат, он хотел купаться в нем, словно снова стал маленьким увлеченным мальчиком... Мавка протянула руки к нему.

– Я? Ты что-нибудь хочешь сказать? Что-нибудь обо мне?

Она кивнула и резко провела в воздухе ребром ладони.

– Опасность? Угрожает опасность?

Кивок. Грусть в удивительных голубых глазах.

– Какая? Откуда?

Она обвела рукой тьму вокруг. Темнота клубилась, глухая и непроглядная.

– В тенях? Среди ночи? Засада?

Мавка отрицательно качала головой на каждое предположение, и водопады золотистых волос качались в такт. Он почувствовал, как земля расползается под ногами.

– Тогда что? Я не пойму! Скажи хоть слово...

Но земля растаяла и Чернововк бултыхнулся в пропасть, сквозь темноту, глядевшую на него сотней незримых глаз, летел бог знает сколько, аромат мальчишки исчез, и он проснулся, подскочив на собственной кровати в каюте.

Ни разу Северин не видел мавку во сне. Что-нибудь изменилось? Как она смогла позвать его в Потусторонний мир? И о чем пыталась предупредить, когда за все годы смертельных опасностей до сих пор ни разу не приходила к нему?

Глава девятая

В багряной пустоши он плыл стремительным, пустым, невесомым. Никаких горизонтов, никаких границ. Свобода, всеобъемлющая и бесконечная. Размеренные удары сердца похожи на удары звонниц, предупреждающих о враждебном нашествии, поодаль долетает крик испуганного люда, который спешно убегает, но поздно — ад настал, враг уже здесь, колокола бьют над мертвыми телами, пылают багряные в грязи неуязвимый, покрытый мехом и кровью, рычание с глотки встряхивает мир до самых скрижалей, небом расползаются трещины...

Слышишь меня?

– Да.

Так слушай внимательно, Филипп. Ты башен, всегда был башен... Я надеялся, ты все поймешь сам, но упорная решимость отрицать меня и что-либо перечеркивать мое существование не позволяла тебе взглянуть на вещи чистым взглядом.

— Что мне было увидеть?

Я родился с тобой, Филипп. Вырос вместе с тобой. Когда ты замирал в постели во время отцовских ссор, когда плакал на похоронах матери, когда ненавидел папу в застенках темного погреба, когда наслаждался жаром от пожара отвратительного дома, когда бежал в степь, когда скитался без родителей, когда получил бронзу. незримая сила. Ты мог и дальше жить, не догадываясь о моем существовании, но кровавая сделка давала мне голос. Я это ты, Филипп.

— Ты врешь... Зверь всегда лжет.

Всегда зовешь меня Зверем, а я только воплощаю другую сторону тебя самого. Сторона, которой ты избегаешь, Филипп, закрываешь глаза, отрицаешь, убегаешь, ведь это легче, чем признать правду. Довольно низменно сбрасывать все на меня, не считаешь?

— Не желаю слушать лживые речи.

Придется! Ты больше не спрячешься в раковине отказов. Слушай, Филипп! Я не постороннее существо, не поселившийся в твоей голове демон. Я часть тебя, и всегда ею был! Хочешь ты этого или нет...

– Не верю!

Упорно не желаешь соглашаться, ведь представил себя несчастным рыцарем в сияющих одеждах! Страдающий защитник слабых и отверженных. Ты так боишься разрушить свой образ... Сколько крови ты пролил за последние месяцы, рыцарь?

— Крови было бы гораздо меньше, если бы ты не вмешивался.

Таково твое оправдание? Я вмешивался, когда речь шла о твоей жизни. Наша жизнь! Я не позволю отнять его.

— А я не желаю приходить в себя в крови убитых.

Ты не дождешься сострадания от меня. Кровь – твой сознательный выбор. Ты знал, на какую тропу ступил в ночь серебряной скобы! Так неси это проклятие достойно. И признай наконец свою природу. Нашу природу!

– Я не приму тебя.

Что ж, я был о тебе лучшего мнения, Филипп... Зря ты прочитал столько книг, потому что мудрости от них не набрался. Ты не понял, что я не враг. Наше слияние – только вопрос времени. Слышишь кровь в этой клепсидре?

– Я выстрелю себе в висок.

Ошибаешься. Не позволю.

– Как ты меня остановишь?

Ты позвал меня. Просил о помощи. Принял. И теперь я имею власть больше, чем когда-либо. Позвольте, Филипп: теперь я остановлю тебя, когда пожелаю. И увлеку тебя, когда пожелаю.

В дверь постучали. Рабочих он свел утром, так это или сердюки, или...

Это тот подонок.

— Это я, Варган, — послышался голос Олексы Воропая.

Филипп снял замок и открыл. Характерники пожали руки.

– Странно видеть тебя без косы, – дыхание Алексеи перехватило от тяжелого воздуха.

— Третьи сутки лежат. Начали пахнуть, – объяснил Филипп. – Но ты должен их увидеть. Я не желаю, чтобы у Ордена были основания подозревать меня.

Воропай несколько секунд привыкал к смраду, а затем двинулся между тел, покрытых тканью, пропитанной кровью.

Когда Филипп очнулся в остатках волчьего меха, выбеленный зал превратился в место бойни. Остаток дня он убирал: складывал мертвых рядами, запихивал выпотрошенные внутренности в тела, сбрасывал их оружие на груду, шарил карманами, оттирал кровь с пола и стен, нарезал оставленную строителями плотную ткань и покрывал ею покойников. Делал все без эмоций, а когда кончил — вернулся голос Зверя. Боны ссорились, забыв о голоде, сне и времени.

Олефир зажег несколько подсвечников, принесенных от амвона. Накрытые тела в мерцании церковных свечей походили на панихиду по жертвам чумы.

– Бил по артериям на ногах?

Олекса подходил к каждому, отбрасывал ткань и внимательно рассматривал покойника.

– Преимущественно. Это быстро и эффективно, – ответил Филипп.

И никаких подозрений.

– Я тоже не люблю перегрызать глотки, – согласился Олекса.

Врет. Видишь, как облизывает губы при взгляде на кровь? Зверь живет в каждом.

— Распоренные животы, откушенные пальцы, обезображенные лица, — продолжал Воропай. — Знаешь, как у нас в горах отвечают на вопрос «какой зверь в лесу самый страшный»?

– Человек.

Так говорили не только в Карпатах, но и в таврических полях.

— Итак, двенадцать нападающих, — Олекса закончил осмотр. — И трое монахов, так понимаю, здешних.

— Сначала они заперлись в каморке, а потом стали стрелять мне в спину, за что погибли.

На самом деле они просто закрылись в чулане, Филиппе.

- Пятнадцать против одного. Куча оружия, еще и с посеребрением, — Олекса копнул ногой кипы сабель, булав, ножей, пистолов и ружей. — А ты жив и невредим, как сам Мамай.

Воропай задумчиво осмотрел его. Олефир в ответ сбросил одежду и показал свежие ранения.

- Четыре шара, три удара.

Я вдыхаю в это тело силу и здоровье.

- Царапины. Бывало и хуже, — Олекса пожевал губы и буднично спросил: — Как твой Зверь?

Ради этого вопроса он и прибыл.

— В какой-то момент пытался вырваться, но я овладел. Ждал тебя, чтобы доказать это.

Я уже говорил, что ты мастерски умеешь врать? Прямо в глаза.

— Судя по виду тел... Не разорваны ради еды или развлечения, — Воропай кивнул. — Хорошо, что ты смог овладеть им, брат. Твоя выдержка искренне восхищает меня.

– Спасибо.

- Пятнадцать! – Олекса покачал головой. — Ни один сером на моей памяти не выживал при таких обстоятельствах. Разве что назначенцы... А ты еще победил! Я бы не выстоял против всего отряда.

Конечно, не выстоял бы.

– На самом деле они были неопытными бойцами, – сказал Филипп. — Действовали несогласованно, паниковали, мешали друг другу. Я постоянно двигался и прятался за колоннами. А еще несколько лошадей ворвались внутрь и смешали их ряды.

— Лошадей жалко. Они недалеко?

— Лежат за церковью, ждут твоей проверки.

Воропай кивнул и прошел мимо стен, иногда касаясь пальцем красных росчерков.

— Дыры от пуль, потеки крови... Придется все перекрасить. – Олекса вернулся к Филиппу. — Вот какого черта ты здесь забыл, Варган? Хозяин приказал залечь на дно, ты должен был бежать где-нибудь вблизи Кодака! Знаешь, как он свирепствует при нарушении приказов?

– Знаю, – кивнул Филипп. — Но я случайно услышал об одном писаке...

Он коротко пересказал последние события, немного сменив места.

— Хорошо, что ты наткнулся на след, — признал Олекса. — Но почему было не передать эти сведения мне или есаули? Зачем рисковать? Ту статью с твоей грязью до сих пор не забыли!

Согласись с ним. Этот болван клюнет.

– Признаю ошибку, брат, – кивнул Филипп. — Наверное, я слишком долго гонялся за призраками и не смог удержаться, наткнувшись на настоящий след... Я поступил безрассудно. Оправдание есть разве одно: если бы поехал кто-то другой, то на этом полу лежало бы его мертвое тело.

Этот аргумент брат Джинджик уже не возражал.

– Больше нигде не светился?

— Выбрал сообщение. Потом ждал здесь.

– Хорошо. Итак, ты еще не слышал, что Черная рада поддержала вотум недоверия Ордену.

А ты до сих пор считаешь, что твое ничтожное расследование способно что-то изменить.

— Этого следовало ожидать. Под выборы.

– Да! Именно тогда, когда старый гетман лишился права на вето. Знают, что он не позволил бы... На нового надеются, мерзавцы, — Воропай кивнул на мертвых. — Удалось узнать, откуда деньги? Или мертвые пчелы не гудят?

— Несколько солдат имели золотые билеты в «Ночной Мавке», — Филипп передал билеты контрразведчику.

– Заведение Шевалье, у него там подпольное казино, – Воропай усмехнулся. — Вот и попался, свиное рыло! Очевидно, служит Церкви и Страже ширмой для теневых сделок.

- Шевалье? Столичный главарь бандитов?

Это объясняло и неизвестные компании, и цепи счетов, и сомнительных персонажей типа господина Цапка.

– Да. Им занимается брат Качур. Я должен ему сейчас помогать, но придется убирать здесь за тобой. Без косы и со щетиной на лице ты изменился, брат, но узнать можно. Не хватало нам еще одной статьи...

Ваш Орден похож на жалкого калеку. Он заслуживает уничтожения.

– Я могу помочь Качуру вместо тебя.

– Не стоит! Хотя... — Воропай задрожал пальцами по колонне. - Правильное мнение. Ему сейчас помощь не помешает. Я это согласую с Газой, сам ему не пиши. Попытаюсь убедить, что нам нужны все силы.

- Тогда буду двигаться прямо сейчас, - с той минуты, как пришел в себя здесь, Филипп мечтал убежать из созданного им некрополя. — Ночью буду привлекать меньше внимания. По дороге договорюсь с Качуром о встрече.

Неужели надоело сидеть у мертвецов? Здесь уютно!

Он показал Алексе чулан с кухонькой, собрал вещи и направился к двери.

– И еще одно, – сказал вдогонку Воропай.

Филипп обернулся. Брат Джинджик смотрел на него с грустью.

- Варган, если окажется, что это на самом деле совершил Зверь и ты лгал, - он кивнул на мертвых, - то во время следующей встречи мне придется тебя убить, брат.

Во время следующей встречи я разорву ему горло.

- Прощай, Джинджик.

– Пусть Мамай помогает.

Пока Буран отмерил мили, Филипп пытался сосредоточиться на задаче. Надо сложить все нити вместе.

Следовательно, Тайная Стража и Православная Церковь соединили усилия, чтобы разрушить доверие к Серому Ордену. Через подотчетных караулов бандитов и контролируемых Церковью божьих воинов согласованно финансировались и распространялись листовки, слухи, книги, статьи и прочие лжецы о характерниках. Подготовились хорошо: раньше времени перекрыли все возможные истоки и слабые места среди Стражи. Успешно добились вотумов недоверия Красному и Черному советам, на очереди гетман. Окончательная цель ясна: отмена грамоты Хмельницкого.

Но шансы на победу есть. Единственное условие роспуска Ордена — государственная измена, а в этом характерных обвинить невозможно. Осталось только собрать доказательства и разрушить остатки заговора, и волчьи рыцари дадут достойный отпор. Тогда Филипп сможет уйти с чистой совестью и исполненной обязанностью.

Снова за свое.

– Я уже говорил, что не желаю принимать тебя.

Ты разочаровал меня своими умственными способностями.

- Наплевать.

Я не только спас твою шкуру. Я сделал это так, чтобы твой Джинджик и нос не подточил.

– Ты сделал это, чтобы обмануть его – иначе он убил бы меня.

Это я убил бы его. И что бы ты сделал, Филипп?

— Ты мне остогид.

Взаим.

Филипп встретился с братом Качуром в небольшом кафе через дорогу от «Ночной Мавки».

- Ненавижу это место, - признался Качур только после знакомства. Было заметно, что ему давно хотелось с кем-то поделиться наболевшим. — В арке рядом каждую ночь льются литры мочи. Вонь глаза выедает. Постоянно кто-то валяется в собственной рвоте... Даже в Буде такое не каждый день увидишь! Мерзкое место. Почему его называют элитным борделем?

– Я не знаток борделей, брат, – ответил Филипп.

– И хорошо.

Брат Качур покалотал ложечкой, размешивая сахар в кофе.

— Чем могу помочь?

– Я еще с лета расследую сделки Шевалье, – Качур добавил еще сахар. — Он осторожен и умен, всегда действует через посредников, ведет много дел одновременно. Я едва не разорвался, когда попытался уследить за всеми. Сначала подозревал, что он работает на Орду, но это была лишь контрабанда. Потом наткнулся еще на одну нить, тоже пусто... В общем, неважно. Я потратил много времени на тупики. Но теперь у меня четкий след.

– И здесь нужен помощник.

– Правильно! Кровь из носа как нужна вторая пара ушей. Послезавтра у Шевалье будет важная встреча в ресторане «Скрытый клад» под Киевом. Какая-то большая шишка.

— Может быть, его настоящий работодатель... Церковь или Стража.

— О, ты знаешь об этом, — обрадовался Качур. - Прекрасно. Надо подслушать, о чем там будут говорить, но я не могу покинуть слежку. Уедешь?

- Конечно.

- Рад это слышать, - Качур поднял чашку в честь Филиппа. — Я дам выход на одного надежного кельнера, он поможет... Пока я буду дежурить здесь. Есть подозрение, что меня заметили, но вот-вот всплывет рыба, которую нельзя уронить.

- О ком речь? - поинтересовался из вежливости Филипп.

Качур несколько секунд колебался, потом ответил:

- Дела такие: кто-то из Ордена работает на Шевалье. Описание или другие подробности я добыть не смог. Вероятно, кто-то из шалаша часовых. Всегда прибывает в «Мавку» как клиент. Мы с Джинджиком его по очереди здесь выжидали.

Олефир насторожил уши.

— Есть подозрения по поводу конкретного лица?

— У хорошего контрразведчика всегда есть подозреваемые.

Качур пересчитал несколько имен, Филипп облегченно выдохнул. Того, чье имя он боялся услышать, не назвали.

— Последний в моем списке, который может оказаться самым вероятным кандидатом... — продолжил брат Качур, — этим летом помогал мне с делом, касающимся Шевалье. Долой не помог, скорее навредил... Не удивлюсь, если поймаю его. Имя – Игнат Бойко, он же брат Эней. Слышал о таком?

***

Ульяна выпила рюмку самогона, протерла лицо влажным полотенцем и выдохнула:

– Все, я успокоилась.

– Начни с того вечера, – сказал Игнат, поглаживая ее руку. — Может, заметила чужестранцев? Кто-то бродил вокруг дома или бродил по улице?

– Все было как всегда, посторонних я здесь не видела, – Ульяна подвинула пустую рюмку на столе. — Вечер как вечер... Помолились и легли спать. Остап разве что вертелся, тебя все ждал, а на радостях он засыпает тяжело. Я среди ночи встала выпить воды. Спала крепко, ничего сквозь сон не слыхала. Я спала, когда наших кобылок...

Она быстро смахнула слезы.

— Проснулись вместе, оделись, открыли дверь... А там...

Женщина прикусила губу.

- Это Терещенко, курвы, точно они, - характерник пылал яростью. — Дождались, чтобы я уехал, и отомстили за оскорбление!

– Терещенки на это не способны, Игнат, – Ульяна протерла красные глаза. — Они не лучшие соседи, но такого не сделали бы. Словами швыряться могут, но погубить скот да еще кровью стены вымазать? Нет, Игнат, в нашей деревне такого не делают. На все свой предел.

— Слишком хорошо думаешь о них, Ульяна.

— Нет, просто знаю их лучше тебя. Не горячись, Игнат. Я тоже хочу найти виновников, но это отнюдь не Терещенко. Не веришь? Пойди и спроси сам, с их лиц все поймешь.

На крыльце соседская семья Земледухов — дедо, бабка, мужчина, женщина, трое детей — уже подняли плетень и упорно возились у стены. Заплаканный Остап сидел рядом с мертвыми кобылами, которых отнесли в конюшню, и с нежностью чесал им гривы. Игнат не нашел в себе силы запретить этого. Парень имеет право проститься.

— Папа, а Ожинка и Земляничка попадут на небо?

- Обязательно попадут.

Игнат обнял сына и сразу потерял пыл допрашивать Терещенко. Черт с ними...

– Ты ночью ничего не слышал?

Остап только покачал головой.

— Папа, привези мне настоящих сабель.

— Ты слишком мал для настоящих. К чему тебе?

— Если придут нас убивать, я буду защищать маму.

— Не придут, сынок. Обещаю.

Остап какое-то мгновение изучал его лицо, потом кивнул. Игнат прилагал все усилия, чтобы выглядеть уверенно и спокойно.

- Я извиняюсь, - к нему приблизился дед Земледух, седой как снег. — Здесь такое дело... Моя старуха всегда рано встает, до первых петухов. Говорит, видела трех всадников, которые от вашего дома мчались. Подумала, может, вы были с товарищами... Наверное, злодеи бежали.

- Куда бежали?

- Вот к тому рощи, - старик махнул рукой на север. — Там когда-то была дорога.

– Спасибо! Большое спасибо. И за показания, и за помощь... Вы нам всегда помогаете, а я ни разу «спасибо» не сказал, — Гнат низко поклонился.

– Да что вы такое говорите! – отмахнулся старик. — Дело соседское... Мы же понимаем, у вас служба государственная, дома бываете нечасто, нужно друг другу помогать, как иначе...

— Если вам будет что-то нужно, только скажите, — Игнат приложил ладонь к груди. – Сделаю!

Старый Земледух тоже поклонился.

— Люди гостинцы начали приносить, — дед указал на несколько корзин и колокол. - Кто меду, кто яиц, кто колбасы. К вам приближаться не решаются, через нас просят передавать. .. Вы не думайте, что здесь все как Терещенко.

– Еще раз спасибо.

Характерник вернулся в дом, где Ульяна ходатайствовала готовкой обеда на большую группу, и сообщил, что отправляется в погоню за горячими следами. Жена поцеловала его, перекрестила на прощание. Вдруг хлопнула себя по лбу:

— Прочь забыла! Я тебе подарок на Покров приготовила!

Достала из сундука несколько книг в мягком переплете.

- Полное собрание Котляревского для путешественников, - она едва улыбнулась. — Потому что твои книги такие старые и засаленные, страницы уже рассыпаются...

Игнат крепко обнял ее, вкладывая в эти объятия благодарность, любовь, прощение за длительное отсутствие и обещание найти и наказать обидчиков. Она поняла все без слов.