Тобольский схрон

Глава 4

4

По совету деда, я все же устроился в местный совхоз, водителем грузовика. Дед, уже через полгода после моего возвращения, окончательно сел на пенсию, а на его место поставили, пришлого варяга, из соседнего села, который начал рьяно вводить свои порядки, из-за которых местные охотники просто взвыли. Но исправить ничего было уже нельзя. У нового начальника участка, была волосатая рука в виде тестя, плотно сидевшего в райкоме партии, а охотничье хозяйство, которым недавно занимался дед, постепенно превращалось, во что-то похожее на личные угодья партийных руководителей. То есть сюда зачастили партийные и хозяйственные деятели из района и области, и с некоторых пор, получить даже обычную лицензию на охоту, стало чрезвычайно трудно.

Прикрепленные к охотничьему хозяйству егеря, прибывшие из Муромцево, носились с высунутыми языками, охраняя вверенное им хозяйство, и не допускали в местные леса, никого постороннего. Для местных охотников, началась черная полоса. А главное ничего нельзя было исправить любая жалоба отправленная в верхние инстанции, спускалась вниз, для разбиратьельства и принятия решения на месте, и тут же оборачивалась против ее написавшего, и в итоге получалось, что во всем виноваты сами охотники. Теперь, чтобы выйти на обычный промысел, нужно было или иметь хорошие отношения с новым главой охотничьего хозяйства, либо искать место на другой территории. И в большинстве случаев выбирали именно второй вариант.

С другой стороны, имелись и приятные моменты. Например, из-за частого посещения этих мест начальством, в Лисино возвели приличную гостиницу, капитально отремонтировав «Дом колхозника» и пристроив к нему круглосуточный буфет. Облагородили здание автостанции. В местных магазинах, улучшилось снабжение. Если раньше за любым необходимым товаром нужно было отправляться в Муромцево, или того хуже в Омск, то теперь, из того же Муромцева ехали в Лисино. Что только радовало.

Опять же, заасфальтировали дорогу, идущую от Муромцева до Лисино, и теперь можно было забыть об осенней распутице. В общем жизнь налаживалась, и это только радовало. А охота никогда не была для меня приоритетом. Разве что в качестве хобби, а для этого у нас имелся и мотоцикл «Урал» и «Казанка» с мотором, одним словом, при желании можно было добраться куда угодно, хоть на соседний участок, а хоть и в соседнюю область. Немного расстроило то, что нашу с дедом заимку, все же отобрали. Не то, чтобы отобрали, все же, как ни крути, а живем не при анархии. Выкупили, оплатив ее стоимость по государственным расценкам, что в итоге выразилось в полутора тысячах рублях. Оказалось, она очень понравилась новому руководству. Впрочем, мы не особенно расстроились по этому поводу.

Конечно было жаль терять домик, который был для нас чем-то вроде дачи, но с другой стороны деньги за нее нам уплатили, охотиться в тех местах все равно было запрещено, а тайник хоть и располагался неподалеку от той заимки, но, во-первых, вряд ли наше руководство, станет проводить там какие-то земляные работы, а, во-вторых, не даст этого делать и никому другому. То есть фактически, мы отдали заимку с негласны условием присмотра за кладом. При необходимости практически в любое время можно было посетить те места, и в тоже время, быть уверенным в том, что этого не сделает никто посторонний. Единственное, что там изменилось, так это у домика на реке появился капитальный пирс и желозобетонных плит, с металлическим ограждением, русло реки очистили от топляка, а присланная драга углубила дно. Одним слово стало даже лучше прежнего. Да, еще появилась табличка говорящая о том, что данная заимка принадлежит Лисинскому Охотничьему хозяйству и за использование ее не поназначению, и без разрешения руководства, полагается денежный штраф.

Дед, ушел из жизни, на полгода позже, чем в прошлой реальности, то есть не в конце октября 1972 года, а в начале апреля следующего года. Снег уже местами сошел, Тара, тоже очистилась ото льда, в общем весна вступала в свои права. Этот вечер, был вечером воспоминаний. Дед, как будто предчувствуя свой скорый уход из жизни, вспоминал молодость, и давал мне советы, подводя итоги.

— Наверное, если бы я появился у берега чуть раньше, ну когда пароходик у заимки обнаружил, то точно не дожил бы до сегодняшнего дня. А так и клад сохранил, и семью завел, и обеспечил ее всем, чем мог. Дочь, конечно не удалась, в кого пошла непонятно, но зато внук меня не забыл. Не зря прожил, одним словом. Ну, а сейчас пора и на покой, чувствую, что скоро уйду.

— Куда, ты собрался дед? Молодой совсем, жить-да жить еще! Весна на дворе, живи и радуйся.

— Скажешь тоже, молодой. Более семи десятков лет, прожил. Чувствую я, что недолго мне осталось. И я рад, что есть кому позаботиться обо мне. Когда ты из армии мне написал, что собираешься отправиться на какую-то там стройку, я честно говоря очень расстроился. Хотя и понимал, что это твоя жизнь, и только тебе решать, как ее устраивать. Но все равно было обидно за то, что помру, и чужие люди похоронят, а так тебя и не увижу. Для кого все это собирал, копил? Кому все это достанется? Жена давно меня покинула, дочь тоже в могиле. Внук неизвестно где. Так. Что жил, что не жил. Все впустую.

А после ты вернулся, все встало на свои места. Я как будто помолодел, когда тебя увидел. Но похоже старые болячки дают о себе знать, и потому, чувствую, что задержусь здесь ненадолго. Немного жаль, что не дождался правнуков, но с другой стороны, может ты и прав. Достойной кандидатуры тебе в невесты, здесь в деревне, я что-то не нахожу. Была одна Анька Данилова, да и та замуж выскочила, пока ты долг Родине отдавал, а больше и нет никого, на кого глаз положить, можно было бы. А поэтому, Саша, я бы на твоем месте не оставался бы здесь. Конечно родные места, все знакомо, и дом есть и транспорт, однако же перспектив никаких, так и сопьешься от тоски. Вот похоронишь меня и отправляйся куда-нибудь в город. Да не с бухты-барахты, а оглядись вначале, тут прикинь, там погляди. В другое место съезди. Я, когда молодым был в Ташкент мечтал уехать. У нас говорили: «Ташкент — город хлебный». Даже книжка такая была. Рассказывали, что хоть в Гражданскую хоть в Отечественную, там всегда сытнее было, чем где-то еще. Я уж и собрался было ехать, тем более, что к тому времени один остался, а после Варвару, твою бабку встретил, и уже не до поездок стало. Жаль покинула меня рано, как и мать твоя, не путевая. Но по такой жизни, может там им и лучше вдвоем, а скоро и я присоединюсь, все веселее будет.

— Ну, ты скажешь!

— А что не так-то. Все там будем. А пока слушай да на ус мотай. Денег у нас достаточно, на сберкнижке почти десять тысяч лежит, хорошо успел на тебя все переписать, и вклады и дом с хозяйством, не нужно будет выжидать полгода, сразу хозяином будешь, да фактически и так сам хозяин, а я у тебя живу. Дом продашь, лодку, мотоцикл почти новый, считай еще, как минимум столько же наберется. Да и золотишко тоже денег стоит. Правда сейчас светить им особенно не стоит, но если взять с собой немного, то где-то и когда-то наверняка можно будет что-то да пристроить. Только не бери слитки, от них одни проблемы, а вот перстни, кольца цепочки, всегда можно выдать за доставшиеся в наследство. Монеты тоже в ходу, видел я, как их в скупку сдают. Если конечно не показывать много сразу, а не торопясь, потихоньку. С расстановкой, вполне можно все это пристроить, и заработать на том. А после глядишь сюда вернуться, вроде, как родню повидать, и еще маленько с собой забрать. А ближе к старости детям своим передашь. Может к тому времени и все изментся.

— Ты, что дед, тебе еще жить да жить.

— Сколько бы не прожил. Ты просто слушай, что я говорю и запоминай. Сам знаешь, плохого не посоветую. Профессия у тебя есть, шофером, в любом месте устроишься, но лучше в городе. Конечно жить на природе хорошо, вольготно, но не всегда сытно. Вон глянь на соседей, от зари до зари, то скотина, то огород, тут урожай надо собирать, а тебя на совхозные поля гонят, телка разродилась, глаз-да-глаз нужен, а ты на ферме безвылазно. Света белого не видят, да и денег, как не было, так и нет, а ведь работают с утра до поздней ночи, и дядя Вася, не особенно выпивает, и оба сына вроде как, в передовиках, однако же и достатка особого тоже нет. Ты сейчас пока один, живешь еще неплохо, а женишься, ребятишки пойдут думаешь эти сто двадцать целковых хорошее подспорье?

— Да какое там. И одному-то впритык хватает. О жене и думать боюсь.

— Вот видишь, сам понимаешь.

— А вспомни, к Ивановне сын приезжал. Обычный работяга, токарем третьего разряду на каком-то заводе, восемь часов отбыл и свободен, никто тебя и пальцем не тронет. Однако же, сыт и пьян, как сыр в масле катается, уже и на машину скопил. Все же в городе жить легче, чтобы там не говорили. Деревня, это хорошо приехать, отдохнуть, матери-отцу с урожаем помочь, и обратно с мешком картошки отправиться. А самому, от зари до зари, это не жизнь. Это мне повезло в егерях да охотниках числился, а сейчас, сам видишь и это прикрыли. Хоть и говорят, что все для народа, но почему-то этим народом только власть и называется, и всеми благами пользуется, а все остальные так, стадо приблудное. Кто же знал, что все так обернется-то. А ведь, какие речи красивые толкали, заслушаешься…

…Дед, тихо отошел во сне в ночь на двадцатое апреля 1973 года. Умер с мечтательной улыбкой на лице. Видимо снилось ему, что-то хорошее, потому и решил там остаться. Похоронил я его на местном деревенском кладбище, все как положено. Коммунистом он никогда не был, а крестильный крестик всегда носил, как, впрочем, и я с некоторых пор, хотя церковь не особенно жаловал, да и молитв от него я тоже не слышал. Но раз уж был крещен, решил сделать все по христианским обычаям, поэтому доехал я до Муромцево, и не постеснялся пригласил батюшку, чтобы тот отпел деда, как оно следует канону. Все так и произошло. И сам стоял слушал, и крестился в нужных местах, и народ все это видел и кивал одобрительно.

Но видать, все же злоба и зависть людская не повывелась. Потому как, почти через неделю, перед самыми майскими праздниками, меня вызвали на ковер, для обсуждения моего морального разложения и мракобесия, выразившегося в потворстве языческих обрядов, противоречащих линии партии и народа. Тут еще видимо сыграло то, что по христианскому обычаю, усопшего хоронят на третий день. И этот день выпал на двадцать второе апреля, то есть день рождения Владимира Ильича Ленина. Вот именно на этом, и строили свое обвинение в мой адрес. Тут мол радоваться надо, отмечать великий праздник, день рождения вождя мирового пролетариата, а я в религию ударился, и вдобавок ко всему именно в этот день. И какой я после этого комсомолец⁈

Послушал я этих придурков, а как иначе назвать их, развернулся и пошел на выход. Что-то взыграло во мне такое, что я просто едва сдержал себя, вовремя вспомнив о том, что произошло в моей прошлой жизни, когда я кинулся с кулаками, на такого же начальника, из-за того, что он не отдал мне вовремя телеграмму. Видите ли, план важнее, чем умерший родственник. Здесь было, что-то похожее, и я едва готов был очень на многое. Что теперь, если в этот день родился вождь мирового пролетариата, так и хоронить никого нельзя?

Что там кричали мне в спину, даже не прислушивался, хотел было броситть прямо там свой комсомольский билет на стол, но что-то отвлекло меня, и потому он со мной остался, но зол был так, что меня всего трясло. Это сейчас они все рьяные коммунисты и комсомольцы, а пройдет каких-то двадцать лет, первыми сожгут свои партийные билеты, напялят тяжеленые золотые кресты на шеи, так что головы не поднять и заделаются истинными христианами. Автомобили будут освещать, чтобы не ломались и святые их охраняли. Тьфу, противно даже думать! И первыми будут требовать, чтобы того самого Ленина, который вождь, из мавзолея убрали, потому как он весь вид белокаменной портит своим иссохшим телом. Правильно дед говорил, это не власть — это хапуги, карьеристы, дорвавшиеся до нее. Может и стояла когда-то власть у руля, да вот только вся вышла, а то, что осталось, порой и людьми то не поворачивается язык, назвать.

Уже на следующий день, написал заявление на увольнение в совхозе. И как оказалось, сделал это очень вовремя. Начало весны не сезон, работы практически нет, к тому же сказал, что собираюсь уехать отсюда, сказал что далеко, на край света, поэтому уволили меня без отработки, и в тот же день выдали на руки расчет и трудовую книжку, заодно сделали и выписку с места жительства, когда сказал, что буду продавать дом. Директор совхоза, сразу же ухватился за это. У него как раз сын женился недавно, и он подыскивал ему отдельное жилье. Наш дом его вполне устроил, причем не только дом, но и находящаяся в нем мебель. Одним словом, за все про все, включая лодку с мотором, сговорились почти за десять тысяч. Может и продешевил, однако дома в деревне не настолько дороги как в городе, да и по большей части он заплатил скорее за мебель, посуду, книги и хрусталь, что в доме имелись, все равно все это пришлось бы распродавать, куда я все это потащу. Одежду, кое-какие инструменты, ковер, что висел у меня над кроватью, и дедовское ружье с некоторым охотничьим припасом, отдал семье Василия Степановича. Просто отдал, бесплатно. Сказал, что дед так велел, а то никак не хотели брать. Гордые все. Зато потом, благодарил и пообещал присматривать за могилкой деда, типа в благодарность. Будет присматривать — нет, не знаю. Но как говорил сам дед: «Я ж на родной земле буду лежать. Уж она-то меня в обиду не даст!». Мотоцикл забрали влет за тысячу двести рублей. Цена нового была на пятьдесят рублей дороже, но поди достань этот новый. Только по большому знакомству. Поэтому даже не торговались. Да и мотоцикл, считай, что новый. Четыре года всего. Жалко было не сказать, как, но и ехать на нем за тридевять земель, это не серьезно. Ладно на машине, еще куда ни шло, а на мотоцикле, это глупость несусветная. Свой карабин с припасом троюродному дадьке вручил. С собой не утащишь, на перевозку нарезного оружия нужно разрешение иметь, да и я сам пока не знаю, где голову приклоню. А дядька профессиональный охотник, ему как раз к месту карабин пришелся. Очень благодарил, винтовка ведь практически новая, даром что год выпуска древний.

В общем распродал и раздарил все что мог, и остался гол, как сокол, если конечно не считать оставшихся у меня собственных вещей и денег на счету, которых в общей сложности скопилось больше мдвадцати пяти тысяч рублей. И только завершил все расчеты, как до меня донесли мысль о том, что из райкома партии в совхоз пришло распоряжение, касающееся именно меня. Вроде как я оказался чуждым элементом, неизвестно какими путями пролезшим в коммунистический союз молодежи, и творил собственные делишки прикрываясь гордым званием комсомольца.

— Мало того, что в такой день похороны устроил по религиозному обряду, так еще и сам стоял крестился у могилы!

Одним слово предлагалось устроить комсомольское собрание, объявить мне выговор с занесением, а еще неплохо было бы снять, из-за какого-нибудь нарушения, меня с занимаемой должности, и перевести на любую другую работу с меньшим окладом жалования. А если я подниму скандал, так и уволить с позором, как хапугу и тунеядца по статье, за постоянные прогулы и нарушения трудовой дисциплины.

Все это рекомендовали директору совхоза в телефонном разговоре, поступившим откуда-то сверху, все же там не дураки сидят, чтобы на себя такую бумагу заводить. Директор не сказал, кто именно звонил, но тыкал пальцем в небо и говорил с придыханием. Видно было, что человек очень опасается последствий. А он за проданный ему дом, со всеми прилагающийся вещами и прочим, все-таки испытывал некую, ко мне, благодарность, да и деда очень уважал, поэтому первым делом известил об этом меня, попросив сильно не задерживаться в поселке, а то, кто его знает… Тем более, что я уволился еще до этого звонка.

— Власть у нас злопамятная, и возможностей у нее больше, чем у простого человека. Поэтому нарываться на неприятности не стоит, да и мне не с руки. Тут выговором не отделаешься, а мне до пенсии совсем немного осталось. И чем быстрее ты уедешь из этих мест, тем лучше будет для всех. А я пока придержу ответ, а денька через три, как раз до твоего отъезда, а там отпишусь, как раз и праздники закончатся, что мол уволился и уехал, еще до начала майских праздников, а куда неизвестно. В открепительном талоне значится Дальний Восток, но ведь далеко не факт, что ты отправишься именно туда. Да и не станет тебя никто искать.

Перед отъездом, испросив уже проданную лодку, и сказав, что хочу смотаться в Окунево, попрощаться с теткой, отправился на заимку. Все же уезжал надолго, может быть даже и навсегда, поэтому хотелось взять себе что-нибудь на память. Да и золото, оно всегда в цене, глядишь и пристрою чуток, на пользу пойдет. Самолетом может и проще было бы куда-то улететь, но боюсь, проверили бы багаж, и плакало бы мое богачество. Одним словом, решил взять килограммов может около десяти, чтобы и унести смог, и не обнаружили, те кому не следует. А уезжать буду поездом. И скорее всего в Ташкент. Уж очень красиво расписывал дед, да и не только он этот город. Одним словом, очень захотелось там побывать, и хотя бы посмотреть. А там видно будет.

Еще перед поездкой, решил, что брать много не стоит. В принципе утащить с собою можно и тридцать и больше килограммов веса, вот только куда все это девать непонятно. Ведь не буду же я всю дорогу таскаться с чемоданами. Камера хранения на вокзале, тоже не выход из положения. Несколько раз появишься, чтобы продлить хранение, и сразу же милиция тобой заинтересуется, что это я здесь держу. Может и обойдется, если поверят, что держать негде, а может и нет. Да и потом личные вещи, вполне можно держать хоть в гостинице, хоть на съемной квартире, или в общежитии, а если держу в камере хранения — значит действительно, что-то ценное.

— А, ну-ка покажи, мил человек, что это такого ценного может быть у молодого парня? А не ограбил ли ты часом какой-то музей?

Одним словом, много брать сейчас просто некуда. С другой стороны, если действительно появится возможность куда все это, перевезти и спрятать, то и доехать сюда, не так уж и сложно. Кто запретит мне посетить родные места. Тетку, например, повидать, родню дальнюю. Короче, так и решил. По возвращении в родные пенаты, еще года два назад сшил я себе жилетку, чем-то похожую на китайский ширпотреб из будущего. Со множеством карманов, на молниях, как наружных, так и внутренних, из плотной парусины, и какое-то время ходил в ней на охоту. Уж очень удобной она оказалась для этого. А сейчас, раздумывая о том, куда сложить набранное золото, решил, что ничего лучшего не придумывается. Так оно всегда при мне, хоть и тяжеловато, а вот чемодан вполне и украсть могут.

Добавил к жилетке несколько небольших холщовых мешочков, в которых дед по старинке, хранил крупы и сахар, и отправился на заимку. Набрал я себе, в основном кольца, браслеты и цепочки, добавил ко всему этому десятка три золотых монет с профилем Николая второго, все это рассортировал по мешочкам и разложил по карманам жилетки. Вроде и брал, не так, чтобы много, но получилось ощутимо по весу, все-таки золото металл тяжелый. Не выдержав, все же положил в рюкзак винный набор, в виде серебряной фляжки и трех крохотных стаканчиков вместимостью граммов по пятьдесят не больше. Фляжка была украшена мелкими зелеными и красно-коричневыми камешками, которые образовывали стилизованную букву «А» и римскую цифру «II». Может в открытую пользоваться этим и не получится, потому что вещь явно музейная, но уж очень мне понравилась, тем более что лежала в красивой деревянной коробочке, оклеенной изнутри зеленым бархатом и выглядела, просто изумительно.

В последний момент, хотя вначале, совсем не собирался это делать, вспомнил что уже с начала девяностых годов, как раз в перестройку, отменят все валютные статьи, и доллар начнет свободное хождение по всей стране. К тому же, я прекрасно помнил, хотя и ни разу в прошлой жизни не держал в руках долларовые купюры, о том, что в отличии от советских денег долларовые банкноты действительны любого года выпуска. А здесь в тайнике долларами, фунтами и франками было забито, как минимум несколько ящиков. И я подумав об этом, решил, что семнадцать-двадцать лет, не такой уж и большой срок, и в последний момент, спрятал под прокладку жилетки четыре упаковки долларов, сотенными купюрами. В конце концов, вес у них не великий, а глядишь в девяностых, когда свои рубли обесценятся напрочь, доллары, помогут выжить. А если вдруг их обнаружат, то большой разницы нет, что золото, что доллары, итог будет одинаков.

Тайник тщательно замуровал, как только мог, добавив на крышку входа, два слоя полиэтилена, чтобы наверняка не протекло, прижал его края землицей. Уложил на место весь дерн, замел все следы и отправился обратно в поселок. Уже на следующий день, директор совхоза лично довез меня до автостанции и проследил, как я отправился в сторону Омска, похоже вздохнув с облегчением. Прибыв в город, я взяв такси, доехал до вокзала и купил себе место на верхней полке в купе, на поезд Новосибирск — Ташкент, и уже через каких-то три часа, обживался в поезде, знакомясь с попутчиками.