Тренировочный день 7

Глава 21

Чужой среди своих

Наполи Саркисян страдал физически и душевно. Он лежал на кровати и смотрел в потолок фельдшерского пункта. У него болело все. В его организме сейчас было бы сложнее найти то, что не болело. Большая кровопотеря, слабость, глубокий порез левой руки. Как говорит врачиха по имени Жанна — повезло ему что лезвие сухожилий не задело, ходил бы потом всю жизнь со скрюченной и высохшей кистью как дядька Анар из деревни, который уже родился таким и ходил, смешно прихрамывая, то задирая, то опуская голову при ходьбе как цыпленок. В детстве Наполи потешался над ним вместе с соседскими детьми.

Еще болел бок, Жанна плотно перевязала его, чтобы сломанные ребра не ходили туда-сюда, но дышать-то нужно было! И каждый вздох давался с трудом, через боль. Тяжелее всего было по ночам, первую ночь он без укола лидокаина вообще спать не смог. Но к обезболивающим привыкают, а ему привыкание совсем не нужно. И так у него куча проблем на носу… начать с того, что участковый приходил, интересовался происшествием и как так вышло что ему руку располосовали и ребра сломали… а что он ему сказать мог? Он же не знал, что именно ему Виктор напел… вот и пришлось отмалчиваться и говорить, что «ничего не помню». Если бы не то, что Наполи знал людей из главка МВД в городе, то его, чего доброго, к спинке кровати наручниками бы пристегнули.

А еще ему не давала покоя мысль о том, что где-то там, в пещере у провала, за водопадами — лежит как минимум два тела. Один сам в провал упал, скатертью дорога, нашим легче, а остальные? Да места глухие, но все же водопады, озерцо… туда довольно часто ездят те, кто знает. Лето еще не кончилось, обязательно кто-нибудь приедет. Взрослые нипочем в пещеры не полезут, скучно, неинтересно, да и опасно может быть, а вот какие-нибудь мальчишки, охочие до приключений — обязательно. Найдут там трупы и начнется. Нет, никто его не посадит, они ж беглые зеки, самооборона, все дела. Но если так выйдет, то он поневоле привлечет к себе много внимания. Очень много внимания. А первый инстинкт любого выходца из Бюро — заползти под камушек и не отсвечивать, не привлекать лишнего внимания. Быть на виду — это ж все равно что мишень у себя на спине нарисовать — любой может поймать тебя в прицел и на выдохе плавно придавить спусковой крючок.

Но все эти проблемы были лишь потенциальными, далекими угрозами по сравнению с тем, что его сюда привез сам Виктор Полищук. Он мог бы просто оставить его там, истекать кровью. К настоящему моменту Наполи уже не было бы в живых. Нет человека — нет проблемы. Однако Виктор зачем-то оставил его в живых. В доброе сердце бывшего ликвидатора Бюро Наполи не верил, это было даже не смешно. Эти люди не знают жалости и не испытывают эмпатии к своим жертвам. Значит ему что-то нужно от Наполи Саркисяна, зачем-то он нужен Виктору. Зачем? Информация? Вербовка? Какая у него может быть информация, он агент влияния в отставке…

— Доброе утро, Николай! Как спалось? — в комнату входит женщина в белом халате, распространяя вокруг себя тот самый, особый «медицинский» запах, запах лекарств и карболки: — вижу, что сегодня вам получше. Давайте я вас осмотрю… — и женщина быстро и довольно бесцеремонно проводит осмотр, изменяет температуру и давление.

— Завтракать будете? — спрашивает женщина: — сегодня в детском саду пшенка. У фельдшерского пункта своей столовой нет, уж извините. — говорит она совсем не извиняющимся тоном.

— Спасибо. — говорит Наполи, глядя как женщина вносит поднос с тарелкой каши, двумя кусочками хлеба с маслом и стеклянным, граненным стаканом с чаем. Стакан удобно пристроен в подстаканник, такие в поездах дальнего следования выдают, с металлическими завитушками и изображением стремительного локомотива, несущегося через тайгу.

— После обеда санитарная машина придет. В городскую больницу тебя увезут. — говорит женщина-фельдшер, ставя поднос на табуретку перед кроватью: — там тебе и рентген сделают и присмотрят как надо. Теперь тебя уже можно перевозить.

— Жанна Владимировна. — говорит Наполи, приподнимаясь на локте и скривившись от боли: — не надо меня в город везти. Мне уже лучше. Спасибо вам за все. Я лучше после обеда выпишусь и пойду по своим делам.

— И куда ты собрался, красивый такой? — прищуривается женщина: — ты себя в зеркало видел? Краше в гроб кладут. Ты же за порог выйдешь и свалишься.

— Не надо в больницу. — говорит Наполи, садясь на кровати и чувствуя, как дрожат у него ноги: — у меня дела.

— Ты смотри какая деловая колбаса. — насмешливо тянет женщина, но встречается с его взглядом и вздыхает: — ну хорошо. Позвоню в райцентр чтобы машину зазря не гоняли, скажу, что поправился ты. Но мне придется сказать, что я неверно оценила тяжесть твоего состояния, Николай. — она наклоняет голову: — так что ты мне будешь должен. У меня тут репутация.

— Конечно. — легко соглашается он: — все что угодно. Я могу достать…

— Тогда пообещай мне что еще два дня тут полежишь, пока полностью не поправишься. — перебивает его женщина: — а то сдам тебя в город только в путь. А?

— Но…

— Обещаешь?

— Да. Ладно. Обещаю. — кивает Наполи, прижатый в угол. Женщина в белом халате удовлетворенно кивает головой.

— Вот и славненько. — говорит она.

— Еще раз спасибо. Вы меня спасли. — говорит Наполи. Как агент влияния он знает насколько важно налаживать связи и выстраивать отношения с людьми вокруг. Даже со случайными. Нет, особенно со случайными…

— Да ты мне спасибо говори, а Витьке. — говорит женщина: — он тебя привез вовремя. И помогал во время операции. Крови твой товарищ не боится, даже капельницу помог ставить. Хороший ассистент из него получится… — она прикусила губу, думая о чем-то своем.

— Витьку? — теряется Наполи.

— Он велел привет тебе передать как в себя придешь. И чтобы рубашку ему вернул. Клетчатую. — улыбка скользит по губам женщины и Наполи сглатывает. Все. Ему конец. А он — слабый, слабый, слабый! Если эта женщина сейчас протянет руку и… он даже ей противостоять сейчас не сможет! Она — рослая, с развитыми мышцами, хладнокровная как любой врач… вот ее рука уже тянется к его глотке, короткий удар и будет перебита трахея, ребром ладони, он видел такое…

— Ты чего встрепенулся? — удивляется женщина, убирая руку: — у тебя вон, кусочек масла к щеке прилип. Если ты это из-за рубашки, так не переживай, Витька новую купит. Слушай, скажи мне, а у этого кобеля постоянная девушка есть?

— Не знаю. — отвечает Наполи, думая о том, что ему нужно перестать уже себя накручивать. А еще он подумал о том, что чертов Полищук, хоть и ликвидатор, но выстраивает связи куда лучше, чем бывший агент влияния.

Евгения Петровна Лермонтович, мама одного сорванца

Просторное помещение бухгалтерии молокозавода утопало в послеобеденном солнечном свете, проникавшем через высокие окна с деревянными рамами. Вдоль стен стояли массивные металлические столы советского производства, заваленные папками с документами, счетными машинками «Феликс» и логарифмическими линейками. На стеллажах рядами выстроились толстые гроссбухи в зеленых и коричневых переплетах.

У окна за небольшим круглым столиком собрались три женщины. Женечка, стройная брюнетка с аккуратной укладкой, осторожно помешивала сахар в стакане с подстаканником. Ее синее платье с белым воротничком было безупречно отглажено, а на запястье поблескивали тонкие золотые часики — подарок от бывшего мужа, который она так и не решилась отдать в ломбард или переподарить.

Рядом с ней сидела кудрявая Леночка, главный бухгалтер, чуть за тридцать, в модной клетчатой юбке и белой блузке. Инночка, самая молодая из троих, двадцати восьми лет, с волосами цвета спелой пшеницы, собранными в элегантный пучок, прихлебывала чай из фарфоровой чашечки, которую принесла из дома.

На столе лежала развернутая газета «Правда», стояла ваза с конфетами «Мишка на Севере» и термос с кипятком. За окном виднелись заводские корпуса и дымящиеся трубы молокозавода. Перерыв на чай в бухгалтерии — это не просто пятнадцать минут на бегу, это священнодействие, ритуал, который не менялся годами и десятилетиями.

— Опять Холодков с новенькой закрутил. — говорит Леночка, поставив свою чашку на стол: — вот же кобелина. Говорят что по этому поводу профсоюзное собрание скоро будет. На вид поставят с занесением а то и уволят по статье.

— Холодкова-то? Этого разве уволишь? Он же номер один в своей бригаде и специалист узкого профиля. Нет, скотина конечно… но новенькая сама виновата. Что не знает с кем связалась? — Инночка ставит на стол жестяную коробочку со свежим печеньем: — угощайтесь, девчата, я вчера дома испекла. С корицей.

— А я за Бобку переживаю. — вздыхает Женечка, держа в руке кружку с крепким чаем: — в этом году у него успеваемость упала.

— И немудрено. — сочувственно кивает ей Леночка, наклонившись чуть вперед и взяв печенье из коробки, предложенное Инночкой: — мальчики всегда тяжело такое переживают. Но ты держись, это пройдет.

— Ой, Леночка, да все не так. Бобка про отца и не вспоминает, говорит, что он нас предал и ушел к другой семье, не плачет, только злится. Просто он в этом году изменился, все-таки уже восьмиклассник. — отмахивается Женечка: — еще и в лагере дел натворил, меня в школу вызывали, представляешь!

— Помню-помню. Ты тогда заплаканная пришла из-за какой-то дурацкой гранаты…

— Так его чуть на учет не поставили! — всплескивает руками Женечка: — а Бобка у меня такой чувствительный!

— В том же самом лагере, где в позапрошлом году Добрая Вожатая была? Ну, которая со своими воспитанниками душ вместе принимала? — Инночка подается вперед, ее глаза блестят: — там же, да?

— Вот тебе Инночка лишь бы сплетни таскать. — выговаривает Леночка, поправляя прическу: — давай лучше Женечку послушаем. Жень, так и чего? Не поставили же твоего Бобку на учет? Учет в детской комнате милиции это ж на всю жизнь потом запись останется…

— Не поставили. Тогда замяли все это дело. Да учитель его постарался, Виктор Борисович. Он и выгородил, дескать пацаны всегда чего-нибудь да делают, сорванцы же. Говорил, что он и сам в детстве такое вытворял…

— Погоди… это ж тот самый что на гранату пузом упал? — насмешливо прищуривает глаз Леночка.

— На гранату? Пузом? — не понимает Инночка.

— Ай, вот ты Калинина, как всегда. Когда не надо — все сплетни знаешь. А как надо — так мимо ушей все пропускаешь… — недовольно морщится Леночка: — Женечка, ну что там дальше? Бобка твой в порядке?

— Да вот… — разводит руками женщина: — вроде, как и в порядке, но все равно неловко как-то…

— Неловко? Да что случилось-то?

— Понимаете, директор узнал о происшествии в лагере, конечно, кто-то ему донес. И он устроил скандал, дескать почему в милицию не обратились, а если бы обратились, то Бобку обязательно на учет поставили бы… а виноват конечно Виктор Борисович, а он и так нам помог… — Женечка опускает голову и теребит кончики завязок на поясе.

— Вот же скотина старая. — качает головой Инночка: — терпеть таких не могу. Еще и толстый. Да у него зеркальная болезнь третьей степени, слышали, что от него жена ушла два года назад? Теперь он с какой-то новой бабой живет, так она из него деньги тянет, в прошлом году в Анапу ездила отдыхать, а в этом в Сочи и вся расфуфыренная вернулась, что ты, что ты…

— … ну и Виктор Борисович всю вину на себя взял и заявление на увольнение написал. — говорит Женечка и поднимает голову: — понимаете? Чтобы Бобку моего на учет не поставили — уволился.

— Так ты ему теперь должна, Лермонтович. — прищуривается Леночка: — ой как должна. Совесть поди мучает, а? А он такой широкоплечий и надежный…

— Ой, Леночка, отстань!

— Нет, ты погоди, Жень. Ты вдумайся — он же в тот раз пузом на гранату всерьез упал. Вот где ты такого мужика еще найдешь? Я бы с таким в разведку пошла. И не только в разведку…

— Лена!

— Что Лена, я уже тридцать лет как Лена. А твой Виктор Борисович такой… вполне ничего. И за Бобку твоего вступился и вообще. В то воскресенье матч был между какими-то командами, одна аж из Москвы приехала — он там наших тренировал, я слышала. Да его по телевизору показывали!

— Ой! Так я его знаю! — подскакивает Инночка: — это ж Полищук, да? Виктор Полищук? Про него в «вечерке» написано было что он всю свою команду… того! Сексуальный гигант!

— Калинина… — закатывает глаза Леночка: — вот кто о чем, а вшивый о бане. У нас Холодков с одной стороны, а Калинина с другой.

— Неправда! — краснеет Инночка: — мне… мне любопытно просто!

— А кто с молоденьким практикантом в гостиницу ходил на прошлой неделе?

— Не было такого!

— Да вас на выходе тетя Клава сдала, что ты мне тут…

— Это не то, о чем вы все подумали!

— Да мне без разницы, Калинина. Ты лучше в следующий раз в гостиницу не ходи, а к себе в квартиру води, ты же одна живешь, чего тебе. А про этого твоего Виктора, Жень, в городе и правда слухи ходят… разные. Так что если ты вот прямо хочешь его отблагодарить, то еще в очередь вставать придется.

— Никакой он не мой! — вспыхивает Женечка: — чего ты себе надумала!

— И правда! — присоединяется к ней Инночка: — это все Лена! Навыдумывала! Ничего у меня с практикантом не было!

— Ой, ой. Какие мы грозные… — Леночка насмешливо смотрит на них: — а давайте его к нам пригласим? Все-таки теперь он тренер сборной, а это значит и наши девчата с ним работают.

— Тренер сборной?

— Ну да, «Стальные Птицы» — это же наша волейбольная команда. Ну эти, которые блатные из горячего цеха, которым мы каждый месяц премии начисляем, а они на работу не выходят. Кондрашова, Синицына, Бергштейн и иже с ними… а значит и повод для разговора есть. Пригласим, тортик нарежем… — Леночка снова прищуривается, становясь похожей на хитрую лисичку-сестричку из детских сказок: — а там, кому повезло, того и тапочки…

— Вот уж нет! — выпрямляется Женечка: — у Виктора Борисовича и без вас забот хватает, шаболды вы эдакие!

— Девчата? — стук по дереву, дверь приоткрывается и в нее просовывается кудалатая голова: — мне бы накладные на топливо и путевые листы подписать, а? Уже полчаса стою…

— У нас перерыв! — хором отвечают ему три голоса. Голова делает круглые глаза и исчезает за дверью.

— Вот что за люди… — ворчит Леночка: — написано же «перерыв», читать не умеют?

— И не говори… — поддакивает ей Женечка, думая о чем-то совсем другом. О том, что Виктор Борисович и правда им с Бобкой услугу оказал и не услугу даже, а выручил, защитил и поддержал. Дважды. Поступил как мужчина. А она… что она? Даже «спасибо» толком не сказала… с другой стороны, а что она ему дать может? Деньги совать глупо как-то. Наверное, действительно нужно его на ужин к ним пригласить, накормить хоть по-человечески, а то он же один живет, в общежитии. И… ну если он один живет… то пусть приходит. Бобку только к бабушке отправить и…

Она вдруг покраснела и сердце начало биться чаще, боже мой, о чем она только думает!