Лисса
— Куда? — его голос догнал меня у самой калитки, а через мгновение сильные пальцы сомкнулись на запястье.
Я дернулась, пытаясь освободиться, но он держал крепко. В его глазах плескалось что-то похожее на раскаяние.
— Лисса, постойте. Я должен извиниться за…
— Пустите! — я снова рванулась. — Не нужно никаких извинений!
— Послушайте, то, что произошло… Я не должен был…
— Конечно, вы не должны были, — я резко обернулась к нему. — Вы же у нас образец самоконтроля. Великий менталист, который никогда не позволит себе опуститься до такой, как я. Только вот знаете что? — я горько усмехнулась. — Лучше бы вы действительно презирали меня, чем вот так… притворяться равнодушным, когда от каждого моего движения у вас темнеют глаза.
Что-то опасное мелькнуло в его взгляде.
— Вот, значит, как вы это воспринимаете?
Он дернул меня на себя и молча втащил обратно в дом. Его пальцы до боли сжимали мое запястье, но в этой грубости чувствовалось что-то, от чего внутри все замирало.
— Значит, я притворяюсь? — процедил он сквозь зубы, захлопывая за нами входную дверь. — Прячусь за маской равнодушия?
— А разве нет? — я вскинула подбородок, хотя сердце колотилось как безумное. — По-вашему, лучше делать вид, что ничего не происходит? Что вы не…
— Что я не что? — его голос стал опасно тихим. — Не схожу с ума каждый раз, когда вы рядом? Не думаю о вас, оставаясь один? Не мечтаю сделать это?
Он впился в мои губы злым, почти жестоким поцелуем. Я ответила тем же, вкладывая в этот поцелуй всю обиду, все напряжение, что скопились внутри за эти дни.
— Ненавижу, — выдохнула я, отрываясь от его губ. — Ненавижу вас…
— Врете, — он с силой прижал меня к стене. — Как всегда, врете…
— Вру? — я вцепилась в его волосы, заставляя посмотреть мне в глаза. — А вы? Всё ваше самообладание, ваш контроль — разве не ложь?
Он глухо зарычал, его поцелуи спустились к шее, заставляя меня выгибаться навстречу. В его прикосновениях больше не было сдержанности — только обжигающая страсть, только желание, которое он так долго скрывал.
— Хотите правду? — его голос звучал хрипло. — Я с первого дня хотел вас вот так…
Он подхватил меня, приподнимая над полом, и я обвила его ногами, уже не понимая, где злость, а где желание.
— Тогда зачем сопротивлялись? — я запрокинула голову, когда его губы коснулись ключицы. — Зачем все эти…
— Потому что вы опасны, — его шепот обжигал кожу. — Потому что такие, как вы, разрушают…
— Значит, я опасна? — я дернула его рубашку, слыша, как пуговицы брызнули в разные стороны. — А вы? Вы же даже не представляете, что делаете со мной!
Его руки скользнули выше по моим бедрам, задирая платье. От каждого прикосновения по коже пробегали электрические разряды.
— Представляю, — он поймал мой взгляд, и в его глазах плескалось такое откровенное желание, что перехватило дыхание. — Именно поэтому я…
Я заткнула его поцелуем. К демонам разговоры. К демонам его самоконтроль и мои страхи. Сейчас существовали только его руки на моем теле, его губы, его прерывистое дыхание…
— К демонам, — выдохнул он, и в следующий момент я оказалась у него на плече.
Я ахнула от неожиданности — никогда бы не подумала, что наш сдержанный менталист способен на такое. Его хватка была жесткой, почти грубой, и от этого внутри все сжималось в сладком предвкушении.
— Куда вы меня несете? — я рассмеялась, чувствуя, как кружится голова. — В свое запретное западное крыло?
— Молчи, — он оборвал мой смех увесистым шлепком по ягодице. — Просто молчи.
***
Войдя в спальню, Рейвен практически швырнул меня на кровать — никакой показной нежности, никаких осторожных прикосновений. Я ударилась спиной о матрас, и у меня перехватило дыхание — то ли от неожиданности, то ли от того взгляда, которым он меня пожирал.
Обычно в такие моменты мужчины начинали говорить — комплименты, обещания, признания. Пустые слова, которые наутро ничего не значили. Но Рейвен молчал. Только дышал тяжело, стягивая с меня платье быстрыми движениями.
Я потянулась к его рубашке, но он перехватил мои запястья, прижал их к кровати над головой. В его глазах плескалось что-то дикое, совершенно не похожее на его обычную сдержанность. Он не пытался быть галантным, не разыгрывал спектакль страсти — он просто брал то, чего хотел. И от этой откровенного желания внутри все плавилось.
Его поцелуи были жадными, властными, оставляли следы на коже. Его руки не ласкали — они требовали, подчиняли, заставляли выгибаться навстречу каждому прикосновению. Он вел себя как человек, который слишком долго сдерживался и наконец сорвался.
И я отвечала с неменьшим неистовством — кусала его губы, впивалась ногтями в спину, не заботясь о том, останутся ли следы. Между нами не было места нежности или притворству. Только огонь, который наконец вырвался на свободу.
Где-то на краю сознания мелькнула мысль: вот оно, настоящее. Не те отрепетированные любовные игры, к которым я привыкла. Не те фальшивые вздохи и заученные слова. А эта обжигающая честность желания, когда не нужно изображать страсть, потому что она съедает тебя изнутри.
Он взял меня так же, как целовал — жестко, властно, не давая опомниться. И это было именно то, чего я хотела. Не нежных прикосновений, не пустых обещаний — только эта первобытная, почти звериная страсть, от которой темнеет в глазах и срывается дыхание.
Он не произнес ни слова — только рычал сквозь стиснутые зубы, вбиваясь в меня все быстрее, все яростнее. И когда удовольствие накрыло нас обоих, в этом тоже не было ничего наигранного — только чистый, обжигающий жар.
***
Я проснулась от солнечного света, пробивающегося сквозь неплотно задернутые шторы. Несколько секунд просто лежала, привыкая к незнакомой обстановке. Комната Рейвена оказалась такой же аскетичной, как и остальной дом — минимум мебели, книжные полки вдоль стен, никаких украшений.
Его самого рядом не было. Я невольно усмехнулась: вот и все. Сейчас начнется привычный спектакль: неловкие взгляды, натянутые улыбки, попытки сделать вид, что ничего не произошло…
— Проснулась?
Я вздрогнула. Рейвен стоял в дверях с двумя чашками в руках. На нем были только брюки, и я невольно залюбовалась его обнаженным торсом, расчерченным следами моих ногтей.
— Думала, ты ушел, — честно призналась я.
— Это мой дом, — он приподнял бровь. — И моя спальня.
В его голосе не было ни намека на смущение или сожаление. Он говорил так же прямо, как и брал меня ночью — без притворства и недомолвок.
— Обычно мужчины… — начала я и осеклась.
— Обычно? — он поставил чашки на прикроватный столик и сел на край кровати. — Я веду себя не так, как ты привыкла?
— Я не это имела в виду.
— А что? — его пальцы скользнули по моему плечу, и от этого простого прикосновения внутри снова разгорался огонь.
— Просто… — я замялась под его пристальным взглядом. — Обычно все делают вид, что ничего не было или, наоборот, начинают говорить о чувствах, которых нет.
— А я? — его глаза потемнели. — Похоже, что я хочу делать вид, будто ничего не было?
— Нет, — я подняла на него взгляд. — Ты другой.
— Другой, — эхом отозвался он, наклоняясь ближе. — Потому что не собираюсь притворяться? Или потому что не хочу, чтобы ты думала о ком-то, кроме меня?
Его поцелуй был таким же требовательным, как ночью.
Чай остыл нетронутым.
***
— Так почему проклятие не действует? — я лежала, положив голову ему на грудь и рассеянно водя пальцем по одному из оставленных мной же следов. — Это из-за твоих ментальных практик?
— Нет, — Рейвен задумчиво перебирал пряди моих волос. — Защита разума не спасла бы от магического истощения. Тут что-то другое.
— Может, ты просто недостаточно красив? — я приподнялась на локте, разглядывая его лицо. — В записях говорилось про брак с уродом…
— Смеешься надо мной? — его голос стал низким, опасным.
Одним движением он намотал мои волосы на кулак, оттягивая голову назад и обнажая шею. Его зубы легко прикусили чувствительную кожу, и я не смогла сдержать стон, прижимаясь к нему всем телом.
— Как это получилось… — выдохнула я, чувствуя, как его губы спускаются ниже, — что с таким темпераментом ты до сих пор один?
Он замер, и я почувствовала, как напряглись его мышцы.
— Некоторые уроки… — ответил он глухо, — слишком дорого обходятся.
Рейвен
К исследованиям мы вернулись только к вечеру. В кабинете горели свечи, на столе громоздились старые фолианты. Я сидел за столом, а Лисса устроилась в кресле, подобрав под себя ноги.
— Смотри, — я поднялся и подошел к ней. — Проклятие наложила женщина, чей жених увлекся красавицей из твоего рода. Она была уродлива внешне, но любила искренне. А он…
— Повелся на красивую мордашку? — Лисса поморщилась, в ее голосе прозвучало настоящее отвращение. — Как знакомо.
— Что если проклятие не о физическом уродстве? — я остановился возле её кресла, пытаясь поймать взгляд. — Что, если оно о способности полюбить человека, не обращая внимания на внешность?
— Ну да, — она фыркнула. — Поэтому оно не действует с тобой — потому что я влюбилась в твою прекрасную душу, не замечая красивого лица?
Сердце пропустило удар. Она произнесла это с издевкой, но… Демоны, неужели я настолько жажду увидеть в её словах что-то большее?
Я наклонился, упираясь свободной рукой в подлокотники кресла. Слишком близко. Так близко, что уловил, как сбилось её дыхание.
— А разве нет?
— Я… — она запнулась, и я впервые увидел в её глазах растерянность. Не игру, не очередную маску — настоящее смятение. — Это другое.
— Другое? — я не удержался от усмешки, пытаясь скрыть, как сильно меня задело это «другое». — Тогда объясни мне, почему ты перестаешь притворяться, когда я рядом?
— Я не… — она отвела взгляд, и румянец на её щеках показался мне неожиданно очаровательным. Проклятье. Когда я начал замечать такие детали? — Мы не об этом говорили. Проклятие…
— Да, проклятие, — я отступил к столу, пытаясь восстановить безопасное расстояние между нами. — Которое почему-то перестает действовать, когда рядом человек, видящий тебя настоящую.
— Это просто теория, — ее голос звучал неуверенно.
— Неплохая теория, — я сделал вид, что изучаю записи, но все мое внимание было приковано к ней. К тому, как она кусает губы, как нервно поправляет волосы — все эти маленькие жесты, выдающие её волнение. — Особенно если учесть, что ни один из твоих прежних… поклонников не интересовался тем, что скрывается за образом роковой красавицы.
— А ты, значит, интересуешься? — она попыталась вернуться к привычной насмешливости, но я слишком хорошо видел, как она напряжена.
И это её напряжение, эта неуверенность… они давали надежду. Глупую, опасную надежду на то, что, возможно, я для неё действительно что-то значу.
Проклятье. Кажется, я начинаю понимать тех мужчин, что теряли голову от её чар. Только в моем случае дело не в красоте. А в том, как она становится настоящей, когда думает, что никто не видит.
Больше всего на свете мне сейчас хотелось подойти, стереть поцелуями это выражение уязвимости с её лица… Вместо этого я заставил себя вернуться к книгам.
— К тому же, — проговорил я, — в записях есть еще кое-что интересное. То, как проявлялось проклятие у разных женщин твоего рода.
— И как же? — спросила она.
— У каждой по-разному. Кто-то терял силы быстрее, кто-то медленнее. Но общее одно — все они использовали свою красоту как оружие.
— А я, значит, нет? — в её голосе мелькнула привычная ирония.
— Ты? — я усмехнулся, пытаясь за грубостью спрятать то, как больно отозвались её слова. — Ты довела это искусство до совершенства. Только вот со мной твои обычные приемы не работают.
— Потому что ты особенный? — к насмешливым ноткам добавился вызов.
— Потому что я вижу, как ты прячешься за ними, — я сжал край стола, борясь с желанием снова оказаться рядом с ней. — И знаешь, что самое забавное? Чем сильнее ты пытаешься соблазнить, тем очевиднее твой страх.
— Какой страх? — её голос дрогнул.
— Что кто-то увидит настоящую тебя. Ту, что прячется за маской.
— По-моему, ты слишком увлекся своими теориями, менталист.
Она поднялась из кресла и подошла ко мне со спины. Её руки скользнули под мою рубашку. Я должен был остановить её. Должен был продолжить разговор. Но от её прикосновений мысли путались, а решимость таяла.
— Лисса… — мой голос стал ниже. — Мы должны разобраться с проклятием.
— Должны, — её губы коснулись моей шеи, и по телу прошла дрожь. — Но не прямо сейчас.
— Прекрати, — я попытался сохранить остатки самообладания. — Ты просто пытаешься уйти от разговора.
— А ты пытаешься притвориться, что тебе все равно.
Её зубы прикусили мочку уха, и что-то внутри оборвалось. Я резко развернулся, притягивая её к себе.
— Ты играешь с огнем.
— Значит, пусть горит, — выдохнула она мне в губы.
Я знал, что она манипулирует мной. Знал, что использует страсть, чтобы не говорить о том, что её пугает. Но когда она вот так прижималась ко мне, когда её пальцы оставляли обжигающие следы на коже… К демонам. К демонам все разговоры.
Книги полетели со стола.
***
Я целовал её с отчаянием человека, который слишком долго сдерживался. Её кожа горела под моими пальцами, и каждый тихий стон отзывался во мне дрожью. В этот момент я не думал о проклятии, о последствиях, о том, что она использует близость, чтобы не говорить о чувствах.
Я подхватил её, усаживая на стол. Она тут же обвила меня ногами, притягивая ближе, словно боялась, что я отстранюсь. Глупая. Как будто я мог теперь остановиться, когда каждое её прикосновение прожигало до самой души.
— Рейвен… — её шепот дрожал, и в нем было столько невысказанного, что перехватывало дыхание.
— Молчи, — я впился поцелуем в её шею, оставляя след. — Не говори ничего.
Потому что любые слова сейчас были бы ложью. Потому что правда пугала нас обоих: то, как идеально она вписывалась в мои объятия, то, как естественно наши тела находили общий ритм, то, как она хрипло выдыхала мое имя — уже не играя, не притворяясь, а по-настоящему теряя контроль.
Она вздрагивала от каждого прикосновения, словно впервые в жизни позволяла себе просто чувствовать, не думая о том, как это выглядит со стороны. И эта искренность сводила с ума сильнее любых осознанных соблазнений.
— Пожалуйста, — прошептала она, выгибаясь навстречу моим рукам.
В этот момент что-то внутри дало трещину. Одно короткое слово, произнесенное без игры, без кокетства — и последние остатки самоконтроля канули в бездну.
Она была как пламя в моих руках — яркая, обжигающая, неудержимая. И я знал: пытаться удержать её — все равно что пытаться поймать ветер. Сейчас она отдавалась страсти со всей искренностью, но рано или поздно её натура возьмет своё.
Я целовал её с какой-то отчаянной жадностью, пытаясь запомнить каждое мгновение, каждый вздох, каждую дрожь. Потому что знал: когда она уйдет, а она обязательно уйдет, мне останутся только эти воспоминания. И они будут жечь изнутри, как расплавленное серебро.
Глупо было влюбляться. Глупо и опасно. Но с каждым её стоном, с каждым шепотом моего имени я падал все глубже. И от понимания собственной обреченности хотелось брать её еще яростнее, еще требовательнее — словно пытаясь заклеймить, оставить на ней свою метку, что-то, что она не сможет забыть.
Лисса
Потом мы сидели на полу, прислонившись к книжным полкам. Я устроилась между его ног, откинув голову ему на грудь. Его рубашка валялась где-то у стола, моя юбка была безнадежно измята.
— Кажется, мы испортили несколько древних фолиантов, — заметила я, разглядывая разбросанные по полу книги.
— Переживут, — он рассеянно водил пальцами по моему плечу. — Им не впервой.
Я приподняла бровь.
— Только не говори, что у тебя есть привычка заниматься любовью на рабочем столе.
— Нет, — он фыркнул. — Но однажды я опрокинул на «Историю древних проклятий» котел с зельем. Три дня выводил пятна.
Я улыбнулась, представив эту картину. Рейвен, педантичный и собранный, в панике спасающий книгу… Странно, но сейчас, растрепанный и расслабленный, он казался мне гораздо привлекательнее, чем тот идеально контролирующий себя менталист.
И от этой мысли внутри все сжалось. Я не могла позволить себе привыкать к этому: к его теплу, к его рукам, к этим редким улыбкам. Да, сейчас между нами что-то есть — страсть, влечение, может быть даже что-то большее. Но такой человек, как Рейвен, вряд ли всерьез захочет впустить в свою выверенную жизнь кого-то вроде меня. В конце концов, что может быть общего у серьезного менталиста и легкомысленной ведьмы, кроме необходимости держать проклятие под контролем?