Воин-Врач IV

Глава 5 Счет на дни

Чем ближе подступали, петляя Днепром, вражьи рати, тем меньше, кажется, становилось часов в сутках. Которых счастливые русы пока не знали, живя себе по Солнышку, Луне и звёздам.

Рысь за три дня, что минули с тех пор, как ускакал с донесением странствующий рыцарь-шпион и барон-менестрель, почти полностью превратился в того зверя, в честь которого получил своё прозвище. Но с некоторыми существенными отличиями. Вряд ли кто-то слышал, чтоб рыси лаяли, а наш вот гавкал так, что заслушаться можно было. Но шипел тоже великолепно.

Безногий ветеран-инвалид с трудной судьбой, Ставр, тоже шипел чаще, чем разговаривал, но у этого выходило не по-кошачьи, а вовсе уж люто, по-змеиному, лучше бы уж хрипел, как раньше. Дошло до того, что со двора разбегались все гражданские, едва заслышав их шипение и лай.

Сам Всеслав продолжал говорить человеческим голосом, но делать это вне стен, за которыми собиралась то узким, то широким составом Ставка, практически перестал. Он и с сыном играл практически молча, переставляя по полу деревянные фигурки или надевая на руки кукол, тоже ставших молчаливыми. И пару раз случалось, что, застыв с лошадкой или мишкой в руке, замирал, а потом вскакивал и выходил из комнаты, на ходу веля сзывать советников. Придумав что-то, что могло улучшить и без того вылизанный и посекундно выверенный план операции под кодовым названием «Лужа». В которую должен был с размаху сесть папа римский. Ни Дарёна, ни тем более Леся с Домной к великому князю с разговорами и расспросами не лезли. Надо думать, мучаясь по этому поводу нещадно. Но терпели, понимая, что на Всеславе и без того лежал груз забот и ответственности, никому из живых и не снившийся.

Как вышло так, что за неполных три недели произошло столько всего и практически сразу, отчаялись понять и князь, и я. Выручала только давняя общая, одна на двоих, а теперь будто бы усилившаяся вдвое привычка идти к намеченной цели до конца, до победы, сжав зубы, а предварительно наплевав на всё и всех, пытавшихся помешать. Ну и люди, конечно, выручали.

Видя, как настойчиво и упорно продолжал выбиваться, да всё никак не мог выбиться из сил батюшка-князь, подтягивались все. Подземные сидельцы, громовых и огненных дел мастера, выкатили за две седмицы едва ли не месячную норму продукции. Как могли на скорость химических реакций повлиять вовлечённость, лояльность, энтузиазм, да хоть бы даже и наш с князем личный пример, мы понять не смогли. Всеслав привычно свалил всё на волю Богов. Я тоже этот и некоторые другие факты ничем, кроме чуда, объяснить не мог. Да, ненаучно. Но факт.

Свен приступил к испытанию арбалетов-самострелов. Первые «блины комом» взвести смогли только Ждановы и самые крупные Гнатовы. Болт летел на четыре с половиной перестрела, триста с лишним метров, невообразимая по нынешним временам дистанция выстрела. На расстоянии до двухсот метров древко при попадании в твёрдую мишень, вроде толстой деревянной колоды, разлеталось в щепки. Свиную тушу, подвешенную на суку́, прошивало, кажется, не меняя ни скорости, ни траектории. Следующие прототипы, которые под силу было взвести уже каждому из ратников, молча отнял Янко, все пять штук. С его слов, пятёрка лучших стрелков уверенно попадала в мишень, размером с кулак, с четырёх перестрелов восемь раз из десятка. В цель величиной с голову — без промахов. Немногословный латгал пояснил, что много таких игрушек ему не нужно, но если будет ещё пято́к — его парни выбьют у врага сотников и десятников ещё до того, как противник подойдёт на дальность привычного выстрела. Свен, присутствовавший при разговоре, кашлянул и пообещал обеспечить. И тоже не подвёл. Да вообще никто не подвёл.

Рысь, пугая своим лицом человека, который не спал примерно год, ввалился в «переговорную», когда Ставр как раз заканчивал шипеть, безжалостно ругаясь, доклад о продвижении и потерях противника за минувшие сутки. Выглядя при этом так, будто не спал лет пять. Всё шло вполне в рамках плана, даже лучше.

— Слав, там пошёл к тебе присол… Тьфу, зараза! Посол к тебе пришёл. С грамотками. На посла только похож, как я на монаха, — прошипел-пролаял воевода.

Учитывая то, что представлять себе того монаха, что мог бы хоть отдалённо походить на Гната, нам с князем не хотелось совершенно, Всеслав уточнил:

— Откуда хоть?

— Север. Готланд, — лаконично гавкнул Рысь.

— Знаешь там людей? — перевёл взгляд на инвалида Чародей.

Ставр только кивнул. По счастью, молча. Когда эти двое начинали матерно шипеть на два голоса, неуютно становилось даже мне.

— Зови!

Вошедший боком в дверь взрослый здоровенный воин с рыжей курчавой бородищей, заметно тронутой сединой, сперва осмотрелся. Внимательно, подолгу изучив каждого из заседателей, задержавшись дольше всех на Гарасиме, Ставре и Рыси, кивнул сам себе и шагнул вперёд. Не навис над столом, но встал эдак весомо, амбициозно с претензией.

— Моё имя Хаген. Люди на этом берегу знают меня Хагеном Рыжим, — начал он с очевидного, с того, что сомнений не вызывало. — На берегах предков знают ярлом Хагеном Ульфссоном Рыжебородым. Я прибыл в град великого князя Всеслава, сына Брачислейва, потомка Рёнгвальда, с вестями от тех, кому надоели папские псы и рабские учения на том берегу Варяжского моря.

При этом он смерил вызывающим взглядом отца Ивана, будто пробуя взять патриарха Всея Руси на слабо́. Святейший лишь вздохнул кротко и улыбнулся в ответ. Всеслав, знавший его чуть лучше северянина, предпочёл бы, чтобы в нашу с ним сторону святой отец так не улыбался никогда.

— Трусливая баба Хальстен, купивший подобие власти за римское золото, что сидит в Сигтуне, боясь выйти в море и не решаясь двигаться на север и на запад сушей, многим неудобен. И просто надоел. Его епископы, скоты в бабьих тряпках, забирают много воли, учат детей всякой дряни, противной Старым Богам. Которые, как говорят, у нас вашим или родня, или вовсе общие.

Чародей молчал. Слушал рыжего, что распалялся не на шутку, и молчал. Что нужно Хагену — было ясно. Зачем это Руси, да тем более вот конкретно в данный, вообще не подходящий момент — пока оставалось загадкой. Бородач поносил, не стесняясь в словах, католиков и нанятых ими властителей, что смотрели церковникам в рот и в карман. Плевался, вспоминая про обоих Эриков, Седьмого, сына Стенкиля, и Язычника, которого привёл к власти народ, но перекупили монахи. Сетовал на то, что из потомков Древней крови не осталось почти никого, кто смог бы взять власть, а не купить или украсть её.

Всеслав по-прежнему не произносил ни слова. Он, а с ним и я, точно знали о том, насколько глубоко во мрак истории уходили корни нашего с ним генеалогического древа. И о том, что по древности крови из нынешних монархов с нами сравниться могли считанные единицы. Преимущественно, родня, от двух-трёхродной, до более далёкой.

— Некоторые из тех, что послали меня, были бы рады закрыть наши северные земли от тех, кто учит потомков легендарных героев с детства быть слабыми и покорными. Многие поколения до нас учили другому. В наших краях нельзя быть слабым, слабый — мёртвый. Он может ходить, торговать, говорить. Но он мёртв. Не дело, когда мертвецы учат живых и правят ими. Ясно, что править рабами проще, чем воинами. Наши земли не хотят плодить рабов, что продолжат слушать епископов чужой веры, которые сперва скулят на площадях, оплёванные и побитые, а через год-два уже важно учат, как жить, стоя на возвышении в доме Бога, который построили на наши же деньги!

Кажется, как говорили в моём времени, у Хагена наболело. В том, что говорил он честно и от души, сомневаться не было никакой возможности. Как не было её и в том, чтоб понять, с какой целью он преодолел сотни вёрст, придя сюда. Это и постарался выразить на лице Всеслав, чуть подняв левую бровь.

— Мы, я и пославшие меня, просим тебя, великий князь русов, выбрать, кого из властителей наших земель, Готланда и Свеланда, ты поддержишь словом и делом. Тот, на кого ты укажешь, примет старшим братом тебя, а не Генриха из Ахена, — «родил»-таки Рыжебородый. Вот так. Швеция выбирала между Русью и Священной Германской Римской империей. Интересно, кто сейчас распинался перед Генрихом с контрпредложением от «пославших его уважаемых людей»?

— Дайте гостю еды и питья. Он проделал долгий путь и сказал долгую и красочную речь, — проговорил Чародей, не сводя глаз с Хагена.

Дверь скрипнула, возвестив, что открывали её не Гнатовы, и впустила Домну, следом за которой вплыли три «лебёдушки» с подносами. Будто только этих слов великого князя и ждали. Стол мгновенно и почти бесшумно наполнился мисками, тарелками и прочими ёмкостями, дух от которых поднялся такой, что рыжая борода гостя зашевелилась, а в брюхе заурчало. «Служба кейтеринга» освободила комнату в считанные минуты, оставив аромат вкусной еды и новомодных «духо́в», настойки-эссенции из цветов и ягод, которую стали недавно делать Буривоевы на той самой пасеке в верховьях Почайны, где жила раньше зав.столовой с семьёй и детьми. Духи́ эти разметали на торгу ещё быстрее, чем настойки, притом, что стоили они значительно дороже. Малиновые и те, что из ландыша, шлейф которых остался после ухода «лебёдушек», считались самыми модными. И, предсказуемо, самыми дорогими.

Северный гость втянул хищно воздух широко раскрытыми ноздрями, повернувшись к закрывшейся со скрипом двери. И снова издал животом звук, дававший понять, что ел он в последний раз преступно давно.

— Сядь за мой стол, ярл Хаген Ульфссон Рыжебородый. Отведай моего хлеба, рыбы и мяса, выпей пива, — задумчиво, будто нехотя, проговорил Чародей. — Перекусим и мы. На сытое брюхо думается лучше.

И отмахнул ножом шмат буженины, привычно уложив его на ломоть ржаного, мазнув поверх щедро хреном. Ясно, что бытовавшие в этих временах убеждения, что на полный живот принимать решения было проще, имели мало общего с физиологией и психологией. Но в чём-то были и справедливыми. Сытому уже не так хотелось убить собеседника, как голодному. Или хотелось так же, но было лень.

Рыжий трескал так, будто и вправду ел до этого только на противоположном берегу Варяжского моря. Здесь это тоже считалось доблестью, и тот, кто «не ел, а нюхал», как тот ишак из старого анекдота моего времени, считался бы больным или по меньшей мере подозрительным. Хруст костей, свиных и куриных, на крепких зубах Хагена никаких подозрений не вызывал: мужчина, воин, герой! Жрал, как полагается.

— Освежить стол, — сказал чуть громче привычного Всеслав, когда гость, сыто отдуваясь, обтёр жирные пальцы сперва об одежду, а потом, контрольно, о волосы и бороду.

Снова распахнулась звонкая дверь и душистые девки убрали со стола, оставив блюдо с хлебом и разными мясными нарезками, что так удобно было класть поверх ржаного или ситного. И жбаны с пивом тоже «ушли», сменившись на привычные уже в этих краях фляги.

— Рысь, — попросил-скомандовал князь.

Каждый поднял стопочку-лафитничек. Северный гость держал непривычную тару с опаской, боясь раздавить или выронить. Пальцы на правой руке у него явно были выбиты, сломаны и порублены не единожды.

— Я рад встрече с тобой, Хаген. Я выслушаю тебя. За то, чтобы решение моё приняли и одобрили Боги! — возвестил Всеслав и хлопнул перцовки. Привычно поднеся к носу горбушку.

Опрокинул лафитничек в пасть и викинг. Вытаращившись невообразимо, пытаясь хватануть воздуха перехватившимся горлом. Ставр, сидевший рядом, всучил ему в скрюченные пальцы кружку морсу, прохрипев что-то непонятное. Рыжий дёрнулся, глянув на калеку, и влил холодный брусничный напиток, кажется, прямо в желудок. Схватив тут же предложенный с другой стороны Гнатом кусок хлеба со щедро намазанным рубленным салом с чесноком.

— Я сказал, что в доме любимца Богов пьют жидкий огонь. С непривычки трудно, запивать надо, — пробурчал старый нетопырь в ответ на вопросительный взгляд Всеслава.

— Почему не приехали другие, о ком пишут старейшины твоей земли? — спросил Чародей, изучив послания на свёрнутых выделанных шкурах, переспрашивая и уточняя значение тех или иных корявых символов у Ставра.

— Двое, как я думаю, вполне готовы принять золото и поддержку церковников. Один при смерти, поморозился крепко в походе. Ещё один отправился грабить пруссов и ятвягов, да, по слухам, там и сгинул.

Хаген говорил искренне, как пятилетний. То ли от перцовки, которая с непривычки и вправду открывала в людях новые, неожиданные грани. То ли от того, что уверился в том, что за одним столом с ним и вправду сидят великий волхв Старых Богов и пастырь, несущий волю Нового, да вполне мирно, не хватая друг друга за бороды, не сварясь, как все, виденные им ранее. Или от того, что сердцем чуял: этому, с серо-зелёными глазами, врать — себе дороже.

— Добро. Так поступим: ты вернёшься в Готланд и передашь, что ваши земли и племена, живущие на них, могут рассчитывать на мою поддержку и помощь. О том, что от этого получу я, и кто станет мне меньшим братом в Сигтуне, мы потолкуем с тем, кто сможет говорить от имени всех северных родов. Будет это через две луны, в Полоцке, на моей родной земле, в городе, основанном ещё Рёнгвальдом Достославным, которого ты, Хаген, помянул в начале.

Чародей говорил спокойно, уверенно, неторопливо, не глядя на вытягивающиеся лица советников. Которые только сейчас поняли, сбор какого уровня он намеревался учинить в своей вотчине. И кого можно было ожидать там увидеть.

— Раньше и рад бы, да недосуг. Через седмицу-другую придут захватывать страну мою бессчётные рати папы римского. Пару дней всяко провозиться придётся, пока всех их в Хельхейм отправлю, к толстухе Хель.

Хаген разинул рот, откуда выпал кусок курицы. Так на его памяти чудовищную великаншу, могущественную повелительницу мира мертвых, не рисковал называть никто.

— Потом праздник у меня — старший сын невесту в дом приведёт. С подарками мы с тестем будущим тоже пока не определились: то ли северный берег Русского моря ему подарить, то ли южный Варяжского?

Закашлявшемуся мучительно Рыжебородому хлопали по могучей спине и Ставр, и Рысь. Кого похлипче — наверняка убили бы, ну, или половину рёбер сломали точно. Этот же словно не замечал ударов, под какими и конь бы присел.

— Сам видишь — хоть порвись, а никак. Вот разберусь малость с делами — тогда сразу. Со Ставром уговоритесь, как вестями обменяться, на случай, если быстрее управлюсь. Погостишь у меня, или домой сразу? — спросил Всеслав, будто не замечая состояния викинга.

Тот молча таращил на Чародея вылупленные сверх всякой меры прозрачно-голубые глаза, а рот закрыть даже и не пытался. Того, кто так панибратски общался с Богами и великанами, собирался за пару дней уничтожить невероятное количество злых врагов и размышлял между делом, какой лен-надел-вотчину подарить на свадьбу сыну, он видел впервые и был изумлён. И бесстрашием, и уверенностью, и холодной яростной силой, что чувствовалась в этом невозмутимом вожде русов. И тем, что любой из свадебных подарков был гораздо больше всех изведанных земель его Родины.

— Если ты не станешь прогонять, я бы вышел с тобой в одном строю против алчных латинян, — воин в северянине предсказуемо победил политика и вождя. — Вести за море передам с верными людьми. Мой меч и топор тоже годятся на то, чтоб проводить в чертоги Хель несколько десятков твоих врагов. Которые всё равно станут моими, когда ты назовёшь меня младшим побратимом.

Чародей усмехнулся и отсалютовал Хагену лафитничком. Наглый. Храбрый до безумия. И хитрый, конечно, но отваги и наглости явно было значительно больше. Достойный, хрестоматийный даже представитель своего племени.

Я вспомнил, что в сериалах самого завершения моей прежней жизни режиссёры, сценаристы и кто там ещё производил те многосерийные поделки, всегда показывали викингов необузданно яростными дикарями. Вожаком у них обязательно был смазливый голубоглазый блондинчик с квадратной челюстью, лукавым прищуром «смерть девкам» и такого же формата голым торсом с прессом-«стиральной доской». Почему-то большинство актёров на такие роли попадало прямиком из рекламы мужских трусов. И в череде кровавых драк, подлых интриг и разврата создатели то ли нарочно, то ли случайно не упоминали о том, что эти самые дикари, что постоянно жрали мухоморы, запивая пивом, взяли на меч земли франков, англов и прочих, отметившись аж в Португалии и Северной Африке. Вот тебе и безумные берсерки.

— Добро. Ты один? Есть, где остановиться в городе? — спросил великий князь у Хагена, что аж напрягся в предвкушении драки, будто латиняне уже столпились за дверью.

— Со мной полсотни воинов с моего снека Ондстрёмминг, — гордо выставив рыжую бороду, заявил ярл. И добавил, заметив интерес Всеслава:

— На языке русов имя снека значит «Злая салака». И все те, кто говорил, что мой снек меньше, чем их драккары, теперь спорят об этом с треской и салакой на дне!

Да уж, в части вспыльчивости, обидчивости и готовности найти или создать проблемы, равных северянам не было. Но с другой стороны, как ещё можно было сохранить честь и уважение со стороны таких же, одновременно и отбитых, и отмороженных?

— Мой воевода Гнат Рысь посмотрит твоих удальцов, Хаген Рыжебородый, и найдёт им место в строю. Пять тысяч латинян сами себя не убьют, лишними твои мечи и топоры мне не будут.

По глазам ярла было отчётливо видно, что услышанная цифра оказалась для него неожиданностью. Полнейшей. Но к чести Рыжего, «включать заднюю» он и не подумал, оскалившись и проорав что-то на родном.

— Говорит, теперь точно в саги попадёт. Радуется, — флегматично перевёл восторженное рычание Ставр.

Попасть в саги для северян считалось огромной честью. Наши тоже были не прочь послушать про себя былины и сказания, встав в один ряд со Святославом Храбрым, Вещим Олегом и Святогором. У нас же с князем оставалась одна крошечная, малюсенькая такая задачка. Сделать так, чтоб произошло это не посмертно. И кто бы знал, чего это будет нам стоить уже вот-вот…