Воронцов. Перезагрузка

Глава 2

Агафья суетилась вокруг моего гардероба быстро и деловито. Её руки мелькали между сундуком и баулами, аккуратно складывая мой новый-старый гардероб — шёлковые рубахи, несколько кафтанов, штаны, жилеты и прочие атрибуты беспечной жизни юного дворянина, чьё тело я теперь незаконно оккупировал.

— Сюртук берёте, господин Егор? Почитай три года как из Парижа привезли, а надевали только раз, на именины графини Протасовой, — Агафья бережно сложила тёмно-синий сюртук с серебряными пуговицами. — Такая вещь, а пылится!

Рядом угрюмо возился мужик лет сорока — коренастый, с окладистой бородой и мозолистыми руками. Николай, как я узнал, дворовый человек, приставленный помогать с переездом опального барина в его почётную ссылку.

— А книги? — спросил я, осматривая комнату в поисках хоть чего-то полезного для выживания. — У меня должны быть книги.

Николай хмыкнул выразительно, но вслух ничего не сказал. Агафья же всплеснула руками:

— Какие книги, Егорушка? Вы ж их все в трактире позакладывали да в карты проиграли! Только и осталось что Евангелие от матушки да тетрадка с французскими стихами. Весь ваш, с позволения сказать, университет!

Я прикусил губу. Похоже, прежний владелец этого тела был не только игроком и дебоширом, но ещё и редкостным идиотом. Отлично. Просто великолепно. На случай зомби-апокалипсиса я всегда планировал взять с собой тетрадку с французскими стихами.

Что-то внутри меня буквально кричало о том, что мне нужно гораздо больше, чем пара сундуков одежды и Евангелие. Я оглядел комнату в поисках чего-нибудь полезного.

— Николай, а инструменты какие-нибудь можно взять? Топор, пилу, гвозди? — я старался говорить уверенно, как подобает барину, хотя внутри себя чувствовал неловкость.

Мужик тяжело вздохнул и почесал бороду:

— Не велено, господин. Батюшка сказал — только одёжку. А инструмент — это хозяйское добро. — В его глазах промелькнуло что-то вроде жалости. — Да и зачем вам? Вы ж молотка в руках не держали отродясь.

— А оружие? — возник у меня следующий логичный вопрос. — Пистолет или хотя бы охотничий нож?

— Господь с вами! — ахнула Агафья, крестясь быстро-быстро. — После того как вы в прошлом году чуть целую улицу не перестреляли? Батюшка все ваши пистолеты под замок упрятал, а палаш на чердак забросил. Слава богу, что руки у вас кривые, а то б полгорода уже на погосте лежало!

Прекрасно. Меня отправляют в глухомань без инструментов и оружия. Только модный гардероб, Евангелие и тетрадь с французскими стихами.

— Агафья Петровна, — я решил зайти с другой стороны, — а помощник мне полагается? Дядька какой-нибудь? Холоп?

Нянечка аж ахнула, округлив глаза:

— Какой холоп ещё⁈ Что ты такое говоришь, Егорушка? Срамота какая! Дядька был у тебя, как положено, Федотом звали, да не выдюжил — ушёл. Сказывал, даже каторга спокойнее, чем с тобой день провести. — Она понизила голос до шёпота. — Месяц потом еще заикался, как вспоминал ваши похождения.

И тут меня вдруг осенило. Что-то категорически не сходилось в этой картине. Холопы, бояре… 1807-й год. Из ещё не вытесненной пивом школьной программы я помнил, что Пётр Первый ликвидировал Боярскую думу, заменив её Сенатом, и холопство отменил. Екатерина II модернизировала государственную систему Табелью о рангах.

Бояр не было. Откуда же тогда «сын боярина»?

Я осторожно присел на краешек сундука, лихорадочно перебирая в голове всё, что помнил из школьного курса истории, которого, как назло, оказалось преступно мало.

— Агафья Петровна, — начал я, стараясь выглядеть беспечным, — а кто сейчас правит-то? А то я со вчерашнего… — я выразительно постучал себя по голове, изображая сотрясение мозга, — память отшибло напрочь.

Нянечка посмотрела на меня с укоризной, но, к моему удивлению, не стала отчитывать за странный вопрос.

— Государыня-матушка наша, Екатерина Алексеевна Вторая, — ответила она, продолжая складывать вещи. — Беспокоится только народ — который год хворает. Говорят, совсем плоха стала. Наследник-то, Павел Петрович, уж извёлся весь, ждёт своего часа. Иные болтают — не по-христиански так о матушке-государыне думать!

Я даже переспросил, чувствуя, как по спине пробежал холодок:

— Екатерина Вторая? Великая? Сейчас правит?

— А кто ж ещё? — Агафья посмотрела на меня с укоризной. — Ты ж в Смоленском институте учился, почти первый курс кончил, а там небось по истории не одну розгу получил. Уж должен знать, кто на престоле-то сидит. Или опять всё пропускал, по постоялым дворам шлялся?

Моё сердце забилось очень сильно. Екатерина Великая правит в 1807 году? Но это же абсурд! Она умерла в 1796-м, после неё был Павел, потом его убили, и престол занял Александр I…

Это означало одно из двух: либо вся история, которую я учил, была мифом, либо я попал не просто в прошлое, а в какую-то альтернативную версию прошлого. В параллельную реальность, где ход истории свернул не на том перекрёстке.

Перед глазами замелькали страницы учебников и карты империй. Если Екатерина до сих пор жива, значит, не было убийства Павла, не было наполеоновских войн в том виде, в каком я их знал… Весь мир мог быть принципиально другим!

Моё оцепенение прервал громкий стук в дверь, от которого я едва не подпрыгнул. На пороге стоял суровый мажордом с каменным лицом:

— Время истекло. Экипаж подан. Извольте отбыть.

Я ещё не успел осознать все последствия своего открытия, а меня уже выставляли из дома. Агафья, причитая и крестясь, тащила один из моих баулов, Николай взвалил на плечи сундук, а я семенил между ними, всё ещё оглушённый мыслью: «Я не в своей истории. Не просто в прошлом — в альтернативном прошлом»!

Выйдя во двор, я едва удержался от горького смеха. Экипаж — громко сказано. Перед крыльцом стояла обычная деревенская телега, запряжённая одной лошадью, которая выглядела очень усталой. Никакой кареты, никаких лакеев в ливреях.

— Это… экипаж? — растерянно спросил я. — А где кучер?

Нянечка только шикнула:

— Радуйся, что с лошадью будешь. Зорька — спокойная лошадка, не то что ты. Управишься. Не впервой тебе, чай, не барышня кисейная.

Отлично! Теперь у меня есть Зорька — единственное живое существо, которому, похоже, предстоит стать моим компаньоном в этом безумии. По крайней мере, хоть не пешком.

К моему облегчению, возница всё же нашёлся. К телеге подошёл один из крепостных — мужичок в косоворотке и лаптях, с хитрым прищуром.

— Велено вас доставить, барин, — сказал он без особого почтения, привязывая повод ещё одной лошади к телеге. Сам же уселся возле люшни, взяв в руки кнут. — Забирайтесь, Егор Андреевич, не гоже батюшку злить, а то ж и пешком можете пойти. Мне-то что? Сказали — правлю, нет — другим делом займусь.

Я неловко взобрался на телегу, чувствуя себя актёром без единой репетиции. Вещи были увязаны, прощание с семьёй не предусматривалось — судя по всему, я был персоной нон грата в собственном доме. Боярском доме. В мире, где царствовала Екатерина II в 1807 году.

Агафья всхлипнула, крестя меня на прощание:

— Господь с тобой, Егорушка. Не пропади там. Пиши хоть иногда… Если грамоту не забудешь в своей глуши!

Телега тронулась, колёса заскрипели по гравию подъездной дороги. Я обернулся в последний раз на огромный дом, который мог бы быть моим наследством, если бы «я» не был таким идиотом.

По дороге, наблюдая бескрайние русские пейзажи и ощущая каждую кочку (амортизация в те времена заключалась в пучке соломы, брошенном на дно телеги), я погрузился в размышления.

Мир вокруг был абсолютно реальным — каждый толчок телеги, запах лошадиного пота, скрип колёс, жужжание мух… Солнце пекло сквозь тонкую ткань сюртука, который я надел поверх рубахи. Где-то в небе пел жаворонок. Возница негромко посвистывал, изредка пощёлкивая кнутом, не обращая никакого внимания на свой живой груз.

И всё же это был не мой мир. Не та история, которую я изучал. Что произошло иначе? В какой момент история пошла другим путём? И что мне теперь делать с этим знанием, которое стало бесполезным?

Может, это всё же сон? Или бред человека, находящегося в коме после аварии в метро? Или, может быть, я умер, и это какое-то странное посмертие?

— Далеко до Уваровки? — спросил я возницу, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей.

— День пути, барин, — ответил тот, не оборачиваясь. — К вечеру доберёмся, коли Бог даст. Да, дорога нынче не ахти, мосток размыло после дождей. Придётся кругаля дать, через Верхние выселки.

Я вздохнул и попытался устроиться поудобнее на жёсткой телеге. Впереди был целый день тряски и целая жизнь в чужом времени, чужом теле и чужой истории.

Глядя на бескрайние поля и леса, раскинувшиеся по обе стороны дороги, я внезапно осознал: что бы ни случилось, назад пути нет. Только вперёд — в неизвестность, в деревню Уваровку, в разваливающуюся избу, в новую жизнь.

Одно я знал точно: менеджер Алексей Романов умер в том метро. Теперь я — Егор Воронцов, опальный сын боярина, отправляющийся в ссылку. И мне предстоит заново учиться жить — в мире, где Екатерина Великая не умерла в 1796 году, где история пошла совершенно другой дорогой.

Телега подпрыгивала на ухабах, и каждый раз моя многострадальная пятая точка ощущала всю несправедливость мироздания. На очередном толчке я едва не взлетел, и вцепился в борт, чтобы не выпасть.

— А скажи-ка, любезный, — решил я попытать счастья в разговоре, — Есть ли по дороге какой постоялый двор?

Возница не повернул головы:

— Не.

Ну просто Цицерон, не иначе.

— А разбойники в здешних лесах водятся? — задал я второй вопрос, сам уже понимая его бессмысленность.

— Бывает, — буркнул крестьянин и сплюнул на дорогу.

— Хорошая сегодня погода, — зашёл я с третьей стороны.

— Бывает и хуже.

Я уже решил было сдаться, когда меня осенило.

— А как тебя звать-величать? Негоже ехать с человеком, не зная его имени.

— Митрохой кличут, — с неохотой ответил он, будто я пытался выпытать у него секрет государственной важности.

— А давно у батюшки моего служишь?

— С покрова третий год пошёл.

Ого, аж целых шесть слов за раз! Прогресс.

— Скажи, Митроха, а кто у нас сейчас на престоле-то сидит? — решил я зайти издалека.

— Ась? — он наконец повернулся ко мне, недоуменно выпучив глаза. — Вы что ж, барин, из ума выжили? Кто ж на престоле-то, как не матушка наша Екатерина, упаси Господи. Сорок-то годков почитай правит уже.

Ну, хоть что-то. Но информации всё равно маловато.

— А вот говорят, будто в Америке бунт случился, это правда? — спросил я, чтобы прощупать, как тут обстоят дела с американской независимостью.

— Нешто, — Митроха снова отвернулся, явно теряя интерес к беседе. — Не наше крестьянское дело. Бояр спрашивайте, они грамотные.

С каждой попыткой начать разговор крестьянин замыкался всё сильнее. То ли он в принципе не любил болтовню, то ли конкретно ко мне — вернее, к Егору — испытывал какую-то неприязнь.

— Митроха, я тебе дорогу где-то перешёл, что ли? — решил я взять быка за рога.

— Чего? — он даже поперхнулся от неожиданности.

— Не разговариваешь почти, отворачиваешься. Я тебе чем не угодил?

— Так это… — крестьянин помялся, а потом внезапно выпалил: — Вы ж, барин, в прошлый раз, как в наших краях были, Сидоровой дочкой на сеновале кувыркались. А потом Кузьму-конюха до полусмерти плёткой отходили, когда он вам про то слово молвил. Я его потом две версты на себе волок, до самой деревни.

Твою мать. Ну, спасибо тебе, Егор Андреевич! Не мог оставить мне тело с более приличной репутацией?

— Послушай, я… — я замялся, не зная, что сказать. Не объяснять же крестьянину про параллельные миры, перемещение сознания и прочую мистику. — Я изменился. Это больше не повторится.

Митроха кинул на меня такой взгляд, в котором читалось всё его недоверие и скепсис:

— Да уж, на меня не кидаетесь, и то хорошо, — и снова отвернулся.

Разговор явно не клеился. Я решил помолчать и насладиться пейзажем, если такое вообще возможно, когда тебя подбрасывает на каждой кочке. Поля сменялись перелесками, иногда встречались деревушки — маленькие, в десяток дворов. Крестьяне при виде нашей телеги низко кланялись, и я кивал в ответ, чувствуя себя при этом самозванцем.

Через какое-то время дорога свернула в лес. Деревья сомкнулись над головой плотным пологом, оставляя лишь узкую полосу голубого неба. Стало прохладнее и темнее. Даже Митроха как будто напрягся, поглядывая по сторонам.

Проехав с полкилометра по лесной дороге, мы упёрлись в поваленное дерево, перегородившее путь. Я быстро осмотрел ствол — не трухлявый, не подгнивший. Срезы ровные. Срублено, не само упало.

«Ну отлично — классика. Сейчас нас будут грабить», — мысленно выругался я.

И не успел я открыть рот, чтобы предупредить Митроху, как из-за ближайших кустов выскочили четверо здоровенных мужиков. У троих в руках были увесистые дубины, у четвёртого — вилы. Рожи небритые, в глазах — смесь жадности и тупой решимости. Краем глаза я заметил шевеление в кустах напротив — там прятался ещё один, поменьше ростом.

— Ну чё, господа хорошие, приехали, — осклабился самый мордатый, видимо, главарь. — Чаво везём по нашей землице?