Восхождение мага призывателя. Том 3

Глава 16

Красная тачка неслась по трассе, как последняя надежда на пенсию. Стас вжимался в сиденье, сердце колотилось так, что казалось — сейчас выскочит и потребует отдельную страховку. Солнце жарило не по-детски, в салоне — как в крематории для живых. Мысли у него варились вместе со страхами в этом прекрасном коктейле из паранойи и пота.

Остановился он только один раз — на заправке с отелем. Три часа на убитой кровати, которая видела больше смертей, чем патологоанатом. Проснулся с ощущением, что время — это не часы, а песок в почках, который никак не выйдет. Документ лежал рядом на сиденье — свернутый, с виду обычная бумажка. Но Стас знал, что внутри такое, за что уже люди в лаборатории отправились изучать загробную жизнь на практике.

Московская область встретила его как тёща на поминках — посты ДПС, мигалки, собаки за заборами. Машины останавливали каждые пару километров, словно это была благотворительная акция по сбору взяток. ОМОНовцы шарились между машинами с энтузиазмом гробовщиков на эпидемии. Ладони у Стаса вспотели, руки вцепились в руль, как в последнюю соломинку перед банкротством.

— Чёрт… — выдохнул он сначала на хинди, потом на русском. — Какая многоязычная агония!

Впереди маячила шаурмечная — убогая точка среди бетона, последний оплот гастрономического отчаяния. Стас свернул к ней, припарковался между фурой и раздолбанной иномаркой. Руки тряслись, когда он открывал дверь — видимо, от предвкушения кулинарного самоубийства.

За прилавком стоял мужик лет сорока, морщины на лице рассказывали историю разочарований лучше любой автобиографии.

— Что будете? — спросил он Стаса с энтузиазмом могильщика.

— Мне… — Стас сглотнул. — Шаурму. Мясную…

Мужик поднял бровь с иронией хирурга, объявляющего о неоперабельной опухоли.

— Мясную? Серьёзно? На тебя смотрю — чистый веган. Индиец ведь? Вы обычно мясо не едите. Или у вас там тоже кризис традиций?

Стас закрыл глаза. В голове сразу мамкины мантры всплыли — ахимса-мехимса… Но сейчас ему было плевать на карму. Она и так уже в минусе.

— Уверен, — выдавил он. — Самую мясную. Чтобы предки в гробу перевернулись от гордости.

Мужик пожал плечами с философским спокойствием палача.

— Твоя душа, твоя язва. Будем грешить вместе.

Лаваш зашипел на сковородке, как последний вздох диеты. Мясо пахло так, что Стаса чуть не вывернуло — видимо, корова умерла не от старости. Он достал документ из кармана.

— Слушай, — мужик даже не посмотрел на него, продолжая колдовать над шаурмой, — ты в порядке? Может, тебе чайку или что попроще? Выглядишь как кандидат на инфаркт.

— Нет, — коротко мотнул головой Стас. — Всё отлично. Просто жизнь удалась.

Мужик протянул шаурму — этот кулинарный гроб для желудка. Стас замер на секунду, потом осторожно развернул лаваш и сунул туда бумаги.

— Ну ты даёшь… — пробормотал мужик с усмешкой гробовщика. — Документы в шаурме? Это новый тренд? Или у тебя своя методика самоуничтожения?

— Диета такая, — буркнул Стас. — Клетчатка плюс государственная тайна. Очень питательно.

— Главное не подавись, — хмыкнул мужик. — А то я не умею делать искусственное дыхание. Только шаурму.

Стас расплатился дрожащими пальцами — словно покупал билет в один конец. Вышел на улицу, где жара плавила не только асфальт, но и остатки здравого смысла. Очередь к посту тянулась медленно — все уже выглядели как участники похоронной процессии. ОМОНовцы шарили по машинам с профессиональным безразличием патологоанатомов, собаки мечутались между колёс — единственные, кто ещё верил в справедливость.

Когда очередь дошла до него, сердце застучало так, что хоть кардиограмму снимай. Собака подошла к машине, ткнулась носом в дверь, уставилась на Стаса. Секунда, ещё секунда — и вдруг лай. Резкий такой, обвинительный.

— Ну вот, — подумал Стас, — даже собаки стали вегетарианцами. Моя карма действительно в глубоком минусе.

— Вылезай из машины, — омоновец смотрел на Стаса с таким энтузиазмом, будто тот был его любимым налогоплательщиком.

Стас вылез. Попытался улыбнуться — получилось как у покойника на поминках. Шаурма в руке внезапно стала весить как его совесть.

— Что-то не так? — спросил он, изображая невинность с мастерством плохого актёра в школьной постановке. Голос вроде нормальный, но внутри всё сжалось в комок, готовый к прыжку в штаны.

Собака на поводке бесится — рвётся к нему, рычит. Видимо, у неё более тонкий нюх на дерьмо, чем у её коллег.

— Рекс что-то чует, — омоновец смотрит внимательно. — Документы давай.

Стас протянул права, по инерции откусил шаурму. Мясо во рту превратилось в гастрономический кошмар — как будто жевал носки бомжа с приправой из отчаяния. Проглотил через силу, улыбнулся.

— Может, Рекс просто хочет пожрать? — кивает на собаку. — Я бы и сам поделился… если можно. У меня тут отличная шаурма — почти как моя жизнь: снаружи красиво, внутри полное дерьмо.

— Отойди от машины, — омоновец проигнорировал его юмор с профессиональным равнодушием хирурга.

Начался обыск — руки в перчатках шарят по салону с нежностью грабителя. Стас стоит и жует шаурму так, будто это его последний ужин перед казнью. Каждый кусок проходит как булыжник через пищевод. Собака не сдаётся — лает, скулит, мотает башкой, явно понимая ситуацию лучше людей.

— Странно… — кинолог хмурится. — Рекс обычно не тупит.

— Может, правда голодный? — выдавил Стас и откусил ещё. — Или у него просто плохой день. Знаете, как это бывает — проснулся, а ты всё ещё служебная собака.

— Чисто, — второй омоновец вылез из машины, пожал плечами, — ничего нет.

Внутри у Стаса будто лопнула струна. Всё или ничего — девиз идиотов и отчаявшихся. Он развернул шаурму так, чтобы бумага оказалась по центру, и вгрызся как голодный зомби. Его чуть не стошнило, но прожевал и проглотил этот кулинарный ад.

— Всё нормально? — омоновец уставился с подозрением.

Стас вытер рот рукой и кивнул.

— Лучше не бывает, — сказал он, доедая остатки. — Прямо как в санатории. Только без лечения и с большим количеством адреналина.

И его наконец отпустили. Стас вышел из-под взглядов Рекса и ОМОНа как из преисподней на испытательный срок. Ноги ватные, руки ледяные — но дотащился до машины. В зеркале видит — ОМОН уже пасёт следующую жертву, а Рекс косится в его сторону с видом знатока. Стас выехал за пост, проехал километр и резко ушёл на обочину. Сердце долбит по ребрам как коллектор в дверь. Вытаскивает телефон — пальцы трясутся так, будто он разминирует бомбу. С трудом набрал номер.

— Алло, — раздался в трубке голос Кости. — Стас, ты дышишь вообще, или уже готовишься к встрече с создателем? Всё идёт по плану, или опять импровизируешь?

— Костя, тут полная жопа, — Стас говорил сбивчиво.

— Какая ещё жопа? Ты мясную шаурму взял, как нормальный преступник? Или опять свой веганский бред решил протащить? Что там эти борзые в форме — уже придумали, в какую камеру тебя засунуть? На кол посадили или пока только морально насилуют?

— Не поймали меня, — Стас закрыл глаза, будто от этого легче станет. — Но документ… вместе с шаурмой… и анализами… теперь у меня в желудке, понял?

Пауза такая, что даже трасса где-то на заднем фоне зазвучала как симфония Бетховена на фоне этого абсурда.

— Ты серьёзно, что ли? — Костя аж голос повысил до фальцета. — Ты всё сожрал? Документ? Шаурму? Анализы? Что там ещё было — справка о несудимости? Может, ещё запил кефирчиком для полного пищеварительного экстаза?

Стас молчит, переваривая не только еду, но и масштаб катастрофы.

— Ну ты красавец, Стасик, — Костя уже ржёт сквозь злость, как гиена на кладбище. — Теперь у тебя в животе больше государственных тайн, чем в архивах КГБ. Поздравляю, ты стал ходячим сейфом! Надеюсь, хоть шаурма была вкусная? Или ты и её не почувствовал среди всей этой макулатуры?

— Да пошёл ты к чёрту, — буркнул Стас. — Лучше скажи, что теперь делать. Может, клизму поставить?

— Что-что? — Костя давится смехом. — Сиди и жди меня, затупок. И молись, чтобы твой желудок переварил улики быстрее, чем менты переварят твою историю. А то придётся объяснять, почему ты превратился в человека-шредер.

Тем временем

в Москве

Мария Фёдоровна шла по коридору дворца, как человек, который давно понял, что корона — это не украшение, а петля на шее. Правда, золотая петля, что несколько утешает. Однако она умела выживать среди золотых стен и лживых улыбок, но сегодня даже у неё нервишки сдали. Остановилась у двери в кабинет мужа, слушает. За тонкой стенкой император что-то втолковывает министрам, голос у него спокойный, уверенный. Ни тени слабости, ни намёка на то, что в его крови яд, который быка бы уложил.

Мария сжала кулаки так, что чуть кожу не порвала.

— Какого чёрта? Неужели я настолько плохая убийца? — пробурчала она и отошла к окну. — А ведь в детстве мышей травила с таким талантом…

Солнце там что-то бликует по мрамору, а ей плевать — смотрит на своё отражение. Видит женщину, которая привыкла всегда брать своё — хоть из-под земли достанет. Или из-под мужа.

— Ваше величество… — за спиной пискнул камердинер.

Мария обернулась. Слуга сразу отступил — у неё взгляд такой, что даже крысы по углам прячутся. А крысы во дворце — эксперты по выживанию.

— Говори уже, пока я добрая, — отрезала она.

— Его величество просил передать, что ужинать будет в малой столовой. Как обычно.

— Как обычно… — Мария усмехнулась. — Конечно. Как будто он не должен был уже украшать семейный склеп. Передай его величеству, что я тоже буду ужинать. Как обычно. Живая.

— Слушаюсь, ваше величество.

— И ещё… — Мария прищурилась. — Скажи повару, пусть готовит что-нибудь лёгкое. У мужа, видимо, проблемы с пищеварением. Яды плохо усваиваются.

Камердинер побледнел и исчез — видно, тоже жить хочет. Умный мальчик. Мария ходит кругами, собирает мысли в кучу. Император — маг сильный, все знают. Но даже ему такие яды не по зубам. Она сама всё проверяла — доза была такая, что дракона бы в землю вбила, не то что человека.

— Значит, он всё понял, — эта мысль врезалась ей в голову. — Если он знает про яд — значит, и про мою… романтическую инициативу догадался. Но почему молчит? Почему не отправил меня к предкам? Что за цирк тут устроили?

Она остановилась, постучала пальцем по подбородку.

— Ну ты и хитрый гад… Ладно, сыграем в твою игру. Посмотрим, кто кого переиграет.

И тут дошло — оранжерея! В тот день она подсыпала яд ему в чай как раз там, среди этих тропических кустов. Романтично, чёрт возьми. Она вспомнила, как тогда отвлеклась на секунду — а когда глянула обратно, чашка уже пуста.

— Либо он пьёт быстрее света, либо… — Мария рванула в оранжерею.

Слуги разбегаются в стороны — им тоже жить охота. Мудрые люди, в отличие от неё. Оранжерея встретила её духотой и запахом цветов. Мария сразу к нужному месту — кресла стоят на месте, столик рядом, а чуть дальше… Горшок с орхидеей, вот он, стоит как упрёк. Та самая орхидея, которой тут все восхищались, теперь просто дохлый куст. Листья — черные, цветы — как пепел.

— Ну и мразь, — прошипела Мария сквозь зубы. — Цветочки жалко, а жену — нет. Типичный мужчина.

Она присела на корточки, разглядывая мёртвое растение.

— Значит, так… Чай пить не стал, вылил в горшок — вот и вся его хитрость. Яд убил цветок, а не его. Но зачем вся эта постановка, вместо того чтобы просто сказать в лоб: «Дорогая, ты пытаешься меня убить»? Театрал нашёлся.

Мария оглядела оранжерею — тут этих орхидей как собак нерезаных. Найти замену — дело пяти минут.

— Ну что ж, милый, раз ты любишь игры… — Она выдрала дохлую орхидею из горшка без особых сантиментов. Корни ломались, листья сыпались как пыль. — Поиграем. Только на этот раз правила буду устанавливать я.

Швырнула всё это в печку для мусора, пусть горит, и тут же воткнула на место новую орхидею, землю тоже поменяла.

— Теперь всё как было. Красиво, свежо, и никто не догадается, что тут кого-то травили. — Она отряхнула руки. — Жаль только, что не его.

Пока ковырялась в земле, в голове крутились мысли, как тараканы на кухне после включения света — разбегаются, но никуда не деваются. Царёв, Тяпкин, Невская — вся эта троица где-то рядом болтается, живы-здоровы, хоть и потрёпанные. Времени у неё осталось чуть меньше чем ничего, а планов — ещё меньше.

Мария вытерла руки о тряпку, подошла к раковине и долго мыла руки, будто могла отмыть не только грязь, но и свою совесть. Хотя с совестью она распрощалась лет двадцать назад — слишком дорогая роскошь для её профессии. Потом достала телефон. Номер знала наизусть — отец Серафим из Данилова монастыря. Молится по расписанию, а за хороший гонорар решает вопросы не хуже любого адвоката. И намного дешевле.

Гудок, ещё один — на третьем трубка ожила.

— Алло, — голос у него был такой уставший, будто он только что пятерых отпел и готовился к шестому.

— Отец Серафим, это Мария Фёдоровна.

В голосе у батюшки щёлкнуло что-то — видимо, калькулятор включился.

— Ваше величество, какая честь… — он заговорил медовым голосом торговца индульгенциями. — Чем могу служить?

— Давай без церковных песнопений, — перебила она. — Мне нужна услуга. Деньги будут хорошие. Очень хорошие.

— Слушаю внимательно, как на исповеди.

— Найди троих — графа Царёва, следователя Тяпкина и княгиню Невскую. Они где-то тут ошиваются, возможно подраны жизнью и моими людьми. Найдёшь — передай им моё великодушное предложение.

Помолчала секунду, чтобы каждое слово было как гвоздь в крышку гроба.

— Миллион каждому за молчание. Взамен пусть катятся отсюда подальше и уничтожают документ с анализом. Согласятся — гарантирую безопасность и больше к их жизни не прикасаюсь. Христианское милосердие, так сказать.

— А если откажутся? — осторожно спросил Серафим, и в голосе послышались нотки профессионального интереса.

— Тогда я их похороню без следа, — Мария усмехнулась сухо. — Как всех остальных умников до них. Ты же знаешь, отец, я женщина слова. Сказала — сделала.

— Принято… — в голосе батюшки звучало удовлетворение. — Когда начать?

— Вчера надо было! Но раз машины времени у церкви ещё нет — бегом! И помни — Бог всё видит, но иногда закрывает глаза за хорошие деньги.

— Я всё сделаю, ваше величество. Господь поможет.

— Конечно поможет, — хмыкнула Мария. — Особенно если ты ему десятину с гонорара отдашь.

И Мария бросила трубку, сразу вырубила телефон. План — полный бред, но выбора нет. Царёв с компанией согласятся — отлично, нет — тогда они умрут раньше, чем пискнуть успеют. Демократия в действии — можно выбирать, как именно ты хочешь исчезнуть.

Она побрела обратно во дворец, коридоры длинные, шаги гремят в голове — как будто кто-то специально строил это место для эха и депрессивных мыслей. Император про яд знает, молчит — ну конечно, хитрый лис. Наверное, ждёт, когда она сама себя закопает. Романтик, блин. Сколько у неё времени? Кто первый двинет фигуру на доске? Вопросы без ответов, как обычно. Жизнь — это шахматы, где все фигуры чёрные, а правила меняются каждый ход.

Императрица заперлась у себя, наконец-то скинула маску. Вид уставший, плечи вниз — обычная женщина, которая просто случайно убивает людей по работе. Подошла к окну, смотрит во двор — где-то там этот тип, который должен был уже сыграть в ящик, а он всё живой и теперь строит из себя загадку. Некоторые люди просто не умеют вовремя умирать.

— Ты что там удумал? — проворчала она в окно. — Почему ты ещё не откинулся? Я же тебе яд подсыпала от души, с любовью.

В ответ — тишина и вечерний свет. Всё только начинается, а она уже устала. Но в следующий миг она уже стояла у сейфа — без пафоса, просто дело делается. Колье императрицы Екатерины швырнула в футляр, изумруды кинула к бумагам на швейцарские счета. Каждая побрякушка — билет на выход и страховка от проблем. Опытная, но не железная. Даже у профессиональных убийц бывают плохие дни.

А затем набрала нужный номер — время собирать камни. Или разбрасывать трупы. Как повезёт.

— Ваше величество, самолёт будет готов через два часа, — капитан доложил по телефону. Голос дрожал так, будто он уже знал, что готовит транспорт для побега или для трупа.

— Пусть стоит наготове, — ответила Мария коротко. — Можем улететь в любой момент. Или кого-то отправить в последний полёт.

— А куда лететь?

— Пока никуда, просто жди. И молись, чтобы не пришлось везти груз-200.

Связь сбросила и сейф захлопнула. Теперь самое весёлое — играть любящую жену перед мужем, который может в любой момент воткнуть нож в спину. Хотя она первая готовилась его отравить. Семейная идиллия, одним словом.

Но Александр IV тем временем сидит в кабинете, завален бумагами по уши — будто реально работает, а не планирует убийство жены. Вид бодрый, глаза живые, даже улыбается. Слишком живой для покойника, который должен был сдохнуть вчера.

— Саша, — тихо позвала она и шагнула ближе. — Ты тут совсем в бумагах утонул, про ужин забыл? Хотя может, аппетит пропал после того, как узнал о яде?

Император смотрит на неё остро — как хищник перед прыжком, потом опять включает приличного мужа. Актёр хренов.

— Дорогая! — ручку отложил и тянется к ней. — Работа заела, сам не рад. Но слушай сюда — я решил. Пока нас обоих не убили.

— И что ты там надумал? — Мария села рядом, изображая заботу так же легко, как планирует вдовство.

— Через пару месяцев поедем в отпуск, — сказал он, будто обсуждает погоду. — Мальдивы, Сейшелы, хоть на тот свет — выбирай сама. Хотя на тот свет мы, кажется, уже собираемся.

Мария чуть не рассмеялась — вот так новости. Сидит перед ней, строит планы на будущее, как будто у них обоих есть это самое будущее. Трогательно до слёз.

— Великолепно, — выдавила она. — Я вообще уже забыла, когда отдыхала по-человечески. Только мы вдвоём, да? Без охраны, без свидетелей… Романтично.

— Да, — сказал он тихо и зачем-то чмокнул её в лоб. Прощальный поцелуй? — В последнее время ты как на иголках. Может, к врачу сходишь? Или сразу к патологоанатому?

— Не надо мне врачей, — отмахнулась Мария. — Они только констатируют смерть. Я просто хочу на море и забыть обо всех делах. И обо всех трупах.

— Я не позволю своей жене так сильно уставать, — подмигнул он. — Вечный покой — это моя забота.

Вот это «моя жена» прозвучало как эпитафия. Она встала, подошла к окну, делая вид, что смотрит на город. На самом деле прикидывала, с какого этажа лучше падать.

— Саша, помнишь нашу свадьбу? — спросила она вдруг.

— Ну конечно помню. Самый счастливый день… до сегодняшнего.

— Тогда ты сказал, что мы вместе до гроба. Что никто нас не разлучит.

— И я сдержу слово, — его голос стал холодным как лёд. — Мы действительно будем вместе. В соседних могилах.

Повисла тишина. Только часы тикали — как будто отсчитывали последние минуты их жизней. Или их брака. Хотя какая разница?

— Да, — выдохнул он наконец. — Я до сих пор так думаю. Кстати, я всегда считал, что брак держится на доверии. Всё остальное — ерунда. Ты с этим согласна?

— Ну конечно, — сказала она, чувствуя, как сердце отбивает дробь смертника. — Доверие решает всё. Особенно когда его нет.

— Вот именно. Если трещит доверие — всё остальное посыплется к чертям быстрее, чем карточный домик в торнадо.

Мария аж передёрнулась от такой трогательной заботы о семейных ценностях.

— Ты о чём вообще? — спросила она максимально ровно, словно обсуждали погоду, а не рыли друг другу могилы.

— Да ни о чём конкретном, — усмехнулся Александр и посмотрел на неё так, будто она была последним куском торта на поминках. — Просто мысли вслух. Старею, наверное… Или мудрею. Хотя разница невелика — и то, и другое ведёт к могиле.

Он снова взялся за ручку и стал делать вид, что работает. Но Мария понимала — он её изучает как патологоанатом труп. Препарирует каждый жест, каждый вздох.

— Ладно, не мешаю тебе спасать мир, — сказала она и пошла к двери.

— Мария, — окликнул он голосом, от которого хотелось креститься.

Она обернулась и попыталась выглядеть спокойной, хотя внутри всё горело синим пламенем.

— Что? Ещё одна лекция о семейных ценностях?

— Я тебя люблю. Запомни это.

Прозвучало как «Прощай, дорогая» перед казнью. Романтика чистой воды. Она кивнула и вышла из кабинета. В коридоре встала у стены и попыталась отдышаться. Игра становилась интереснее — ставки росли, правила менялись каждую минуту, а судья явно был подкуплен. Но козырь у неё был — старый как мир женский козырь. Тот самый, что довёл до ручки не одного Наполеона.

Мария посмотрела на своё отражение в окне и усмехнулась хищно.

— Ну ничего, Саша… Я всё равно узнаю правду. Хоть из-под земли достану. А если понадобится — и туда же тебя отправлю. С любовью, конечно.

Я стоял у этой проклятой кабинки уже полчаса. Терпение кончалось. Запах общественного сортира бил в нос — идеальная атмосфера для государственных дел.

— Ты что там, истукан безмозглый, тужься! — гаркнул я, стукнув кулаком по дверце. — Додумался же улики жрать! Что, в детстве мало бумаги ел?

Изнутри донеслось что-то среднее между стоном и матом. Стас сидел там уже который час, расплачиваясь за свою гениальную выходку — спрятать компромат в собственном желудке. Всю жизнь не ел мясо, а теперь переваривает шаурму с государственной тайной. Ирония судьбы — веган стал живым сейфом для секретных документов.

— Не стой тут, как палач на пенсии, — простонал Стас сквозь дверь. — Мне и так хреново… Самое опасное задание дали именно мне! Видимо, кто-то наверху решил, что я слишком долго живу спокойно.

Я прислонился к стене и закрыл глаза. Романтика спецслужб во всей красе.

— А как теперь передавать императору такие документы и анализы, — раздался за спиной знакомый голос с нотками отчаяния.

Обернулся — следователь Тяпкин стоял у раковины, изучал свое отражение в мутном зеркале. Лицо такое, будто уже мысленно писал заявление об увольнении по собственному желанию.

— Вонять будет дерьмом и все помятое, — фыркнул он, нервно поправляя галстук. — Его величество точно оценит такую… аутентичность доставки.

— Может, вы оба выйдете, — донеслось из кабинки с нотками королевского достоинства. — Я тут вообще-то работаю! На благо родины!

— Плохо работаешь, — огрызнулся я, доставая из кармана очередной флакон слабительного. — Производительность труда желает лучшего. — Протянул через верх дверцы. — Лови! Только не смой все в унитаз, когда закончишь. Это же не просто дерьмо — это дерьмо с государственной важностью.

Стас схватил флакон. Слышно было, как он возится с крышкой — последняя надежда на освобождение.

— Оригинал документа — это хорошо, — сказал Тяпкин, подходя ближе. Голос стал заговорщическим. — Но у меня еще копия бумажная есть и еще немного анализов… проба из железы мутанта. Страховка, так сказать.

Я повернулся к нему. Тяпкин из тех, кто держит козырь в рукаве, но сейчас в его глазах была настоящая тревога — видимо, понял, что козырь может оказаться джокером.

— Главное — достать оригинал с магической печатью алхимика, — продолжал он, теребя папку под мышкой. — Без нее следствию крышка. А проба у нас есть еще… это хоть что-то. Утешительный приз, так сказать.

Но вдруг из кабинки донесся звук — нечто среднее между бульканьем и треском. Музыка для ушей.

— Стас, ты там живой? — я постучал по кабинке. — Или это документ застрял где-то на полпути? Может, он решил остаться на постоянное место жительства?

Тишина… А потом низкое, звериное рычание. Ну вот, теперь понятно, почему пробы мутантов хранят в специальных контейнерах.

— Стас? — Голос мой стал менее уверенным. — Ты случайно не превращаешься в то, что съел?

Но в следующую секунду дверь кабинки вылетела с такой силой, что меня впечатало в стену. Я проморгался, пытаясь понять, что передо мной за чудовище. Это не Стас — это какая-то пародия на него, его изуродованный двойник. Кожа — ядовито-розовая, как у фламинго после химиотерапии. Одежда болтается лохмотьями. Тело раздулось раза в полтора — мускулы бугрятся, жилы выпирают. Пол под ногами ходит ходуном.

— Твою мать, что за розовый Халк! — сипит Тяпкин и роняет на кафель свою папку. Бумаги разлетаются по полу, как последние надежды на спокойную пенсию.

— Похоже, у него в животе лопнул тот самый пакет с пробой мутанта… — говорю я, пытаясь сохранить остатки профессионального спокойствия. — Вот и результат. Стас всегда хотел быть особенным — получил, что хотел.

— Вот это поел, называется… — выдыхаю я сквозь нервный смех. — Теперь он не просто свидетель — он живое вещественное доказательство. Башню ему сейчас снесет конкретно… Все на выход! И кто-нибудь позвоните в отдел по работе с мутантами — у нас тут новый сотрудник появился!