Амулет мертвеца

Глава 19. Красные крылья над белым безмолвием

Перебрался на закрытую для посторонних подмосковную базу Василь через неделю — заехала все та же черная эмка, вещи он собрал давно. Жаль, не придется отметить новый, тридцать восьмой год с Майей. Впрочем, она, только услышав о важной служебной командировке, кивнула и сказала:

— Вернись с победой, так говорят? Под крылом иль на крыле… Не надо, не говори больше, еще выдашь какую государственную тайну. Лучше обними меня.

Обычный аэродром, разве что с охраной при малиновых петлицах. Обычные брусовые домики с печным отоплением, пожилые ангары и пара учебных классов, где пришлось снова заниматься теорией того самого крыла, впрочем, условно-практические занятия на скелете ТБ-1 со снятыми моторами тоже были.

Кроме Чернякова, постоянно где-то занятого, Василь не знал никакого из нового экипажа. Трое кроме них с командиром. Маловато, пожалуй, и радист, суровый белобрысый Яша Граникин, должен был совмещать должность второго, запасного бортмеханика. Связь в перелете бесценна, связь — ниточка жизни в ледяном аду, надежда и спасение. Держать связь понемногу учили весь экипаж, на разных типах станций, своих и иностранных.

Штурман, рыжеватый кряжистый Семен Петров, «проще моих имени с фамилией не найдете».

Первый механик, смазливый, чернявый быстроглазый татарин Амир Зарипов, «имя древнее, значит, «бессмертный», так что не дрейфим, мужики». Молодые, с северным опытом, хоть фамилии ничего ему не говорили. Впрочем, суть он понял сразу.

Взять, кроме командира, никому не известных и не интересных публике, хоть и опытных «поморов», а если что… их никто не вспомнит через неделю, ну кроме Чернякова. Но и он — мало ли, полярная авиация дама жестокая.

Обычная ледовая разведка. На новой машине, тоже, знаете, фактор.

Вот новую машину им не показывали до декабря. Потом — выдали инструкции, основательные тома в клеенчатых обложках, в классе на стене появились здоровенные схемы-«синьки», где они наконец-то могли разглядеть пусть не самолет, пока его бумажный призрак. Зато и это «не из трех пальцев, граждане, фигура», как говаривал штурман.

АНТ-42, обтекаемый, цельнометаллический, с убирающимся целиком шасси. Просторный фюзеляж, считай, двухпалубный, кабина пилотов с отличным обзором, где сидели необычно, тандемом. И пять моторов, пять, только пятый никто снаружи не видел, «большой красный секрет», в свой срок напишут репортеры-янки, шакалы ротационных машин. Пятый, в «спине», сгущал и гнал воздух к остальным четырем.

Черняков обронил, самолет будет второй такой в природе, и готовят его к перелету уже при постройке, а не как срочно-аврально переделывали ДБ-А. АНТ-42Р-бис, «разведчик», на самом деле, меж своими, «рекордный». Туполев опять сумел сваять чудо, жаль, с Леваневским ему не повезло… но тогда бы, наверняка, их полета не было.

«Ну воробушек!» — заключил все тот же штурман. Так «воробышком», «воробьем» АНТ вошел в их жаргон.

Прилет «воробья» стал подарком на новый год. Не иначе, Черняков нарочно подгадал. Пилотировал машину он, с заводским незнакомым испытателем.

В субботу в пять утра их разбудил близкий гром. Выдирающемуся из сна с объятиями Майи Василю показалось — гроза. Декабрь в Подмосковье, гроза? Кой дьявол? Тут он проснулся совсем, ибо в комнату заглянул Амир в майке и трусах и возопил: «это ж прилетел наш птенчик!»

Казалось очень долго — одеваться и натягивать валенки, уже в сенях насаживать ушанку на зябнущую со сна голову. Они не бежали, конечно, но шагали «рысью размашистой», по Семенову присловью.

Птенчик уже зарулил на стоянку. Уже спустились по легкой лесенке трапа из носовой штурманской кабины двое в черных, подшитых овчиной летных костюмах, косолапо ставя унты. Пара трехлопастных пропеллеров еще вращалась, замедляясь, но моторы молчали.

— Нормально, народ, как на трамвае покатались, — сказал едва узнаваемый в летном шлеме Черняков, а второй кивнул, но руки пожимать не стал.

Под низким зимним небом дальний бомбардировщик казался еще больше, чем представлял Василь. Темно-красный, с блестящими голым металлом винтами и серебряной молнией на киле. Черный код на крыльях и фюзеляже: USSR N-217. Уже нанесли.

В первый полет Черняков взял его через три дня — потраченных чтобы освоиться в кабине. Многие приборы, радиополукомпас, рации — иностранные, что поделать. После аскетики гражданского ТБ-3, конечно, многочисленные будильники и кнопки могли смутить менее нахального человека. Ничего, «Дуглас» помог, Василь разобрался быстро, после пары полетов освоится, себя-то он знал. И яркие посадочные фары, не хуже американских… никаких высунутых в ледяной поток рук с ракетницей — подсветить полосу…

Взлетом управлял командир — Василь оказался наблюдателем, зато смог увидеть многое, чего и не видит занятый пилот. Как один за другим слева направо раскручивались винты, услышал и ощутил, как загудел пятый мотор за спиной. Вибрация довольно слабая, на Г-2 сильнее, про удобную кабину и говорить нечего. Стрелки приборов закачались и пошли к тому привычному, выверенному положению, какое глаз пилота и не различает по каждому циферблату отдельно, но охватывает и воспринимает разом, заодно с сигнальными лампами и положением рукояток и тумблеров — «хозяин, летим, все в порядке».

В просторной кабине после «лимузина» Г-2 или уютной, автомобильной почти у ДиСи странно было сидеть одному, видя впереди командира, словно штукаришь на УТ-2 с Борисом. Качнулись элероны, гигант развернулся и по легкому снежку покатил, побежал, будто сошел с ума и сорвался с фундамента трехэтажный дом — крылья упруго толкнуло, и вот оно. Небо.

— Шасси убрано! Бери штурвал! — сказал в шлемофоне командирский голос, внутренняя связь на отлично, еще плюсик.

Василь потянул черное кольцо на себя — огромный «красный воробей» легко, под действием усилителей управления-бустеров, пошел вверх.

Нет, никакого сравнения даже с Дугласом. Хотя тот, чего уж врать, мягок и приятен, иноходец-инородец. Не пилотажный «утенок» наш воробей, но и не взбрыкнет, вполне послушен и «вежлив», по выражению первого Василева инструктора. С таким птенцом жить можно, дружно и просто. Легкий наклон баранки, подать ногой педаль, словно в танце, вираж, выправляется как по маслу. А скороподъемность какая после транспортника… боевой корабль по рождению, не крейсер, красный линкор.

— Посадишь, если отдам, не гробанешь? Второго у нас нет… — Черняков.

— И посажу, вопрос ваш смешной! — сказал Василь слишком громко, потом вспомнил про микрофон.

— Давай, заходи, а я подремлю, — шутит.

— Слушаю, товарищ командир, спите спокойно, (Черняков чертыхнулся незло) — Василь повел огромную птицу на снижение. Моторы трудились на пять, ровно и дружно, стрелки оборотов и температуры в одном положении. — Выпускаю шасси!

— Молодец, вспомнил, соколик, — Черняков язвит, пусть, он не со зла. Тем более придраться и не к чему.

Самолет он посадил «как бабочку на лист», откуда фраза? Нет, забылось.

Поземка цеплялась за огромные колеса шасси, когда они спустились из кабины и передали АНТа техникам, проверять и обслуживать, работы хватало всем, хотя лететь собирались только летом. Как Леваневский, но пораньше. Опоздал он со сборами, а там и погоду испортили метеорологи.

«Мы облакопрогонники» — подумал Василь, — «наше колдунство сильнее».

Вечером он получил почту. Письма тщательно проверяли, конечно, и правильно. Письмо от родных с милыми бестолковыми поклонами и от Майи — одна страница идеальным почерком. О себе она не писала, только «все в порядке», вспоминала их общие маленькие радости, беседы и нечастые споры, вроде бы дружеское письмо, без страстных признаний, но такое теплое между строк.

Полгода, срок немалый. Но отдыхать им не пришлось. Меховая одежда, палатка, надувная лодка, консервы, и многое другое, само собой, все осмотреть самим, проверить, испытать. Но кто-то суровый и разумный взялся и за самих облакопрогонников.

Пожилые кряжистые дядьки учили их ночью, под ветром, разжигать костер, ставить и утеплять снегом красную палатку, ходить на лыжах вокруг аэродрома, не валясь с ног после десятка километров. Летчики народ здоровый, но им пришлось солоно. В самодельном тире за столовой стреляли из карабинов и револьверов. И никто не отменял радиодела, навигации, тренировок на знание самолета, «мать ее матчасти», ну, Степан, конечно.

Но не жаловались, все помнили экипаж Леваневского.

Первые полеты на дальность полным составом начались в конце февраля, после дня Советской армии. Летали по кругу, беспосадочно, над Московской областью, испытывали спиртовые противообледенители винтов, связь, срабатывались в единый крылатый организм с машиной. Получалось все лучше, даже строгий, скупой на комплименты Черняков хвалил.

Таяние снега и звонкие капели Василь едва заметил, разве что легче запускались моторы, и колеса шасси теперь разбрызгивали грязь вместо снежной каши.

Все же система пятимоторства оказалась не такой и гениальной, на малой высоте АЦН-2, опытный агрегат центрального наддува, жрал много, любил гульнуть оборотами, а пользы не приносил. На высоте, в полете тоже запускать не дело, мерзлый, может не ожить. Но тут уж пока ничего лучше не было, отдельные высотные компрессоры для каждого мотора никак не вытанцовывались. Даже и Черняков признавал — моторы всегдашняя беда наших тяжелых самолетов. И у ДБ-А жаловались на двигатели, как бы не они погубили народ. Василь дымок у крыла не мог забыть.

Будем есть теми ложками что дали, не голодать же.

Все на свете проходит, и весна прошла. Отлет назначили на середину июня, не опоздать, ухватить погоду за хвост.

Василь плохо запомнил окончательные сборы, много суеты, надо было приглядеть, как грузят самолет, Черняков попросил. Опять же разобрать до ижицы маршрут, вычерченный Степаном. Над Архангельской областью, над ледяной голой Землей Франца-Иосифа, через полюс и до Фербэнкса, повторить оборвавшийся полет.

Ах, если бы просто и легко. Помахали ручкой, взлетели, сели, помахали ручкой… Работа моторов, забортная температура, бензин, масло и спирт в антиобледенителях, режимы и расход на разной высоте, погодные каверзы: со штурманом и механиком они сидели часами. Черняков тоже приходил, но у него и так не было минуты свободной, приходилось общаться с начальством, рулить и лавировать в потоках похлеще воздушных — бумажно-телефонных.

За неделю до Черняков сообщил им — с американцами вопрос улажен, все разрешения получены, в прессу не просочилось, и то хлеб, писаки у них ушлые. Президент США в курсе и желает удачи.

14 июня 1938 года, 8:30 утра. Ни музыки, ни толпы, ни высокого начальства. Ясное небо, зеленая трава и огромный темно-красный самолет.

И рядом с блестящим ЗИС-101 начальства- синяя открытая машина. Увидев ее, Василь сперва подумал, а точно ли проснулся утром. Но нет, ее фигура в том самом желтом платье, рыжие волосы распущены, идет к ним, неуклюжим, одетым в пока еще расстегнутые летные костюмы. Какой-то военный с голубыми петлицами, в немалых чинах, разрешающе кивнул ей и махнул рукой.

— Привет. Соскучился? Ну видишь, пришла проводить, — она легко коснулась губами его губ, не смущаясь нисколько. Завидуйте, почему нет.

— Как смогла-то? — вместо привета ляпнул он.

— Да вот… разрешили.

— Слушай, — Василь разволновался, хоть проснулся вполне собранным, — погоди, я ведь… когда вернусь (если — мелькнула мысль и спряталась) да кой ч… ты выходи за меня? Официально? Ты ведь свободна как птица? Да, и я тебя…

— А ты меня окольцевать решил? Сокол с кольцом — куда ты? Девушки не поймут.

— Да я серьезно, Майя, я с тобой…

— Вернись, главное. Там увидим. Вот, на память принесла.

Она взяла его руку вечно прохладными пальцами, заглянула в глаза вишневыми глазами, уже без улыбки. Показала серебряную зажигалку с гравированным крохотным Ут-2, запрокинутым в мертвой петле, и датой того авиапраздника. Щелчком сильного белого пальца с ненакрашенным ногтем добыла огонек:

— Вдруг пригодится? Прикурить американскому президенту?

Погасила и положила ему в нагрудный карман.

В кабине Василь взял себя в руки, повторяя за Черняковым вслух, как заведено, «молитву», распорядок действий пилота, последнюю проверку на земле…черти-что в голову приходит. Хоть сам говори «крайнюю», как иные суеверы. А ведь раньше посмеивался.

Пришла. Как пробилась.

За спиной заурчал пятый, тайный мотор. Потом запустили крайний правый, второй, третий… теперь все четыре ровно и мрачно гудели, нарубая тугой воздух лопастями.

Он добавил газ, Черняков впереди покрутил черной головой (друг Борька, как ты там, увидимся, полетим еще на нашем «утенке», да?)

Стрелки приборов заняли положенные места. Триммера — порядок, топливо — порядок, температура моторов порядок… и далее, далее.

— Товарищ командир, — сказал Василь, — самолет готов. Разрешите взлетать?

— Взлет разрешаю, двести семнадцать, — сказало радио.

— Взлет разрешаю. Ни пуха нам, — ответил командир и перекрестился. Неожиданно.

— Иду на взлет, — сказал Василь, переключился на бортовую сеть и добавил, — Петр Николаич, к черту! Мы колдуны, нам сказку сделать былью плюнуть.

Тронулись. Качнулись красные крылья, плавно двинулось назад зеленое поле.

Самолет развернулся в начале полосы, теперь из кабины пилотов провожающих не увидеть. Поздно.

Зарокотал сильнее, окутал крылья синеватыми выхлопами, прянул и побежал.

Отрыв, громадные колеса крутятся вхолостую, заляпанные грязью и зеленью, теперь они понадобятся нескоро, на другом континенте.

Самолет в небе, пустота меж красными крыльями и землей растет. Выше, взбирается тяжело, уже с ревом. Тонны топлива в крыльях и запасных баках бомбоотсека.

Колеса пошли вверх и встали в ниши. Экипаж доложил — все хорошо.

Летим.

Красивая рыжая женщина села в синий автомобиль и уехала первой.

«Воробей» набрал законные шесть тысяч и лег на курс. Архангельск останется в стороне, но радиопривод оттуда Яше слышен отлично. Облачность, правда, усиливалась, наползли сырые ватные тучи. Полезли тушей на тушу впереди, над землей Франца-Иосифа, наверняка и дальше, по дороге на полюс. Дрянь такая, почти как у Леваневского. Василь никак не мог перестать сравнивать, и был уверен — другие вспоминают тоже. Не хватало только сбоев в моторах и утечки масла.

Еще выше (и выше, и выше… — крутится в голове), попробуем выйти над облаками, в разряженный синий простор. Тут-то наддув нужнее всего.

Семь тысяч. Семь пятьсот. Восемь. Хватит. Машина берет высоту тяжело, запас топлива едва сократился. Еще и пара резервных баков в переделанном бомбоотсеке. Летающая мина ты наша.

Накаркал? Обороты пятого, гудящего за спиной Эм-сотки, наддувающего остальные четыре, снова полезли выше. Уменьшаем. Вот чертова меленка.

— Амир, что АцэЭн? Обороты растут.

— Васек, держи до красной зоны. Гоняли до восьми тысяч, чыннан да[41], врожденная болячка.

Миновали Архангельск, там плюс шестнадцать, зябко, наверное. На улицах граждане уже закончили утренний штурм трамваев, уже ждут обеда. Дети в школе сидят, учат про чкаловский перелет. Ну и про нас заставят зубрить, хоть повеселее чем про феодализм. Тут всего-то минус тридцать два за бортом, курорт, дальше будет холоднее. И уже сплошная облачность внизу. Грязно-белый тюфяк, набитый снегом и угрозой. Вниз нельзя, начнем обледеневать, как было с двести девятым. Не оттого ли он гробанулся.

Красиво, конечно — снеговые валы прямо под крыльями. Но мы так, некрасивыми, без обледенения, ладно?

По расчетам Степана, они были минутах в десяти от архипелага Франца-Иосифа, последней родной земли. Правда, есть там поселок в бухте Тихой, вроде бы даже гидроплан был, но где среди мешанины воды, льда и скал множества островов ее увидишь, ту блаженную страну.

Десять минут.

Обороты мотора наддува снова поползли. И хуже того, вверх полезла температура. До совсем уже дурных цифр. Черняков спросил:

— Амир, там у тебя что за казан закипает вместо ацээна?

Это была последняя шутка на памяти Василя.

Амир не успел ответить. Машину тряхнуло, что-то загремело, смолкло, и в их кабину пополз отчетливый запах горящего масла, ни с чем не спутать.

Проклятый наддувный мотор умолк, белая стрелка оборотов беспомощно упала вниз, давления масла тоже, а вот стрелка температуры скакнула кверху. Под летным шлемом волосы Василя стали холодными и влажными.

И дым, да, уже настоящий, лезущий в глотку дым.

Приехали, дети. Елочка, гори!

Упали обороты остальных четырех, ну да, теперь им не хватает мощности… проклятье, еще и в заду печет. Какие шутки, натурально в кабине потеплело как не должно бы.

— Пожар, командир! АцэЭн нагадил, явыз улде![42] — Амир старался говорить спокойно, — мне не добраться, но дымит вовсю. Командир…

— Ясно, — Черняков помедлил всего пару секунд, Василь представил, сколько всего он за пару секунд передумал и потерял, и его резануло вместо страха острой жалостью. — Василь, снижайся до трех тысяч. Яша, передавай «сос», сообщи про пакость пятого, ищем место для посадки, может придется. Семен, хоть где-то чтоб сесть и не угробиться в хлам.

Отвечая «принято» за остальными и переводя самолет в пологое планирование, Василь страха уже не испытывал — горькую досаду.

Они вошли в облачность, и на крыльях заблестела влага, минуты — и она станет гибельной ледяной броней.

Может, получится еще…

Хлопнуло что-то внизу, и рули стали тяжелее, теперь приходилось «держать в руках» огромный бомбардировщик.

Не получится. Рулевые тяги зацепило.

Дым лез все гуще.

— Готовься, работать нам обоим, — командир. — Триммеры?

— Не работают. Плевать, держим, — ответил Василь пересохшими губами.

— Острова под нами! — доложил Степан ровно, словно в учебном полете. Не видно в облаках ни черта. Стекла кабины мутно-белы, точно самолет игрушка в коробке с ватой.

Машина неуклонно теряла высоту.

— Вася, сливай бензин!

Всё.

Василь дернул несколько тумблеров, сливные краны исправно сработали, из-под крыльев понеслись шлейфы драгоценного топлива.

Всё.

Баки в брюхе не сольешь, не смогли оборудовать, он помнил. На воду? Махина если не разломится от удара, сразу уйдет в ледяную глубину.

Самолет затрясло, штурвал и педали стали тяжелыми, он еле удержал, ослабел со страху, заяц? Никак, никак не слушает.

— Помогай на рулях! — Черняков. Они вели самолет вдвоем, и все равно проигрывали. Правый ближний мотор сбавил обороты. Маслосистема? Очень может… там все связано… мотор смолк, пропеллер замер, лопасти торчат как рога. Василь добавил тяги оставшимся трем, прикидывая, когда кончатся и они. Давление масла: стрелки явственно подвинулись к нулям, гадство.

«Воробей» провалился сразу метров на сто, никак не получалось хотя бы вывести его в горизонтальный полет, тянуло и тянуло книзу… Ньютон, черти б тебя с твоим законом… на крыльях матово забелел ледок. О, это кстати, отсроченная, но верная гибель, если не выйти из облаков, а куда? Они до земли, похоже.

Яша уже должен передать… да еще примут ли… да кто и как будет искать. «Шаврушка»[43] из Тихой? Еще и сесть надо живыми — куда?

Сколько прошло?

Высотомер крутил стрелками как в ночном кошмаре.

Облака наконец-то разорвались, внизу, близко, так близко, мелькнули полосы и пятна, бурые скалы и белый снег.

Теперь самолет почти падал, оставляя пышный дымный хвост, словно подбитый в воздушном бою.

— Степан, вон из носа, назад! — рявкнул Черняков.

— Огонь в кабине, — крикнул кто-то, наверное, Амир.

Василь с командиром сумели поднять нос, выровнять воробья над узкой расщелиной, перетянуть острый даже с виду скальный гребень. Дальше понесся ледниковый уклон, торчащие темные каменные желваки.

Рули отказали.

Удар.