Баоцан Золотой Цикады

Глава 22. Стратагема 李代桃僵. Пожертвуй сливой, чтобы спасти персик

Если не обойтись без потерь.

пожертвуй слабой позицией,

чтобы укрепить сильную.

Однако теперь Цзиньчан подлинно возликовал. Картинка, которую он только что видел, была действительно полной и четкой. Проступили слова, звуки и даже запахи!

— Это просто чудо! Я понял! «Глаза Будды» — это сокровище, которое дает обладателю власть над временем и пространством. Это не контроль над событиями, но возможность видеть будущее и прошлое! Я словно сам был там!

— Ты видел, что хотел? — Бяньфу выглядел совсем больным.

— Практически, да. Всё именно так, как рассказывала Чжэнь. А что с тобой?

— Из меня точно душу вынули. Даже после боев на турнире я не чувствовал себя таким измотанным.

Цзиньчан напрягся.

— Почему так? Неужели за прозрение надо платить? Но я в порядке.

— Не знаю. Пойду, лягу, — и Бяньфу, шатаясь, направился к себе.

— Отдохни, а завтра попробуем увидеть убийство Сюань и Исиня. Если получится — ничего больше и не потребуется. Мы узнаем его!

Но на самом деле Цзиньчан не верил в такую возможность. Убийца везде прятал или гримировал лицо.

И самой большой проблемой по-прежнему оставалась мотивация преступника. И потому вопросы множились. Была ли Лю Лэвэнь убита, чтобы скрыть следы насилья в прошлом? Или она была одной из жертв в цепи намеченных убийств? Точно ли Сюань была убита потому, что что-то знала, или имело значение и то, что она была в списке красавиц? Покушение на Чжэнь было ли связано с тем же, или она что-то знала?

Цзиньчан внимательно рассмотрел сцену с чтением стихов, о которой рассказывала Чжэнь. Было ли в ней что-то странное? Сам он не был сведущ в поэзии и не находил в стихотворении Сюань Янцин ничего особенного. Но что-то там было. Странное, незамеченное, но важное. Он чувствовал это не в первый раз.

Цзиньчан резко поднялся и, заперев ящик Чжао Гуйчжэня на замок, направился в женский павильон. Он помнил, что в увиденной им картине не было ни Мао Лисинь, ни Ши Цзинлэ. Это не удивило его: в этот день они были на последнем прогоне спектакля, и профессор Линь должен был отпустить их. И все же он ожидал, что девушки помогут ему.

И он направился в павильон к девицам.

Красавицы Мао Лисинь и Ши Цзинлэ пили чай в сумерках. Аромат жасмина, тонкий и дразнящий, витал над террасой, фарфоровые чашки белели в полумраке, как светлячки в ночи. Закат окрашивал горизонт в багровые и золотые тона, словно дракон выдыхал пламя. Мир замер в ожидании ночи, наполненной шепотом звезд. Они обе молчали, погруженные в свои мысли, наблюдая, как удлиняются тени, превращаясь в причудливых существ. В тишине сада слышалось пение цикад, сумерки сгущались, и мир вокруг становился полотном, на котором судьба рисовала свои причудливые узоры.

Визит Цзиньчана был неожиданным, но воспринят с радостью. Сам он по дороге довольно долго думал, как скрыть источник его медитативного прозрения и решил не нагромождать ложь на выдумку. В конце концов, в аудитории Линя Цзинсуна были два десятка человек.

Он выпил чашку чая и приступил к делу.

— Мне нужна ваша помощь. Мне рассказали, что когда вы пели на последнем прогоне спектакля, Сюань и Чжэнь были на лекции по стихосложению профессора Линя. Так вот, там профессор рассказывал о многозначности образа рукавов в стихах, и Сюань процитировала или сочинила сама стихотворение: «Как будто аромат душистой сливы мне сохранили эти рукава. Лишь аромат… Но не вернется тот, кого люблю, о ком тоскую…» После чего профессор похвалил её. Я хочу понять — почему? Что такого в этом стихотворении?

Мао и Ши переглянулись и задумались.

— На первый взгляд, ничего особенного, — пожала плечами Ши. — Трафаретно и достаточно заурядно. Но пусть лучше Лисинь скажет. Она мастерица стихи анализировать.

Мао Лисинь восприняла комплимент скептически.

— Я просто знаю Линя Цзинсуна. Думаю, профессор оценил стихотворение Сюань за его тонкость и многослойность, несмотря на кажущуюся простоту. Во-первых, в нём присутствует глубокая меланхолия, выраженная через образ аромата сливы, что создает атмосферу утонченной печали. Рукава, хранящие аромат, становятся метафорой удержания воспоминаний о любимом человеке, который, к сожалению, не вернётся. Во-вторых, стихотворение построено на контрасте между чувственным восприятием аромата и утратой, отсутствием любимого. Это противопоставление усиливает эмоциональное воздействие, делая стихотворение пронзительным и личным. В немногих строках Сюань смогла передать целую гамму чувств: от нежной ностальгии до щемящей тоски. В-третьих, стихотворение созвучно классической поэзии с её вниманием к деталям и символизму. Обращение к образу сливы, часто ассоциирующейся со стойкостью в невзгодах, добавляет глубину. Профессор, вероятно, увидел в этом стихотворении не только талант Сюань, но и её уважение к литературным традициям.

— О, боги, — вздохнул Цзиньчан, почувствовав, что слова Лисинь не только не прояснили для него суть дела, но и запутали её ещё больше.

Он с надеждой повернулся к Ши. Та пожала плечами.

— Просто банальщина. Ну, кто же в наши дни пишет о тоске по утерянной любви, используя трафаретную метафору рукавов, хранящих замшелый аромат сливы? Это же верх оригинальности, полет фантазии! Настоящий прорыв в поэзии! Гениальное сочетание запаха и эмоциональной боли, столь филигранно выраженное впервые ещё в эпоху Хань…. Конечно, невежде, не обладающему тонким вкусом, может показаться, что тема слегка… избита. Но мы-то с вами знаем, что истинное искусство всегда скрывается в нюансах. И в данном случае нюанс заключается в том, что Сюань умудрилась сказать то, что до неё говорили миллионы раз, но с такой невероятной искренностью, что профессор просто не смог не похвалить её порыв. Да и кто бы смог?

Цзиньчан растерялся.

— То есть, хвалить было не за что?

Лисинь завела глаза под потолок.

— Пусть ты не понимаешь в поэзии, но ты же понимаешь в музыке! Как понять, сыграл музыкант грубо или энергично, сухо или строго, вульгарно или эмоционально? В его игре много лишних движений и сумбура — или он играет свободно и раскованно? Ты скажешь, что исполнитель однообразен и статичен, но я скажу, что он играет цельно и вдумчиво. Все зависит от оценки…

Цзиньчан почесал затылок.

— А у профессора Линя хороший вкус?

Лисинь уверенно кивнула.

— Вообще-то да. Но он же ещё и педагог. Иногда нужно поощрить студента, вселить в него уверенность в своих силах, и тогда приходится хвалить и самые неловкие попытки, чтобы ученик не утратил веру в себя.

Цзиньчан вздохнул.

— Ясно. Но тогда отсюда ничего не извлечёшь, а мне казалось, что тут есть что-то важное. Жаль…—

Он поднялся, намереваясь уходить. Лисинь спросила, знает ли он, что в театре на день рождения Кун-цзы будет поставлен новый спектакль?

Цзиньчан удивился. Идея казалась абсурдной, почти кощунственной. Сейчас, когда в академии четыре нераскрытых убийства, затевать спектакли, да ещё на день рождения Конфуция? Прекрасная идея! Смотреть спектакли и чествовать мудрого старца, пока студенты падают замертво, как перезрелые груши?

— Сюй что, решил, что убийства — это всего лишь досадное недоразумение в Гоцзысюэ? Наверное, он рассчитывает, что зрители, увлечённые игрой актёров, забудут, как видели задушенную красавицу, распростертую под ширмой, два трупа в павильоне словесников и утопленника в Небесном озере?

Обе девицы повернулись к нему.

— А ты разве не слышал? Ещё пару часов назад авторитетная следственная комиссия академиков Ханьлинь установила, что виновником всех убийств был Му Чжанкэ.

Цзиньчан закусил губу и помрачнел. Он сам просил Чжао Гуйчжэня сделать это, чтобы убийца счёл себя в безопасности. Или комиссия сама пришла к такому выводу? Впрочем, это было неважно.

Видя его угрюмый вид и потемневшие глаза, Ши подошла к нему.

— Разумеется, никто в это не верит…

Цзиньчан глубоко вздохнул.

— Я могу быть с вами откровенен?

Лисинь хмыкнула.

— А ты что, до сих пор нам поминутно врал?

— Нет, но я хочу задать несколько вопросов и получить предельно честные ответы.

Девицы переглянулись и кивнули.

— Ши Цзинлэ, ты сказала при первой встрече, что у тебя нет подруг. Лисинь — тебе не подруга?

Девицы снова переглянулись.

— Лисинь была моей подругой, пока мой брат не посватался к ней. Она отказала ему, и отец запретил мне видеться с ней. Лисинь тоже по недоразумению обиделась на меня, думая, что я хотела этого брака. Но мы давно нашли возможность всё обсудить, и пришли к пониманию. Но тут выбрали первых красавиц, и в их число попала я, но не попала Лисинь. Но мы снова объяснились, Лисинь знает, как все произошло.

Цзиньчан кивнул.

— Именно это меня интересует. Красавицы. Лисинь, Ши, узнав Чжэнь Чанлэ, Сюань Янцин и Лю Лэвэнь, что вы подумали о каждой из них?

— А что тут думать? — удивилась Лисинь. — Мы их прекрасно знали, ведь год учились вместе и жили в одном дворе. И родство их знали, и связи при дворе. Я, понятное дело, расстроена была, однако, что толку об этом думать-то было?

— И, тем не менее, вспомним Лю Лэвэнь, первую жертву убийцы. Кто из вас помнит, как она, племянница фаворита императора, появилась здесь, с кем общалась, какой была? Кем восхищалась? Что любила? Когда впервые познакомилась с Исинем? Лисинь?

— Припомнить эту серую мышку, волею судеб заброшенную в обитель знаний — академию? Она не блистала умом и эрудицией, затмевая профессоров, но скромно пряталась в тени. Но её всегда тянуло к самым влиятельным и выдающимися личностями. Ей был свойственен большой снобизм, она любила хвалиться предпочтением педагогов и вниманием аристократов, которого, правда, было мало, пока её не провозгласили красавицей. Когда же состоялось её судьбоносное знакомство с самим Исинем? Точно, что не при лунном свете, под аккомпанемент соловьиных трелей. Но насколько я помню, она мечтала играть на сцене и постоянно сидела на его репетициях…

Заговорила Ши.

— Ее прибытие сюда я не запомнила. Когда мне сказали, что в академию поступила Лю Лэвэнь, племянница влиятельного вельможи, мне пришлось долго запоминать её лицо. Ее кругом общения стали самые разные люди: от студентов, увлеченных каллиграфией, до амбициозных аристократов, видевших в ней возможность приблизиться ко двору. Лэвэнь восхищалась поэтами и учеными. Любила шелковые платья нежных оттенков, прогулки по саду в лунную ночь и терпкий вкус чая с жасмином. Умела играть на гуцуне и цине, но очень слабо. С Исинем они столкнулись в библиотеке, пытаясь достать с верхней полки редкий свиток. Я полагаю, она нарочито ждала его там. Но на сцену он её не взял. Он сам был никудышным актером, но хорошую игру от плохой отличал.

— Как я понял, Лю Лэвэнь не встречалась с Ченем? А с кем встречалась? Вы видели её с кем-то?

Девицы снова переглянулись.

— Она вслух восхищалась генералом Су Юлинем и губернатором округа Шэнь Мао Линьюнем. Проводила много времени в Сиреневой Беседке. Обожала стихи, и была очень горда тем, что её туда приняли. Там она восхищалась стихами Му Цао, Бао Сю и Линь Чжэна. Ну и конечно, была без ума от профессора Линя и называла его гением.

— Наши музыканты? А мог быть у неё роман с кем-то из них?

Ши покачала головой.

— Му Цао и Линь Чжэн женаты, Бао Сю холост и не пропускает ни одной юбки, но он помолвлен с девицей из семьи Ван и никуда не денется от этого брака. И все об этом прекрасно знают. Линь Цзинсун староват для неё… Принца Ли Цзунцзяня она тоже обожала, говорила, что его стихи прекрасны.

Цзиньчан кивнул и повернулся к Лисинь.

— Мао Вэй как-то сказал, что Лю, после того, как была выбрана красавицей, совсем зазналась: с его сестрой Лисинь она раньше дружила, а потом нос от неё воротить начала. Было ли это?

Мао Лисинь поморщилась.

— Не совсем, хоть со стороны, может быть, так и выглядело. Просто по приезде её поселили рядом со мной, и директор попросил меня присмотреть за ней и всё ей показать. Но она… Она сирота была и племянница большого царедворца. С одной стороны, она была крайне наивна, рядом с ней не было матери, чтобы обучить её разумному поведению, с другой — она была крайне высокомерна. Она могла с легкостью поверить льстивым речам коварного поклонника или принять предложение завистника, плетущего интриги.

Однако положение дяди взрастило в ней и чувство избранности. Она пренебрежительно относилась к простолюдинам, считая их недалекими и недостойными ее внимания. Со многими здесь Лю держалась свысока, не утруждая себя проявлением элементарной вежливости. И это делало Лю объектом постоянных сплетен и насмешек в академии. Одни жалели ее, видя в ней простодушную дурочку, другие ненавидели за надменность и спесь. Сама же Лю, казалось, не замечала ни того, ни другого, продолжая жить в своём собственном, искажённом мире, где она была талантлива, красива, желанна… Когда же её провозгласили первой красавицей, её наивность превратилась в опасную самоуверенность, а надменность — в броню, защищающую от чужих взглядов и суждений…

То, что она начала воротить от меня нос — и верно, и неверно. Я сама тяготилась ею, с ней не о чем было говорить, и когда она перестала общаться со мной, я почувствовала только облегчение.

Цзиньчан уточнил.

— То есть, её легко было обмануть?

— Да, легче лёгкого.

Цзиньчан задумался. Если погибшая Лю Лэвэнь была столь глупа, кто же мог совратить её в академии? Неужели кто-то использовал её наивность в своих коварных планах? Он вспомнил её лицо — довольно милое, немного рассеянное. Лю Лэвэнь, словно мотылек, угодивший в паутину, стала жертвой политических игр или низменных страстей? Но кому нужна студентка, не очень красивая и глупая, но имеющая защиту в лице дяди, фаворита императора? Игра, на практичный взгляд Цзиньчана, просто не стоила свеч. И Чжао Гуйчжэнь прямо сказал, что это не месть соперника, желавшего подорвать его влияние при дворе. Значит, оставалась только одна версия, самая тёмная и пугающая — любовная интрига, обернувшаяся трагедией.

Академия, обычно тихая и умиротворенная, давно превратилась для Цзиньчана в кипящий котел подозрений. Каждый шорох, каждый взгляд казались исполненным зловещего смысла. Преподаватели и студенты — все были вовлечены в этот зловещий спектакль, где роль жертвы досталась юной наивной Лю Лэвэнь. И только истинный виновник, скрываясь в тени, потирал руки, наслаждаясь плодами своей гнусной победы. Раскроется ли правда когда-нибудь, или имя насильника и убийцы навеки останется погребенным под слоем лжи и интриг?

От мрачных мыслей его отвлёк вопрос Ши.

— Ты будешь участвовать в спектакле, Золотая Цикада?

— Кто это придумал?

— Когда комиссия признала, что во всем виноват Му Чжанкэ, Сюй Хэйцзи возликовал. И директор настоял на праздничном спектакле. «Именно сейчас, — провозгласил он, — когда тьма сгущается, нам нужен свет мудрости великого Кун-цзы!»

— Кстати, а с Му Чжанкэ Лю Лэвэнь была близка?

— Вовсе нет, они почти не сталкивались, тот с ристалища днями не выходит, в стихах, как и ты, ничего не смыслил. Сколько не вспоминаю, не могу припомнить, чтобы они где-то сталкивались.

— А принц Ли Цзунцзянь? Он был с ней близок?

Ши завела глаза под потолочные перекладины.

— Он человек милый и вежливый. И мил и вежлив со всеми. Я как-то видела их в библиотеке, он читал ей какие-то стихи из старой книги. И в Сиреневой Беседке принц тоже часто бывал. Но ели между ними был роман, я о таком не знаю.

Цзиньчан вздохнул. Незнание широкой публики о романе не исключало самого романа, такое не афишируют. Да только мог ли принц увлечься такой дурочкой, как Лю Лэвэнь? Ли Цзунцзянь был известен физической слабостью и острым умом. Он видел людей насквозь, словно хрустальные вазы, наполненные мутной водой. И не терпел кукол. Лю Лэвэнь, полевая ромашка, выросшая среди каменных стен Чанъани, юная кукла, набитая ватой, была не нужна ему. Ему нужны были партнеры, равные ему по интеллекту.

Если же принц заметил Лю Лэвэнь, выделял ее из толпы, то зачем? Возможно, он просто развлекался, устав от бесконечных сложностей его непростой жизни? Или же он видел в ней что-то, что позволило бы укрепить его положение при дворе? Но принц Ли Цзунцзянь после поражения на турнире сразу был препровождён Ло Чжоу и его людьми в свои покои, и под охраной двух стражников оставался до глубокой ночи. Убить Лю Лэвэнь он никак не мог.