Баоцан Золотой Цикады

Глава 3. Стратагема 上屋抽梯. Замани на крышу и убери лестницу

Обмани своих, обещав им лёгкую победу.

Толкай их вперёд, отрезав пути к отступлению.

Загнанная в угол собака перепрыгнет через стену,

но опасность не должна быть смертельной.

На постоялом дворе на выезде из города их в конюшне действительно ждал Сяолун вместе с огромным чусским скакуном. Юань обнял коня за шею и сглотнул комок в горле. Он дал себе слово не поддаваться чувствам и поспешно спросил Цзиньчана, что тот собирается делать в столице.

— Я выпускник каллиграфической школы Шусюэ.

— И куда же ты теперь направишься?

— В Гоцзысюэ, разумеется.

Юаню показалось, что он ослышался.

— Школу Сынов отечества?

— Да.

Юань только покачал головой. Золотая Цикада был, конечно, неглуп, но явно себя переоценивал.

Они выехали из города. Дорога вилась среди изумрудных склонов, пейзажи вокруг дышали древностью и величием, словно страницы старинного манускрипта. Горы, увенчанные снежными шапками, возвышались, как стражи вечности, реки извивались среди долин, а деревни, разбросанные по холмам, дымились очагами. В них кипела жизнь, полная забот и радостей, и Юань не мог снова с грустью не вспомнить, что у него теперь нет дома.

Немного погодя Юань повернулся к Цзиньчану, осторожно выразив то, что вызывало в нем мучительное недоумение.

— А ты уверен, что поступишь туда? Я слышал об этой шуйюань. Туда попасть невозможно.

Цзиньчан пожал плечами и неожиданно спросил.

— А ты когда родился-то, братец Бяньфу?

— В год огненной Лошади[1].

— Да? Я тоже. А в какую луну?

— В восьмую. За день до полнолуния.

Цзиньчан сморщил нос и тут же насмешливо хмыкнул.

— Удивительно. Я тоже родился в восьмую луну. Но за три дня по полнолуния.

— Значит, ты старше.

— Разумеется, — ответил Цзиньчан так, словно и не сомневался, что разница в два дня наделяет его подлинным старшинством. — Давай перекусим.

Они уже подъезжали к придорожной харчевне возле курьерской станции Мавэй. Ее стены, будто исписанные свитки, хранили впитавшийся за годы аромат звездчатого аниса и кунжутного масла. Внутри, под тусклым светом бумажных фонарей, клубился пар свежесваренного риса, нос щекотали запахи лапши и сочной жареной свинины.

Обслужить их вышла миловидная девица, и Юань невольно проводил её взглядом. Глаз девицы, два черных омута, искрились, а движения были грациозны, как танец шелковых лент на ветру. Она знала силу взгляда, умела плести кружева соблазна из полуулыбок и томных вздохов, и Юань замер, не в силах отвести взгляд от этого пленительного видения. Цзиньчан же даже не оглянулся, но молча ждал заказанного, был задумчив и неразговорчив.

— Красивая девушка, правда? — спросил Юань Цзиньчана, когда заказ был уже на столе.

Тот только усмехнулся, а когда они поели и расплатились, Золотая Цикада неожиданно предложил Юаню пройтись до соседнего монастыря, пообещав показать кое-что интересное.

Заинтригованный Юань согласился.

За поворотом дороги открылся небольшой буддийский монастырь, казавшийся заброшенным. Его изогнутые, черепичные крыши вздымались к небесам, стены, поросшие мхом, казалось, шептали на ветру древние мантры, впитав аромат благовоний, подобный дыханию Будды. Капля росы на цветке лотоса казались здесь символом мимолетности жизни, а камни — свидетелями вечной истины.

Но Цзиньчан повел Юаня дальше, пока не остановился возле ровной площадки в бамбуковой роще. Влажная земля возле валунов пахла странно: не привычным запахом сырости и корней горных трав, а чем-то иным — благовонным, приятным.

— Чувствуешь запах? — поинтересовался Цзиньчан. — Почти столетие миновало, а он так и не выветрился.

— Пахнет странно, да, но почему?

— В этой яме покоится самая красивая женщина империи. Ян Гуйфэй.

Юань с ужасом взглянул на Цзиньчана. Тот явно не шутил.

— Я читал об этом у Бо Цзюи… Она, как цветок лотоса, распустившийся в мутных водах дворцовых интриг, пленяла неземной красотой. Её улыбка — утренний рассвет, а голос — журчание ручья. Император, навсегда пленённой ароматом редкого цветка, потерял голову от её чар. Но любовь, как пламя, способна как согревать, так и уничтожать. Страсть императора к Ян Гуйфэй стала его проклятием, искрой, разжегшей пожар смуты и хаоса…

Цзиньчан рассмеялся.

— Да ты романтик, как я погляжу. А вот я никогда не понимал этого. Они сошлись, когда ей было двадцать, а ему под шестьдесят. Что могло пленить юную красавицу в мужчине, который годился ей в деды? Только статус. Будем откровенны. Будь Сюаньцзун не императором, а простым начальником дворцовой стражи или старшим цензором Императорской канцелярии — могла бы она полюбить его? Никогда. Она его и не любила, — уверенно заключил Цзиньчан.

— Почему ты так в этом уверен? — не понял Юань.

— Так ведь даже дворцовые хроники сохранили сотни свидетельств их ссор и размолвок! В четвертый год эры Тяньбао Ян разозлила императора своей грубостью и хамством, и он отправил скандалистку в особняк её двоюродного брата Ян Сяня, но той ночью вернул её обратно во дворец. А пару лет спустя, когда любовнику было уже шестьдесят пять, а его подруге тридцать один, Ян снова оскорбила Сюаньцзуна, и он отправил её обратно в её клан. И снова пожалел и послал ей императорские угощения. И это повторялось не раз, но будет ли женщина грубить и хамить тому, кого любит?

— Всё это ни о чем не говорит, — упрямился и не уступал Юань.

Взгляд же Золотой Цикады на события времен мятежа Ань Лушаня был лишен и тени сентиментальности.

— Он просто был для её семейки дойной коровой. Он назначил по её протекции на высокие должности её дядю Ян Сюаньгуя и двоюродных братьев Ян Сяня и Ян Ци — разве они чем-то это заслужили? Истинная любовь обычно бескорыстна, но три старшие сестры Ян получили титулы дам Хань, Го и Цинь, и даже высокочтимая сестра императора Ли Чиин, принцесса Юйчжэнь, не осмеливалась занять более почётное место, чем они! О Ян Сяне, Ян Ци и дамах Хань, Го и Цинь говорили, что они были чрезвычайно наглы и несметно богаты. Но каковы были их личные достоинства? Чем они заслужили подобное привилегированное положение? Тем, что их сестра спала с императором? Тоже мне заслуга! А потом супруга Ян представила императору своего троюродного брата Ян Гочжуна, который тоже мгновенно поднялся по карьерной лестнице. С этого и начался крах империи. Вздорный дурак затеял ссору с Ань Лушанем и спровоцировал начало гражданской войны!

Юань покачал головой.

— Ты утрируешь. Я полагаю, из Ян-Гуйфэй и её близких просто сделали козлов отпущения!

— С чего бы? Ян Гочжун официально числился командующим округа Цзяньнань. После вторжений Наньчжао, канцлер Ли Линьфу хотел отправить Гочжуна в Цзяньнань, чтобы он лично руководил обороной, но супруга Ян заступилась за Ян Гочжуна, и он так и руководил боями, находясь за сто ли от сражения. Никчемное и трусливое ничтожество желало, чтобы ему кланялся Ань Лушань? Но тот был настоящим полководцем, ты же не можешь этого не понимать!

Юань промолчал. Да, он слышал, что когда начался мятеж Ань Лушаня, и его войска с неотвратимостью грозовой тучи приближались к Чанъани, Сюаньцзун и министр Ян Гочжун с беспокойством ждали донесений из Тунгуани и торопили войска наступать, хотя наступление могло лишь ускорить победу врага. И армия императора была разгромлена Ань Лушанем. На следующий день им доложили, что дозорные не увидели на башнях сигнальных огней. И тогда оба решили бежать из столицы.

В середине седьмой луны последнего года эры Тяньбао кортеж императора Сюанцзуна прибыл сюда, на курьерскую станцию Мавэй. Генерал Чэнь Сюаньли тоже считал, что действия Ян Гочжуна спровоцировали эту катастрофу, и сообщил принцу Ли Хэну, что планирует обвинить Ян Гочжуна. Расправа последовала незамедлительно: Ян Гочжун был растерзан вместе с сыном Ян Сюанем, а его голова насажена на копье. Такая же участь постигла и других министров, попытавшихся образумить взбунтовавшихся солдат.

Кровь убитых залила маленький дворик почтовой станции. Солдаты Ченя убили дам Хань, Цинь и Вэй Фанцзина. Затем солдаты окружили шатер императора. Последовали публичные призывы к казни Ян Гуйфэй. Император отказался. Но генералы Вэй Э и Гао Лиши отказались отступить, Сюаньцзун наконец согласился.

Ян Гуйфэй отвели в буддийскую святыню и задушили шелковой нитью. После чего тело госпожи Ян было предъявлено Чэню и другим генералам гвардии, солдаты согласились вновь служить императору.

Драгоценная жена и фаворитка Ян Гуйфэй была похоронена здесь, в Мавэй, без гроба, завернутая в пурпурные одеяла. Император велел умастить тело большим числом благовоний, но евнухи просто бросили пакет рядом с телом. Год спустя принц Ли Хэн отвоевал Чанъань, пригласив отца обратно в столицу.

Сюаньцзун прошёл через Мавэй на обратном пути в Чанъань. Он хотел найти тело возлюбленной и перезахоронить её со всеми почестями и тайно отправил евнухов, чтобы найти тело, но когда они нашли его, оно уже разложилось, и всё что можно было извлечь, это саван с благовониями, погребенный вместе ней. Слуги вернулись с ним к бывшему императору. Сюаньцзун горько заплакал. Когда он вернулся в Чанъань, попросил своего художника воссоздать её портрет и часто приходил к нему, чтобы оплакать любовь всей своей жизни…

Юань всегда видел в этой печальной истории, случившейся почти столетие назад, удивительное подтверждение силы любви. Трон Поднебесной зашатался тогда не от грозного удара кочевников, не от шепота заговорщиков, а от вздоха влюбленного императора. Государь попал в сети девы, чья красота затмила блеск императорских печатей. Император не слышал предостережений. Вместо звона мечей — шепот признаний, вместо грозных указов — любовные письма…

А вот Цзиньчан явно смотрел на вещи иначе.

— Его разум блуждал в тумане прихоти, а пустая страсть, словно ядовитый плющ, обвила трон. И когда буря разразилась, она похоронила под своими обломками вздорного глупца и его любовные мечты. Поистине жуткий пример того, как можно просрать величайшую Империю из-за женской юбки!

Цзиньчан склонился над ямой, подхватил ладонью горсть земли и насыпал её в маленький холщовый мешочек и затянул тесьму.

— Возьми. Вдохни поглубже этот запах, младший братец, вдохни эти благовония с запахом тлена, и запомни: женщина опасна, как змея. Её притяжение завораживает, но она — лотос, распускающийся на царственном болоте, красота которого скрывает тягучую гниль распада и ядовитых гадов. Так что будь осторожен.

Юань кивнул, взял мешочек, но ничего не ответил. В его жизни ещё не было серьезной любви, и лишь соседская девчонка Линь Ян благоволила ему и улыбалась его шуткам. А однажды он даже осмелился обнять её! Но что такого могло быть в жизни Цзиньчана, чтобы так настроить его против женщин? Однако спросить об этом Юань не решился.

Они выехали со станции и некоторое время молчали. Каждый был погружен в свои мысли. Юань размышлял, куда пристроиться в столице человеку, владеющему только мечом? Чанъань, сердце Поднебесной, блистала золотом пагод и шелком знамен, но для него, чужака без имени и связей, она была скорее лабиринтом, полным теней и опасностей. Меч, верный спутник, был единственным капиталом, но в городе таких мечников, как он, пруд пруди. Где же можно было приткнуться хотя бы на первое время?

— Послушай, Цзиньчан, а ты не знаешь, где в Чанъани лучше остановиться? Мы с отцом когда-то останавливались в гостинице «Свет луны», но она так далеко от центра. Есть что поближе?

Цзиньчан выслушал его со странным выражением на лице, словно вовсе не понял.

— Разве я не сказал, что мы едем в Гоцзысюэ? Там и остановимся.

— Мы? — Юань оторопел. Для него само собой разумелось, что в Чанъани они расстанутся. — Что мне там делать?

Цзиньчан удивлённо поднял брови.

— Я же сказал, мы будем поступать в Школу Благородных сынов отечества. У тебя что-то со слухом?

Юань бросил внимательный взгляд на Цзиньчана. Золотая Цикада явно не шутил. Но что он тогда говорит?

— Это нелепость! Поступить туда — это всё равно, что взойти на Девятые Небеса. Не знаю, сможешь ли пройти туда ты, как я понял, ты образован и во многом сведущ, но у меня точно нет ни шанса. Туда набирают раз в три года троих или четверых учеников, и думать, что я, невежда и глупец, могу оказаться в их числе — это просто безумие.

Цзиньчан бросил на него взгляд исподлобья.

— Есть разные степень глупости, братец. Одни глупцы никогда не учатся, думая, что уже все знают. Другие думают, что завтра всё будет так, как сегодня, и нет необходимости готовиться к трудным временам. Третьи возмущаются теми, кто мудрее или талантливее, четвертые никого не слушают, пятые ни в чём не раскаиваются, а шестые не умеют ждать и думать наперёд. Отсутствие сдержанности и дальновидности губительно. Но твоя глупость — глупость неверия в себя, относится к числу простительных и быстропроходящих. Если у тебя хватит ума не попасть в число никого не слушающих дураков, всё будет в порядке.

— И кого я должен слушать?

— Своего старшего брата. Меня, Бяньфу.

Юань хмыкнул. В принципе, хотел он того или не хотел, ему придется слушать Цзиньчана. В столице он бывал всего несколько раз, знал район Восточного рынка, набережной и нескольких центральных кварталов. Но в остальном был слеп, как крот. От невесёлых размышлений Юаня снова отвлёк голос брата.

— Теперь послушай меня, Бяньфу. Как я понял, ты бывал в Чанъани, но едва ли знаешь, что сейчас происходит. В прошлом году появился указ императора Уцзуна, отсеивающий колдунов и осужденных из рядов буддийских монахов. Раньше буддистские монастыри имели статус необлагаемых налогом, и император под влиянием даосского монаха Чжао Гуйчжэня счёл, что буддизм истощает экономику. Монахи теперь должны передать своё имущество правительству, если только не вернутся к мирской жизни и не заплатят налоги. Среди целей Уцзуна, разумеется, сбор военных средств. Сейчас идёт конфискация имущества буддийских храмов. Гонения идут и на всех остальных, кроме конфуцианцев и даосов. Уцзун же при дворе ведёт строительство даосского Храма бессмертных.

Юань недоуменно пожал плечами. В его семье все были конфуцианцами.

— А ты разве буддист?

Цзиньчан покачал головой.

— В нашей семейке все были даосами. Я же сам исповедую принципы великого учения Болотной Гадюки.

Юань удивился. Он никогда о таком не слышал.

— Учение основал я. Его принцип: лежи и спокойно грейся на солнце. Но если тебя пытаются раздавить — безжалостно кусай лодыжку давящего. Это и есть моя вера и мои принципы. А про гонения я сказал к тому, чтобы ты знал: о том баоцане с киноварными шарами никогда никому говорить не стоит. Неприятности у нас и так будут, не надо навлекать на себя лишнее.

Юань молча кивнул. Он и не собирался никому рассказывать о баоцане золотой Цикады. Цзиньчан методично продолжал.

— Дальше. В школе Гоцзысюэ есть несколько неплохих педагогов, вроде Сюй Хэйцзи, Линя Цзинсуна и Цзян Цзуна. Но мы будем поступать к великому мечнику Ван Шанси.

Челюсть Юаня отвисла. Теперь он точно понял, что говорит с безумцем. Ван Шанси? Лучший педагог Поднебесной? Попасть к нему — значило обрести ключ к вратам мудрости, когда он учил, истина проступала, не скрываясь под вуалью метафор. Шанси был и превосходным мечником, в его руках сталь обретала душу! А его каллиграфия казалась застывшей музыкой, где каждый иероглиф был нотой, а страница — симфонией. И этот мудрец, живой сплав знания и действия, обучал своих учеников не только впитывать мудрость предков, но и создавать свою. Да только вот беда: последние его ученики вышли из школы десять лет назад, а новых с тех пор так и не появилось. И вот теперь Цзиньчан вообразил, что новыми учениками Вана Шанси могут стать они? Сумасшедший!

Они добрались до Чанъани, когда солнце уже клонилось к закату, золотя пагоды и коньки крыш роскошных особняков знати. Шелковые знамена трепетали на ветру, торговцы наперебой расхваливали товары, улицы кишели жизнью, как муравейник. Цзиньчан остановил лошадь у огромного комплекса квартала Убэнь.

— Приехали.

___________________________

[1] 826 год