Камень-1. Часть 4. Чистота — залог здоровья. Зачистка, баня и прочая гигиена.

Глава 2

Глава 2, в которой в которой герой всё так же отсутствует, по-прежнему идет зачистка и выясняется, кто такие босоркуни.

Пятый их визит, в самом конце первого сектора, тоже начинался спокойно. Хотя общий звуковой фон уже обильно украсился рыком моторов группы Суслопарова, готовившихся перебираться на новое место. Что немного давило и на уши, и на психику. Владельцы этого дома оба были немолодыми, хотя и не старыми ещё пришлыми, так, чуть старше среднего возраста. В целом картина была мирной, но минорной. У хозяина — синяк на полморды. Застреленная собака, которой в момент их визита мужик как раз копал могилу у забора. Опустевший курятник. Пришибленное лицо хозяйки, баюкавшей левую руку. Ей, судя по мелькнувшему случайно из-под рукава свежему рубцу, досталось плетью. Две соплюхи лет семи-восьми, напуганные даже сильнее, чем их родители. И ещё одна девочка, чуть постарше… Всё говорило о том, что к мятежу обитатели дома непричастны. Скорее, даже наоборот, насквозь пострадавшие и невиновные.

Фабий подошёл к землекопу, а страховавший его Валера встал чуть поодаль, наблюдая и подмечая. Хозяин, сутулый, как вопросительный знак, был сухоньким мужичонкой среднего роста, с примечательными, непропорционально огромными для человека его роста и сложения заскорузлыми ладонями и, лицом, наоборот, непримечательным ничем, кроме фингала. Он покосился на них утонувшей в сочно набухшем синяке щёлочкой глаза. Затем вздохнул, и выбрался из полутораметровой глубины ямы, ловко опёршись на положенную поперёк могильного зёва лопату. Настолько ловко, что даже комья свежевыкопаной земли почти не просыпались с её краёв внутрь. Бережно поднял свою псину, старательно завёрнутую, как в саван, в старую бледно-розовую фланельку. Это, судя по всему, когда-то была детская пелёнка, и кончик хвоста с одной стороны и страдальческий оскал под сухим носом с другой высовывались за её пределы. Прижав погибшую собаку к груди, как ребёнка, мужичок осторожно спрыгнул вниз и наклонился, заботливо укладывая свёрток на дне могилы. Затем он выпрямился, но вылезать не спешил, понуро стоя над телом собаки, сцепив свои мозолистые лопатообразные ладони. Лицо его было спокойно, но по небритым щекам извилистым путем текли редкие и крупные слёзы. Фабий не хотел, да и не собирался, мешать мужичку, но, тем не менее, время поджимало, и он всё же спросил:

— Не боишься прямо тут хоронить? Не восстанет?

— Ночью же не восстала… И полынью с чертополохом, и крапивой ещё вчера окурил, и солью яму отсыпал. Я, чай, могильщиком двадцать лет проработал, так что порядок знаю, — буркнул мужичок.

— Уж извини, что сейчас, но — служба. Документы попрошу. На всех обитателей хозяйства. И побыстрее, пожалуйста. Кроме этого, мы должны осмотреть и дом, и подворье.

Мужик, ни слова не сказав, снова выбрался из ямы, поглядел в неё, вздохнул, и побрёл к крыльцу, косолапо загребая пыль своими ботинками с криво стоптанными кнаружи каблуками. Обер-ефрейтор и Беловолов направились, приотстав, за ним. Валера вдруг притормозил у собачьей могилы и кинул внимательный взгляд на неспешно топочущего к родимому порогу, даже не оглядываясь на них, мужика. Затем присел, поднял что-то и ускорил шаг, догоняя Игоря. По пути он растирал поднятое пальцами, периодически нюхая их с несколько недоумевающим видом.

Наскоро проверив по пути амулетом снаружи дом и двор, тайников Фабий не засёк. Вообще. Это было как-то неправильно, всё же в пограничье все стараются какую-никакую ухоронку себе спроворить. Всегда. Случаи — они всякие бывают. Но — ненаказуемо. И, может быть, внутри дома ещё и будут тайники? Однако тут вот ещё в чём дело: у него возникли какие-то странные ощущения от работы амулета, словно его глаз или что там ещё у этой магической штуки, проскакивал, не зацепившись, мимо чего-то важного. И это его вот прямо дёргало по живому, как водителя — троящий двигатель автомобиля. Мельком глянув в распахнутые ворота сарая, он вдруг понял, что там, кстати об автомобилях, один как раз и стоит. Но амулет так и не показывает наличия металла. А должен бы! Наскоро глянув, он вдруг увидел, что казённая бляха-то почти разряжена. То, что это мелкая коммунальная месть Пантелеева, он отмёл сразу — во-первых, как бы обер-колдун к нему не относился, дело он всё равно ставил выше. Ну и во-вторых, амулет он брал из общей кучи на столе, что ни говори, случайный выбор. Вытащив из-за ворота свой собственный оберег от подчинения, он увидел, что тот, хотя и держался пока, тоже порядком разрядился. Значит, что? Значит, налицо какая-то непонятная магия! А связь? Что со связью? На удивление, всё было в порядке. То ли защита на связных дисках покрепче была, то ли заряд у них побольше… Едва лишь обер-ефрейтор собрался кинуть общий сигнал «внимание» группе, как его настиг Беловолов и зашипел в ухо:

— Старшо́й, непонятка есть. Серьёзная!

— Что там ещё? — так же тихо ответил ему Фабий.

— На вот, понюхай, — с совершенно идиотски-торжествующим видом сунул ему свои грязные пальцы под нос Валера, и Фабий непроизвольно отшатнулся.

— Кукунькой поехал? Я тебе что, гончая, или ещё какая плюгавая? За каким хером ты мне свои нестерильные пальцы в лицо тычешь? И что я там унюхать на них должен? — зашипел он злобно, но чуть слышно, — ты лучше проверь, как там твой амулет от доминирования и увода глаз поживает?

— Короче, бабка у меня травница. Не знахарка, не ведьма, и не магиня, просто травница. Но хорошая. Так что на вид, на запах травки я с детства различаю. И вот что интересно: сказал-то наш ковшерукий хозяин всё верно, окуривать надо полынью с чертополохом, крапивой и ещё кой-какими травами. А вот пахнет это совсем не ими, а ведьминой радостью да тирлич-травой! И соль у него с пеплом каким-то, чёрным да жирным, — Валера говорил, как чревовещатель, почти не шевеля губами. Одновременно он вытащил цепочку с оберегом из-за шиворота. Брови его удивлённо полезли вверх, — Смотри-ка, почти сдох! Странно… Короче, это травы не от подъятия нежити, а, наоборот даже, нежити помощники. Тирлич-трава по-другому травой оборотней зовётся, усёк?

— Да ладно! Намекаешь, что собачка — оборотень? А как тогда оборотня на городских воротах прощёлкали?

— А откуда твой утренний вампир взялся, а? Ну и в голове вот ещё вертится… Слышал ты о такой нечисти, как босорка, или босоркуня?

— А как же, вот прям каждый день с утра только про них и слушаю! И что это за зверь такой?

— Ну, это чуток от упыря, чуток от оборотня, чуток от двоедушника, ну, и мальца от ведьмы. Они, вообще, на юге водятся, тут я и не слыхивал про них. Говорят, что они холодов да болот не любят. Но вот укрыться под человечьей душой и вот так, укрывшись, через ворота пройти, оно сможет, если проверка беглая. И ещё даже получше двоедушника. А коль их тут и не бывает, то кто подробно на босорку проверять будет? Ты у Юрца спроси, он ведь в Астрахань плавал до службы. Я от него как раз про босоркунь-то и услышал.

— Говно плавает, корабли ходят. Ага! А хозяин-то наш аккурат из Астрахани когда-то сюда заявился. Ну да, Ирек Рашидович Садиков, из Астрахани. Давно-давно приехал, целых пять лет тому назад. Ну, это если пометкам на карте верить. Интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд! Ты вот что, я сейчас всем шубу сыграю, так ты тоже шубись, и меня со сторонки страхуй, — сказал Фабий.

Щёлкнув ногтем по связному амулету, он подал сигнал «внимание» сразу всей группе, а затем, после короткого перерыва, щёлкнул ещё трижды: колдун рядом! На самом деле пока это было не наверняка, да и вообще, всё как-то непонятно и неопределённо, но лучше перебдеть, чем недобдеть. Хотя Пантелея он вызывать пока остерёгся, памятуя прошлую мёртвую собаку. Точно ведь контрик решит, что над ним издеваются. Надо допроверить всё и вся!

И вот только тут он сообразил, что видел машину в сарае раньше! Этот вот самый «Полевик», правда, не живьём, а на фотографии, он разглядывал совсем недавно. Это был нестандартный, высокий и утеплённый автомобильчик Барсегяна. И, похоже, что, кроме него, никто из группы машину не заметил, да даже и не замечал вовсе, словно всем глаза отвели! А выходит — и не словно, и в самом деле отвели. И это — не взирая на все их бляхи-обереги! Демоны кривые, а вот Валеру-то, пока тот рядом был, об автомобильчике этом он спросить и не сообразил! Видит он его или нет? Теперь поздняк метаться, вся группа после его сигнала уже словно растворилась у Садикова на подворье (включая и самого Валерика), и заняла позиции, страхуя друг друга и его, а заодно пытаясь разнюхать то место, где спрятался колдун. Которого, может, ещё и нет. Фабий, же, изображая безмятежное спокойствие, окликнул хозяина:

— Давай-ка ты сюда документы неси, а я покурю пока! — и присел на завалинку, ощущая себя мишенью на стрельбище. Он не раз убеждался, что чувствует чужой взгляд. А уж злой взгляд или, тем паче, через прицел, чувствовал наверняка. Сейчас этого не было, но… Руки-ноги всё равно ощутимо потряхивало от избытка адреналина. Достав очередную сигарету (во рту уже горечь и помойка от слишком частых перекуров), он, делая вид, что ищет по карманам зажигалку, снова вытащил амулет связи и тихо забормотал в него:

— Рыбачок, ответь Вилке-6. Коротко и быстро. Кто такие босоркуни, как их опознать и чем-как их можно ухайдакать?

Юрец, словно ничуть и не удивившись, стал отвечать сразу после вопроса, засыпая речь своими любимыми «практически» и «пажалте бриться!»:

— Тот, в кого ещё практически при рождении вселился дух неупокоенного мертвеца, чаще всего упыря, волколака или оборотня. Ну, или ведьмака, или ведьмы. Обычно седьмая дочь, реже — седьмой сын в семье. Так что она практически сразу, отроду, как двоедушник. Но душ может быть и не две, может и ещё чью-нибудь выпить, и тогда пожалуйте бриться! И чем больше душ выпьет, тем сильней и вредней становится. Днём они очень красивые, глаз прямо не отвести, а вот в лунном свете принимают либо звериный, либо свой истинный вид, и, говорят, он очень страшный. Умирают практически тяжело, их нужно убить столько раз, сколько у неё душ. Ну, или у него. Причём врождённая человечья душа может даже и не знать, что остальные души по ночам творят. А ещё они по ночам могут разделяться, как и тот же двоедушник, на человека и зверя, и пожалуйте бриться!

— Стоп! Потом подробно всё расскажешь. Света они боится, как вампир?

— Практически только их звериная половинка, и только если в тело хозяина не успела или не смогла вернуться до рассвета. Да и то, не так сильно, как вампир, спокойно может просто прикинуться мёртвой, особенно если настой из ведьмина корня выпьет и соком ещё какой-то травы натрётся, солнце ей нипочём тогда практически.

— А как вот её такую, с виду мёртвую, добить?

— Да как и упыря, или вампира днём в гробу — сжечь или кол в сердце, и вся недолга́! Тогда они проще умирают, чем вампиры, души-то разъединены, пожалуйте бриться!

— Серебро?

— Не знаю. Честно вот, не знаю. Упырь-то серебра не переносит, практически, ну а вот вампиру так и наплевать. А она им обоим родич.

Хлопнула дверь. Понурый мужичок появился на крыльце, прижимая к груди выцветшую и потёртую зеленоватую картонную папку с надписью «Дело». Фабий щелчком отбросил окурок, встал и буркнул в амулет:

— Всё, отбой связи. Хозяин идёт. Держи его на мушке, но без крайней нужды не стреляй. Он нам живым нужен.

На подрагивающих ногах с коленями, внутрь которых вдруг будто кипятка плеснули, он направился к незарытой собачьей могиле. Или, всё же, к могиле босоркуни? Мужичка он опережал шагов на пять, не больше. Затылок буровило чужим взглядом, и даже, кажется, не одним. И вот сейчас кажется, что ему не кажется! Став у развёрзтой ямы с нелепо-розовым свёртком на её дне, Фабий, попутно опять глянув на часы, для отчёта, плавно извлёк револьвер, тот, который был с фосфорными и серебряными патронами, и повернулся к хозяину дома.

— Встань здесь, — негромко сказал он, стараясь не цепляться взглядом ни за глаза, ни за синяк, ни за лицо собеседника. И показал стволом, где нужно встать.

Мужичок удивился. Он попытался протянуть папку Фабию, но тот лишь повторил, так же негромко, но уже с бо́льшим нажимом, отделяя слова друг от друга, как забитые гвозди:

— Встань здесь, — он поставил хозяина дома метрах в двух от себя, так, чтобы, с одной стороны, тот не дотянулся бы до него, в случае чего, мгновенно, а, с другой стороны, прикрывал его от выстрелов или заклятий из сарая. Именно его обер-ефрейтор, руководствуясь чувством злого взгляда, определил как наиболее вероятное место укрытия врага.

— Где они, — всё тем же тихим и безжизненным голосом спросил Фабий.

— Так вот же, — с искренним недоумением снова протягивая папку, и снова пытаясь шагнуть к нему ближе, ответил сгорбленный Садиков, — или нужно семью позвать?

— Два шага назад и встать смирно. Не приближаться, больше я этого повторять не буду, а просто прострелю колено, — с сочным щелчком взведя курок револьвера, ещё тише сказал Фабий, — Тут пули с фосфором. Как думаешь, собачке не повредит, если я её огненной пулькой приголублю? А тебе? Не повредит?

Гнутый мужичонка выронил папку и теперь только открывал и закрывал рот, дрожа губами, да сжимал несуразно большие кулаки. На кончике носа повисла и колебалась, готовясь ринуться в полёт, большая капля не то пота, не то ещё чего, но он её не замечал.

— Итак, последний раз спрашиваю. Где они? Отвечать тихо, руками не размахивать.

— Да кто? Кто они? — загипнотизировано глядя в дульный срез, но, хвала богам, тихо, хотя с надрывом и мукой, ответил сутулый.

— Харазцы. Или тут у тебя ещё кто-то есть? Те самые, которые убили Барсегянов. Твоих соседей, чья машина у тебя в сарае стоит. Итак, где они, и сколько их? Считаю до трёх, потом прострелю тремя огненными пулями собачку. Или, вернее сказать, твою дочь-босорку? Где ещё три дочери, кстати?

— В Астрахани они, большие уже, своими домами живут!

— Ну, вот видишь, уже и начал отвечать. Это совсем не больно и почти не страшно. Так что давай, отвечай теперь и на первый вопрос. Ну, где они, и сколько их?

Гнутый скосил глаза, собрал в кучу брови, и всем лицом словно пытался куда-то указать, но при этом молчал. Фабий никак не мог понять эту пантомиму — то ли хозяин над ним издевается, то ли пытается указать на кого-то, кого боится больше его самого, стоящего в двух шагах с нацеленным стволом. Если так, то это наводит на нехорошие думы. На очень нехорошие.

Садиков же, отчаявшись донести свою тайную мысль лицом, словно махнул рукой на всё, мол, будь что будет! Он побледнел, как покойник, и обливался липким потом. Затем, словно бросившись в омут, он решился, и быстро, но еле слышно зашипел сквозь зубы, явно в любую секунду ожидая чего-то страшного:

— В сарае! Под машиной есть тайник. Шестеро!

Он вжал голову в плечи, да и сам как-то сжался, почти присел, став уже даже не сутулым, а почти горбатым.

— Только харазцы? — так же тихо, не разжимая зубов, спросил Фабий, одновременно шаря глазами по неказистому сараю: где они там?

— Да…

— Колдун один? Два?

— Один! И ещё один его ученик!

— Это как это? У Созерцающих же нет учеников!

— А они-то тут при чём? Там шаман, с учеником, — Садиков так удивился, что даже на секунду забыл бояться.

— А! Так харазцы совсем дикие? Степные, кочевые, потные-залётные…

Фабий вдруг сильно и остро ощутил чей-то злой взгляд, словно ему морозной молнией прошлось между лопаток. Хотя его спина и была обращена к дому, а не к сараю, он знал непеременно, что смотрят именно из сарая, и, уже не таясь, крикнул гнутому мужичку, сам одновременно сигая в могилу босорки:

— Садиков, падай! Падай, мля!

Почти одновременно что-то с огромной скоростью пролетело над его головой, как раз там, где она только что была, когда он стоял над ямой, с гуденьем и фырканьем раскрученного самолётного пропеллера. И разбилось о стену дома, с грохотом, чпоканьем и хрустом, осыпав всё вокруг визжащими холодными осколками. Сутулый с похвальной резвостью метнулся на землю, но, кажется, всё же слегка запоздал со своим прыжком. Его или задело самим ледяным диском, или уже потом зацепило осколком, судя по воплю и матерному шипению. Фабий, стоя на коленях на дне могилы, точнее, на розовом свёртке с босоркой, спустил, придерживая пальцем, курок револьвера. Убрав его в кобуру, он торопливо стаскивал винтовку, матеря и колдунов, и шаманов, и неудобно висящую СВТ, не дающую ему нагнуться. Выглянув из импровизированного окопа, обер-ефрейтор крикнул шёпотом, одновременно осторожно оглядываясь:

— Садиков, ты там как, живой? Куда тебя приложило?

И снова нырнул вниз, а над ним опять профырчало и грохнуло в затрещавщие брёвна сруба. То, что Фабий увидел за эти краткие мгновения, ему категорически не нравилось.

Во-первых, ему не понравился Садиков, который лежал и стонал в расплывающейся лужице собственной крови. Во-вторых, незнакомого и пугающего вида мутно-белый, даже, скорее, какой-то туманно-перламутровый пузырь вокруг сарая. Но пока — к чёрту пузырь, к чёрту сарай! Сейчас важно вытащить Садикова.

Не то, что Фабий проникся сочувствием к нему или гуманизмом вообще. Гуманизмом, как известно, мальчики в детстве занимаются. Враг — он и есть враг. Но вот те ответы, которые сутулый не успел пока дать, могли спасти ребят. Ну, и его самого, конечно. А вот незнание этих ответов могло их всех погубить. В частности, что там за пузырь такой странный? Ежу понятно, что это щит, но вот какой? Сколько он продержится, его возможности? Да и вообще, жизненно важно узнать про то, чего можно ждать от шаманов. И, кроме как у Садикова, спросить не у кого. Так что его надо было в темпе польки-бабочки вытаскивать из-под обстрела, пока он ещё живой. К тому же, по всему выходило, что неведомые шаманы убить горбатого пытаются не меньше, чем его самого. И с этим тоже надо было разобраться, может, хозяин и не виноват? Хотя… Одной только босорки хватит для пенькового галстука, с учетом военного-то положения.

Почти не тратя времени на раздумья, Фабий отстегнул карабины винтовочного ремня на обмотанных чёрной тканой изолентой (чтобы не звякали) кольцах, от антабок. Саму винтовку он аккуратно прислонил к стене, в углу могильного окопа. Громкими ударами кнута хлестнули первые выстрелы — пацаны времени не теряли и начали пробовать на зуб крепость пузыря. Ну, авось и расклюют, пока он тут изображает Флоренс Найтингейл. Но вот почему только винтовки ребят? Где снайперская пара Ивана-Драбадана, и где пулемёты, я вас спрашиваю? Ну не верится же, что Папа раззявил варежку и проспал весь этот грёбаный сабантуй с курултаем. Пробурчав ребятам в переговорник, что против них играют харазцы, числом шесть, да ещё и с двумя шаманами, он отдал приказ продолжать обстрел, только не подставляться. Впрочем, про шаманов и так всем всё было очевидно. Но — Машу каслом не испортишь!

Фабий вытянул пряжку ружейного ремня на максимальную длину, оставив лишь небольшую петлю, под хват рукою. Вспомнив размер мозолистых грабок Ирека Садикова, чуть увеличил размеры петли. Должно хватить, и петли, и длины ремня. Тут им опять прилетело от сарая. На этот раз уже не диск, а что-то вроде сверкающего ледяного лома, и нацелено оно было уже точно не в него, а именно в Садикова. Ледяной просверк едва не пригвоздил того к земле, как жука на булавку. Пролетев в считаных сантиметрах над гнутым, просверк, оказавшийся ледяным копьём, впаялся в землю сразу за окопом. С грохотом и звоном разлетевшись на осколки, копьё заставило Садикова взвизгнуть от неожиданности и испуга, а Фабия витиевато выругаться. И было от чего. Крупный осколок выдрал клок левого рукава маскировочной куртки обер-ефрейтора, пропорол под курткой китель и, разодрав, к счастью, несильно, руку, впечатался в стену могилы с такой силой, что полностью погрузился в глину, а с рыхлого бруствера в окоп бодрым земляным ручьём стекло изрядное количество грунта. Чуть-чуть правее — и быть бы ему без руки. А ещё чуть-чуть правее — и вовсе не быть. Так что, Игорёха, береги жопу и все остальные части своего организма, и смолоду и снова́! Зябко передёрнув плечами, и не только из-за попавщей за шиворот после морозного взрыва мелкой холодной крошки и ледяных капель, Игорь крикнул:

— Эй! Ирек! Садиков! Я тебе ремень сейчас кину, хватайся за него рукой. На счёт «Три» потяну. Если сможешь, помогай мне ногами. А то тебя там в лепёшку разотрут. Понял?

Сдавленный стон и мычание показали, что мужичонка-то понял, но вот вероятность дождаться от него помощи весьма и весьма зыбкая. Прикинув направление, Фабий, не высовываясь за бруствер, швырнул конец и медленно потянул его на себя. Первый бросок оказался незачётным, петлю Садиков не схватил. Второй раз вышло удачней, и ремень натянулся. Фабий, которму пришлось-таки выглянуть за бруствер, зашипел от натуги и стрельнувшей боли в подраненной левой руке, но изменник и коллаборант Садиков зашипел ещё сильнее. Он честно пытался помогать Фабию, однако делал это только одной ногой. Вторая же, вывернутая как-то неправильно, безвольно телепалась за ним, доставляя этим, очевидно, сильную боль своему побелевшему владельцу. Ну, положим, побледнел тот не только из-за ноги, но ещё и из-за потери крови. Лоб Садикова был сильно поранен справа, и эта половина лица была не бледной, а как раз-таки кровавой. И всё то, что не было рассечено или залито кровью, было ей забрызгано. Голова штука такая, сосудов много, и любая, даже не очень крупная рана ведёт прямо-таки к лужам красной юшки. Правый бок гнутого тоже покромсало ледяной шрапнелью, но, казалось, этого он даже не и замечал, причитая:

— Ой, нога моя, ой, сука, моя ноженька…

— Ну… Иди сюда… мой белый хлеб, — пыхтя от натуги, Фабий выбирал ремень, стремясь побыстрее вытащить ценного языка из-под огня, точнее, льда.

Наконец, тело Садикова показалось на бруствере. Фабий старался быть бережным, опуская его вниз, но побудь тут бережным, когда над головой пролетело очередное ледяное не пойми что, а сам окоп — и не окоп даже вовсе, а могилка не очень крупной собаки. Каковая, кстати, лежит тут же, под ногами, уменьшая тем самым невеликую глубину ямы. Хоть Садиков и постарался лопатой от души, но вся длина этой канавки — чуть больше полутора метров, а глубина, с учётом розового савана с собакой, так и хорошо, если всё те же полтора метра вместе с рыхлым бруствером. Так что, торопясь нырнуть вместе с раненым источником разведданных в неглубокие могильные недра, Фабий ненароком припечатал сломаную ногу сутулого к стене ямы. Взвыв особенно утробно и жалобно, Садиков отключился и булькнул в блаженно-безболезненный омут обморока, обмяк и затих. Фабий уложил его прямо поверх собаки (или босорки всё же?), и вновь прицепил ремень к винтовке. А то вот так не сделашь сразу, и всё, ходи голодный и лялькай СВеТку в ручках, вспоминая, где ты мог пролюбить ремень. Закончив с ремнём и отставив винтарь всё в тот же угол, он достал аптечку и занялся ранами домовладельца. Пострадавший от дружественного для него (или теперь уже враждебного?) огня в себя так и не пришёл. Ногу ему Фабий трогать пока не стал. Разодрав в лоскуты ветхую сорочку сутулого татарина, осмотрел рану в его боку. Затем осторожно промокнул всё теми же обрывками разодранной рубахи от крови и голову Садикова, и его бок. Вытащив из аптечки и разорвав зубами облатку с порошком целебника, Фабий сначала обработал рану на собственной руке, а затем щедро истратил остатки зелья на лоб гнутого. Потом, прямо по пузырящемуся порошку, сноровисто и аккуратно перебинтовал голову. Полюбовавшись делом рук своих, повторил с новой упаковкой целебника процедуру с порошком и весёлыми пузырьками на боку Садикова. И тоже перебинтовал. Сука, половину бинтов извёл! А себя даже не перевязал, между прочим. Ну, правда, потому, что одной рукой коряво вышло бы. И вот случись чего серьёзного, чур-чур-чур! Самому не хватит же! Да и противостолбнячное уколоть не мог ни себе, ни задержаному— и нечем, и нечего! Ну, ладно, и так сойдёт, целители рядом, авось пролечат. Всё же, подумав, сикось-накось наложил повязку и себе. Перед этим, кое-как, шипя и матерясь, стянул с себя маскировочную куртку и китель. Пришлось, конечно, и налокотник, уже потемневший от крови, снимать. Закончив с рукой, снова натянул одежду и сбрую. Ладонь он обильно испачкал своей и чужой кровью, и теперь эта кровь, подсыхая, начала стягивать кожу. Не церемонясь, Игорь вытер руку о штанину на здоровой ноге Садикова, оставляя на её вылинявше-серой ткани размашистые кровавые полосы-мазки. Красота! Поглядев на вторую, изломанную, ногу, он ограничился тем, что прибинтовал к ней остатками рубахи, вместо лубка, черенок лопаты. Понятно, что после этого в окопчике стало ещё теснее. В момент закрепления на ноге лопаты, а может, именно благодаря этому, Садиков очнулся и застонал.

— Ну, что, — словно сам себе сказал Фабий, — вот и поговорим теперь!

Странно, но ни одна зараза по-прежнему не пытается им помочь, и не буровит пулемётными очередями шаманский щит. Ну да, сразу его не пробить, но, чем ты больше по нему долбишь, тем быстрее этот щит крякнется. Маны в нём всё же не вагон, так что, рано или поздно какая-то пуля его проломит, продавит и разрушит. Вынырнув с края ямы, противоположного тому, где он маячил в своё прошлое «всплытие», он хотел мухой оглядеться и исчезнуть внизу, на дне могилы, но застыл удивлённый, любуясь, как баран на новые ворота, на старые ворота подворья Садиковых. И едва не прозевал тот момент, после которого начинался глупый и ненужный риск. Но подвесить челюсть было от чего.

Пузырь щита, которым был накрыт сарай, конечно, был странным. Фабий раньше не раз и видел, и сталкивался, и сам прикрывался щитами. Амулетные, которыми штатно оберегались сами жандармы, при срабатывании и в самом деле были похожи на щит. Нечто вроде этакой синеватой выгнутой линзы. Жандармский щит был двухсторонний, так что ты и сам тоже через него не выстрелишь. Мало ли куда пуля отрикошетит? При попадании в него он искрился синим цветом. Бывали и сферические щиты, дающие защиту со всех направлений, но маны они требовали очень много, и видел он такие только у весьма сильных владеющих. Всегда было интересно — а он под землёй тоже продолжается?

Этот же щит, нет, щитяра! был сферическим и просто громадным, он закрывал почти весь сарай, правда, углы и часть крыши всё же не поместились и торчали наружу. И ещё он был намного более туманным, чем обычные щиты, и почти непрозрачным. При этом продолжал упорно держаться против их пуль. А то, что шаман спокойно и довольно метко лупил через него, говорило, что непрозрачный и непроницаемый он только в одну сторону. По крайней мере, для магии. И ещё он даже и не думал дрожать или мерцать. Словом, сделать то, что делает обыкновенный порядочный щит перед тем, как схлопнуться.

Но всё же намного более странным, и даже пугающим, было то, что творилось над двором Садикова и вокруг него… И, в первую очередь, над воротами. К воротным столбам изнутри были привязаны какие-то ниточки, косточки, ленточки, короче, всякий мусор. Или поделки шамана. И они их благополучно при входе просохатили, да и поисковой амулет, кстати, тоже не показывал никакой магии. Сейчас же от каждой такой связки харазского хлама в небо устремлялась словно бы застывшая в неподвижности чёрная молния. Не прямо вот вверх-вверх. Поднимаясь немного строго в зенит, чуть выше эти самые молнии заваливались к центру подворья. От ворот густо, местами сплетаясь щупальцами боковых отростков, тянулись ввысь три таких толстенных изломанных мрачно-чёрных зигизуги, и ещё четыре, с намного бо́льшими промежутками между ними, но зато и толще воротных — откуда-то из углов двора. И Фабий почему-то даже ни на минуту не сомневался, что и там, на угловых столбах, тоже привязаны такие же с виду нелепые пучки всякой чепухи и перьев.

На высоте метров пятнадцати-двадцати чёрные молнии сходились совсем вплотную. Сблизившись, молнии словно переставали извиваться зигзагами. Зато в этом месте они скручивались, соблюдая идеально ровные промежутки между собой, в спираль, устремлённую высь. Небо словно выцвета́ло, блёкло рядом с молниями до пепельно-серого цвета, и, чем выше, чем ближе к их скрутке, тем это сильнее было заметно. Прямо под центром спирали стоял резной столб, который он сначала не заметил. Чёрно-серая спираль над ним была неподвижна. Но, стоило на неё лишь взглянуть, даже мельком, как она словно гипнотизировала смотрящего, и вбирала его в себя. И тогда казалось, что она неспешно, но неуклонно и неостановимо крутится, втягивая в себя, всасывая, и ты медленно, как кусок мяса в мясорубку, погружался в её вращение.

Но ещё удивительней было совсем даже не это. Всё вне двора словно остановилось, замерло и застыло. Ворона, летевшая над домом, торчала в небе недвижно, как беркут в восходящем потоке. Старший унтер Водопьянов, что-то указывающий рукой своей группе с крыльца дома напротив, казался величественным памятником самому себе. Синеватый клуб выхлопа от БТР на улице, и тот не шелохнулся. Ты головой водишь, и угол зрения меняется, а он всё так же неизменен, как скала. Чудеса… Что же это такое? Колдунство — это понятно, но вот чем оно им грозит?

Спасло его только чувство чужого злобного взгляда и быстрота реакции. Едва успев рухнуть в могилу, Фабий счастливо избежал очередного ледяного снаряда. М-да, загляделся, как новобранец. Позор джунглям! В недоумённом и яростном восхищении он проорал спиралям в небе:

— Ты ещё что за такое-разэтакое, ёбаное нахер? — а затем, схватив свой переговорник, Фабий забубнил в него:

— Повар, Поварёнок, Вилке-6! Повар, Поварёнок, ответьте Вилке-6!

Нет ответа. И снова:

— Повар, Поварёнок, Вилке-6! Повар, Поварёнок, ответьте Вилке-6!

Нет ответа. Да что за напасть! Неужто весь мир, кроме них, окаменел? Игорь почувствовал, что начинает беситься.

Садиков, не сводивший с Фабия какого-то пустого и безразличного взгляда, тихим голосом пробормотал:

— Не трать ману, без толку это всё…

Фабий любил кино. Он только не любил пафосные фильмы про войну. Когда сплошь приключения, перестрелки, в которых гибнут враги и второстепенные герои. Не любил, потому, что война это никакие не приключения, а много-много работы. Много ходить, таскать, копать, под дождем и в грязи, и совсем не весело и не героично. Стрелять-воевать, конечно, тоже приходится. Но меньше. Хотя и в этом «меньше» тоже много и часто гибнут. И гибнут не только второстепенные герои и враги, а друзья. А ещё не любил потому, что в самый напряжённый миг, когда и «ква» сказать некогда, у главных героев на экране начинается словесный понос и выяснение ерунды на десять минут. А все враги терпеливо ждут. У них, наверное, в это время свои главные герои тоже садятся потрещать о всякой никому не нужной херне. Так не бывает. Но вот, похоже, что именно сейчас так и случится. И вот, блин, именно с ним. Пальба или нет, а всё нужное из сутулого вытряхнуть больше и некогда. Твою-то мать!

— Почему без толку? Откуда знаешь? И вообще, что это такое? — буркнул Фабий, очередной раз высунувшись и выстрелив в пузырь цвета грязной мыльной воды вокруг сарая. Ему показалось, что краем глаза он заметил какое-то движение, и обер-ефрейтор резко повернулся, но — ничего не было.

— Я ж из Астрахани. А там все один-два харазских диалекта знают. Зато тут, почитай, что и никто. Вот они и не таились, когда говорили. Шаман называл это в разговоре с учеником «Сэрге Эхе Ехе». Коновязь Эхе Ехе, Великой Матери Земли.

— И вот мне уже всё стало понятно, — опускаясь на дно, сердито ответил жандарм. Его просто бесила вся эта болтовня, надо было действовать, и быстро. Но — не зная броду? Всех положить? Что вообще может этот шаман? Судя по щиту — многое. И, хочешь или нет, придётся продолжать светскую беседу.

— Это ловушка времени. Внутри двора оно идёт в тысячи раз быстрей, чем снаружи. Заклинание привязано к Сэрге. И вас просто не услышат снаружи. Точнее, услышат, когда тут всё уже будет кончено.

Фабий впечатлился. Остановить время — да такого не смогли бы и Арсин Бэрах с ас-Пайором вместе, не то, что нынешние колдуны! Итак, что мы имеем с гуся? Никто не придёт на помощь, и против них четверых — шестеро. Из них один — шаман, который сильнее всех вместе взятых известных ему Владеющих, да ещё его ученик, тоже не бездарь немочная, поди. Лихорадочно думая, что делать в этой жопе, он попутно, на втором слое мыслей уцепился за незнакомое слово, и спросил у Садикова

— Что есть Сэрге? Эти перья с говном и палками на воротах да заборе?

— И они тоже, но якорем всему служит столб в центре.

Забрезжила мысль. Пока она разгоралась, он снова задал вопрос. Всё же доверять Садикову до конца не стоило. А какой вот, например, смысл тому правду говорить? Может, он как раз и пытается их в блудняк ввести, запутать и так победить дотла и насмерть?

— Почему рассказал?

Криво ухмыльнувшись раненым лицом, гнутый ответил:

— Думаешь, что под молотки вас подвести хочу? Так мне это не больше, чем вам нужно, нас они следующими положат. Всех. И не просто положат, а запытают мучительски.

Тут Фабий с наслаждением и щекоткой ярости в животе оторвался на удобном и, главное, близком громоотводе для своего гнева:

— Вот ты же, сука такая, пришлый? Так какого лысого ты с этой швалью спутался и против своих хвост задрал, а, перевёртыш ты гнилой?

Вопросы были, что называется, риторическими, и Фабий вовсе не ждал на них ответа. Он просто накручивал-наяривал себя перед боем, которого уже явно было не избежать, да ещё и при самом мерзком раскладе сил. Обер-ефрейтор давно уже за собой знал, что, если вот так себя завести, то лично ему воюется потом лучше, он даже действует быстрее и почти не делает ошибок, зато сразу замечает ошибки противника. Тем больше было его удивление, когда Садиков начал отвечать хриплым, скрипучим голосом. И отвечать так и такое, что Игорь и думать забыл о том, что себя надо взвинтить и взбесить перед стычкой. Да и о самой стычке, пожалуй, тоже, не то, чтобы забыл, но...

— А куда мне деваться? Кто про Лолку знает, тот и меня в кулаке держит. А они со словом от того, кто знает, пришли. Но мы их только кормили, да кров предоставили. Мы ж ни сном, ни духом, что тут город хотели захватить. А как бунт начался, они и исчезли, кроме одного, который их барахло стерёг. Ну, и нас заодно.

Я же не знал даже, что они к Гагику пошли… Пока они на его машине назад не приехали. Но сначала харазцы их всех, ну, соседей то есть, просто в погреб загнали, а сами по форту долбили. Там сынок их вождя был, так он удаль свою хотел показать. Ну, и показал, ага. До полного издыхания.

Они и из-за этого ещё больше и взъярились. Шаман у них умный, их всех к рукам прибрал. И, как ероплан взлетел, он своим сразу сказал, что уходить надо из города. Но не верхами по дорогам, а порталом. Только шаман ведь не силой повелевает, а с духами камлает. Да вот с местными духами стихий он не смог говорить, не то, что приказать им. Чужие они тут. Так что ему оставались лишь духи родичей, погибших тут. А чтобы духам сил хватило, их надо напитать. Жертвоприношениями, и чем те будут мучительней, а жертв — больше, тем сильнее будут духи родичей. Так что и нас они тоже приговорили, как только решили мучительством духов кормить. Я чуть с ума не сошёл, всё думал, как же спасти своих? Только харазцы не успели, ни нас порешить, ни уйти. Вы начали раньше, и порталы перекрыли. Пришлось тогда шаману всю силу в ловушку пустить. И теперь им только вас и нас захватить и запытать, чтобы снова духов накормить и вырваться.

Фабий горестно вздохнул:

— И каким вот хером в горбину тебя сюда затолкало? Сидел бы ты себе в Астрахани, так, может, мы тогда и не сидели бы мы тогда в этой яме!

— А что в Астрахани… Не мог сидеть я в ней. Мне великий повелитель приказал перебраться сюда.

— Что ещё за великий повелитель? — спросил Фабий у гнутого.

— Как что, как кто? — удивился тот. — Тот, кто знает всё, и о Лолке, и о мне. Ашмаи. Он приказал, я переехал.

— И кто такой этот Ашмаи?

— Лич. Ашмаи — это лич. Это такой сильный лич, что даже если он поручил бы мне вырвать своё сердце и при этом спеть оду радости, я бы это сделал и никогда бы не спрашивал, зачем.

— Обо всех сильных личах кто-то и что-то знает. Никто не слышал о личе Ашмаи. Снова задам вопрос. Кто такой Ашмаи? Откуда? Как его настоящее имя? Как ты стал его рабом? — спросил Фабий.

— Имя… Кто же открывает своим рабам, даже, наверное, и не рабам, а инструментам, свои настоящие имена, если в этом нет нужды? — вопросом на вопрос ответил Садиков, — Он прислал ко мне вампира. И я не смог отказаться. Тогда уже стало ясно, что Лола, — и он кивнул на вдруг зашевелившийся розовый кокон, — босорка. Она в первый раз осознала себя, но мы с матерью это заметили. И не знали, что делать. Ведь доча же. А она уже гуляла по ночам, выпуская из себя собаку. И та приходила в крови, и сливалась потом с нашей малышкой. А та, проснувшись, ничего не помнила. В ханстве с босорками и их домашними разговор короткий, петля и костёр. Но она попалась не ДБО, а вампиру, который служил, и служит ныне Ашмаи. И тот пришёл к нам. Не сам, по приказу повелителя. И сказал, что спасёт нашу малышку, и обучит её тому, как себя контролировать. Вампиры выше босорок у нежити. А лич выше вампира. Вампиры выполняют его волю, а Лола, я и вся семья — их.

— И как лич тебе приказывал? Сам?

И вновь, почти попав в бруствер, по ним ударило тяжеленное ледяное копьё, а во дворе вновь хлопнули винтовочные выстрелы. Распоследнее дело — сидеть так сиднем под обстрелом, подумал Фабий. Движение, точнее, грамотное движение — жизнь!

Садиков дёрнулся, вжал голову в плечи, и ойкнул, потревожив сломаную ногу. С шумом выдохнув, он ответил, покачав головой:

— Ты не понимаешь. Никто не говорит с инструментами. Их используют. Вампир вызывает. Через амулет. Ты приходишь, и он смотрит на тебя. Затем он приказывает, донося волю повелителя, после чего ты уходишь. И выполняешь. Или гибнешь.

— Так ты и не видел Ашмаи никогда? Может, и нет его, может, есть только вампир?

— Зачем я вампиру? Зачем вампиру прятать людского колдуна, а колдуну его терпеть? Не будь воли повелителя, вампир бы выпил меня и исчез, забрав Лолу, как служанку. А владеющий убил бы вампира…

Босорка Лола вновь заелозила, пытаясь вылезти из своего савана. Фабий, сидящий на ней, от души приласкал кулаком ожившую и так некстати завозившуюся под ним нечисть. Цапнув, наконец, СВТ, он от души приложил вертлявую босорку прикладом и рыкнул:

— Лежать! Сучья лапа, я кому сказал, лежать! В следующий раз осиной проткну или огнём порадую!

Нечисть затихла.

— Отпустил бы ты дочку. Не вышло у меня спрятать её, ни от харазцев, ни от вас. От её имени луной и кровью её клянусь, что не причинит она вам вреда, а вот помочь в бою — поможет. А крови людской на ней нет, тут уж я тебе своей душой клянусь. И я не причиню вреда, и всё семейство!

Фабий не сразу ответил. Что-то вновь царапнуло ему взгляд, словно кто-то мелькнул сбоку, на самом краешке поля зрения. Он чуть высунулся из могилы и покрутил головой. Но нет, опять никого видно не было. А вот снова, но теперь уже с другой стороны. И снова — никого. Чертовщина какая-то… Обер-ефрейтор острастки ради в бодром темпе три раза выстрелил в сарай, стараясь целить так, чтобы пули пришли в молочно-мутную сферу по нормали, и снова присел.

— Ты вот что… Уверен, что если эту мамину привязь порушить, то и колдовство спадёт? — спросил Фабий, сменив на всякий случай магазин и добивая траченый до отказа.

— Уверен. Если угловые, то не наверняка, а вот центральный столб — тут с гарантией.

Фабий вновь задумался. Ненадолго. В жизни бы он ни вампира, ни босорку не отпустил. Но… Клятва гнутым дана, и это не шутки. А с таким раскладом за соломинку схватишься, не то, что за босорку. Игорь остро ощущал нелепость, ущербность ситуации. Он не может сменить позицию, что уже в корне не верно. Движение — жизнь, подумалось ему снова, а сидение на жопе в известном врагу и не особо надёжном укрытии — смерть. Плюс пленный (или просто раненый?) и босорка, которые то ли поддержат, то ли в спину вцепятся. И вообще… Все они зафиксились в самых неподходящих местах, судя по всему. Остро не хватало ещё одной пары. А лучше двух. Да какой там пары, все они сейчас по одному, и ещё не понятно, смогут ли прикрыть друг друга. Ведь попáдали, кто где был. Его косяк, личный. Расслабился да на прикрытие обнадеялся. Тут даже о Стасике пожалеешь! Хотя нет, чур-чур-чур! Лучше так, чем с ним. И, похоже, что решение о босорке уже принялось само собой. Только вот какая польза от неё может быть? И какой вред?

— Что она сможет, твоя дочь Лола? — спросил он у Садикова.

— Против шамана не выстоит, конечно. А вот любого другого уделает. Глаза отвести может. Но, главное, на что я надеюсь, она какую-нибудь опору Коновязи Матери сможет разрушить, особенно, если вы харазцев отвлечёте. А тогда вся коновязь, может рухнет, и ваши колдуны их тогда прижмут и задавят.

— Имп болотный с тобой. Отпускай её!

— Поклянись, что ни ты, ни твои люди не будут её задерживать!

— Клянусь!

— Нет! Именем всех светлых богов клянись!

— Клянусь именем всех светлых богов, что ни я, ни все мои люди не будут пытаться задержать твою дочь-босорку или навредить ей! Доволен? Теперь ответь… Ты уверен, что, если эти пучки убрать, то всё это колдунство развеется?

— Центральный столб — да, уверен. С угловыми — всё может быть. Надеюсь, что хоть засбоит. Но к центральному столбу шаман нас точно не подпустит.

— Давай, развязывай дочку. И объясни ей, что делать, кого драть, а кого — не стоит. А я своих предупрежу.

Кое-что и без этих новостей представилось Игорю очень важным, и он вновь достал амулет связи. Фабий даже подзабыл, что не смог связаться ни с кем за забором участка, и вспомнил об этом, только вызывая группу. Чёрт, связи же нет. Или? Они же все внутри этой скрутки молний. Все за забором недоступны, это да. А свои, внутри?

— Рыбачок, Мамон, Лерик! Ответьте Вилке-6! Обозначьтесь!

— Мамон в канале… Ларь в канале… Рыбачок тут, — ну, хоть тут нормуль.

— По одному! Сперва — всем циркулярно от меня. В сарае шесть супостатов, харазцы. Те, что первый адрес вырезали. Из них один — шаман, и один — его ученик. И это только полбеды. Бед у нас вообще, как говна в доброй жопе. Они что-то знатно колданули, и, похоже, помощи не будет, ни огнём, ни магией. Если кто может, не подставляясь, то гляньте за эти чёрные загибулины. Для всех, кроме нас, словно время встало, как хер у подростка на порнооткрытку. Так что если хотим жить — спасаем себя сами, с тем раскладом, что имеем, и с тем запасом, что в подсумках. У Бога есть лишь наши руки. И вот ещё что, очень важно. Всё колдовство держится на этих дурацких пучках и, в первую голову, на центральном столбе. Мамон, честно скажи, БК полный взял?

— Да взял, блябуду, взял!

— Стоп, услышал! Теперь, вот ещё. Я не слезу пускаю, и не ворот рву. Короче. Что бы ни случилось, кто-то должен выжить и Поздняку всё рассказать. Хозяин говорит, что за харазцами, за вампиром утренним, вообще за всем мятежом стоит лич, которого зовут Ашмаи. Запомнили?

Теперь по делам нашим скорбным. Обозначаемся по месту. Я — в могиле с хозяином и дохлой собачкой. Хозяин из перемётных, но сейчас с нами. Лерик считал, что собака не собака, а босорка. Так вот так оно и есть. На этом и прижал, и, как только прижал, по нам гвоздить начали. Хозяин ранен, не тяжело, но ходить не может. Били по нему, в первую очередь, видимо, рот затыкали. Теперь вот что ещё. Собачка, конечно, и правда — босорка. Но вот она сейчас за нас, так что в неё не палить, ясно? Повторяю, глядите, босорку не прихлопните сгоряча, она тоже будет пытаться втихаря эту фанаберию разлохматить. Да и без толку это будет!

Теперь — кто где, ответ по запросу. Ларь?

— За углом дома, ближе от тебя к воротам. В манёвре свободен, могу и дом обойти, и попробовать выбраться за подмогой вне директриссы из сарая. Пузырь вижу чётко, чёрные сопли тоже. Пока ты не сказал, на то, что всё застыло, даже внимания не обратил. Дверь сарая под углом, окон, продухов в видимых мне углах и большей части стены со стороны ворот нет. Стреляю по воротам сарая, но угол плохой, на пузырь пуля под рикошет идёт, да и помпа у меня, не винт. Меня им не выцелить по той же причине, если у них только копья в полёте не поворачивают. Связь закончил.

— Так, Лерик, только не лезь за забор и чёрные сопли! Жопой чую — там какая-то подляна. Побудь пока там, где ты есть. Но если увидишь, что можешь ужалить — жаль до почек и селезёнки! И главное! Отставить бить по сараю. Дожидаешься, пока все отвлекут степняков на себя и стреляешь по видимым тебе пучкам. Есть мысль, что можем клетку сломать, если пучки порушим. Центральный столб колдун будет пасти, так что не трать на него время, не дадут. Дальше пошли. Юрец?

— В канале! По часовой стрелке от тебя на три часа, за поленницей. Вижу тебя, прикрываю. Вижу пузырь, угол сарая и кусок стены, дальний от улицы. Окно на ней есть, маленькое, высоко и за решёткой, долблю в него как раз. Пока без толку, щит не мигает. Ворот не вижу, зато вижу эту центральную мандулу.

— Если удастся, сковырни её. Только я тебя настоятельно прошу, не подставься! Если не можешь сделать всё без чрезмерной опасности для себя, то и хер бы с ней. Долби тогда лучше в стену, да пониже, так, чтобы в пузырь ровно попадать. Стены — доска, их прошьет и не заметит, но паси за остатком боезапаса и бей только пульками, картечью из твоего дробана смысла нет в сарай шмалять. И не высовывайся! Видел, какие ледяные херы летают? Отчикает попец, и будешь не Юрец!

— Злой ты. О вечном бы подумал!

— Это вот да, пожрать не помешает... Мамонище! Чо-как? Ты где Родину и пузо своё спасаешь?

— Это, Игогоша, я, считай, за сараем. Почти под ним. Есть окно, но маленькое. И фанерой зашитое.

— Опа… Ты в курсе, боец, что попал? Ты теперь доброволец!

— С какого бодуна? Добровольцем я только в чепок!

— С такого, что меня лошадиной кликухой назвать посмел. И к перспективному месту атаки ближе всех. Короче, ты мне мо́зги не пяль, ты меня и так уже устал! Некому больше. Фанерку на окошке по-тихому глянуть сможешь? Так, чтобы тише муравья, идущего на блядки к чужой муравьихе?

— Да чо́ глядеть-то? Я под ним, считай, жопу расплющил.

— Долбанулся в корягу? Ну ты там ещё «Чёрный ворон» во всю пасть проори! Давай на две октавы ниже, не ровён час, услышат тебя косоглазые! Ты там как, фанерку хорошо видишь? Как закреплена?

— Да ну никак… Просто воткнута за решётку. Гвоздей, по-крайняку, отсюда глядя, никаких, проволоки тоже.

— У тебя обнаружить магию есть чего?

— Да откуда в жопе брильянты? Нечем…

— Давай так… Тише мыши подгребаешь к фанерке. Дотянешься?

— Ну, ежели на цырлы встану, то да.

— Нежно, как чужую жёнку, пытаешься снять. Если какая закрепка найдётся — всё, сразу бросай и быстрее собственного визга за угол! Если снимается — тут же туда гранату и, обратно, за угол! Стремительней стрижа! Усики у чеки разогни заранее, вот прям щаз.

— Это, Фабий, а какую им залупить? Сигналку, без рубашки или в рубашке?

— Сука жирная! Я ж приказал рубашки сдать на броню!

— Ой, ладно! Чего всё исполнять-то? Вот сейчас, мыслю, с рубашкой как раз лучше. А все приказы выполнять… Начальник без припизди, что баба без сраки, сам говорил. И чо серчать-то сразу?

— Я тебя урою, но потом. Кидай с рубашкой и мухой за угол, лёг и ни жу-жу, пока не рванет. Там разберёмся. Только укройся нормально, осколком от рубашки стену прошьёт и не заметит. Береги жопу!

Так, остальные! По взаимному прикрытию. Сектора херовые, со щелями и отнорками, и вполслепа. Лерика так вообще никто не прикрывает. Беловолыч, ты там осторожно и чутко, понял? Снесёшь хоть один пучок и оттягивайся к Мамонищу, только обозначься, во избежанье. Мамон, слышал? Я, сколько могу, прикрываю тебя, пока ты за угол не ушмыгаешь, и вполглаза пасу Юрца. Приём!

— Принял… Принято… Есть, — забубнил переговорник.

— Мамон! Через пятнадцать секунд начинаешь! Всё, бабахай, шестидюймовка Авророва! Остальным! Если после взрыва щит слетит, держим ворота и окна! И огонь на подавление! Пока что все, кроме Ларя, отвлекаем от Мамона! Он мудак, конечно, но сегодня герой! Отбой связи! Возобновление осмысленных действий и новый сеанс — после взрыва, а пока ведём беспокоящий огонь во все дыхательные и пихательные, только Мамона не заденьте на его геройстве, умоляю вас всех!

Мамон! Пошла коза по кукурузе! Хуярь с богом!