Камень-1. Часть 4. Чистота — залог здоровья. Зачистка, баня и прочая гигиена.

Глава 5

Глава 5, в которой «Пиф-паф, ой-ой-ой!» продолжается, а ещё лишний раз подтверждается, что отчёт о бое начальству хуже самого боя.

Если колдуну удалось ещё и покойников поднять и натравить на них, то им точно пипец! Эта мысль бухнула Фабию в голову, как в колокол. Если бы руки у него были свободны и в них был бы ствол, то он сейчас не раздумывая влупил бы не по шаману, а по Грачёву. Точнее, зомби-Грачёву.

Зомби-Грачёв выглядел… как зомби. Причём только что восставший, как, собственно, оно и было. Медленная, шаркающая походка, неуверенная моторика… Лицо… Ну что лицо? Страшненькое. Стеклянные глаза, заплывшие, как от многодневной пьянки. Вся правая сторона этого лица, та, которой Мамонище плющил мать сыру землю, покрыта густеющей кровью. Зубы (и это было страшно) тоже все в крови, словно он уже кем-то закусил. Это было хорошо видно, потому как пасть у Мамона была раззявлена и от неустойчивого хриплого дыхания в ней вскипали кровавые пузыри, а кровь всё сочилась из дырки во лбу. СТОП! Дыхание? Дырка во лбу? Зомби с маслиной в черепушке не восстают, и уж что точно — зомби не дышат! Так он что, выходит, живой? Мамон живой, потому что зомби не дышат, но живой с дырой во лбу? Ага, ну да… Зомби с пулей в голове не восстают, у Мамона пуля в репе, поэтому он живой. Железная логика. Прям вот из синей гномьей стали! Можно подумать, что живые с пломбой в башке прекрасно себя чувствуют! Хера, с таким — не живут!

Заморочившись вопросами мамоньей эсхатологии, Фабий едва не просохатил всё на свете. Включая и свою собственную смертушку. Потому что престарелый подонок, немилосердно выкручивая ему руки с силой, невообразимой в таком тощем тельце, уже почти выломал ему локоть левой руки. Игорь чувствовал, как трещат сухожилия и вот-вот хрустнет сустав.

Жандарм взвыл, напрягся изо всех сил, изогнулся корпусом, помогая несчастной клешне, и почти выровнял ситуацию. Краем сознания подумал, что на месте шамана он бы, ещё чутка докрутив, вынес бы боковым ударом ноги колено опорной ноги. Испуганно сверкнуло в мозгу — а ну, как эта тварь и мысли читает? Но нет, не читал. И вообще, всё это топтанье и выкручивание было лишь обманкой. Шаман с злобным торжеством ухмыльнулся, и его правая кисть разжалась, отпуская онемевшее левое запястье Фабия, а затем со скоростью атакующей змеи метнулась к стилету. И, действуя уже двумя руками, старикашка с издевательской лёгкостью им завладел. Ловко и сноровисто крутнув стилет между пальцами, он принял его рукоятку в ладонь прямым хватом и уже начал удар. Неотвратимый, поскольку ни уклониться на такой дистанции, ни перехватить его дрожащими от напряжения измученными грабками Фабий не успевал.

Спасла его опять Лолка. Игорь даже не увидел, как она подскочила и рванула зубами шамана за задницу или куда там ещё, но тот вдруг выпучил глазёнки и словно в прозрачную стену влетел. Стилет остановился и тут же перенаправился назад, в босорку, колдун зашипел (очевидно, что зубы босоркуни вредили ему сильнее и пуль, и того же стилета), а Фабий неловко и тяжко отскочил, переводя дух и разрывая дистанцию. Лолка, не будь дурой, тоже отпрыгнула. До Фабия дошло, что стилет-то ей опасен не меньше, чем фосфорные пули, и, кажется, она это понимала, внимательно отслеживая каждое движение шамана.

Надо его раздёргать! Не дать старикашке перебить их поодиночке! Отвлекая харазца от Лолки, Фабий цапнул с земли первое, за что ухватился краем глаза. Это оказалась Садиковская лопата. К сожалению, удар не то, чтобы не получился. Просто всё вышло одним махом — подцепил отполированный временем и Садиковскими ладонями черенок и тут же ударил. Надо было бы довернуть и ребром штыка рубить шаманью шею сбоку. Но — второпях не довернул и не рубанул. А со всей дури, но, к сожалению, плашмя, так уж получилось, шмякнул зазвеневшей от этого гонгом лопатой по башке старикашке. У того, видно, этот звон раздался и в голове, но… Ну, простого-то человека, особенно такого тощенького, как харазская погань, и такой удар бы вырубил наглухо.

Да не тут-то было! Шаман, даже не помотав башкой, не глядя, красивым балетным пируэтом крутанулся к Фабию, одновременно выстрелив в его сторону рукой со стилетом. Сдохнуть от собственного оружия было бы обидно, но, надо признать, колдуну почти удалось обидеть обер-ефрейтора. Игорю пришлось делать даже не классический приставной «шаг назад с встречным выпадом штыком», а отскок, и то — едва успел. Пользуясь длиной своего землекопного копья, он неизящно, но зато эффективно сбил укол и начал длинный выпад в шею супостату. Старикашка не провалился в уколе, и, четко перенеся вес на заднюю ногу, уверенно попытался левой рукой сделать отбив-перехват лопаты. Но выпад был лишь ответной обманкой Фабия. Едва его обозначив, Игорь тут же отступил коротким приставным шагом и резко дёрнул лопату назад. В итоге вышло именно то, чего он и хотел. Наступ лопаты с сочным хрустом ломающейся лучевой кости обрушился на запястье колдуна. Но эта тварь даже не пискнула и не зарычала, и, не смотря на то, что Фабий ещё добавил тулейкой лопаты по самому клинку, стилет так и не выронила. Гадская колдовская защита снова спасла старого гундоса. Ну, вот не пидорас ли?

И тут наступила кульминация. Быстрее, чем всё это можно сказать, почти одновременно сразу произошло несколько событий. Шаман рванулся к Фабию, но Лолка метнулась ещё быстрее. Ей стоило продолжать свои атаки сзади. И она полоснула своими чудовищными зубами-кинжалами ляжку старикана прямо под задницей последнего. Шаман дёрнулся от боли, но с похвальной быстротой пырнул стилетом назад, метя по источнику боли в босорку. Точнее, попытался. Потому что, уворачиваясь от удара, она вьюном проскользнула между ног у шамана и оказалась между ним и Фабием.

Лола счастливо избежала удара, но потеряла несколько бесценных мгновений, изворачиваясь для новой атаки. И гадский старикашка, хоть и заорал от боли в располосованной сзади ляжке, успел таки выставить фабиевский стилет прямо навстречу её прыжку. Лолка практически сама нанизала себя на остриё. Отчаяно завизжав, она, однако, из последних сил лязгнула челюстями, намертво сомкнув их в паху шамана. От дикой боли тот задрал голову и завопил, заглушив предсмертный визг Лолки. Фабий, уже понимая, что не успел, что босорку не спасти, замахнулся лопатой, чтобы хоть сейчас, когда защита колдуна ослабла, снести ему голову с плеч. Ну, хоть попытаться.

Но тут в события вмешалась новая сила. Позабытый всеми зомбо-Грачёв возник за вопящим в небо шаманом. И тут Фабий понял, что, даже став зомби, Мамон так и остался гранатным маньяком. Звякнул, отлетая, спусковой рычаг, и, ломая жёлтые зубы, неуклюже, но неуклонно и точно Грачёв вбил узкий серебристый циллиндр свето-шумовой гранаты прямо в пасть харазцу. После чего словно последняя искра жизни покинула его, и он вновь осыпался на землю. Сообразив, что случится прямо вот сейчас, сию секунду, Фабий шмякнул лопатой, уже толком не метясь, как придётся, отбрасывая шамана (вместе с лопатой) в сторону. Он ещё успел отвернуться, открыть рот и закрыть ладонями уши. Грохнуло всё едино знатно, а светом давануло даже зажмуренные глаза.

Несколько раз рефлекторно сглотнув, пытаясь прогнать пробку в ушах, и проморгавшись, Фабий огляделся. А, не… Героический зомби Мамон совсем даже не умер окончательно. Его взрывом наоборот, как будто привело в сознание. Неуклюже, как перевёрнутый жук, неловко и не сразу, он перевернулся на живот, мучительно медленно поднял себя на дрожащие руки и принялся вдумчиво блевать.

Ну ты смотри! И этот жив! Ни Лолкины зубы, ни даже взрыв во рту не смогли сгубить гадского шамана. Видок у лежащего на спине старикашки, конечно, был ещё тот. Один глаз повис на ниточках-жилочках, челюсть вывернута, зубы вдребезги, язык и губы в лоскуты и лохмотья, магний местами ещё горит. От ожога рожа колдунского овцеёба походила на недожаренный стейк. Но — живой! И, как за мгновение до того Мамон, пытается встать, бешено сверкая уцелевшим глазом. Где лопата? Но поднять её Фабий уже не успел. Окончательную точку поставил Рыбачок. Мотая головой и промаргиваясь, он, вроде бы неспешно, но и не медля, направился от колоды в сторону кучи-малы у входа в сарай. Юрец то ли вымотался в схватке с оборотнем, то ли его слегка оглушило взрывом «Зари», но тупицу он тащил волоком, царапая глубокую борозду в земле. Однако чем ближе он подходил к сараю, тем более упругим и быстрым становился его шаг, так что к воротам он почти перешёл на рысь. Одновременно и топор, подхваченный теперь и левой рукой, взмыл над его правым плечом, достигнув зенита как раз тогда, когда нужно. И сразу, с последним шагом, уже почти прыжком Пряхина, карой небесной обрушился на шею зашевелившегося колдуна. К немалому удивлению Юрца, с одного удара снести шаману башню не срослось. Он словно врубился в старый вяз. Возможно, остатки защиты продолжали ещё хранить своего хозяина. Фабий так этому ни капли уже не удивился, а, не ожидая, пока Рыбачок прочухается от изумления, рубанул по наполовину уцелевшей коричневой морщинистой шее подобранной лопатой с другой стороны. Впрочем, ступор в бою и Юрец две вещи несовместные, и тот замахал топором, как сумасшедший дровосек, идущий на рекорд в скоростной рубке. И с третьего взмаха, голова проклятого шамана, наконец, покатилась, пачкаясь чёрной грязью и пачкая всё вокруг алой кровью. Им обоим на миг показалось, что земля под ними задрожала. А может, и небо. По крайней мере исходящее от затрясшихся над ними зигизуг ощущение вибрации проняло обоих жандармов до самых печёнок и зубной боли.

— Скальпелем работайте, а не топором, скальпелем! — пробухтел, тяжело опираясь на тупицу запыхавшийся Юрец, — Тут топоришком-то пока управишься, так и то заебёшься!

Фабий, бросив чёртову лопату, уже рылся в их беспорядочно разбросанном оружии. Подобрав свою многострадальную СВТ, придирчиво осмотрел, не пострадала ли она и в этот раз — от небрежного броска покойного уже, слава вам, все светлые боги, шамана. Сменил магазин на полный, нашёл свой револьвер, тот, что с обычными пулями, и сунул его в кобуру. Уже подойдя к безголовому их бедствию, буркнул Юрцу:

— Ты не расслаблялся бы пока. В доме-то ещё один, да, считай, с заложниками, — и, косясь на крыльцо, наклонился и вернул себе своё из-за пояса шамана. А именно, гномий кинжал и заряженный серебром второй «Чекан».

— А и то правда, — загрустил Юрец и в темпе польки-бабочки тоже возвратил себе свои ножи и револьверы. Мельком глянув на дом, он сказал Фабию:

— Окон прямо на сарай нет, а из-за угла не разглядишь, даже высунувшись. Но бабахнуло зачётно, так что, если не дурак, постережётся.

Вспомнив змееглазого, обер-ефрейтор так же тихо буркнул в ответ:

— Не дурак…

— Может рвануть тогда налегке в окно, а может и с бабами, прикрывшись ими, через двери лосём попереть. Тогда вот что. Я беру стену с крыльцом и стену против часовой от него, а ты оставшиеся две.

— Одну. Там вторая стена глухая. И про крышу забыл. Слухач там есть, один, аккурат с моей стороны, так что я и пасу.

— Лады. Потопали?

И они, мягко и сторожко, пригнувшись, «потопали». Правда, недалеко. Едва они сделали несколько шагов, как загрохотали-загремели-зазвякали запоры на парадной двери садиковского жилища.

Нет, ну вот как у этого мелкого беса так выходит? Фабий объективно оценивал себя как отличного вояку. Ну, себя не похвалишь — сидишь, как оплёванный! Но как вот индивидуальный боец против Рыбачка… Нет, тут он явно не тянул. Юрец, наверно, и сам бы не смог объяснить, почему он поставил ногу так или сел этак, и как он из только что вовсе мирной минутки, где был расслаблен и весел, оказался вдруг в самом тактически выгодном месте с оружием в руках, да ещё точно направленным во внезапно явившуюся цель. Анализ Пряхиным поступающей из окружающего мира информации был постоянным, бессознательным и оттого запредельно быстрым, а скорость принятия решений (и, что характерно, правильных решений) казалась чем-то колдовским.

Вот и сейчас — сразу за грохотом запоров дверь распахнулась, и из тьмы сеней на крылечке, семеня и запинаясь, возник цыганский табор из запуганной хозяйки и двух девчонок, её дочерей. Змееглазого за этим бабьим царством даже не было видно, он очень грамотно за ними укрывался. Но Фабий нисколько не сомневался, что харазец там и, несомненно, уткнул оба своих револьвера в гражданских. Сам обер-ефрейтор вафельником вовсе не щёлкал, но только лишь и успел, что нырнуть за ближайший угол, пристроить за ним винтовку (толку от неё на такой дистанции!), и вооружиться револьверами. А вот Рыбачок (который, кстати, дробан с собой и не брал даже, словно чуял заранее) с первым же лязгом, не думая, ускорился. Сени у Садикова были не дощатые, а капитальные, из сруба, выступавшие буквой «П» из длинной стены дома, и дверь, площадка перед ней и лестница, укрытые, вместе с сенями, П-образным же продолжением крыши, смотрели аккурат на Фабия. В два длинных скользящих шага домчавшись до внешнего угла сеней, Юрец кошкой взмыл по рубленному в лапу углу под крышу и ввинтился по одному из выходящих из стены до самой крыши брусьев перекрытия первого этажа. Так что когда на крыльце появились заложницы, он уже успел почти уютно устроиться на этом самом брусе прямо над ними.

Впрочем, разлёживаться Рыбачок не собирался. В отличие от Фабия, змееглазый, судя по всему, был у него как на ладони. Юрец тихо и плавно опустил руку с револьвером. И выстрелил. А потом, даже не глянув вниз, убрал ствол и таким же ловким кошачьим манером, как и влез на балку, спустился по вертикальной опоре крыши над крыльцом, мягко спрыгнув вниз на полпути. Фабий не считал, но готов был поклясться, что не дошёл бы и до двадцати, пока Пряхин всё это проделывал. Совсем вот всё, от первого ускоренного шага и до прыжка вниз. С искренним любопытством он спросил у Рыбачка:

— Слушай, а почему ты вверх на стропила полез, а не, например, под крыльцо?

Рыбачок глянул под то самое крыльцо, потом, как на дефективного — на Фабия, и, как дефективному, подробно ответил:

— Ага, погреметь ржавыми выварками и корытом. Там только белую плесень на подгнивших ступеньках увидеть можно, а воевать только с клопами-солдатиками, которые по ней ползают.

— А ты не боялся, что он успеет по заложникам с двух стволов разрядиться?

— Человек, которому в темечко прилетела с десяти сантиметров маслина из «Чекана»? Ты много таких видел, которые успевают после пломбы в череп хоть пальцем дёрнуть?

Фабий красноречиво обернулся на прекратившего блевать, но продолжающего стоять в позе шатающегося пьющего оленя Мамона, и не менее красноречиво хмыкнул.

— Ну, да, — покладисто согласился Юрец, — тут согласен. Живой непонятным образом пример и необъяснимая загадка природы.

— Ну, или мирняк от выстрела впал бы в панику и сам бы себя перекалечил.

Теперь красноречиво хмыкал и оборачивался Рыбачок. Мирняк всем личным составом, от мала до велика, сосредоточенно и деловито, во все шесть ног, пинал и топтал убитого змееглазого. Так, что при взгляде на его тело Фабию в голову пришёл лишь недавний доклад Мамона Пантнлееву, в части про «труп дохлой собаки». Опять вспомнив о Грачёве, он предложил Юрцу:

— Пойдём, глянем нашу необъяснимую загадку. Как он вообще жив остался? Ну и, может, помочь сможем чем.

Мамон, что не мудрено, где-то лишился кепи. И на его коротко, практически под ноль, стриженой голове прямо на глазах рос и продолжал надуваться багровым толстый рубец, прямо от всё ещё кровоточащего входного и до не менее кровоточащего выходного отверстий. Правдоподобным казалось единственное объяснение. Пуля попала в покатый Мамоний лоб под таким невероятным, единственно возможным углом, что не пробила его, а, срикошетировав, в то же время не отлетела, но осталась под скальпом. Пробуровив себе дорогу между ним и черепом, она, наконец, прорвала кожу на затылке и устремилась в неизвестные дали. Так что, натурально, пока рубец от её пути не набряк от крови, Мамон смотрелся стопроцентным покойником, с обильными потоками крови из входного отверстия на лбу и выходного на затылке. Грач потерял сознание настолько глубоко, что даже этот чёртов харазский шаман не увидел в нём и искры жизни. Что, собственно, их всех в итоге и спасло.

Рыбачок, не тратя времени, вскрыл облатку целебника и обработал обе раны, после чего начал аккуратно бинтовать чепчиком, снизу вверх, многострадальную Мамонью голову. Тот что-то прхрипел. Фабий, скорее догадавшись, снял с пояса и осторожно поднёс к губам Грачёва флягу.

— Ему сейчас бухло не стоит давать, сотряс-то точно не слабый, — не прекращая споро бинтовать проворчал Юрец.

— А то я не знаю! Это вода.

Мамон, набрав в рот живительной влаги, прополоскал его и выплюнул, и лишь потом напился мелкими глотками. Видно было, что ему больно даже глотать. Юрец, успокоившись и перегорев, начал привычно зубоскалить:

— Зато, Мамонище, мы теперь почти точно знаем, что, раз есть сотряс, то у тебя есть мозг!

Мамон прохрипел:

— Мне кукушка сто лет накуковала…

— Мало ли, что тебе там кукушка накуковала? Важнее, чтобы ворон ничего не накаркал...

Фабий встал и взял из кучи оружия чей-то дробан, может, и самого Рыбачка, и спросил у того:

— Дробь есть? Пойду, разберу эти сопли.

— Не, только картечь и пули. Да хер с ними по самые гланды, с этими соплями. Всё равно надо будет эту мамину коновязь к бениной маме сковырнуть!

Подумав, Фабий согласился с Юрцом, и, вместо положенного назад «Тарана», потянул к себе тупицу.

— Эй! — Рыбачок закончил превращать Мамона в мумию, достал из кармана фляжку и призывно помотал ей Фабию, — Мы-то не сотряснутые. Марлыпызнем по писярику?

— Если я марлыпызну сейчас, то точно тогда буду с сотрясом. Прикинь, кто и в каком порядке набежит сюда, как только мы эту самую коновязь снесём? Так что я погожу пока. А то Пута меня выебет и высушит!

— Нас ебать — только хуй тупить.

Фабий хмыкнул, но, блюдя лицо, добавил:

— И ты бы на боевых завязывал с синей темой. Чай, не маленький…

— Не, адреналин пережечь надо. Ты ж знаешь, могу в разнос пойти. И меру знаю… Так может, лучше тогда погодить рубить?

— Ага, а пацаны, значит, Лерик с Мамоном, пусть выживают, как хотят?

— Ну, да, аргумент…

— Пошли в два смычка разберём эту дрянь?

Юрец глянул на Игоря наглыми круглыми глазами и тяжело помотал башкой.

— В два смычка, но в один топор? Неее… Я щаз вот прям реально сдохну, нарубился уже на сегодня. Наебался-наплясался вприсядку... Всё, перегорел я, как лампочка. Давай, без обид, в однорыльник.

Фабий кивнул. А что скажешь тут, Рыбачок и в самом деле во многом спас их всех. Намахался в темпе «Полёта шмеля», но зато и теперь прямо на глазах сдувался, как шарик. Игорь вздохнул, а затем устало побрел к коновязи Великой Матери. И на втором же шаге упёрся в Садикова. С совершенно отрешённым лицом тот баюкал мёртвую Лолку. Только теперь это уже была не жутковатая адская псина, дравшая шамана, и не дохлая дворняга. Фабий впервые увидел босорку в её человеческом облике. Вопреки рассказам Рыбачка, вовсе не красавица — скуластая, почти круглолицая, с широкими бровями и довольно таки низким лбом девочка лет тринадцати-шестнадцати. Лицо её было спокойным, и даже улыбалось, глаза закрыты, и она казалась просто спящей. Вероятнее всего, она обратилась после своей смерти. А, судя по рукам и ногам, она была голой. Садиков за то короткое время, что заняли разборки с Змееглазым, успел вновь укутать её тело в многострадальную розовую байку, но, понятное дело, хватило пелёнки только на корпус. На замотанной в неё груди Лолки на ткани уже расцветало кровавое темное пятно.

Гнутый поднял на Игоря сухие тоскливые глаза и хрипло спросил его:

— Скажи, а ты и впрямь бы её отпустил?

— Я поклялся всеми светлыми богами, а таким не шутят.

— Ты поклялся за себя и своих людей не вредить и отпустить. Сам знаешь, можно обойти, не нарушив, любую клятву. Она и правда смогла бы уйти из города?

— Я поклялся. Мы бы исполнили.

— Тогда она умерла не зря. Потому что она умерла за вас. Но и вы можете тогда не бояться. Если так, то посмертное проклятье ляжет только на… — и он кивнул головой в растянутого ласточкой ученика шамана.

Фабий крякнул, не зная, что и сказать, хотя обычно за словом в карман не лез. Похоже, не только тушку ему отбили, но и мозги. Наверное, незамысловатые дела, вроде рубки этого проклятого пенька, это как раз всё, на что он сейчас способен.

Однако и это оказалось не так-то просто. Дерево было твердым, неподатливым и звонко-упругим на удар, как старый вяз. Начав с попыток подсечь столбик у самой земли, обер-ефрейтор быстро понял, что это мудовые рыдания, а не осознанный труд. Он тут будет возиться, как Мартын с балалайкой, до самой ишачьей Пасхи. Надо было либо выкапывать столбик, либо исхитрить что-то ещё. И он сообразил. Дело же не в самой деревяшке, а в рунах (ну, или как там эти символы у шаманов ещё называются) и жертвенной крови. Игорь начал методично их стёсывать широким лезвием тупицы. Поначалу было непросто, да и на первом же сгрызенном знаке земля под ним ощутимо вздрогнула. Что явно намекало на опасность, но также и на верность выбранного подхода, и он, плюнув на всё, только удвоил свои усилия. А хитёр Рыбачок! Видать, жопой чует, что тут что-то неладное! Ну ин ладно, справлюсь и один…

Наконец, на пятой или шестой стёсанной закорючке, в небе над двором Садикова словно как-то даже устало охнуло что-то огромное, всколыхнув воздух. И место, в котором сходились зигизуги, будто стало отдаляться от них, небыстро, но неуклонно. Сами же спирали распрямлялись, распрямлялись… И вот вытянулись в струнки, нет, какие там струнки! В канаты, загудевшие басом под неимоверной нагрузкой, словно вот-вот — и лопнут. Фабию стало как-то не по себе. В животе словно поселилась пустота, а лёгкие тужились изо всех своих ишачьих сил, но никак не могли втянуть в себя очередной вдох, воздух будто убежал куда-то прочь от этого большого и страшного в небе. Но плохо было не только от этого. Что может натворить метнувшийся конец лопнувшего каната — он понимал, а вот что наделает шесть обрывков распавшегося заклинания — не очень, но хорошего не ждал вовсе. Рявкнув на всякий случай «Поберегись!», Фабий осторожно тюкнул по чёртовой коновязи, срубая очередную руну. И не зря крикнул, как выяснилось. Земля тут же заходила ходуном, да так, что он не устоял и брякнулся на пятую точку. И слава всем светлым богам! Завыло, застонало противно в небе прямо над ним, а потом — с треском и рокотом, оглушительно, как близкий гром, будто лопнула над ним сама ткань мироздания. Разорвались, на прощание стеганув по всему вокруг размочаленными хвостами, зигизуги…

Фабию показалось, что рядом рванул как минимум гаубичный снаряд, а его самого контузило. Обалдело мотая головой, словно пытаясь вытряхнуть (впрочем, безуспешно) поселившийся в ней шум и звон, он оглянулся. Распавшиеся чары миновали не только его, кажется, уцелели все. Но не всё. Столбы, к которым крепились веточки и косточки, а через них и сами заклинания, безжалостно перекосило, ломая доски забора, а сарай словно присел, хотя и устоял. Кряхтя и продолжая мотать головой, словно отгоняющая овода лошадь, он поднялся. Вроде бы земля больше не тряслась. Но зато тряслись его ноги. Кое-как справившись с ними, Фабий побрёл к своим. В ушах всё ещё звенело и жужжало, и он не сразу понял, что время за забором Садиковского подворья и внутри его вновь идёт в одном ритме, а звенит и жужжит не только в ушах. Переговорник надрывался вовсю. Он, наконец, выловил его и ответил.

— Вилка-6, ответь Повару! Вилка-6! Фарберович! Что у вас там за светопредставление?

— Повар, здесь — Вилка-6…

— Повар в канале. Слушаю, Вилка-6! Что за злоебучая хуйня у вас там происходит?

— На адресе попали в засаду. В магическую засаду. В результате столкновения засада в количестве шести харазцев уничтожена…

— Не понял… Вилка-6, вы же только что вошли на адрес, и сразу — трах-бабах и двери настежь. Когда успели в засаду попасть да ещё её и повалять-то? Они что, все спали укуренные?

— Никак нет! Я же докладываю, засада была магическая. Мы, как на адрес вошли, словно в капкан времени попали. У вас там всё замерло, а тут, — он задрал рукав и глянул на часы, — сорок семь минут прошло. А бабахнуло уже когда мы их свалили и ловушку их шаманскую снесли.

В переговорнике отчетливо слышалась возня и шушуканье, а затем недоверчивый голос Пантелеева сказал «Да не может такого быть!» и уже Воробей требовательно и громко спросил:

— Вилка, не понял… Что за засада, что за ловушка? Доложите отчётливей!

— Садиков, хозяин адреса, назвал эту ловушку Коновязь Эхе Ехе, Великой Матери Земли, — говоря всё это, Фабий уже почти вернулся к сараю. Юрец встал, потянулся, и начал осматриваться вокруг своими круглыми кошачьими глазами. Фабий знал этот взгляд, и он ему очень не нравился.

— Какая, нах, коновязь? — рявкнул Воробьёв, а на заднем фоне по-девичьи ойкнул Пантелеев, который, очевидно, знал какая.

— Это ловушка времени…

— Обер-ефрейтор Фарберович! — уставной сухостью тона Пантелеева можно было бороться с заболачиванием местности, — вы не понимаете, что говорите! Чтобы установить Коновязь Великой Матери нужен как минимум великий шаман рода!

— Так он тут и был! С учеником, двумя оборотнями и ещё двумя простыми овцеёбами…

— Да он вас в одиночку всех четверых уработал бы и не вспотел! Тем более из засады! Из доступных вам способов победить вы ему как минимум голову должны были отрубить!

— Ну, вон она валяется, башка его! Пряхин ему как раз в пасть ссыт! — Фабий подобного категорически не одобрял, но пресечь действия разнуздавшегося подчинённого, он, занятый разговором с начальством, никак не мог. Игорь сурово сдвинул брови и погрозил Рыбачку пальцем, понимая, впрочем, полную бесполезность своих манипуляций. В данную секунду Юрец, пожалуй, был ещё более безбашенным, чем старикашка.

— Да как вы его вчетвером-то, ещё и с двумя оборотнями, смогли завалить?

— Не вчетвером, я сперва вообще один был. Правда, на этот момент оборотней уже не было, одного Грачев серебром нашпиговал, а второго в это время Пряхин уже на куски дорубал. Потом мне босорка помогла, а затем и зомби-Мамон подключился. А дочекрыжили ему голову уже мы вдвоём с Пряхиным.

Тишину, повисшую на том берегу линии связи можно было колоть киркой, такая она была тяжкая. Наконец в руководящих слоях атмосферы булькнуло, хрюкнуло, похрипело и сдавленным голосом не то Воробья, не то Путы пробормотало:

— Марк Николаевич, сходи, глянь там сам магическим взором… Оборотни, босорки, зомби, шаман… Может, я сплю, или охуеваю? Или он бредит?

Боясь того, что связь прервётся, а он не успеет сказать главного, Фабий крикнул:

— У нас двое раненых, Беловолов и Грачёв, тяжёлые! Нужен целитель! И у нас с Пряхиным, кажись, по сотрясу…

— То, что у тебя сотряс, чувствуется! Марк Николаевич, захвати с собою Далера!

— И ещё у мирняка один раненый и один погибший…

— А харазцев, значит, всех упокоили?

— Никак нет, ученика шамана живьём взяли. Не совсем целым, но живым.

— Твою ж бодливу ёптимать! — связь таки прервалась, но Фабию показалось, что он услышал перед этим, как хлопнула дверь в штабе.

Рыбачок уже закончил своё чёрное дело, и дать пинка ему не удалось. Не потому, что тот ускользнул, нет, наоборот, Юрец занялся сугубо полезным делом, и пытался теперь помочь Валере, так и не пришедшему в себя. Зато планка у лупоглазого охальника, кажется, вернулась на место. Фабий вообще был против глумежа, что над пленными врагами (хотя напинать им в горячке мог, да), что, тем более, над убитыми. Да и вообще, рукой поводить сам бог велел.

— Девчушек бы постеснялся! Ты что, не можешь не хуёвничать, мудило грешное?

— А я огонь гасил! Видел, как у него от магния башка тлела? А так улику сберегли.

— Ага! Бабке своей расскажи, как магний тушить, нассав на него! Ща как дам больно!

— Всё-всё, я в норме уже! — признавая вину, пробормотал Рыбачок. Он в это время очень осторожно осматривал Беловолова.

— Как он, — спросил Фабий тревожно.

— Да хуёвый смех, когда во рту четыре зуба. Без сознания, и лучше его до целителя не тормошить, как мне кажется. Я не лекарь, но, боюсь, ему шею свернули. Ну-ка, помоги!

— Ты уверен?

— Ну, доводилось… Найди пока доску, лучше широкую, и длиной метр с хвостом где-то.

Досок и их обломков вокруг сарая после разрушения чар хватало. Фабий выбрал подходящую и поднес её к Валере. Юрец бережно поддерживал того лежащим на правом боку.

— Что теперь?

— Я его сейчас переверну на спину. Клади так, чтобы при этом и голова, и спина на ней оказались. Только его нужно будет потом зафиксировать, так что ещё бы под доску пару верёвок или ремней длинных подсунуть, где то на уровне груди и жопы.

Нашлись и верёвки. Они вдвоём почти нежно повернули бессознательного Ларя. Причём Юрец ещё и подложил тому валик, скатанный из какой-то рогожки, под спину и чуть повернул голову в сторону. Фабий, не дожидаясь от Юрца дополнительных указивок, завязал верёвки, блокируя возможные движения, пусть даже случайные, Беловолова. За этим благородным занятием их и застало начальство. Во множественном числе. Поздняков, не утерпев, тоже прискакал вместе с Пантелеевым. Очевидно, что рулить зачисткой остался сам главнокомандующий похода, Воробей. Едва заслышав начальственные голоса, женская часть семейства Садиковых прекратила топтать труп змееглазого бандоса, и, не дожидаясь, пока на них обратят внимание, порскнули к отцу и мужу, лелеющему на коленях погибшую Лолку. А, увидев отцов-командиров и оробев от обилия звёзд на погонах, и вовсе попытались спрятаться от них за сутулым могильщиком.

Начальство впечатлилось. Пута тщательно, но быстро осматривал, так сказать, общую картину, а вот Пантелеев внимательно обозрел всё важное именно с его стороны. И палочки-косточки, украшавшие останки ворот, и сходил к расщеплённой коновязи, и обоих оборотней ощупал. Особенно внимательно он обнюхал пленённого шаманёнка, но ещё дотошнее — голову и тушку старикашки, даже на коленки встал. На Мамона он глянул мельком, хотя какой-то амулет к нему приложил, но после сразу же отдал Грачёва в руки лекаря. Очевидно, что это и был упомянутый Далер.

Вот сколько бы Фабий не видел работу целителей, его всё равно завораживало это зрелище, и поэтому он проворонил все дальнейшие телодвижения начальства, наблюдая за нежно-зелёным свечением вокруг головы Мамона. Впрочем, недолго. Во-первых, всё быстро закончилось, Далер, удовлетворённо хмыкнув, тут же направился к Беловолову, а Грачёв, крякнув и охнув, принял вертикальное положение. Его ощутимо штормило, но было видно, что покачивало его уже не от сотряса, а от усталости, или, точнее, от полнейшего упадка сил. Ну, а во-вторых, Поздняков, пробежавший по подворью, добрался до крыльца. Осмотрев убитого харазца на крыльце, ротмистр прервал свое глубокомысленное молчание и его вопрос требовал от Фабия ответа:

— Нет, ну я понимаю, всё бывает в полемическом задоре… Но на хера вы его уже дохлого топтали? Так досадил? Чем, интересно? — разглядывая размазанную по крыльцу тушку змееглазого, отстранённо-недоумевающим тоном спросил Поздняков.

— А это не мы, господин ротмистр! Это хозяйка и её девы юные расстарались, уже после.

Поздняков недоверчиво покосился на фемин, робко прячущихся от него за Садиковым.

— Ну да, видимо, досадил. И я даже не собираюсь у них спрашивать, чем. Ладно, докладывай. Что, как, зачем и куда. С чувством, с толком, с расстановкой.

И Фабий доложил. Ничего не скрывая, но и не приукрашивая. И довольно сухо: диспозиция, хронометраж. Кто, как, в какой последовательности. Не скрыл и свой договор с босоркой, и её роль в одолении злобного чаклуна. Кстати, единственное, что он передал (ну, или постарался) в полном и очень развёрнутом виде, это слова шамана, поскольку счёл их важными. Отметил Мамона, закидавшего сарай гранатами и победившего почти в однорыльник (почти, так как свою роль Игорь, без ложной скромности, тоже раскрыл) оборотня. И, самое главное, Мамон свалил шамана, после чего они с Рыбачком смогли его добить. Расхвалил Юрца во всех эпизодах, и снова Лолку, без которой победа над старикашкой точно не случилась бы. И даже Садикова (тому при следствии в контрразведке это сильно поможет).

По мере доклада глаза ротмистра вылезали на лоб, а брови вознеслись под козырёк кепи. Наконец, он еще больше спрятал их под этим козырьком, сдвинув кепи вперёд левой рукой, после чего начал остервенело скрести ей в затылке.

Фабий скорее почуял, чем услышал, что сзади кто-то подобрался, и даже догадался, кто. Слегка довернув голову и скосив глаза, он убедился в своей правоте. Пантелеев тоже лишил свою чёрную колдунскую фуражку законного места, правда, в отличие от ротмистра, сдвинул её не на лоб, а на затылок. И лицо у него тоже выражало крайнюю степень удивления. Так сказать, «лёгкий транс, переходящий в глубокий обморок». Пута, наконец, вперился в колдуна ошалевшим взглядом и спросил:

— Что скажешь, Марк Николаевич? Не врёт?

— Редкий случай, господин ротмистр. Я при вас приношу извинения за проявленное к словам обер-ефрейтора Фарберовича недоверие. Всё было именно так, как он сказал. И «Коновязь Великой Матери» с ловушкой времени, и два оборотня, причём, судя по всему, из ханских «Волчьих братьев», поскольку нападали из скрыта. И этот мёртвый старик в самом деле по всем признакам великий шаман рода. Ко всему шаманёнка живьём упаковали, и всех победили, потеряв только условно свою босорку. Правда, ранены или получили повреждения все. Но, если бы мне до сего дня сказали, что четверка жандармов разделает нападающих из засады и под скрытом шестерых харазцев, из которых два «Волчьих брата», а один — великий шаман рода, я бы отправил говорящего с этим сюжетом на киностудию, фильму снимать. Одно только не пойму — зачем им вас непременно живыми нужно было взять? Мне кажется, в немалой степени это их и сгубило.

— А запытать мучительски, как Барсегянов, и нас, и Садиковых, — ответил их штатному колдуну Фабий.

— На кой чёрт? — бесцеремонно вмешался Пута.

— Духов убитых родичей напитать, тут с силами природы у шамана не сильно вышло поладить, места чужие.

— С чего вы это взяли, Фарберович? — ну, понятно, это уже опять Пантелеев.

— Так Садиков сказал. Он по-харазски на нескольких диалектах говорит, а тут это редкость. Ну, вот они при нём и не таились особо, не учли, что он из Казани.

— Ну, и что это им бы дало? Уйти бы они не ушли, а после такого на снисхождение рассчитывать невозможно.

— Да им и после Барсегянов надеяться на него уже не приходилось, только вот старикашка всю силу, полученную от жертвоприношения Садиковых потратили на коновязь эту сраную. И напитать заново он духов хотел не для боя, а уйти и увести своих порталом.

— Невозможно! Абсолютно невозможно! Конечно, шаманство и ведьмовство действуют совсем не так, как искусство рун или волшебства, и не используют ману, но портальная магия одна для всех! Ему не хватило бы в жертву принести весь Пограничный, чтобы вырваться за его границы после включения подавителей порталов!

— Ну, десять минут назад вы то же самое говорили про коновязь и великого шамана...

— Фарберович! — грохнул Пута, — Совсем через хер зари не видишь! Забываешься! Тебе, слыханое ли дело, цельный штабс-капитан извинения принёс, можно сказать, руку протянул. А ты, язва сукровичная, так и норовишь в неё плюнуть! Ну-ка, прекратить пизду в лапти обувать!

— Есть прекратить! Виноват, господин штабс-капитан!

Но, удивительное дело, Пантелеев был настроен мирно и только махнул ручкой нетерпеливо да спросил:

— Ладно, допустим... Но с чего вы вдруг решили, что они именно порталом собирались уйти?

— Так он сам мне сказал. Не думаю, что перед казнью он мне пытался дезу втюхать.

Колдун погрузился в глубокую задумчивость. Глаза смотрели в вечность, губы шевелились, а правая рука скупо жестикулировала, усиливая аргументы в его внутреннем диалоге с самим собой.

— Нет, хоть тресни — не вытанцовывается у меня никак...

— Ну, может, стоит шаманёнка попытать? Во всех смыслах этого слова?

— Да уже пробовал ментально задавить его. Не знает он. В самом деле не знает. Только Великий шаман и знал... Ладно, отложим пока в сторонку, к непоятному. Как вам вообще удалось успеть среагировать и даже свалить двоих, из которых один оборотень, да ещё под мороком?

— Честно говоря, это он Валеру из скрыта свалил, а на Мамона-то уже в открытую кинулся. Вот я и успел в него пулю влепить, и качественно, в таз. А там и Грачёв не сплоховал, серебром его добил. Правда, его самого тут же из сарая атаковали, и я тогда думал, что и вовсе убили. Ну, у овцееба, что из сарая порскнул, был только свой плоский щит. Шаману-то, после того, как Мамонище их гранатами забомбил, не до общего щита уже было, он главное колдунство спасал-латал. Мои пули, правда, этот щит у харазца, напавшего на Грачёва, не проковыряли, зато Пряхин его сбоку от защиты выцелил и оприходовал. Мы просто разместились уже так, чтобы хоть минимально, но страховать друг друга. Правда, второго волколака в скрыте не учли.

— Так вы, пооучается, позиции уже заняли, причём именно против врага в сарае. Почему?

Фабий мог долго рассказывать и про разрядившиеся амулеты, и про замеченный Полевичок, но только ответил, пожав плечами:

— Интуиция...

— Мдя, — изрек Поздняков, — Интуиция — это вам не мастурбация!

Подошёл Далер. Он уже закончил с Беловоловым. Валерик вполне пришёл в себя, и старался теперь распутаться из верёвочной паутины, которой Фабий его заботливо спеленал. При этом он мотал головой, как оглушённый бык, и таращился ничего непонимающими глазами только что разбуженного человека.

Походя целитель наложил руки на Рыбачка, повернувшегося к начальству (и проходящему Далеру) спиной и втихаря очередной раз глотнувшего из фляжки. Юрца, охваченого зелёным целительским сполохом, аж передёрнуло, и он едва не выронил драгоценный сосуд. Помимо всего прочего, лечебное плетение снимало хмель и все неприятные последствия его приёма. Приятные, впрочем, тоже. Внезапно излечённый, взбодрённый и протрезвлённый Пряхин посмотрел вслед поднимающемуся на крыльцо Далеру, укоризненно покачал головой и убрал фляжку. Даже его бесшабашной и бескрайней наглости не хватило, чтобы вякнуть что-нибудь целителю, только что щедро потратившему на его лечение и ману, и свои собственный силы. Выглядел Далер уже далеко не таким цветущим бодрячком, как всего лишь пять минут назад. Очевидно, что исцеление Мамона и Валерика потребовало немало его сил.

— С тяжёлыми закончил. Да и с легкими, кроме вот него, — и Далер мягко махнул в сторону Фабия.

Опять зелёный сполох. Игорь ощутил... ну, вот как описать? Словно знойным июльским днём он намотался в полной выкладке, и вдруг прямо под кожей пробежал прохладный, с пузырьками, пахнущий мятой поток. Нет, всё не то. Короче, бодрым и свежим он себя ощутил, вот.

Далер тяжело выдохнул, ухнул, отпил из своей фляги. Отерев тыльной стороной левой ладони рот, сказал начальству:

— Ну вот, а теперь и с ним. У всех без проблем и последствий, но тяжёлым я рекомендую три дня отдыха, постельного режима и усиленного питания, а этим двоим — один день. Я теперь цивильными займусь?

По мобилизации целителю могли и не оплачитить лечение Садикова, но ему, видимо, было всё равно.

Поздняков кивнул, и Далер неспошно пошёл к Садикову. На ходу он закатывал рукава на своих мощных, заросщих светлым волосом предплечьях, и что-то негромко и успокаивающе протараторил гнутому по-татарски.

— Блин, так он татарин! А я всё думал, что мараниец, и удивлялся, что лицом он вроде как пришлый, — негромко удивился Поздняков.

— Ну, Далер — имя такое, что и у татарина может быть, и у маранийца, — так же негромко ответил ему штабс-колдун.

— Всё одно, и легче стало, и яснее. И доверия побольше. Хоть, вроде, и сомневаться даже не приходилось, да и тот же Филоперсов, например, из наших был... А вот всё же! Ладно, Фарберович! Я всё понял. Претензий нет, одни дифирамбы. Сейчас вам с Пряхиным помочь доставить Беловолова и Грачёва в расположение, устроить, обеспечить питанием, уложить в люлю. Самим тоже поесть и отдыхать. Задача ясна?

— Так точно! Лучший приказ за день! Разрешите идти?

— Идите! СТОП! ОТСТАВИТЬ! А где Стасик?

Далер, уже, кстати, подсевший к Садикову, но ещё не начавший его лечить, удивлённо обернулся на вопль Позднякова, завершившийся свистящим шипением «Стасик».

— Так где и должен, с колдунским прапором. В марсианские треножники играет...

— То есть ты хочешь сказать, что этот хер мамин на пердячей тяге уже, — Пута задрал рукав и сверился с часами, — целых восемнадцать минут бродит на вольном выпасе, бесхозно и безнадзорно, и творит всё, что приходит в его деревянную колобашку? Кто его бдил?

— Грачёв. Но ведь Федулов при прапорщике...

— Я уже начинаю опасаться за жизнь и судьбу этого прапорщика. А, главное, портального амулета. Не-не-не, к вам никаких претензий, всё понятно. Но в отношении тебя всё меняется. Лучший приказ за день исполняет рядовой Пряхин, а ты леопардовым скоком мчишь и отыскиваешь эту буратинку, стараясь успеть спасти город. Я имею в виду и строения, и всех проживающих в них. Или, хотя бы, минимизировать последствия. Наказываешь его своей властью как командир группы так, чтобы он головку начал ровно держать, разбираешься, за что наказывал, и добавляешь. Или, если твоей власти мало будет, ну, например, наконец-таки Тополя можно расстрелять будет по совокупности деяний, меня вызываешь. Затем, если без моего вызова обойдётся, моим же именем забираешь Стасика у прапорщика. Сообщи ему, что я через пять минут пришлю замену этому триподоносителю и одновременно — ходячему трипперу и педерсии. Сам же с Федуловым двигаешься в расположение, определяешь его на о́чки и только затем начинаешь выполнять лучший приказ за день. Всё, бегом марш!