Камень-1. Часть 4. Чистота — залог здоровья. Зачистка, баня и прочая гигиена.

Глава 4

Глава 4, в которой сплошной зоопарк, коза всё ещё идёт по кукурузе, а зайчик помирает. Да и волки тоже. Потому что «Пиф-паф, ой-ой-ой!». Серия 2

Фабий, однако, никого не проворонил. Убедившись, что оборотень не добрался до Грачёва и тот успел использовать подаренные ему мгновения на все сто, он вновь обратился к тёмному провалу ворот сарая. И вовремя! Несколько размытых голубоватых кругов, мерцающих там, ничем, кроме щитов, быть не могли. И ничего хорошего это не сулило. Выпустив ещё пять пуль в самый близкий щит (и считая про себя оставшиеся в магазине патроны), он со злобной радостью увидел, как тот, отполыхав сиреневыми вспышками, замерцал-заискрил. Но вот только на прорыв к Мамону ринулся не прикрытый этим щитом харазец, а совсем даже другой, с не траченой ещё его выстрелами защитой. Матерно рыча, Фабий перенёс огонь на новую цель. Он вопил Грачёву изо всех своих щенячьих сил: «Мамон, сзади!», и палил даже чаще, хотя это и казалось невозможным, чем за минуту до этого по оборотню, надеясь успеть расклевать защиту и достать харазца. А тот, словно Кащей бессмертный, не обращал ни малейшего внимания, ни на самого Фабия, ни на его стрельбу. Зато его дружки из сарая очень даже обратили. Шаман больше в дело не вступал, но не меньше трёх стволов гаркнуло из ворот. Фабий уже приметил, что его не убивают, а давят, и, плюнув на всё, даже не дёрнулся и не стал укрываться, а продолжал колотить по харазскому Кащею, как безумный, взяв с него же пример. В этом был свой резон. Ну нельзя так мазать с двадцати пяти метров! А вот прицел сбить — занефиг делать! Живьём взять планируют? И именно это его напугало, если обдумать слова Садикова и вспомнить подворье Барсегянов. Напугало до усрачки. Чем так, как несчастный Гагик Суренович, лучше подорвать себя, честное слово! Или словить пулю, но закрыть Мамона. Однако он так и не успел снести проклятый щит. Харазец бодро перенёс не менее шести попаданий в него, доскакал до угла и уже начал вскидывать свой винтарь на Грачёва. Игорь чуть не взвыл, продолжая орать Мамону и стрелять в эту непробиваемую паскудину.

Мамонище, наконец, услышал, и начал поворачиваться к опасности лицом, одновременно приседая-съёживаясь, но точку в этом огнестрельном мордобое поставил Юрец, допрыгавший до правого от Фабия угла сарая. Так же, как и Фабий, наплевав на безопасность, он чуть не по самые портянки вылез из-за этого самого угла и, не мешкая, начал лупить из своего «Тарана» по излишне самонадеянному степняку в неприкрытую щитом жопу. И снёс его наглушняк почти благополучно. За одним единственным исключением. Косоглазая гнида одновременно с выстрелом Рыбачка облегчила спусковой крючок, а может, дёрнула его от болевого шока. Как бы то ни было, диспозиция была такая, что Фабий, одновременно с радостным лицезрением кувырка однозначно покойного (навидался убиенных, да-с!) степняка увидел и кровавую кляксу прямо посредине лба бедолаги Мамона. И то, как Грачёв пластом рухнул почти на своего убийцу. В голове, как дурацкий нервный смешок в важном разговоре, за который потом стыдно и досадно, мелькнуло: «Пиф-паф! Ой-ёй-ёй! Умирает зайчик мой!», и даже непонятно, о ком он это подумал…

Война есть война, и «Железный Феликс» в голове, позвенькивая, мгновенно выдал калькуляцию. 2 — 1. Или 2 — 2? Оборотень-то от Валеры прямиком бежал? Херовый смех, когда во рту четыре зуба… Что, выходит, они с Юрцом вдвоём против четверых? И то, если оборотень входил в учтённые шесть.

Быстро перезарядившись, он продолжил долбить в створ ворот, искоса наблюдая за телодвижениями Рыбачка. Вспомнив о нечаянных возможных союзниках, он рыкнул через плечо, не отвлекаясь от наблюдения за воротами сарая, Садикову:

— Скоро ты там Лолку свою развяжешь?

— Сейчас, сейчас, — пропыхтел могильщик.

Фабий возблагодарил всех светлых богов, что не отвлёкся от ворот. Он пропустил и вызов переговорника. Дай светлые боги, это Валера! Но, скорее всего, всё же Юрец. И лишь краем сознания он отметил вопль Рыбачка о прикрытии (так что точно не Беловолов вызывал, а жаль)! Потому, что никем, кроме шамана, появившаяся в створе ворот сарая фигура в перьях и лентах, с воздетыми к небу руками, что-то хрипло горлом и связками воющая в то же небо, быть не могла. Ну, запас карман не трёт, подумал он, и вместо пальбы из Светки, не раздумывая, швырнул прямо к шаману под ноги одну за другой две гранаты.

Бабахнуло, и ещё раз. Но сиреневые сполохи вокруг шамана говорили, что ничего ещё не кончилось, и он вновь, почти не прерываясь, выпустил в главного злыдня с десяток патрон. И твою-то мать, кривого лысого эльфа! Уже на восьмом щит замерцал, на девятый схлопнулся, а десятая точно вошла в печень седому тощему уроду!

Считай, полдела сделано! Без колдуна против них не сила, а так, полсилы! Для уверенности ещё дважды, до дна магазина, выстрелив в картинно и классично падающего шамана (тот сматывался вокруг вертикальной оси, как нитка на шпульку), он глянул на Юрца. И охренел. Теперь он сам был Грачёвым с разряженным оружием, а беда — вот она…

Рыбачок самозабвенно рубил столб коновязи какой-то матери, и той это явно не нравилось. Спирали-зигизуги, сходящиеся над неё, задёргались, затряслись, то ускоряя, то замедляя свой танец, лишившийся согласованности. Они наползали друг на друга или, наоборот, создавали между собой корявые прогалы. Казалось, Юрец вот-вот завершит начатое Валериком великое дело. Вот-вот, ещё пару щепок зажрет от столба широкое лезвие, еще пару ударов! Да только не будет этих ударов.

За Пряхиным замерцал-задрожал воздух. Сначала казалось, что это следствие его лихой рубки, что колдовство вот-вот разрушится. Но только почти сразу из мерцания позади Юрца стала проявляться могучая фигура ещё одного полупревратившегося оборотня, уже готового к прыжку.

Фабий аж застонал — и даже ругнуться не было ни сил, ни времени. Всей шкурой ощущая, что безнадёжно опаздывает, пусть всего лишь на мгновение, на жалкие полсекунды какие-то, но опаздывает, он подбивом сменил магазин. Невольно отвёл при этом взгляд от оборотня на оружие. Вот, наконец, затвор сорвался с задержки, отправляя патрон в патронник, и обер-ефрейтор, вскидывая винтовку к плечу, вновь вцепился глазами в парочку у столба. И именно в этот момент оборотень обрушился на Рыбачка, напрочь лишая Фабия возможности выстрелить. В поднятой пыли мелькали руки, ноги, а он тщетно всё пытался поймать миг, когда противники разделятся так, чтобы можно было сделать уверенный выстрел. Ну, хотя бы почти уверенный. Но вот, кажется, удача, пусть и кривой ухмылкой, улыбнулась ему. Так показалось в первую долю мгновения, когда от особо мощного удара оборотня, почему-то не пускавшего в ход зубы, Пряхин, отлетев на пару шагов, рухнул на землю. Ловя скалящуюся морду оборотня в прицел, Фабий запоздало подумал, что он сам — лох педальный. Надо было бросить разряженную винтовку, патроны-то в магазине всё равно самые простые и против оборотня малополезные. Может, и успел бы из револьвера серебром его приласкать до нападения на Юрца, если бы не провошкался с перезарядкой. Попутно с тревогой отметил, что Рыбачок как-то очень уж не торопится шевелиться, что несколько напрягало и пугало. Ну да ладно… Думать можно, а вот стрелять — нужно. Серебро-не серебро… Обычная винтовочная пуля с двадцати метров и оборотня притормозит жестоко, доказано пять минут назад. А там уж серебром разберу на запчасти.

И вдруг какая-то чудовищная, неодолимая сила вырвала винтовку из его рук, и пуля, предназначенная лбу оборотня, обиженно унеслась куда-то вверх, не причинив, впрочем, крутящимся спиралям ни малейшего вреда. «Светка», кувыркаясь городошной битой, улетела куда-то к сараю. Сам же Фабий, вздёрнутый сзади кем-то неведомым и мощным за шкирку, нашкодившим щенком взмыл над Садиковым, Лолкой и её несостоявшейся могилой. Он попытался вывернуться из захвата, или хотя бы повернуться лицом к неведомому врагу, и выхватить револьвер из кобуры. Первое частично получилось, второе — нет. Как только рука обер-ефрейтора дернулась к оружию, лёгонькое касание в бицепс обожгло её вспышкой лютой боли, словно вместо руки оказался больной зуб с оголённым нервом, и напрочь её отсушило. Что же до поворота к супостату… Супостат сам, неспешно и плавно, развернул его к себе лицом. Фабий не поверил своим глазам. Его, дюжего и рослого, не особенно-то и напрягаясь, держал вздёрнутым вверх на вытянутой левой руке высокий, но тощенький старик-шаман, убитый им ну вот только что! Ласково улыбаясь морщинистым лицом, он смотрел на Фабия своими янтарными раскосыми глазами и укоризненно покачивал головой. Правой же своей рукой зловредный старикашка лишал его оружия. Он проделывал это неторопливо и нехотя, чисто ради порядка, как ребёнок после сытного обеда общипывает малину с куста. Вот вслед за Светкой к сараю улетел револьвер, вот второй, с серебряными пулями, перекочевал за кушак старого мерзавца. Вот кинжал покинул ножны. Дальнозорко порассматривав гномьей выделки лезвие, шаман цокнул языком и аккуратно пристроил его себе рядом с только что затрофееным стволом, за пояс. Фабий было попытался дёрнуться, но, гнусно хихикнув, старец молниеносно ткнул его длинным желтоватым ногтем большого пальца правой руки в лоб, под нос, в рабочую пока ещё руку и в рёбра.

Эти несильные тычки приключились так быстро, что показались бедолаге обер-ефрейтору нанесёнными одновременно. На этот раз он едва не потерял сознание от лютой боли, вцепившейся во всё тело сразу, и с ужасом понял, что теперь парализован весь, целиком. А шаман, не обращая более на него внимания, продолжил обыск. Фабий не понимал, зачем. В своём нынешнем состоянии он один чёрт не смог бы воспользоваться оружием. Может, собрать трофеи? Или унизить? Скорее, последнее. Фабий догадался, что старикашка каким-то образом чует металл, когда рука последнего, помедлив и словно принюхавшись, нырнула в нагрудный карман маскировочной куртки обер-ефрейтора и выудила серебряный портсигар. Вещь, между прочим, цены нешутейной. Однако, повертев и даже ловко раскрыв одной рукой портсигар, шаман, вздохнув, аккуратно его закрыл и вернул в карман, старательно потом застегнув последний. Он, всё так же ищуще поводив рукой, почувствовал и дерринджер на правой щиколотке у Игоря, и небольшой нож в ножнах на левой. Вздохнув, совершенно неожиданно для обер-ефрейтора харазец не стал их вытаскивать, а отбросил его, как мокрую тряпку, и что-то прошепелявил грозно по-харазски своим спутникам. Или, вернее сказать, подчинённым, судя по тому, как они кинулись выполнять шаманские команды. Фабий больно шмякнулся оземь телом, которым не мог управлять. Но успел оглядется в полёте.

Четверо. Их было четверо, включая самого шамана. Значит, Садиков не врал. Двоих они обнулили, в том числе одного оборотня. Ну, вот откуда знать было, что харазцы — оборотни? Как минимум, двое из них. Шаман точно нет, иначе он портсигар бы в руках не удержал. Второй оборотень между тем, оставив бесчувственного Рыбачка на попечение ученика шамана, судя по украшавшим одежду последнего ленточкам и косточкам, метнулся стрелой и пропал из поля зрения Фабия. Но уже буквально через несколько секунд снова возник перед ним, свалив перед этим за его спиной два увесистых предмета. Судя по болезненному вою, предметами этими были сутулый Садиков и, скорее всего, так и не освободившаяся из-за его верёвочного крохоборства дочь Лола. Кто-то из них вплотную привалился к Фабию, но ни отодвинуться, ни, наоборот, придвинуться, ни даже пошевелиться он не мог. Он даже сказать ничего не мог, мог только наблюдать, чем и занимался. Потому, что пока он жив — жива и надежда. Вдруг он сообразил, что, если шаман его полностью парализовал, то как он может двигать глазами? Значит, что? Значит, амулет от ментального доминирования работает и нужно сопротивляться! Слава богам, что он не додумался до мысли, что, если бы шаман его парализовал полностью, то дышать бы тоже не вышло, и он бы уже умер от удушья. Яростно двигая глазами, он пытался пошевелить чем-нибудь. Рукой, пальцем, языком! И ему показалось, что язык пошевелился. На миллиметр, на волос, но — пошевелился! Пока же он фиксировал, кто, где и как из врагов расположен.

Оборотень (он оставался в боевой форме, ни волк, ни человек) стоял прямо перед ним. Стоял не просто так, а навытяжку внимал шаману. Ученик шамана тем временем подтянул бесчувственного Рыбачка к колоде, с которой тот слямзил тупицу. Четвёртого харазца ему не было видно. Фабий люто пожалел, что ни слова не знает по-харазски. Мог бы — спросил бы Садикова. Хотя нет, не при шамане с присными же. Но, когда подумалось о вопросе сутулому, ему показалось, что язык дёрнулся чуть сильнее, и Игорь изо всех сил стал пытаться расшевелить его ещё, как можно больше. Тем временем оборотень, получив от шамана новый приказ, ринулся его выполнять. Он пробежал прямо по Фабию и Садикову с Лолкой. Было больно. Шаман же присел на корточки рядом с Фабием, постаравшимся не двигать на всякий случай глазами, и достал трубочку. Игорь так и не понял, как он её раскурил — не было ни спичек, ни зажигалки, ни кресала. Только вот раз — и трубочка задымила. Приятно запахло хорошим табаком и яблоками. Возможно, шаман, поглядев на его портсигар минуту назад, просто захотел покурить, или же он, как главный злодей в плохой фильме, должен был рассказать о своих планах и поиздеваться над ним? Кто ж его знает, этого старого харазского пердуна? Пердун же тем временем, скорчив умильную рожу добренького дедушки, правильным великореченским, но всё же по-харазски шепеляво, словно во рту у него было полно горячей каши, спросил, ткнув в сторону Фарберовича своим чубуком:

— Фто, молодой шеловек, ты и ф фамом деле думал, фто убил меня? Хе-хе-хе…И куда вы, молодые, так всегда спешите? А я вот живой. И буду живым. А ты из-за своей торопливости и сам умрефь, и всех своих сгубил. И их вот тоже, — он ткнул трубкой за спину Фабию, туда, где, скорее всего, находились хозяин дома со своей дочкой, — Но, хоть ты и пытался меня убить, я окашу тебе больфую шесть. Ты, как их нафальник, умрефь самым пофледним. И увидифь, как умрут все эти люди. И твои, и эти. Увидифь, как духи напьются их силой, их болью и их штрахом. А потом и свои подарифь духам.

Воротник пережимал шею, и было трудно дышать, а не то, что говорить. Но, тем не менее, Фабий просипел:

— Так ты оборотень… Ладно, нас вы победили… Но бабу с детьми отпусти, вы же воины, зачем подличать?

— Глупый… Совсем глупый. Нишего не понял, и даже два раза нишего не понял. Фаман, а тем более великий фаман, не может быть волчьим братом. Да и не к шему мне это, я как бабочка, а ты предлагаефь мне быть гусеницей. А баба с детьми… На охоте я убиваю оленя. И я благодарен ему за то, фто его мясо напитает моё тело. И возношу хвалу его духу за это. И его перерождение будет лучше. И смерть всех вас, и бабы с детьми, тоже напитает. Напитает духов. И мы благодарим вас за это, и говорим, что ваше перерождение будет лучше. Возможно, даже родитесь вновь на свет настояфими людьми, а то и волчьими братьями, — Шаман выдохнул струю дыма в лицо Фабию, выбил трубочку о камушек. Постучав мундштуком трубки в середину лба жандарма, словно бы вколачивая ему в голову свою речь, он, кряхтя, поднялся, посмотрел на Фабия сверху вниз и назидательно сказал, зловеще улыбнувшись в конце своей речи:

— Так-то! Нам сейчас жить, а вам — умирать. Плохо, фто одного твоего убили, духам теперь меньфе филы дофтанется. Но нифего, тот, кто это фделал, фам теперь отработает, духом. Нифего! Ты скоро увидифь, ты всё поймёфь. Пошуфстфуешь. Я же сказал, ты умрёфь последним. А первым умрёт твой парфивец, пошмевший поднять руку на Коновязь великой матери.

— Тебе всё равно не одолеть в бою, вас уничтожат!

— Я сказал уже — глупый… Кто собирается воевать? Я возьму вафу силу, и дам её духам родишей. А духи уведут нас. Порталом.

И шаман, утратив к Фабию всякий интерес, вновь повернулся к своему ученику, колдовавшему над Юрцом. Фабий сначала не мог сообразить, неужели этот мощный колдун и правда такой дурень? Ну, прямо, опереточный злодей! Но вдруг его ожгло понимание. «Духи напьются болью и страхом!» Да шаман же просто хочет заставить его психовать и каяться, за то, что ребят спеленали и казнят на его глазах! И сделать тем самым своих духов ещё сильнее. А вот те хер! Я буду брыкаться до последнего! Он напрягся, пытаясь пошевелить хоть чем-нибудь. О! Большой палец как будто бы немного дёрнулся… И вот мизинец, он же точно сейчас пошевелился! Сзади донеслось топанье, видимо, возвращался оборотень. И, так и есть, обойдя их на этот раз, ради разнообразия, в поле его зрения возник второй оборотень. Он легко и как-то играючи нёс на плече Валерика Беловолова. Ларь был жив, и Фабий, как ни странно, с учётом предстоящей им казни, ощутил облегчение. Окончательна только смерть (тьфу-тьфу, о зомби, вампирах и прочей нежити не думаем), и, пока они не погибли, шанс у них есть. У всех, кроме Грачёва. Хотя они ещё, возможно, позавидуют Мамону, не надо обольщаться.

Оборотень играючи, как пушинку, сбросил Беловолова на землю. Тот свалился абсолютно бесчувственным кулём, даже не застонал. Но всё же было очевидно, что он живой, убитые так не падают. Шаман коротко каркнул, и сразу же четвёртый харазец, тот, что не оборотень и не ученик шамана, поднялся. До этого он сидел на корточках рядом с колодой, внимательно следя за Юрцом и шаманёнком. Кривоногий, невысокий, но кряжистый, с лицом неподвижным, невзрачным и неприметным. Но вот по Фабию он мазанул таким змеиным взглядом, что тот, если бы сумел, поёжился. Из-за этого самого взгляда Игорь решил, что харазец отправлен по его душу. Но, как оказалось, он ошибался. Оборотень, задержав змеиноглазого за рукав, что-то негромко сказал шаману. Тот подумал-подумал, и опять что-то прокаркал. Змеиный глаз, всё так же молча и не меняя выражения словно отлитой из чугуна рожи, снова сел на корточки, в той же позе и том же месте, а оборотень куда-то отправился. Куда — стало ясно буквально через несколько секунд. Так же, как пару минут назад, он вернулся с ношей на плече, тем харазцем в алой кавалерийской накидке поверх чекменя, которого упокоил Рыбачок. Уложив мертвеца головой к колоде, оборотень хотел было пнуть Юрца, но был остановлен злым рыком шамана. Но, что удивительно, не расстроился, а, наоборот, улыбнулся, очень злобно и жутко. Видимо, ничего хорошего Пряхину сказанное шаманом не сулило. И снова оборотень куда-то направился. Не было его чуть дольше, но тут Фабию стало не до оборотня. Он вдруг почувствовал… нет, не так… ОН ПОЧУВСТВОВАЛ!!!!! Как кто-то кусает ему пальцы на левой руке. Это было божественно, хотя и больно. И словно вдруг плотину прорвало! Он ощутил всё своё тело, целиком и сразу. И это несчастное тело всё покалывало и болело, будто он отлежал его со всех сторон одновременно, и отлёживал не один день. Фабий едва сдержался, чтобы не заорать во всю глотку, но вовремя поймал себя за язык. И даже не пошевелился, памятуя об оборотне за спиной. А вот и он, лёгок на помине. Бережно, совсем не так, как первого убитого харазца, оборотень на руках, прижимая к груди и почти что баюкая, пронёс к колоде своего сородича. Чёрт его знает, какие у них там отношения, но Фабию, нанёсшему убитому оборотню первые раны, это ничего хорошего не сулит, тем более, что добивший тварюгу Мамон уже никому и ничего не должен. Повезло бомбардиру. А вот хрен им всем, не сложу я лапки! Тем более, теперь и потрепыхаться могу! Воспользовавшись тем, что все харазцы начали готовить какой-то обряд, он скосил глаза и слегка повернул голову назад, стараясь особо не шевелиться, чтобы не привлечь внимания. Ну, он и не сомневался. Вряд ли бы Садиков стал кусать ему руку, это его дочь-босоркуня. То ли из-за её укусов, то ли в амулете от ментального доминирования остались крохи, но контроль над телом вернулся. И первое, что Фабий сделал, это отблагодарил свою потенциальную избавительницу. Ну, избавительницу от столбняка, по крайней мере. Шаман пренебрёг незначительным количеством металла, и не вытащил ни его стилет от нечисти и нежити, что особо радовало Фабия ввиду оборотня, ни небольшой тычковый нож, чьи ножны, цепляясь клипсой, прятались под поясом внутри бриджей сзади. Да что там, он даже дерринджером с другим, уже почти полноценным ножом, которые были пристроены на щиколотках, пренебрёг! Возможно, понадеялся излишне на свою мощь. Ну, и я понадеюсь, подумал Фабий, что он за самоуверенность свою поплатится.

Осторожно, стараясь не привлекать внимания, он сначала размял кисти, а затем, ещё осторожней, вытащил пуш-дэггер. Это вот очень удачно, что, когда шаман швырнул его наземь, его правая рука как раз оказалась сзади корпуса, да и харазцам сейчас не видать, что он ей делает. Тихохонько вытащив клинок, он осторожно, указательным пальцем нащупал голову затихшей Лолки, очевидно, всё понявшей, определил, как идут верёвки, и начал пилить столь зряшно сберегавшуюся Садиковым бечёвку. Как Фабий ни старался, но, судя по приглушённому взвизгу, разок он таки зацепил и босорку. Наконец чёртов кокон поддался, и Лолка заелозила, пытаясь выбраться. Пришлось даже шикнуть на неё, хоть и очень осторожно. Но харазцам теперь было не до них, они готовили ритуал. Или, наверное, казнь?

Оборотень раскладывал убитых харазцев у колоды. Видно, это было непростое дело, потому что шаман, внимательно следивший за процессом, несколько раз на оборотня прикрикнул, и тот старательно вносил поправки в свою жутковатую инсталляцию. Шаманёнок старательно дополнял её амулетами и какими-то рисунками. Шаман что-то прошепелявил Змееглазому, и тот таким же движением, как пару минут назад, поднялся и куда-то направился, и на этот раз его никто не остановил. Куда он вот направился? Сзади вновь забилась Лолка, а всхлип и бормотание Садикова, разумеющего харазский, кое-что прояснили:

— О Всевышний! Шаман послал его за женой и девочками… Будьте вы прокляты!

Змееглазый протёк мимо них, вновь мазнув неприятным взглядом, и тихие его шаги затухли, удаляясь в сторону крыльца.

А оставшиеся овцеёбы, удовлетворившись тем, как лежат их мертвецы, начали готовить собственно казнь. И первым, как и сказал шаман, к колоде потащили Рыбачка. Вновь карканье тощего урода. Шаманёнок взял топор, которым Юрец рубил столб чёртовой коновязи. Топор удивительно напоминал мясницкий, но на длинной ручке. Старый мерзавец приподнял руки, согнутые в локтях под прямым углом так, что предплечья его были направлены вертикально вверх, скрючил диковинным образом пальцы и зывыл-заныл что-то горловое, чудно́е и жуткое. Фабий обратил внимание, что чёрные спирали-молнии, начавшие метаться ещё когда Валерик разнёс амулет на своём столбе у ворот и особенно — после того, как Юрец порезвился с топором вокруг пенька «Коновязи великой матери», стали успокаиваться и входить в единый ритм. Прямо как кобры у заклинателя в цирке.

Шаманёнок занёс топор над головой и начал ухать тонким бабьим голосом в унисон шаману, а оборотень уложил плашмя ладони Пряхина на колоде. Но Рыбачок, бывший без сознания, начал крениться, заваливаясь набок, и руки его соскользнули с чурбака. Оборотень вновь поднял маленького жандарма и пристроил его к колоде, опять устроив его руки каким-то особым образом, ладонями вверх. Шаману, видимо, нельзя было прерывать свои завывания и дрыганье, но оборотень опасливо на него косился. И снова, едва лишь волколак отпустил Юрца, как тот свалился, уже на другую сторону плахи. Теперь Фабию отлично было видно Пряхина, до которого было метра три-три с половиной. И вдруг Рыбачок открыл глаз и остро, совершенно осмысленно глянул на Фабия. И именно в этот миг у Игоря и забрезжила надежда. До сей секунды он просто надеялся умереть в бою, а не как свинья на бойне. Даже босорку Лолу он отпускал только из-за обещания Садикову именем богов. За секунду до смерти, если уж дал такое обещание, сильно не стоит его нарушать, если есть хоть призрачный шанс исполнить.

Юрец же, маленький и свирепый, как росомаха — это серьёзный шанс. Сердце застучало сумасшедшим метрономом, и он постарался успокоиться. Пряхин своим кровавым глазом указал на шамана, и Фабий, соглашаясь, прикрыл глаза. План прорисовывался. Как Рыбачок собирался завязать на себя оборотня и шаманёнка — не важно! Его же цель — шаман. А вот теперь всё заиграет по-иному! Теперь нужно не в последний, но зато в решительный бой.

— Лолка! — в ладонь ткнулся мокрый нос.

— Когда я кинусь на шамана, поможешь?

Садиков охнул и еле слышно прошелестел:

— Вас же убьют! Нас же убьют!

Фабий зло прошипел:

— А на плахе нас марципанами накормят? Лучше в бою помереть, чем на ней мясом стать!

Лолка снова ткнулась мокрым носом ему в ладонь и лизнула её, а Садиков, помедлив, угрюмым шёпотом спросил:

— Я чем могу помочь?

Фабий, стараясь не привлекать внимания, медленно дотянулся до кобуры с дерринджером на щиколотке и вытянул его. Садиков лежал довольно далеко, но босорка аккуратно взяла в пасть оружие и, судя по звукам, осторожно поползла к отцу. Впрочем, харазцы были всецело заняты обрядом. Шаман и шаманёнок завывали, глядя на колоду. Оборотень опять начал пристраивать Юрца на плахе. Тот успел ещё подмигнуть Фабию, весело и зло, а затем вновь стал на вид бесчувственным овощем. И снова руки его свалились с колоды, а сам он оплыл на землю. На этот раз шаман даже рискнул прервать свои стоны и рычание и прикрикнул на оборотня. Вспомнив жутковатые лопаты-ладони сутулого могильщика и воспользовавшись тем, что все супостаты отвлеклись на Юрца, Фабий прошипел:

— Садиков, управишься с пукалкой?

— Управлюсь…

— Цель в шамана. Не важно, куда. Главное, ты в него попади, а не в нас с Лолкой. Лолка! Кидаемся на шамана вместе. Хватай его за ноги, и лучше сзади. Не подставься под удар, он меня с одного тычка отключил.

Ворчание за спиной было ему ответом, и в этом ответе, казалось, звучало: «поучи ещё меня». Фабий размял руки, понапрягал ноги, нащупал за спиной рукоять стилета, которым утром упокоил вампира. И стал внимательно следить за казнью Юрца, ломая голову, что же тот задумал. Маленький Пряхин в драке был непредсказуем и страшен для противника своей жестокой и безжалостной эффективностью, хладнокровием и умением всё просчитать и посчитать. Сам Фарберович, например, трижды подумал бы, сходиться ли с Рыбачком даже в учебном поединке. Юрец и бой были как Моцарт и музыка, он не занимался, а жил им. И неважно, что это было, кабацкая драка или сражение с эльфами. Он легко, непринуждённо и естественно, как тот же Моцарт имеющиеся в наличии музыкальные инструменты, вплетал в партитуру то, чем располагал: пустую руку, тарелку, стул, гномью секиру, эльфийскую саблю или миномёт. Так что Фабию оставалось не сомневаться, а готовиться.

И вроде ненадолго отвлёкся шаман, а зигизуги снова завихляли, затряслись. Старикашка глянул на них, захлопнул пасть и снова завыл. Оборотень, едва ли не вжав после выволочки свою волчью морду в широкие человеческие плечи, покосился на шаманёнка и что-то буркнул ему. Вот интересно, как у него выходит издавать членораздельную речь волчьей пастью? Затем, обойдя вокруг плахи, волколак стал с противоположной от Пряхина стороны, оказавшись к Фабию почти спиной, ну, лишь слегка под углом, так, что Пряхина Фабию видно было теперь плохо. Оборотень вцепился в руки «сомлевшего» Юрца и с лёгкостью вздёрнул того вверх. Впрочем, Рыбачок опять оплыл по колоде. Но руки его, удерживаемые оборотнем практически за запястья, на этот раз остались на плахе. Волколак повернул морду к шаманёнку и вопросительно рыкнул. Шаманёнок, не прекращая своего мычания, опустил топор, прислонил его к своей ноге и, повернув руки ладонями вверх и сложив их вместе, показал, как надо уложить руки Юрца на чурбаке. Оборотень кивнул и умостил грабки Пряхина на плахе, после чего вновь посмотрел на колдунёнка. Тот кивнул одобрительно и воздел тупицу вверх, в свою очередь внимательно наблюдая за шаманом и продолжая по-бабьи повизгивать в унисон учителю. А тот начал выть всё выше и выше. Наконец, на особо противной и визгливой ноте, шаман резко кивнул головой, взметая взбесившимися змеями свои длинные патлы. Шаманёнок прервал своё уханье, и топор, блеснув широким лезвием, рухнул вниз. Но вот тут и произошло нечто неожиданое. Ну, никем, кроме Фабия. Оплывший Юрец на самом деле сжался, как пружина, и уже в тот миг, когда топор устремился вниз, он, упершись ногами в колоду, изо всей мочи потянул назад. Оборотень, конечно, был в разы сильнее Рыбачка, но рывка последнего не ждал от слова «совсем». Рук он не отпустил, и дернулся вслед за Рыбачком. И в этот миг широкое лезвие тупицы обрушилось, отсекая обе кисти, и вгрызлось в плаху. Только вот кисти отрубило не Юрцу, а оборотню, подавшемуся вслед за Рыбачком. Громкий обиженный, испуганный и болезненный визг взмыл к небу, а оборотень повалился наземь. Юрца же лишь довольно сильно «окропило красненьким», как, впрочем, саму плаху и траву вокруг.

Палач-неудачник оторопело смотрел на застрявший в колоде топор, даже не пытаясь его выдернуть, а оборотень, визжа, катался по земле, ещё больше орошая её кровью. Сам же Юрец, каучуковым шариком взмыв вверх, подскочил к шаманёнку. Казалось, что Рыбачок завис в воздухе, как шмель, и взорвался ударами, настолько быстро мелькали его руки и ноги. Незадачливый экзекутор отцепился, наконец, от застрявшего в плахе топора, а голова его болталась, как у болванчика. Хотя он и поплыл, но всё же еще оставался на ногах, и даже несколько раз попытался изобразить защиту. Юрец, не снижая темпа и напора, продолжал свирепо избивать харазца, не обращая внимания ни на что, даже на прозвучавшие во всех смыслах громом два выстрела. Физиономия шаманёнка обильно покрылась кровавой юшкой из в считаные секунды разбитого носа, расплющенных губ и рассечённых бровей, но, признаться, не вся кровь была его. Одна волколачья клешня отвалилась сама, но вторая намертво, опять же во всех смыслах, вцепилась в левое запястье Пряхина, и мазала кровью как рукав кителя Рыбачка, так и морду шаманёнка, ещё и пятная брызгами всё вокруг. Наконец, пропустив жесточайший удар в печень и пинок в колено, ученик шамана завалился навзничь. Но легче ему от этого не стало ни капли, ибо Юрец мгновенно обрушился на него коршуном сверху. В считанные секунды Рыбачок добавил шаманёнку серию свирепых плюх по роже и сломал ему по нескольку пальцев на каждой руке, лишая тем самым противника возможности делать колдовские пассы. Но, чтобы уберечься от заклятий, особенно шаманских, не мешало бы ему ещё и рот заткнуть. Недолго думая, Юрец отодрал, наконец, от своей левой руки совсем почти человеческий, но оснащённый мощными жёлтыми когтями и обильно поросший серо-седой шерстью обрубок руки оборотня. Потом, бесцеремонно оттянув нижнюю челюсть шаманёнка, он вбил ему, как кляп, волколачью культю пальцами наружу, и, стало быть, срезом внутрь, нимало не заботясь тем, что острый скол костей раздирает язык шаманёнка, а сам обрубок некогда мощной руки едва не разорвал тому рот. Ничего, молчаливей будет! От боли шаманёнок очнулся и начал приходить в себя. Врезав ему ещё раз по морде, Юрец, вспомнив, как тот указывал оборотню, каким способом уложить его, Юрцовы, руки на плахе, спросил злым шопотом:

— Что, мама не учила на себе не показывать, гадёныш?

Содрав с шеи харазца грязный, заскорузлый, забрызганный кровью и какими-то ещё невнятными пятнами жёлтый платок, он туго затянул его под челюстью побеждённого на манер бабьей косынки. Затем, не снижая темпа, Юрец выдрал из шаровар шаманёнка очкур, толстый шнур, поддерживающий их на поясе, и перекантовал того мордой вниз. И кровью из разбитого носа не захлебнётся, и паковать проще. Что собственно, он и выполнил следующим пунктом, стянув руки и ноги колдунишки ласточкой, благо, длина очкура позволила. Теперь он, наконец, позволил себе оглядеться. Надо бы срочно помочь Фабию с босоркой, но там было нечто вроде равновесия в борьбе, а вот порубленный оборотень уже успел перекинуться в человека. Он по-прежнему был без кистей, но культи выглядели уже вполне поджившими. И волколак явно старался обратиться вновь. Только вот Юрец вовсе не собирался проверять истинность тезиса, что, перекинувшись ещё раз в волка, тот отрастит уже полноценные лапы, правда, чуть более худосочные, чем раньше. Медлить было нельзя, и Пряхин скакнул к колоде. Ростом-то он был невелик, да зато крепко сбит и жилист. Поэтому и тупицу из плахи он вырвал легко. Оборотень, глядя на него с ненавистью, пошёл волнами, бугрился, короче, пытался перекинуться как можно быстрее. Но то ли культи подвели его, то ли ещё что-то, однако выходило у него это медленно, хотя морда у него уже вновь начала становиться волчьей, свирепой, зубатой и страшной. Да он бы не успел обернуться и в укомплектованном варианте, уж этого-то Юрец бы ему точно не дал и не позволил. Он ловко отрубил левую ногу, или уже почти лапу, практически в колене, и волколак с визгом рухнул на землю, катаясь и опять пятная её тёмной кровью. А Рыбачок, отработав инерцию тяжёлого топора круговым движением, вновь обрушил его на оборотня, и вновь — на лапу. На этот раз переднюю, и опять левую. Дальше был уже не бой, а казнь. Тюк — правя задняя. Тюк — последняя, правая передняя. Оборотень уже даже не скулил, а лишь прохрипел, хотя с той полуволчьей, получеловечьей мордой, которая была у него сейчас, это было и непросто:

— У тебя нет чести!

Рыбачок чуть не заржал, невзирая на напряжённость минуты. Напавший сзади из сумрака на втрое более слабого противника говорит о чести! Глядя в янтарные глаза твари, Юрец издевательски ему ответил:

— Зато есть топор в руках и голова на месте. А твоей уже, считай, что и нет. И хвост я тебе тоже отхвачу. Подтирку себе сделаю, жопу вытирать.

А затем резко обрушил тупицу на шею оборотня, напрочь отрубая тому голову. И тут позади Рыбачка что-то оглушительно грохнуло.

Фабий, сжавшись пружиной, напряжённо следил за тем, как казнят Юрца. Он, конечно готов был ко всякому, но такое… Этакого пируэта он даже от Рыбачка не ждал. Игорь слегка подвис и засмотрелся — ну, красиво же сработано! И лишь гневный вопль шамана привёл его в чувство. Тут уже Фабий перестал, наконец, тупить и метнулся, не досмотрев всё самое интересное, к старикашке. Он очень боялся, что тело, по которому по-прежнему метались мурашки, подведёт его. На ходу вырвав из-за спины стилет, Игорь с силой вбил жало в правый бок шамана, прямо в его гнилую печень. Фабий двигался и встал так, чтобы не перекрывать Садикову линию огня, но тот то ли выжидал, то ли растерялся, и выстрелов не было. Ну и имп болотный с тобой!

Фабий выдернул стилет, ожидая толчком плеснувшей чёрной крови, и оторопел. Крови не быо, вовсе. Тьфу, мог бы и раньше сообразить, что дело нечисто и без колдунства ну никак не обошлось! Человек, которому вогнали в печень такой кол, в дугу выгибается, а старый хрен даже и не почесался…

Шаман же, уже шагнувший было в сторону Юрца, глухо зарычал и обернулся к Фабию. Глаза его бешено сверкнули, и он начал что-то заунывно бормотать, мелькая пальцами в мудрёных пассах. Только вот Фарберович не стал ждать результата, и стремительно ткнул стилетом в глаз харазцу. Колдун не менее резво увернулся, но Игорь именно этого и ждал. С одной стороны, Фабий успел перенацелить остриё стилета. В глаз-не в глаз, а щёку шаману он распахал знатно. И опять — крови почти не было, словно он не в живую плоть попал, а в глину тыкал. С другой стороны — и это всё тоже было всего лишь отвлекающим манёвром. Перехватив левой рукой большой палец правой руки старикашки, он резким рывком сломал его, и тут же — указательный. Нефиг шаманить! Но вот третий палец колдуну Фабий сломать уже не успел. И вновь — ощущения нашкодившего щенка, взмывшего вверх в наказующей длани. Впрочем, именно к этому Фабий был готов, всё же любой склонен повторять удачные ходы. А вот к чему он не был готов, так это к тому, что, ничтоже сумняшеся, шаман вздёрнул его ввысь покалеченой правой рукой, словно и не замечая ни его сопротивления, ни своих поломанных пальцев. А своей левой старикашка вцепился в стилет. На кой чёрт он ему понадобился при ноже и револьвере за поясом, Игорь так и не понял. Хотя, возможно, босорки и не боятся серебра…

Игорь попытался отсушить шаману правый бицепс. Бесполезно. Тогда — взять правый локоть на рычаг! Или вот тычок сюда, в межключичную впадину! Но каким-то немыслимым образом не удалось ничего, а злокозненный старикашка избежал всех ловушек и ударов. Он, вроде, и не делал ничего, даже почти не двигался. Но удар по бицепсу пришёлся словно в каменную стену, локоть на рычаг не взялся, будто смазанный маслом, а тычок просто не дотянулся, словно у старого паршивца вдруг удлинилась рука. И он уже почти вырвал у Фабия стилет, но вдруг дёрнулся и завопил. У старого гундоса вдруг резко закровила вспоротая щека, а размахайка на боку возле печени мгновенно потемнела. Руке шамана вдруг стало не по силам держать обер-ефрейтора на весу, а его захват ослабел настолько, что Фарберович, чьи ноги уже коснулись земли, вывернулся и от души врезал по шаманьей печени. Лолка! Это она вцепилась в ногу старикашке, и, такое ощущение, что её укус мало того, что был для колдуна болезненнее всех атак Фабия вместе взятых, так ещё и разрушил его неуязвимость. У него закровоточили все нанесённые Игорем раны, а сломанные, но невозможным образом действующие пальцы стали вдруг просто сломанными пальцами. Похоже, что зубы босорки не только рвали плоть старого мерзавца, но и растрепали его колдовскую защиту. А она, эта защита, как теперь стало совершенно очевидно, была чертовски сильна, раз выдержала и несколько выстрелов, и стилет в печень. Старый хрен, однако, и не собирался сдаваться, а тем более помирать, хотя с такой дырой в боку любой нормальный человек уже бы свалился. То ли духи его поддерживали, то ли амулеты, а, может быть, и остатки защиты сберегали. Он мгновенно сообразил, кто для него теперь опаснее, и, отскочив от Фабия, яростно лягнул босорку, а здоровой рукой стал быстро плести кружево какого-то заклятья. Лолка взвизгнула от боли, хотя захвата не расцепляла. Но после второго пинка она всё же не удержалась и отлетела в сторону на несколько шагов. Однако тут же вскочила, и, злобно оскалив длинные зубы, зарычала. Припав к земле, босоркуня вновь нацелилась на шамана. О, теперь она вовсе не напоминала милую некрупную собачку. Шерсть дыбилась стальными иглами, лапы, недлинные, но отчётливо взбугрившиеся мускулами, взрывали землю мощными, на глазах будто бы растущими когтями, а морда, выросшая ещё больше, чем когти и лапы, словно была взята от намного более крупного зверя. И отнюдь не собаки. Было в ней теперь нечто жуткое и инфернальное, особенно страшные, прямо-таки завораживающие глаза, пылающие алым так, что, того и гляди, прожгут насквозь. Ну, и зубов в пасти было больше, чем у акулы.

Тут, наконец, очнулся босоркин батюшка. И очнулся, надо сказать, успешно. Громом небесным дважды шарахнул «Дерринджер». Всё же коротышка 45 калибра лупит будьте нате, а в темноте факел такой, что ой-ой-ой! И ведь не промахнулся гнутый! Чёрной кляксой взбрызнуло в пояснице и, мигом позже, ещё раз, на заднице у шамана. Но! Фабий впервые видел такое «весомо, грубо, зримо». Утрешнее в Карташкином лабазе как-то прошло мимо с точки зрения наблюдения результатов. А тут всё прямо на расстоянии вытянутой руки. Словно и не в колдуна бабахали, а в оборотня, или там вампира. Пули выдавило, вытолкнуло из кровавых кратеров ран в каких-то чёрных, мерзких, словно насквозь гнилых сгустках, а сами раны начали на глазах затягиваться и зарастать. Но всё же это явно сожрало какие-то старикашкины силы. И он точно сделал выводы.

Так же прытко, как и секунды назад, старик опять скакнул кузнечиком, но на этот раз — от Лолки подальше, к Фабию поближе. Всё же старый мерзавец был сильным колдуном. Нельзя сказать, чтобы он был бодр и свеж, но скорость, с которой он восстановил свои силы (и защиту) оказалась для Игоря неприятным сюрпризом. Вьюном пронырнув под, казалось, неотвратимо в него несущийся стилет, шаман попытался, как и до всего этого кордебалета, потыкать пальцем по Фабию, как малолетка по клавишам рояля, и отключить его. Но, то ли силы не полностью к нему вернулись, то ли он не учёл амулет Фабия, который поленился снять при обыске, однако парализовать Игоря у него не вышло. Более того, обер-ефрейтору удалось снова добротно так, увесисто, впечатать левый кулак в раненую печень старикашки, не ожидавшего такой прыти и такой подлости. И колдун ощутимо поплыл. Но ненадолго. Его проклятая мощь вновь собрала и выручила его, и он вцепился, как клещ, в руки Фабия.

А вот последний растерялся и завис. И, чего греха таить, испугался. Потому что увидел, как медленно, дёргаясь и едва не падая назад, в кровавую лужу, восстаёт из неё и из мёртвых Мамон.