Дело о морском дьяволе

Глава 2

День стоял знойный и томный, один из тех дней, когда солнце, кажется, не столько светит, сколько лениво греет сквозь пыльные окна, а время тянется густым и вязким мёдом. Однако в кофейне «У Мавра» царила прохладная полутьма, пахло горьковатым обжаренным зерном, ванилью и старой, добротной полировкой мебели. Кофе здесь был чёрен, как южная ночь, сливки белы, как первый снег в имении, а сахар — сладок до приторности, до забытья. В этом заведении, приютившемся на тихой улице Буэнос-Айреса, всегда чувствовалась легкая, почти неосязаемая грусть по прежней, оставленной за океаном жизни. Хозяин ли, венский еврей, создал такую атмосферу, или Арехин принёс её с собой, как знать.

Арехин заказал чашечку «а ля Капабланка» — кофе столь крепкий, что от одного его вида могло заныть сердце, и без единой крупинки сахара. Вместо сахара перед ним лежало пирожное «наполеон», слоёное, воздушное, покрытое сахарной пудрой, — сложная и бессмысленная геометрия наслаждения, которую он изучал с научным интересом, а не с гастрономическим нетерпением.

В дверях показался Женя. Он вошел несмело, оглядываясь, словно за ним и впрямь могли следить в этом сонном царстве. На левом глазу у него по-прежнему красовался черный окклюдер. То ли подражание Кутузову, то ли пирату из «Острова сокровищ», выглядело это и грозно, и немного нелепо, как театральный реквизит, надетый не к месту. Моргнув единственным глазом, он опустился в кресло напротив Арехина и заказал воду. Просто воду, обыкновенную, без газа. Заказал и, не глядя на собеседника, проговорил глуховатым, нарочито бесстрастным голосом:

— Меня прислали по поводу денег.

Арехин медленно поднял на него взгляд. В его глазах мелькнула тень утомленной насмешки.

— Да? Что ж, — протянул он, отрезая маленьким десертным ножом крохотный кусочек «наполеона» и не отправляя его в рот, — деньги, Евгений Петрович, никогда не помешают. Много ли прислали?

— Нисколько, — Женя сглотнул слюну. Слюны было чуть. — Напротив. Вы должны передать мне номера и пароли от Революционного Запаса Ильича.

— Запаса Ильича? — Арехин приподнял бровь, изображая легкое недоумение, будто услышал о какой-то экзотической диковине.

— Именно так, — Женя выпрямился, стараясь придать своему тону металлическую твердость и показать, что ему известно всё и даже больше. Ну, за исключением пустяков: расположения счетов, условий доступа, сумм и прочей никчемной конкретики, из которой, собственно, и состоят все денежные дела на свете. — Средств, помещенных в иностранные банки на дело мировой революции.

— Женечка, голубчик, — ласково ответил Арехин, — а почему вы спрашиваете именно меня? Я ведь не партийный казначей, я, если уж на то пошло, даже не большевик ни разу. Даже не попутчик. Сошел я с бронепоезда, теперь еду обычным, пассажирским.

— Нам достоверно известно, — Женя ударил на слове «достоверно», — что Владимир Ильич доверил вам ведение своего личного счёта.

— Доверил, — легко согласился Арехин, не стал спорить. Словно речь шла о ключах от дачного сарая.

— Отсюда логически следует, что он мог доверить вам и доступ к счетам Революционного Запаса.

— С чего бы это вдруг? — Арехин поддел кусочек «наполеона» вилкой, откусил, и поморщился, будто съел что-то горькое. — Что у вас, Женечка, в гимназии было по логике?

— Причем здесь логика? — в голосе Жени прорвалась нотка раздражения. — У меня приказ…

— Но у меня-то, милый мой, нет, — мягко парировал Арехин.

Женя задумался. Он смотрел на Арехина, и в его единственном видимом глазу плескалась смутная, невысказанная тоска. Ему было лет двадцать пять, но в углах рта уже залегли морщинки обреченности.

— Но личный счёт Ленина вы знаете, — снова начал он, уже без прежней уверенности, — и, значит, можете мне его передать.

— Повторюсь, голубчик, — с чего бы это вдруг? — Арехин отпил глоток кофе, и лицо его на мгновение исказила гримаса удовольствия от терпкого вкуса. — Этот счёт я, по просьбе Владимира Ильича, могу передать очень и очень узкому кругу лиц. К которому вы, Евгений Петрович, уж простите за прямоту, никак не относитесь.

— Но Крупская! Надежда Константиновна Крупская лично поручила нам… — Женя попытался сыграть свою последнюю карту.

— Счёт, равно как и деньги, если на то будет её воля, будут переданы Надежде Константиновне в Женеве, Берлине, Париже или Лондоне. Лично в руки. Такова была последняя воля Владимира Ильича. И Надежда Константиновна прекрасно об этом осведомлена. А потому, — он сделал паузу, давая словам улечься, — никаких поручений подобного характера дать вам она не могла по определению. Что же касается Революционного Запаса, то им, как должно быть известно вашим шефам, ведали товарищи Дзержинский и Красин.

— Но они оба умерли, — тихо, почти безнадежно сказал Женя. — В прошлом году.

— Вот именно, — Арехин кивнул, и в его глазах на мгновение мелькнуло нечто похожее на сочувствие. — Оба. Чисто умозрительно, Женя, предположим, я сообщу вам способ заполучить этот Запас. Вы, разумеется, немедленно доведете это до сведения… кто там у вас сейчас начальник? Не Крыленко ли?

— Мой начальник — товарищ Седой, — автоматически ответил Женя.

— Значит, Крыленко, — с легкой усмешкой заключил Арехин. — На сколько, думаете, товарищ Крыленко переживет вас после такого доклада? На сутки? Вряд ли больше.

— Как это — переживет меня? — Женя попытался рассмеяться, но получился лишь нервный, обрывающийся выдох. — Я умирать, Александр Александрович, не собираюсь.

— Как писал один французский романист, чьи книжки вы, наверное, читали в гимназическую пору, «есть тайны, прикосновение к которым убивает». Вот и товарищ Красин не собирался умирать. И Феликс Эдмундович — тоже. А они, надо заметить, фигуры несоизмеримо крупнее Крыленко. А вы, не в обиду вам будет сказано, и вовсе ничего не значите в этой игре. Скажут только: «гигнулся Женечка», — и всё. Делу конец.

— А вы, Александр Александрович, значит, не гигнитесь? — в голосе Жени прозвучал вызов, но в нём же слышалась и капелька надежды, что ему откроют некий секрет бессмертия.

— Мне, Женя, гигнуться никак нельзя, — Арехин отодвинул пустую чашку и вздохнул. — Со мной иначе обстоит. Я либо «в ящик сыграю», либо «дам дуба». По обстоятельствам. Формулировки, впрочем, всегда найдутся.

— И не боитесь? — прошептал Женя.

— Боюсь, конечно, — просто ответил Арехин. — Каждый день боюсь. Но я-то давно уже влез в это дело, по уши. А вам-то это зачем? Ну, скажите, ради чего?

В это время кельнер с невозмутимым, как у статуи, лицом поставил перед Женей стакан воды. Женя, не скрывая жадной, почти детской зависти, наблюдал, как Арехин, прищурившись, подносит к губам крохотную фарфоровую чашечку чудно пахнущего напитка.

— Хотите пирожное? — вдруг предложил Арехин, указывая на нетронутый «наполеон».

— Хочу! — вырвалось у Жени с такой непосредственной, обезоруживающей искренностью, что он сам смутился и покраснел.

— Тогда оно ваше, — Арехин подвинул блюдечко через столешницу, будто совершая важный ход, решающий партию.

— А как же вы? — пробормотал Женя, уже сжимая в пальцах десертную вилку.

— Мне не помешает сбросить фунт-другой, — Арехин похлопал себя по жилету.

Так они и сидели, погруженные в свои думы: Арехин медленно, смакуя, пил свой черный кофе, а Женя — воду, зато с «наполеоном», который он ел мелкими, торопливыми кусочками, словно боялся, что лакомство вот-вот исчезнет.

— А знаете, откуда вообще взялся личный счёт Ленина? — негромко спросил вдруг Арехин, глядя в окно на редких прохожих.

— Нет, откуда же, — отозвался Женя, счищая салфеткой сахарную пудру с губ.

— Фридрих Энгельс, — начал Арехин с видом рассказчика, любящего детали, — будучи человеком практическим, а не только теоретиком, завещал десять тысяч фунтов стерлингов тому, кто возглавит первое в мире социалистическое государство, и чтобы это государство просуществовало минимум три года. В ноябре двадцатого года, как вам известно, это условие было выполнено. Год ушел на всякие юридические формальности, но англичане, надо отдать им должное, люди честные, отдали всё до последнего пенса.

— Ну, в двадцать первом году Владимиру Ильичу эти деньги уж были не очень-то и нужны, — с некоторой развязностью прокомментировал Женя.

— Владимир Ильич, — поправил его Арехин с лёгкой укоризной, — был человеком дальновидным и чрезвычайно предусмотрительным. Он учитывал разные варианты развития событий. К тому же, деньги эти Энгельс разместил в ценных бумагах. Очень удачно разместил, к слову. И к двадцать первому году десять тысяч фунтов превратились в двадцать пять. А сейчас, — Арехин многозначительно посмотрел на Женю, — сейчас они и вовсе подошли к сорока тысячам. А знаете ли вы, Женечка, что такое сорок тысяч фунтов стерлингов? Нет, вы не знаете, что такое сорок тысяч фунтов! Вы понятия об этом не имеете. Даже за две тысячи фунтов здесь, в Аргентине, можно купить превосходное поместье с апельсиновой рощей, и жить там настоящим барином до скончания дней! Или барыней!

— Надежда Константиновна — убеждённая большевичка, и барыней быть нисколько не желает! — с внезапным жаром, гордо ответил за Крупскую Женя, отодвинув тарелку.

— Как знать, как знать… — загадочно протянул Арехин. — Лев Давидович, я полагаю, тоже бы не прочь, да вот только опростоволосился, упустил шанс. Нет у него личного счёта. Теперь уж — нет.

Кофе был допит, «наполеон» съеден до последней крошки. Арехин расплатился, и они вышли на улицу, где их встретил бесстрастный, пыльный солнечный свет. Они пожали друг другу руки — сухое, формальное рукопожатие, — и разошлись в разные стороны, не обернувшись. Расстались они надолго ли, ненадолго ли — этого они и сами не знали. Как не знали, что таит в себе следующий час, следующий день, следующее поручение из того далёкого, неумолимого мира, который они когда-то покинули, но который всё ещё дергал их за невидимые, но прочные нити, заставляя играть в чужие, давно надоевшие игры.