Федор Годунов. Интервенция

Глава 10

26 апреля 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Впереди тропа, государь, — соскочив с коня, поклонился мне Архип. — И не велика вроде, а трава хорошо утоптана. И главное тянется на северо-восток. Как раз в сторону Быхова.

Я молча кивнул десятнику, давая понять, что услышал, ткнул палкой в небольшой костерок, размышляя, как поступить. Новость была и хорошей, и, в то же время, плохой. За трое суток петляния по лесу, мы, стараясь сбить со следа казачьи отряды Ходкевича, в такие дебри забрались, что уже и сами представления не имели, где находимся. Впору «Ау» хором кричать! Поэтому обнаруженная десятником тропинка самым настоящим Божьим благословением могла показаться. Вот только куда нас эта тропа выведет, никакая гадалка ответить не сможет. Союзников до самого Быхова у меня здесь нет. Да и в самом городке, даром что на прошлой неделе мне в верности поклялись, ещё неизвестно, как после известия о недавнем разгроме, к моему появлению отнесутся.

— А что там дальше по тропе, проверил? — хмуро посмотрел на десятника Никифор.

Старший рында пребывал едва ли не в худшем настроении, чем я. Даже языком гораздо меньше трепать стал, высказываясь только по делу. По всему видать, всё простить себе не может, что вся охрана вместе с отрядом стремянных во время прорыва в ночном сумраке затерялась. И даже то, что сам каким-то чудом меня не потерять в той кровавой мясорубке умудрился, себе в заслугу не ставит. А зря! Это в поле на фоне зацепившегося за горизонт солнечного диска, ещё довольно неплохо видно было. В лес сунулись, лишь силуэты вокруг друг с другом рубятся да в тебя железом пырнуть норовят. И не факт, что только враги. Там уже и своих от чужих нелегко отличить было. Вот мою охрану в этой мясорубке и завертело!

— С версту проехали, — ответил ему Михайлов. — А дальше куда? Эта тропинка на десятки вёрст может тянуться. Далеко ускачем, с кем царь-батюшка останется?

Вот тут он прав. Без его десятка нам совсем грустно станет. Он, можно сказать, сейчас, всей моей конницей командует. Пора уже в царские сотники выводить!

Я в который раз машинально потянулся к правому уху, коснувшись пальцем надорванной мочки.

Проклятый лучник! Самым краешком наконечника черканул. Срастётся ли? А если бы чуть левее? И левый бок прилично так побаливает. Даже и не понял в горячке боя; то ли ткнули в него чем, то ли сам неудачно ударился.

А, Архип Михайлов, молодец. Кто же знал, что из того напуганного и растерянного новика, что я под Ярославлем помиловал и затем в дети боярские поверстал, такой добрым воином вырастит? Сам ещё молод, а пользы успел изрядно принести. Мою послание Кердыбе в Калугу сумел доставить, в разгроме отряда Лисовского поучаствовал. Да и здесь, во время ночного прорыва, почти весь свой десяток как-то сумел в темноте не растерять. И как итог, присоединившись ко мне вчера, мою «армию» почти на треть усилил, доведя оставшийся со мной после битвы отряд аж до двадцати восьми человек!

При воспоминании о недавнем разгроме, я ещё больше помрачнел, невольно передёрнув плечами.

Появление Андриевича с остатками запорожского войска, окончательно предопределило исход сражения. Если прежде, разгромив полк Зборовского и тем самым заставив замолчать пушки на противоположном берегу, мы ещё могли надеяться на то, что удастся продержаться за обозами до наступления темноты, то появлению ещё нескольких тысяч черкасов, нам просто нечего было противопоставить. Оставалось идти на прорыв, в надежде, что хотя бы часть армии удастся спасти. Всё же в лес в ночную пору не лучшее место для преследования разбитого врага. Вот только для начала на тот, другой берег нужно было ещё прорваться. Прорваться, переправляясь вплавь через реку, под градом бьющих практически в упор пуль и стрел.

Трёхтысячная конная лава дружно ударила, казалось, вспучив своей массой речушку до самого дна, вмяла в землю копытами кустарник, не замечая падающих тут и там с коней всадников, ворвалась в тёмную стену леса. Где-то там, скрытая за стволами деревьев и листвой, закипела жаркая схватка, сдвинулась, судя по звукам вглубь леса, попутно заставив замолчать вражеские пушки.

— Пора, Фёдор Борисович, — размашисто перекрестил меня князь Пожарский. — Пусть Господь тебя хранит, — мотнул он головой в сторону двух сотен выстраивающихся на берегу стремянных. — Вырвешься, мы следом на прорыв пойдём.

— Болхов, князь. К Болхову отходите. А нет, так к Одоеву и Туле пробивайтесь. Скопин-Шуйский и сам за себя постоять сможет.

И я ускакал, оставив войско прикрывать своё бегство. Именно бегство, чего уж там! Нужно быть честным хотя бы с самим собой. Хотя вынудил меня к нему князь Дмитрий, твёрдо заявивший, глядя мне прямо в глаза, что в ином случае все мои воины здесь и лягут, до последнего защищая своего царя. А вот если я данное «тактическое отступление» совершу (вот же, и не царедворец вроде, боевой воевода, а умеет в обёртку слов этакое позорное деяние завернуть), он попытается хотя бы часть войска сохранить.

Совершил, растеряв во время прорыва всю свою охрану и встретив лишь с Никифором рассвет на краю небольшого болотца. И вновь в моей голове возник образ Альфреда Великого. Тот также, будучи разгромлен данами, в одну харю тину сапогами месил. Но он то потом сумел подняться и должок с процентами вернуть, а вот я… Далеко не факт.

— Вместе пойдём, — резко мотнул я головой, пытаясь прогнать прочь тягостные мысли. — Ты только пару всадников, Архип, вперёд пусти. Косарь, собирай воинов. Надоело всё. По тропе поедем.

Да, во главе моего небольшого войска стоял рыжебородый тёзка, тот самый, что два с половиной года назад от меня отрёкся. Особого доверия у меня к меня к нему не было, но не Архипа же воеводой ставить? Тот, может, в разведке и шастанье по лесам толк знает (иначе бы Подопригора его в десятники не вывел), но пока ещё только исполнитель и общее руководство не потянет. А у Никифора голова только о сохранности моей тушки болит. Он не о чём другом, похоже, и думать не может. Если выкрутимся, придётся ему как-то мозги вправлять. Я в будущем на него посложнее задачу возложить хотел.

А Косарь всё же сотник. И в куче сражений и мелких стычек за эти годы поучаствовать успел. Опыта не занимать. После битвы, опять же выжив, людишек под свою руку собрать и ко мне привести сумел. Он же и о концовке сражения, что после моего бегства случилось, рассказал.

Запорожцам Пожарский отомстил. Мой отряд стремянных едва успел переправиться через реку, скрывшись в лесу, как затрубили трубы, подавая условный сигнал и кирасиры, успев всё же отбросить врага от раздвинутых было телег, развернулись в сторону нового противника. Пистоли почти у всех всадников Тараски были уже разряжены, но и без того плотные ряды тяжёлой конницы под копытами которой задрожала земля, без видимых трудностей смяли не успевших перестроится черкасов, втоптав остатки уцелевших после битвы под Брянском панцирных в землю. Втоптали и ушли, попутно уполовинив приставших к реестровым бездоспешных всадников.

И правильно сделали, что ушли! Вздумали бы обратно на подмогу вернуться, как раз бы под таранный удар гусарских хоругвей попали. Кирасиры, в принципе, и с ними биться могут, но не так вот, лоб в лоб, да ещё и с разряженными пистолями. В этом случае слитному удару сотен длинных копий им противопоставить нечего.

Затем князь Дмитрий, спешив дворян Шереметьева и рейтар Ефима, бросил всех на защиту вновь сдвинутых повозок. Нерационально? Конечно нерационально всадников вместо заурядных стрелков использовать. Вот только выбора у князя не было. Хоть что-то противопоставить стремительно надвигающей гусарской коннице в чистом поле, они уже не могли. А вот поддержать огнём и стрелами жидкую цепочку копейщиков, выстроившуюся за обозами, вполне. Всего-то и нужно было, первый, самый страшный натиск сдержать, выбив как можно больше одетых в латы всадников пистолетными и мушкетными выстрелами в упор. А там, под прикрытием уже нашей батареи на противоположном берегу, по возможности организованно отступить.

Остановить гусар получилось, слаженно отступить, нет. Рейтар Пожарский ещё успел вывести из боя, дав даже немного времени на то, чтобы вскочить на коней. А затем вражеские воины ворвались в лагерь, прорвав оборону сразу в нескольких местах. И началось бегство. Беспорядочное бегство к реке, в надежде как-то перебраться через неё и спастись. Последнее, что видел Косарь, это бурлящая от тел река и жиденький отряд во главе с Пожарским, укрывшийся за десятком заранее установленных на берегу испанских козлов в попытке хоть ненадолго остановить рвущихся вслед за беглецами врагов.

Я вновь заскрежетал зубами, с трудом сдерживаясь, чтобы не завыть от отчаяния. Пожарский, Мизинец, Ефим, Кривонос, Грязные. Выжил ли из них хоть кто-нибудь? И это я ещё Шереметева с другими боярами не считаю и о Подопригоре, оставленном в Брянске молчу!

А войско? Моё войско, которое я три года по крупицам собирал, вбухал хренову кучу денег и времени на обучение? С ним как? Всё по новой начинать? Надеюсь, что хотя бы часть ветеранов спасётся, чтобы основой для будущей армии послужить.

Так и ехал, мысленно матеря себя, пока обратно дозор не вернулся.

— Деревенька впереди стоит, Фёдор Борисович.

— Большая?

— Нет, государь, — покачал головой Архип. — Четыре избы всего к небольшому озерцу жмутся. Только не ладно там.

— Чего не ладно? — встрепенулся Никифор, подъезжая к десятнику. — Озорует кто?

— Озоруют, — кивнул Архип. — Никитка сказывает, — мотнул он головой назад, в сторону двух всадников вернувшихся из дозора, — во дворах несколько мужиков порубленных лежат да бабы по избам истошно голосят.

— Ссильничают, значит, тати? — кивнул я головой, подзывая Никитку.

— В четыре избы и по десятку воев набиться может, — заметил Никифор, верно истолковав подоплёку моего вопроса. — А если по сараям да овинам сидят, то и втрое больше. Как бы нам кровью не умыться, государь.

Насильников я не любил от слова «совсем». Тоже убийство, считай, только мерзопакостное к тому же. Он плоть свою сиеминутно потешил, а девке после того только две дороги остаётся: в петлю или в монастырь. Нет, конечно, и в моём войске не всё так гладко обстояло, как мне бы хотелось. Но я, хотя бы, пытался с этим бороться. Мол, все крестьяне мои подданные и беспричинное насилие над ними, это тот же разбой. А с татями у меня один приговор — на деревьях вдоль дороги висеть.

— Тати и есть, государь, — поддакнул мне тот. — Сколько воев в деревне, я не ведаю, а только пьяные все так, что еле на ногах держатся. Кто по нужде выйдет, еле ноги волочит. Один прямо во дворе и уснул. Одет худо; ни доспеха, ни шлема воинского и только палка с привязанным к ней ножом рядом лежит. А главное, даже малого дозора перед деревней не выставили. Все по избам сидят.

— Веселятся, выходит, — принял я окончательное решение. — Ну, так я тоже хочу повеселиться! Косарь, — окликнул топчущегося неподалёку стрельца. — Что смотришь? Ты, вроде, у нас за воеводу. Давай, командуй.

Боя не получилось. Разделившись на четыре части, мои воины одновременно ворвались в дома, быстро вырезали едва держащихся на ногах «воинов», походя добили спящих и, не задерживаясь, пробежались по хозяйственным пристройкам, подчищая подворье от татей и так и не встретив никакого сопротивления. Разве что при входе в одну из изб, в сенях встретилось бородатое, держащееся за стену тело, вздумавшее было перегородить дорогу.

— Куда к царю лезете⁈ Очумели совсем! Вот я ва…

Разбойник захрипел, не договорив, осел на пол, так и не дотянувшись до висевшего за поясом топора. Косарь с пятёркой воинов, ринулся в дом, едва не сорвав с петель дверь.

— Этих живыми берите! — успел крикнуть я вслед.

Вошёл следом за Никифором, скривился, вдохнув тяжёлый смрад замешанный на застарелом перегаре и потом давно не мытых тел. За столом три бородатых, полуодетых мужика с трудом фокусировавших взгляд на вошедших. На полу два голых тела: ещё молодая, худая женщина с застывшими, остекленевшими глазами и плотный верзила, очевидно получивший чем-то тяжёлым по голове во время так и не доведённого до конца процесса.

Ну, ничего, вроде дышит. А значит, всё самое «сладкое» у него ещё впереди. А я, пока, с этой троицей побеседую. Очень уж меня возглас о царе раззадорил. Вдруг у меня здесь ещё один серьёзный конкурент в борьбе за трон нарисовался?

— Всё оружие мы у них отобрали, — доложил мне Косырь. — Только какое там оружие? — презрительно скривился он. — Сабля, топор да ножи. Баловство одно.

Баловство. На настоящих татей, эти подонки не тянули. У них вооружение посерьёзнее будет. А тут, и впрямь, вчерашние мужики побаловаться да своё эго потешить захотели. Вот только этакое баловство для других кровавыми слезами обернулось.

— Бабу прикрой чем-нибудь.

Косарь, кивнув, сорвал со стола кусок грязной, заляпанной материи, уронив на пол деревянную братину с остатками браги, накрыл ею девушку.

— Вы кто такие? — выдавил из себя один из разбойников. — Чего надо?

— Так с поклоном к царю-батюшке приехали, — кривя губы от охватившей меня ненависти, прохрипел я. — Как прослышали, что в округе государь объявился, с тех пор и ищем! Уж не ты ли это?

— Я и буду! — с трудом поднялся из-за стола бородач, грозно пуча брови. — Я самого Ивана Васильевича младший сын!

— Что, опять Дмитрий? — несказанно удивился Косарь. — Так когда я тебя саблей полоснул, ты вроде по-другому выглядел.

— Да то не, Дмитрий! — заступился за своего вожака другой тать, пуча глаза. — Царица Мария двойню родила. Вот и решили царевича Дмитрия оставить, а младшенького Михаила укрыть до поры от греха, чтобы Годунов и его не сгубил.

Вот же! И тут моего батюшку приплели. А о том, что в то время Иван Грозный был жив, а значит, и прятать царевича никакой надобности не было, никто даже не подумает. Хотя, что с обычных крестьян взять? Как ещё и до такого додумались.

— Знать, судьба, — огорчённо покачал я головой. — У Годуновых руки длинные. Сколь не прятали, а всё равно попался.

Хотел просто повесить, но тут Архип деда с тремя мальчуганами привёл. Не знаю уж для чего, но разбойники, ворвавшись в деревню, их пощадили, заперев в подполье. На свою беду. Отдал, получив в обмен мальчишку постарше, что до ближайшей деревеньки нас доведёт. Дед в своём праве; вся деревня — его родственники были, а меня мальчишка с его зятем, Митрошкой сведёт. Тот, если верить старику, бывалый охотник, до самого Болхова лесными тропами доведёт.

— Княже, Фёдор Иванович, не гневайся, что разбудил, — в тёмном дверном проёме появилась фигура дворецкого с мерцающей огоньком плошкой в руке. — Гости на дворе.

— Кого в такую пору принесло? — закряхтел Мстиславский, нехотя поднимаясь с кровати. — Смотри у меня, Филька. Если понапрасну потревожил, не миновать тебе плетей!

Впрочем, грозился князь так, для порядку. Филька, служивший князьям Мстиславским с малых лет, начав ещё при его батюшке, дело своё знал туго и обеспокоить отправившегося почивать господина попусту, ни за что бы не посмел. Раз на незваных гостей, нечаянно заявившихся на подворье в ночную пору, собак не спустил, и пуще того, его разбудить осмелился, значит и гости те непростые. Либо в статусе князю равны (а таковых на Руси не много сыщется), либо что-то очень важное хозяину сообщить имеют.

— Князь Иван Михайлович пожаловал, — дворецкий шагнул в комнату, зажёг от плошки подсвечник и добавил со значением в голосе: — Да, не один.

— Кто с ним? — выдохнул Мстиславский, сразу почувствовав неладное.

— Богдан Бельский, княже.

— Чего⁈ — взревел князь, вложив в этот рёв всё своё негодование недальновидным поступком Воротынского. — Он что, последний разум потерял, Богдана сюда тащить⁈ Да за моей усадьбой денно и нощно послухи Васятки Окаянного следят. Уже, наверное, со всех ног к Годуновскому цепному псу с доносом бегут!

— Не должны, Фёдор Иванович, — осторожно помотал головой старый дворецкий. — Бельский среди холопов Воротынского затесался, а на дворе ночь. Разве разглядишь? А князь Воротынский к тебе и раньше, бывало, в ночную пору в гости заезжал.

— Заезжал, — зло потянул Мстиславский, — да не с таким гостинцем! Бельский Годуновым первый враг. Прознает о нём Грязной, в горло вцепится, не оторвёшь. Покуда за ним сила. Ладно, — махнул князь рукой, смиряясь с неизбежным. — Крикни сюда Прошку. Одеться поможет. И за челядью проследи. Если кто рядом с нами крутиться будет, до смерти запорю.

— Как повелишь, милостивец. Всё сделаю.

— Будь здрав, Фёдор Иванович.

— И вам здравствовать, бояре.

Мстиславский вернул поклон, стараясь скрыть за приветливой улыбкой растущее беспокойство. Очень уж ему не понравился лихорадочный блеск в глазах Ивана Воротынского. Видимо что-то задумал старый боярин; смелое, рискованное, в случае неудачи, лютое. За это и тайное появление в Москве Бельского говорит. Не рискнул бы Богдан без великой на то нужды, самолично в лапы к Грязному сунутся. Тут большой кровью и смертями пахнет!

Но то, ладно. Он только рад будет, если заговорщикам удастся Федьку Годунова с престола сковырнуть. Сам о том исподволь Воротынскому и нашёптывал. Другое дело, что князь Мстиславский, верный своему принципу, при любом заговоре предпочитал оставаться в тени, выдвигая вперёд властолюбивых дураков. Шуйские, Романовы, где они все? Два знатнейших боярских рода почти под корень извели. А он за все эти годы ни разу даже в опале не побывал.

Вот и теперь. Осторожно вытолкнув Воротынского, после ареста князя Лыкова-Оболенского, во главу боярской оппозиции, Мстиславский рассчитывал отсидеться в стороне, внимательно наблюдая за грядущими событиями: получится у заговорщиков Годунова свалить — хорошо, он в накладе не останется, нет — так он тут не причём, вон они заговорщики. Их и казните.

Неожиданный ночной визит Воротынского с Бельским, приехавших с явными намерениями втянуть его в заговор, ломал всю игру. Но вот так запросто незваных гостей не прогонишь. Их появление — уже свершившийся факт. И нужно теперь хотя бы те вести, что Бельский привёз, узнать да что они сделать задумали, выяснить. Глядишь, и получится как-то извернутся и всё в свою пользу обернуть.

— С чем пришли, гости дорогие, — ничем не выдал своих мыслей хозяин. — Не желаете ли, я велю поснедать накрыть да лучшего вина заморского на стол поставить.

— Оставь, Фёдор Иванович, — раздражённо отмахнулся от предложения Воротынский, тряся поседевшей бородой. — Не затем мы к тебе в неурочную пору пришли, чтобы пиры закатывать. Тут вон, Богдан, важные вести из-под Брянска привёз.

— Из-под Брянска⁈ — сделал стойку Мстиславский. Узнав о развороте армии Ходкевича на Юг, он уже который день ждал известий о том, чем закончится противостояние между царём и гетманом. — И что⁈ — навис он над Бельским. — Кто победил⁈

— Разгромил Ходкевич Федьку, — не скрывая торжества заявил тот. — Так разгромил, что мало кто в живых остался!

— А Фёдор? — осевшим голосом вопросил хозяин. — С Фёдором что?

— И Фёдору карачун пришёл. Черкасы догнали да порубили.

— Это точно⁈

— Сам его тело видел, — не отвёл глаз боярин. В конце концов; жив Годунов или нет, не так уж и важно. Если на Москве младенец Шуйских на престол сядет, то князь Скопин-Шуйский наверняка на его сторону перейдёт. Особенно если его в опекунский совет ввести. А без войска да потеряв Москву, кому этот Борисовский выродок нужен будет? — И сразу сюда поскакал.

Мстиславский опустился на лавку, задумался, просчитывая варианты. Смерть Фёдора резко ослабляла партию Годунова, выдернув из основания краеугольный камень. Кого теперь тот же Грязной в качестве претендента на престол выдвинуть сможет? Ксению? Даже не смешно. Царевич Иван Шуйский значительно более весомой фигурой будет. И несомненные права на престол имеются, и во главе последней армии родственник стоит, и бояре воцарение младенца, при котором на долгие годы вольготнее житься будет, поддержат. А сам он в опекунский совет войдёт и отодвинуть себя от власти уже не позволит.

— Решайся, Фёдор, — засопел нетерпеливо Воротынский. — Сейчас самое время Васятку Грязного прирезать да власть в свои руки взять. Завтра дойдут до Москвы слухи о гибели царя, этот лихоимец сразу действовать начнёт. Придушит царицу Марию с младенцем и Ксению в государыни выкликнет. Тогда всем худо будет!

— Этот придушит, — согласился с князем Бельский. — Рука не дрогнет. На него, как мне батюшка сказывал, даже дядя (Малюта Скуратов) опаску имел.

— Как действовать думаешь, Иван Михайлович?

— А что тут думать? — удивился князь. — На подворье Скопина-Шуйского идти первым делом нужно. Царицу Марию из-под стражи выручать.

— А князь Михаил не осерчает, что мы в его хоромы вломились да людишек его побили? У него войско под рукой.

— А что ему серчать, ежели мы лишь холопов Грязного, что возле усадьбы толкутся, разгоним, а потом, со всем вежеством до царицы допустить попросим? — хмыкнул самодовольно Бельский. — Ей деваться некуда будет.

— На подворье к князю я сам пойду, — решительно заявил Воротынский, заметив как нахмурился хозяин. Идея послать туда Бельского тому явно не понравилась. — Из челяди князя никого не трону. А у Марии, и впрямь, другого выхода нет, как нашу сторону принять. Она, и пока Годунов жив был, каждый день прихода убийц ждала, а теперь и подавно. Понимает, что смерть лютая для неё с царевичем в дверь стучится. Потому и нам в ноги упадёт, и власть опекунскому совету отдать согласится. А мы в тот совет и Скопина-Шуйского введём. Вот и выйдет, что его войско на нашей стороне будет.

— Князю Михаилу ещё с ляхами управится нужно, — заметил Богдан. — А то дело нелёгкое. По-всякому может обернуться.

— Допустим, — кивнул Мстиславский. — А от меня-то ты чего хочешь, Иван Михайлович?

— Боярские роды на Москве поднять. Чтобы к утру все со своими холопами в Кремле объявились. И с Куракиным обговори, чтобы московские полки за царевича Ивана поднял. Ему под Грязного шею гнуть, тоже радости нет. Был бы Годунов жив, то одно. А так, если мы его тоже в опекунский совет введём, должен на нашу сторону встать.

— Должон, — со вздохом согласился князь Фёдор, принимая непростое решение.