Федор Годунов. Интервенция

Глава 15

22 июня 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

Я упорно поднимался, преодолевая пролёт за пролётом. За спиной натужно пыхтел думный дьяк Семёнов и укоризненно сопел носом Никифор, тащивший массивный столец, футляр с подзорной трубой и плотно скрученный моток верёвки из конского волоса.

А вот нечего было вслед за мной на колокольню тащится! От кого меня там охранять? Не от Ивана же. Так у моего секретаря для душегубства и без того возможностей хватает. Как-никак, два раза на дню ко мне в кабинет с докладом приходит. Сунул в бок засапожник, пока я бумаги читаю, сказал рындам на выходе, что царь беспокоить не велел и дёру из дворца. При определённом везении, есть шанс удрать. А тут с колокольни куда удирать? Одна дорога — головой вниз. Всё лучше, чем за цареубийство смерть лютую принимать.

Остаётся, звонарь. Но Симеон, если по виду судить, седьмой десяток разменял. Вроде и крепкий ещё старик, но супротив нас с Семёновым нипочём не сдюжит. Да и зачем престарелому пономарю на жизнь своего государя умышлять? Он ещё у моего батюшки в чести был и тот его как-то раз за благолепный перезвон золотым пожаловал.

В общем, незачем было Никифору на этакую верхотуру следом за мной лезть. Там и без него тесно. Так нет же, пока из дворца до колокольни Ивана Великого ехал, всю душу своим нытьём успел вынуть. Вот и пускай теперь тащит. Я, так-то, ни о каком табурете поначалу и не думал. Не боярин, чай, и пешком постоять могу. А тут сразу самый тяжёлый притащить велел и своему телохранителю всучил. Пускай волочёт, раз такой ответственный!

— Здрав будь, царь-батюшка.

Седовласый старик низко кланяется, отходит в сторону, освобождая место для поднявшихся.

— И тебе доброго здоровья, Семион, — кивнув звонарю, я подошёл к одной из бойниц, высунулся, всматриваясь в сторону Поклонной горы.

— Не видно ничего, — недовольно пробурчал Никифор из-за спины. — Всё дымом затянуло.

— Затянуло, — согласился я с ним, вслушиваясь в многоголосый рёв пушек, доносившийся издалека. Похоже Сигизмунд всю свою осадную артиллерию, что из-под Смоленска привёз, против князя выставил. Ну, ничего. У Михаила Васильевича тоже есть чем Ходкевичу ответить. — Дай трубу.

— Прими, государь, — Никифор ставит рядом со мною столец, смахнув с него воображаемую пыль рукавом, бережно вынимает из футляра подзорную трубу.

— То дело, — одобрительно киваю я. — Чего встал, Иван, садись, писать удобнее будет.

Вновь, пряча улыбку, вглядываюсь в клубящееся вдалеке дымовое марево. Очень уж забавно у моего секретаря рожу скривило. Виданное ли дело, в присутствии стоящего государя, на царское место сесть. И Никифор глазами обиженно хлопает. Не для дьяка же тащил! А о звонаре и говорить нечего. Как забился в угол, так там и замер, почти не дыша; не отсвечивает.

Ничего, пускай терпят! Просто состояние у меня сегодня какое-то взбудораженно-приподнятое. С самого утра, как только канонада со стороны Поклонного холма начала набирать силу, места себе не нахожу. По дворцу мечусь, дворцовую челядь своим появлением распугивая. Я и на колокольню эту восьмидесятиметровую потому полез, что больше мочи сидеть в четырёх стенах, ожидая вестей, просто не было. Ещё немного и сорвался бы, поскакал к Ивану Куракину под ногами мешаться и битвой руководить помогать. А так хоть весь ход сражения своими глазами увижу, ну и нервы на свежем ветерке в норму приведу.

Ничего, сегодня всё решится. Не думаю, что Сигизмунд с Жолкевским станут бездействовать, ограничившись лишь наблюдением за схваткой Ходкевича со Скопином-Шуйским. Должны на приготовленную для них Василием Григорьевичем приманку клюнуть. Всё же ворваться почти без боя в город и, одним решительным броском захватив Кремль, сразу решить в свою пользу исход всего сражения — соблазн, от которой очень трудно отказаться. Особенно имея подтверждение о лояльности ближнего боярина от князя Черкасского, будто бы вступившего с Грязным в сговор и держа того же Грязного за горло угрозой казни его любимого внука.

Вспомнив о попавшем в плен телохранителе, я зло сжал кулаки. И ведь не сделаешь ничего! Даже пригрозить, что если они Бориса тронут, мы с их пленными тоже церемонится не будем, нельзя было! Тогда Жолкевский сразу бы понял, что «предательство» Грязнова и письмо от князя Черкасского Филарету — ловушка. Ну, ничего. В самом ближайшем будущем, я поляков отучу к русским пленным по-скотски относится. Пусть только сунутся. Каждое действие имеет своё противодействие.

Словно услышав мои мысли, сдвинулась с места и армия Жолкевского. Застрельщиком выступила лёгкая конница врага состоящая из казаков и мелкопоместной шляхты. Всадники, не обращая внимания на довольно плотный огонь из пушек и пищалей, быстро подскакали к стенам напротив Чертольских и Арбатских ворот, засыпали стены градом стрел и выстрелов из пистолей. Следом, бешено ревя в сотни глоток бросились пешие воины со связками фашин в руках.

— Всю рвань вперёд бросили, — прокомментировал увиденное Никифор, — лишь бы вид сделать, что на стены лезть собираются. А сами даже из пушек ни разу не выстрелили.

— Верно, — согласился я с рындой. — Не собираются поляки всерьёз на штурм идти. Сигнала от Ваньки Черкасского ждут. Вон уже и панцирная конница к Чертольским воротам выдвигается.

— Так князь Черкасский воровство замыслил, государь⁈ А как же?..

Я отмахнулся от дьяка, направив трубу в сторону надворной башни над Чертольскими воротами. Не ведает мой секретарь о готовящейся для поляков ловушки, ну и ладно. У него другие приоритеты, с военным делом не связанные. Я его и взял сюда с собой только потому, что если вдруг что-то важное в свою трубу разгляжу, можно было быстро эти сведения князю Куракину передать. Для того и шкатулку с верёвкой взяли, чтобы Никифор быстро написанное сообщение вниз спустил, а там уже найдётся кому к князю его доставить. Вон сколько народу возле колокольни столпилось. Типа, охраняют.

Вот только вряд ли я чего дельного разглядеть смогу. Только общую картину, да и то. Всё же нужно будет этот прибор до ума доводить. Сложно какие-то подробности разглядеть, когда всё увиденное тёмное, нечёткое да ещё и кверх ногами бегает. Мучение одно. Вот и теперь, я до рези в глазах вглядывался в суетящиеся на стенах воинов, тщетно пытаясь разглядеть среди них Яниса.

Литвинова я в свой план взорвать надворную башню над Чертольскими воротами и тем самым на время запереть часть польского войска в своеобразном котле, посветил. И тот тут же вызвался принять участие в операции, указав на самое слабое место в задуманном: мародёры.

Мысль о том, что московиты настолько обезумели, что под собственную башню подкоп подвели и фугас заложили, ни одному шляхтичу в голову не придёт. Слишком дико это звучит. Но сколько бы вражеских воинов не ворвалось в город, всегда найдутся желающие немного поживиться. И ближайший к городским воротам дом, в подполье которого и начинается подкоп, они своим вниманием скорее всего не обойдут. Взрыву помешать они не смогут, но и времени выждать, пока в город протиснется как можно больше вражеских воинов, уже не надут. Другое дело земляк-литвин, чудом вырвавшийся из заключения и жутко обрадованный появлению победоносного лыцарского войска. Он и сам пограбить не прочь, и доблестным панам гораздо более подходящее место для грабежа показать готов.

— Скачут, Фёдор Борисович! Скачут! — восторженно заревел Никифор, не сводя глаз с конной массы, устремившейся к распахнувшимся воротам. — Поверили, ляхи!

Сзади что-то возмущённо пробулькал Семёнов, не понимая; чему радуется рында? Я до боли закусил губу, мысленно подгоняя, крутящихся у ворот всадников; узковат проход, всей массой быстро не проскочишь. Ну, ничего. Тут мы можем и подождать! Лишь бы поверил польский военачальник Черкасскому с Лызловым, нанёс в нужном направлении главный удар! Лишь бы поверил. Иначе жертва Грязного может оказаться напрасной.

— Поверили! Поверили, ляхи, государь! — вновь заорал рында, бешено тряся головой.

Огромная клякса начала растекаться во все стороны: ткнулась в перекрывающий дорогу на Север острожек, откатилась под пушечными залпами от стен Белого города, но основная масса всадников начала стягиваться к Крымскому броду, явно планируя переправу.

— Сейчас встретят, — догадался дьяк Семёнов, наблюдая за первыми рядами конницы, вспенившими копытами речную воду в сторону гостеприимно открывшего проход на противоположном берегу острожка.

— Встретят, — выдавил из себя звонарь, заворожённо следящий за разворачивающемся на его глазах действом. О том, что рядом с ним находится сам царь, старик, похоже, на время забыл.

Встретили. Более трёх десятков собранных в одном месте пушек, буквально взорвались, заливая всё пространство перед собой смертоносной картечью. И тут же прогремело несколько мушкетных залпов засевших в острожке стрелков Кривоноса. Река вспучилась от опрокинутых в воду тел, забурлила под многочисленные крики и конское ржание, укрылась под густой пеленой стелящегося над водой дыма.

— Давай! Ну, же! Давай!

Я впился глазами в башню, шепча эти слова словно молитву. Пороховой дым скрыл с глаз происходящее на реке, но я знал, что именно сейчас в ошеломлённые чудовищными потерями польские хоругви врубились отряды поместной конницы, выдавливая их обратно в Земляной город. в тоже время слитный пушечный залп должен был послужить сигналом для взрыва Чертольских ворот и одновременной атаки из Белого города и с Севера, со стороны Арбатских ворот.

Башня рухнула как-то буднично, совсем не эффектно, утонув в густых клубах дыма и похоронив под собой авангард входящей в город венгерской пехоты.

«Получилось»! — Я, не сдержавшись со всей силы хлопнул Никифора по плечу. — И пусть образовавшийся в воротах завал и оставшиеся без защитников стены надолго врага не удержат, этого времени князю Куракину должно было хватить, чтобы как следует проредить попавшую в ловушку конницу.

— Ох, ты ж!

— Ты чего, Никифор? — что-то в голосе рынды заставило меня похолодеть, предчувствуя недоброе.

— Пожар, государь! — выдавил тот в ответ. — Дома у Чертольских ворот горят! Видать, ляхи подожгли! Что ж теперь будет⁈

— Что-то будет, — пробормотал я в ответ, наблюдая за чёрным клубами дыма, нависшими уже над десятком домов.

— Ещё раз из пушек пальнём и всё. Можно будет ворота открывать.

Янис кивнул, осторожно косясь в сторону Матвея Лызлова. Вроде и недели не прошло, как он в Москву приехал, а о своём сотоварище всякого наслушаться успел. И о том, что в московские дворяне из простых холопов разом выскочил, и о том, что будто всю Москву под своим приглядом держит. А, главное, сказывают, что даже бояре с князьями на того Матвея сильную опаску имеют и стараются стороной обходить. Не зря ближним человеком самого государева слуги Василия Григорьевича Грязного считается!

А вот Янису Лызлов сразу по душе пришёлся. Приветливый, дерзкий, надёжный, в глубине глаз задорная сумасшедшинка искрится. Матвей литвину его побратима Тараску напомнил, только постаревшего лет на десять, заматеревшего, научившегося сдерживать свои порывы. С этаким сотоварищам и в лицо смерти не так боязно посмотреть. Будь Лызлов Лизкиным приставом вместо какого-то там Подопригоры, наверняка бы с княгиней ничего не случилось!

При воспоминании о любимой Янис помрачнел. Лиза выжила чудом, долгое время находясь между смертью и жизнью. Сколько ночей он провёл возле неё и не сосчитать. Уже и отчаялся было, решив, что не выживет. А тут ещё и признание это Федькино. Нет, в том, что Черне… Фёдор Борисович княгиню в качестве приманки против воров использовал, Янис его не винил. На то он и царь, чтобы своими людишками по своему разумению располагать. Их дело служивое, что государь повелит, то и свершить должны. Но всё же Чернец (именно тот Чернец, что весло на турецкой галере с ним делил, а не Фёдор Годунов) должен был ему о том прямо сказать, а не рассказывать сказки о важной заморской поездке! Тогда бы он сам княгиню у ворот ростовского монастыря встретил, и сам бы её у возка своей грудью прикрыл.

Не сказал, не упредил. Вот что по-настоящему обидно!

— Давно пора, — согласился он. — У ляхов уже и конница наготове стоит, — махнул он рукой в сторону, показавшихся за спиной орущих под стеной черкасов, панцирных хоругвей. — Сигнала ждут.

Нестройно рявкнули пушки, дав в сторону противника последний залп, яростно взвыли казаки, ответив беспорядочной стрельбой из луков и пистолей.

— Может, выждем немного, покуда конница ближе подойдёт? — пробурчал в бороду коренастый стольник, князь Иван Черкасский. — Если черкасы первые в открытые ворота ворвутся, могут порубить тут всех.

— Не порубят, князь! — голос Лызлова был полон злого, бесшабашного задора. — Начальных людишек у черкасов о нас предупредили. Если порубят, кто их в Кремль проведёт? Бей!

Янис вздрогнул, оглушённый яростным рёвом московского дворянина и тут же вокруг него закипела яростная сеча. Хотя с сечей литвин немного погорячился. Скоротечную, не продлившуюся и десяти секунд бойню, даже схваткой назвать было трудно. Просто часть стрельцов, казаков и охочих людишек, повинуясь команде Матвея, стремительно развернулись к своим товарищам, вгоняя железо в спины, перерезая засапожниками глотки, стреляя в упор из пистолей. Лишь немногие из намеченных жертв успели хоть как-то отреагировать на нападение, отбив первые выпады, но тут же легли следом, под посыпавшимися со всех сторон ударами.

— Ты что творишь⁈ — похолодел литвин, с ужасом смотря на несколько десятков порубленных тел. — Своих бьёшь⁈

— Да какие они свои? — невозмутимо пожав плечами, Лызлов, наклонившись, полоснул хрипевшего возле ног Яниса пожилого стрельца засапожником по горлу. — Тати это, — пояснил он, тщательно вытирая лезвие о кафтан убитого. — Я сегодня поутру все узилища обошёл, обещая разбойному люду свободу, если они ляхов в город впустить поспособствуют. Эти согласились, — пнул он ногой скрючившееся тело.

— А зачем звал? Только кровь понапрасну пролил.

— Большое дело без крови не делается, — буркнул в ответ Черкасский, брезгливо убирая ногу в сторону он успевшей натечь кровавой лужи.

— Мы ляхам обещали защитников перебить и ворота открыть. Въедут они в город, где убитые? Вон они, рядом лежат, — решил объяснить Матвей. — А людишек этих ты, Янис Андреевич, не жалей. Раз в измене пособить мне согласились, то, значит, они не только тати, но и воры. Все кто отказался, живы остались!

— Государь знает?

— Теперь знает, — осклабился Лызлов. — Донесли уже поди, как я татей на измену подбивал. Васятка, давай! Открывай ворота, детинушки!

Седобородый Васятка приставил к кровле надворной башни лестницу, шустро залез на кровлю и, игнорирую опасность быть подстреленным, встав во весь рост, яростно замахал шапкой. С десяток воинов бросились к воротам, снимая с петель тяжеленный брус. Остальные, посыпавшись со стены, бросились в сторону ближайших домов, затерявшись среди хозяйственных пристроек.

— Куда это они? — удивился Литвинов.

— Пускай уходят, — небрежно отмахнулся Матвей. — Зачем всем пропадать? Ну, с Богом, православные, — истово перекрестился он. — Ты, Иван Борисович, — повернулся он к князю Черкасскому, — главное их начального человека встреть, обскажи, что, мол, всё по плану идёт, как договаривались да на меня укажи; мол, до самого Кремля к Тайницкой башне проведу, а сам в сторону отъезжай. Если доберёшься до острожка, что дорогу к Арбатским воротам перегораживает, может и спасёшься. А ты, Янис Анд…

— Я помню, что нужно делать, — отрубил литвин. Безжалостная расправа с воинами, с которыми он только что воевал плечом к плечу, его изрядно покоробила, заставив по иному посмотреть на ушлого ближника Грязного. Не так тот и прост, как сначала показалось. — Кто к дому сунется, попытаюсь отвадить. — покосился он в сторону блиЖайшего к воротам дома, — кто знает, может кого из старых знакомцев встречу?

В открытые ворота хлынули всадники, стремительно растекаясь в разные стороны. Перекошенные лица, злые взгляды, стиснутое в руках оружие. Янис предусмотрительно отступил в сторону, встал рядом с Матвеем, прижавшись спиной к крепостной стене. Ещё не хватало, чтобы его просто так, сгоряча, зарубили! Вон как тех же черкасов корёжит. Только повод дай и о полученном приказе, открывших ворота московитов не трогать, и не вспомнят.

— Я полковник Станислав Зборовский! — повернул в их сторону коня одетый в богатый доспех поляк. — Есть среди вас князь Иван Черкасский?

— То я буду, — шагнул ему навстречу князь.

— Так ли? — оглянулся назад поляк.

— Он это! — обрадованно закричал, выезжая вперёд, Юрий Трубецкой. — Выходит, ты с нами, Иван Борисович! То правильно. Быть тебе теперь боярином!

— Поспешать бы вам, пан Зборовский, — ответив на приветствие Трубецкого, Черкасский развернулся к поляку. — Вот Матвейка, — махнул он рукой в сторону Лызлова, — ближний холоп самого Грязного, вас прямо до Кремля доведёт. Сначала через Крымский брод переправитесь. Там напротив острожек стоит, но в нём Василий Григорьевич тоже своих людишек поставил, пропустят, а дальше вдоль реки до Тайницкой башни доберётесь. Все остальные острожки в Замоскворечье южнее стоят, не ждут вас с этой стороны. А у Тайницкой башни опять через брод. Там уже вас сам Василий Григорьевич у распахнутых ворот и встретит. А из Кремля уже в спину тем, кто в Белом городе оборону держит, ударите.

— Уж проведу, в том, боярин, не сомневайся. — отлепившись от стены, поклонился до земли Лызлов. — Никто и оглянутся не успеет, как вы в Кремль ворвётесь.

— Хорошо, — кивнул Зборовский. — Но ты, князь, с нами поедешь.

— Поеду, — покладисто согласился Черкасский. — Ты только распорядись, пан полковник, чтобы моих людишек никто не тронул.

— Не тронут, — кивнул, разворачивая коня, Зборовский. — Пан Доморацкий со своим отрядом и у ворот посторожит, и за твоими людьми присмотрит.

Янис побледнел, не веря своим глазам. От устремившегося в сторону реки конного потока отделился небольшой отряд во главе с его бывшим командиром, с которым он когда-то сопровождал Лизку в Дорогобуж ко второму самозванцу.

— Пан Мацей Доморацкий.

— Янис! — в свою очередь узнал его капитан. — Ты гляди, живой! Ты же с этой шлюхой, что за царицу себя выдавала, пропал!

— Вот она меня в узилище к московитам и определила, — Янис скривился, с трудом удержавшись, чтобы тут же не заставить Доморацкого подавиться своими словами. — Еле вырвался.

— Бывает! — рассмеялся, показав крупные зубы, поляк, по своему интерпретировав гримасу ненависти, исказившую лицо литвина. — Но теперь ты с ними сможешь за всё посчитаться! Наш король этот город на три дня на разграбление отдаёт!

— Посчитаемся, — мрачно пообещал Янис, не сводя глаз с ворот, сквозь которые в город входили всё новые отряды. — Тут неподалёку усадьба купца Ивашникова стоит, — Литвинов мысленно усмехнулся, заметив вспыхнувший интерес в глазах шляхтича и во всю глотку заорал, окликнув пожилого чубатого казака с десятком сотоварищей повернувших было коней в сторону приглянувшегося дома. — Атаман, айда с нами! Я где дюже богатые хаты найти, ведаю.

— Зачем нам эти скоты? — недовольно поморщился капитан. Идея дележа трофеев с черкасами, ему явно пришлась не по душе.

— Ничего. Сегодня всем богато достанется, — успокоил его литвин и двинулся на переговоры к чубатому.

Нужно держаться подальше от ворот!