Федор Годунов. Интервенция

Глава 4

24 марта 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Всё, государь, заканчиваются гранаты с зельем огненным. Вот эти последние остались!

Я не ответил Мизинцу, не сводя взгляда с Калуги. Город горел. Слитный гул мечущихся по городу людей, гулкий, тягучий звон колокола с колокольни Лаврентиева монастыря, плотные, густые столбы дыма, тянущиеся к затянутому облаками небу.

Удастся ли горожанам, потушить пылающие здания? Не знаю. Пожар был настоящим бедствием для деревянных, древнерусских городов, зачастую выжигая их дотла. В той же Калуге в самом недалёком будущем (в 1626 году) выгорит весь кремль. Оттого и поджигателей на Руси всегда били смертный боем, без всякой жалости.

В этот раз, в роли поджигателя выступил я…

А что, собственно говоря, мне было делать? И так под городом уже четыре дня простояли, на городские стены любуясь. А они тут, что у города, что у Кремля, пусть и деревянные, но построены на совесть: толстые, высокие, мощные. Этакие сооружения и из пушек не сразу прошибёшь. Вон, воеводы Василия Шуйского четыре месяца под городом простояли, а с севшим в осаду Болотниковым ничего поделать так и не смогли. Недаром Калуга входила в последнюю линию обороны южных границ Русского государства.

У меня столько времени нет. На меня со всех сторон враги надвигаются. И каждый день под стенами города непоправимой бедой обернуться может. Вот я ещё в Москве и решил, что если не удастся уговорить защитников города сдаться «по-доброму», то можно будет заставить их это сделать под угрозой сожжения Калуги. Вот только чем пригрозить? Опять стены города деревянным подмётом обложить? Так Болотников ещё в прошлый раз показал, как с этим бороться, взорвав подмёт вместе с несостоявшимися поджигателями.

— Тогда прибереги, покуда, стольник, — Мизинца я ещё до отъезда из Москвы в чин стольника возвёл. О порученном ему деле, бывший смоленский пушкарь, всей душой радеет, так что по заслугам и награда. Заслужил. — Дмитрий Михайлович, — оглянувшись, я взглядом нашёл среди бояр Пожарского. — Пошли опять к воротам бирюча. Пусть попеняем калужским людишкам за их воровство и непослушание и передаст, что, государь, мол, в милости своей сегодня город ядрами больше жечь не будет, но если они до завтрашнего рассвета не одумаются и с повинной ворота не откроют, то завтра всю Калугу дотла сожжём.

— Так нечем более жечь, царь-батюшка! — горестно скривился Мизинец. — Говорю же, почти все ядра в город закинули!

Я мазнул глазами по четырём заботливо выложенным в ряд снарядам, подошёл к пушке, провёл рукой по горячему стволу, морщась от залпов соседних орудий. Все наличные пушки пушкарский голова сосредоточил здесь, в одном месте, поставив пушкарям лишь одну задачу, обезопасить это конкретное орудие от ответного огня противника. Вот только полного успеха достигнуть всё равно не получилось. Слишком малоэффективной оказались новые снаряды, слишком часто улетали вхолостую, не нанеся городу особого вреда. Хотя, мне ли жаловаться? У меня и этого могло не быть.

О зажигательных снарядах я подумал ещё во время своего первого приезда в Устюжну. Подумал и благополучно забыл, сознавая нереальность воплощения данной затеи.

Не было у меня для этого необходимых знаний! Если форму самого снаряда я ещё мог скопировать с изобретённого в 1672 году в Ирландии «каркаса» — двух полусфер, стянутых железными, обёрнутыми материей обручами, то о составе самой смеси, имел лишь приблизительное представление: сера, селитра, смола, сурьма и скипидар. Вроде ещё и горячий жир потом туда доливали. Так ли это и в каких пропорциях всё это делалось, оставалось лишь гадать.

Вот только зачем гадать, если у тебя под рукой есть приговорённый к смертной казни алхимик? Решив, что хуже точно не будет, я отложил казнь на год и сделал Густаву предложение, от которого тот не мог отказаться, отдав будущего пиротехника под строгий надзор в Моденский Николаевский монастырь, что находился в тридцати шести верстах от Устюжны.

Густав справился за четыре месяца, прислав весточку с приставом. Пришлось срочно командировать туда Мизинца, с наказом провести испытания и, в случае успеха, поставить на уши всю Устюжну с окрестностями, но выковать как можно больше зажигательных ядер и к началу марта доставить всю продукцию в Москву. Вот только много выковать всё равно не успели.

Мда. Вот такая вот несуразица. С одной стороны мысленно себя за поджоги в русском городе корю, с другой в том, что нормально поджечь не получилось, огорчаюсь.

— Так им о том откуда знать, а, Гаврила? — хищно оскалился я. — Может я целый обоз этаких гранат с собой привёз да завтра ими весь город забросаю? Князь, — вновь окликнул я Пожарского. — Проследи, чтобы до утра лагерь никто покинуть не смог. Не дай Бог, весточка о нашей скудости до врагов дойдёт. Никто, слышишь? Даже если я сам выехать задумаю. А будет кто упорствовать, — оглянулся я на бояр, — имать, вязать да ко мне на правёж тащить. Понял ли?

— Сделаю, государь.

Этот сделает. Вон как недобро в сторону высокородных зыркнул. Даже имея за спиной мою поддержку, натерпеться успел.

В этот поход я прихватил с собой с десяток бояр, во главе с Фёдором Шереметьевым, с чьим войском посланные мною к Астрахани Годуновы два года назад едва на Волге разошлись и Дмитрием Трубецким, теперь уже несостоявшимся вождём первого ополчения. Князь, успев вовремя вернутся из Тушино в Москву, тем самым не попал под мой указ о лишении чинов и вотчин. Вся эта камарилья (реальной власти в войске я им не дал, устроив из думцев что-то навроде военного совета) с самого появления под Калугой постоянно таскалась вслед за мной, донимая советами, склоками и навётами друг на друга. Ну, и заодно, вставляя по возможности палки в колёса этому выскочке-Пожарскому.

Ладно, пусть пока тешатся. Зато я Василию Григорьевичу задачу по сохранению контроля над Москвой облегчил, существенно ослабив боярскую оппозицию. Пусть уж лучше здесь, у меня под присмотром нудят, чем заговоры в столице устраивают.

— А ты, Гаврила, ближе к вечеру ещё две гранаты в город метни. Мол, пушкари без указу забаловали и покуражиться решили. Пусть Заруцкий с самозванцем думают, что у нас этаких гранат ещё много, раз на этакое баловство не жалко. Пошли в шатёр, бояре, — махнул я рукой своей свите. — Будем думать, что делать, если воры завтра не сдадутся.

Думали до самого вечера, споря до хрипоты и размахивания кулаками. Кто-то; Дмитрий Трубецкой и Михаил Татищев настаивали на штурме города, другие; Фёдор Шереметев, говорили об осаде Калуги, третьи; Дмитрий Черкасский и Фёдор Татев предлагали оставить под городом часть войска и идти на соединение с князем Скопином-Шуйским. Я же лишь кивал с задумчивым видом, не спеша принимать чью либо сторону.

Я ждал ночи. Именно под её тёмным покровом и должна была решиться судьба города, а вместе с ним, возможно, и судьба всей затеянной мною военной компании. Ожидал, рассчитывая на один из трёх вариантов возможного развития событий: вылазку, попытка прорыва, появления готовых сдать город изменников.

К вылазке мы были готовы. Между городом и зловредной пушкой, едва не спалившей город, были выставлены засеки. Туда же, с наступлением темноты скрытно подтянутся бойцы из отрядов Кердыбы. В засаде будет стоять тысяча Ефима. В общем, собственной кровью умоются защитники, если вздумают в этом направлении сунуться.

Вырваться из города тоже будет непросто. Те же засеки и чеснок напротив наиболее вероятных направлений прорыва, полки Кривоноса с заряженными мушкетами, пушки с приготовленной для боя картечью. И находящиеся в резерве кирасиры Тараско, готовые прийти на помощь на ставшим проблемным участке.

Эх! Если бы ещё Подопригора куда-то не запропал! Его отряд для этой цели больше подходит.

Для трёхтысячного отряда лёгкой конницы, направленного мной для снятия осады с Одоева, пять сотен ногаев стать проблемой были не должны. На стороне Якима было шестикратное численное превосходство, значительно более лучшая экипировка и вооружение, внезапность появления. На месте ногайского мурзы, на свой страх и риск сунувшегося в рискованный набег, я бы вообще постарался удрать, не принимая боя.

Плёвое, в общем дело. Но, между тем, по моим расчётам воевода должен был вернуться из-под Одоева ещё вчера. И до сих пор не объявился, заставляя всё сильнее беспокоиться.

Ну да, ладно. Об этом я буду думать уже завтра, когда здесь хоть что-то прояснится.

Лично я надеялся на третье развитие событий; появление изменника. ЛжеДмитрий II и Заруцкий ко мне на поклон, конечно, не придут. Понимают, что им в любом случае кроме плахи ничего не светит. Но вот военачальники рангом поменьше, после сегодняшней демонстрации новых зажигательных ядер, наверняка призадумались. Если допустить, что у меня их осталось ещё много, то при всей их убогости и малоэффективности, город обречён. Не научились ещё в это время, как с этакой напастью бороться. Горожане и сегодня возникшие пожары с большим трудом погасили. А значит, для некоторых самых ушлых и продуманных, настало время собственную шкуру спасать. Вот я и осмотрю, кто ко мне этой ночью на огонёк заглянет.

Ночной гость себя ждать не заставил, заявившись сразу после полуночи.

— Привели, государь, — выглянув на зов, вернулся в шатёр Никифор. — Своё имя не называет, таится.

— Пусть, введут, — зевнул я, сделав глоток горячего сбитня. О том, чтобы гостя тщательно обыскали, изъяв всё оружие, можно было не беспокоится. Никифор своё дело знал. — Посмотрим, что за птицу нам с Калуги ненароком занесло.

— Государь, — русоволосый мужчина лет тридцати одетый в богатую польскую одежду, едва переступив порог, тут же рухнул на колени. — Свою повинную голову на твой суд принёс. Вина за мной немалая. Если казнить повелишь — на то твоя воля, а коли помилуешь, живота не пожалею, чтобы лиходейство своё сполна искупить!

Ишь, шустрый какой. Сразу на свою помощь в овладении городом в случае прощения намекает. И в то же время отчаянный игрок. Вместо того чтобы гонца вперёд послать, сам ко мне прийти решился, свою голову на кон поставив.

— Ты кто таков будешь?

— Андрюшка то Просовецкий, государь, — выступил у меня из-за спины Борис Грязной. — Встречал, когда мы с дедом в Тушино за царицей-воровкой ездили, — добавил он, заметив мой вопросительный взгляд.

— Просовецкий, говоришь, — я едва не пошутил, с трудом удержавшись от фразы: «Хорошо, что не Прокитайский». — А ну, встань. Хочу посмотреть, каков ты из себя будешь, добрый молодец.

Вот ты, значит, какой, один из воевод тушинского вора, на пару с Лисовским проливший море безвинной крови. Правда, в этой истории, так порезвиться тебе уже не удалось, но в моих глазах вины с тебя это обстоятельство не снимает. И тут тебе не Романовы, при которых, вовремя переметнувшись, ты чин московского дворянина получишь и ещё три с половиной десятка лет проживёшь.

— И как же ты собираешься вину за своё воровство искупить, Андрюша?

— Мои люди на воротах стоят. Прикажи, сразу откроем да ратников твоих в город впустим. А затем, где повелишь, там и биться за тебя, царь-батюшка, буду.

— И против дружка своего, Ивашки Заруцкого пойдёшь?

— Не был я никогда у Заруцкого в дружках, государь, — твёрдо взглянул мне в глаза Просовецкий. — А теперь и вовсе за вора и изменника его считаю. Он сегодня незадолго перед рассветом через южные ворота вырваться из города собирается, — решил выкинуть ещё один козырь в свою пользу атаман. — Меня с собой звал.

Через южные ворота, значит. Ну, это как раз понятно. На Дон атаман хочет уйти. Там и укрыться можно, и новое войско попробовать набрать. Вот только мы с Пожарским и так именно в этом направлении возможную попытку прорыва ожидали. А теперь я в ту сторону и Тараску отправлю. Пусть его кирасиры воров со всем радушием встретят.

— И зачем ты мне тогда нужен, Андрюшка? — ласково вопросил я атамана. — Не важно, прорвутся Заруцкий с Вором из Калуги или у её стен полягут, оставшиеся в городе мне потом так и так ворота откроют.

— Может откроют, государь, а может и нет, — криво улыбнулся Просовецкий. — Заруцкий один уходить хочет, без самозванца. Тот даже не ведает о том, а потому в городе останется.

Вот, значит, как. Совсем плохи дела у второго Димки, раз его военачальники во все стороны как крысы разбегаться начали. Даже странно, что раньше не разбежались и в осаду сесть осмелились. Но так оно, пожалуй, даже лучше. Одним ударом всех этих тварей прихлопну. Не придётся потом за каждым по окраинам русской земли бегать. И ворота в город мне скорее всего горожане сами утром откроют. Судя по всему, желающих идти на смерть за «царя Дмитрия», практически не осталось.

Ладно. Нужно заканчивать этот балаган. А то вон атаман уже заметно нервничать начал. Слишком молчание затянулось.

— Останется Вор в городе или тоже сбежать попробует, уже не важно. Дальше плахи ему не убежать. И тебе, Андрюшка вместе с ним за воровство ответить придётся, — на Просовецкого тут же навалились рынды, но атаман даже не попробовал сопротивляться, безвольно опустив руки. По всему видать, не на такой итог после нашей беседы рассчитывал. Не ожидал, что я от предложенной сделки откажусь. — Ну, вот и всё, — резюмировал я, дождавшись, пока атамана выволокут из шатра. — Осталось к встрече с Заруцким приготовиться. Никифор, зови сюда воевод.

Рассвет я встретил сидя на коне в окружении воевод. Рослый бирюч выкрикнул ещё раз моё требование открыть ворота, пригрозил возобновлением обстрела города зажигательными ядрами и, не дождавшись ответа, уныло поплёлся обратно к лагерю.

— Неужто не откроют, государь? — Тараско раздражённо хлопнул нагайкой по ноге, явно ещё не отойдя до конца от горячки недавнего боя. — На что они надеются, после того как их казаки бросили? Кому на стенах стоять?

— И главное молчат, воры, — недовольно проворчал Шереметев. — Намедни хотя бы лаялись. Будто уснули все!

— Раз уснули, разбудим, — зло буркнул я в ответ. — Гаврила. А ну, пальни по этим лежебокам последними гранатами.

— Как повелишь, государь.

Да, что-то мало в голосе пушкарского головы радости. Зажигательных гранат у него всего на пару выстрелов осталось. Впрочем, мне сейчас тоже не очень весело. Всю ночь до самого утра в сомнениях извёлся. Всё раздумывал; правильно ли поступил, что с Просовецким на сделку не пошёл. От верного же шанса влёгкую городом овладеть отказался! Как бы теперь локти кусать не пришлось, если оставшиеся в Калуге сторонники Вора до конца за него стоять решатся. Не так уж и мало их после разгрома отряда Заруцкого в Калуге осталось

Сам я в ночном бою участвовать не стал. Не пристало царю самолично в каждую стычку лезть. Не правильно это. Вот и пришлось довольствоваться бессвязными донесениями редких гонцов да с тревогой вслушиваться в рёв сцепившихся друг с другом сотен воинов. Но зато и весь отряд, почти никому не дав уйти, покрошили, и самого тушинского боярина вместе с десятком атаманов рангом помельче в плен захватили. Вон они стоят на виду у города, глазами землю у себя под ногами прожигают.

Вот только даже это зрелище оставшихся в Калуге защитников города не подействовало. Затаились за стеной, наблюдают и ворота «по-хорошему» открывать не хотят!

Так что теперь вся надежда, на последние зажигательные снаряды осталась. Испугаются осаждённые, решат, что это начало обещанного обстрела, откроют ворота — хорошо. Упрутся в своём нежелании сдаваться на милость победителя — придётся штурмовать город. И тогда моё чистоплюйство может большой кровью обернуться.

Рявкнула пушка. Выпущенный снаряд ухнул где-то в центре города, затрещало сломанная древесина, потянулся чёрный дымок.

Мда, пристрелялся, похоже, Мизинец. Метко бьёт. Метко, но не долго. Вон уже и второе ядро в жерло пушки закатывают.

— Не хотят воры сдаваться, Фёдор Борисович, — покосился в мою сторону Пожарский. — Придётся штурмовать. Только пусть сначала мизинец своими пушками хоть какую-то брешь в стене пробьёт.

— Так и сделаем, — кусая губы, согласился я. — Только штурм сразу со всех сторон одновременно начнём. Нет у Вора столько воинов, чтобы всю стену прикрыть. Мало их после предательства Заруцкого осталось.

Мизинец склонился над пушкой, выцеливая последний выстрел. И вдруг разогнулся, сложив ладонь над глазами в виде козырька.

— Государь! Ворота открываются! — неверяще рявкнули у меня за спиной.

— Открываются, — прошептал я одними губами, чувствуя как в глазах наворачиваются непрошенные слёзы. — Всё. Нет более на Руси самозванцев! Вышло их время.