Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1

Глава 17

Тан Лань замедлила шаг, её взгляд скользнул по скромной, потёртой вывеске с иероглифами «Лекарня Либо». В памяти, словно из глубин озера, всплыло бледное, исхудавшее лицо Ван Широнга — призрак былой боли и милосердия. Интересно, как он сегодня? — мелькнула беглая, почти невесомая мысль. Но с целым кортежем слуг и евнухов, превращающим любое её появление в государственное событие, зайти было невозможно. Придётся снова переодеться служанкой через пару дней, — с лёгкой, едва заметной улыбкой решила про себя Снежа, уже предвкушая вкус свободы и простора.

В этот самый миг, когда её мысли витали в планах тайных вылазок, из-за дверей лекарни донёсся звук, врезавшийся в тишину улицы, как кинжал. Это был не крик боли, не стон отчаяния. Это был оглушительный, леденящий душу вопль чистого, животного, первобытного ужаса. Звук, от которого кровь стынет в жилах, а по коже бегут мурашки.

Дверь с грохотом распахнулась, будто её выбили изнутри. Из тёмного проёма, спотыкаясь, давя друг друга, выплеснулось несколько человек — перепуганные пациенты и бледный как полотно подмастерье. Их лица, искажённые гримасой абсолютного страха, были обращены назад, в чёрную пасть двери.

— Демон! Демон внутри! — завопил один из них, его голос сорвался на визгливую, безумную ноту. Он, не помня себя, тыкал дрожащим пальцем в зияющий тёмный проём, откуда, казалось, веяло ледяным дыханием потустороннего ужаса.

Для Снежи этот вопль сработал точь-в-точь как звук боевой трубы, призывающей её родной клан на поле брани. Древний рефлекс воина, отточенный в сражениях с порождениями тьмы на руинах её дома, сработал куда быстрее, чем томные манеры светской дамы. Она не раздумывала. Она рванула вперёд, вглубь лекарни, забыв о своём новом хрупком теле, о вопиющем отсутствии физической силы и о целом кортеже слуг, чьи рты разом открылись в немом ужасе.

Она влетела внутрь, и её взору открылась картина, достойная кисти безумного художника, одержимого кошмарами. В центре комнаты клубилось нечто, напоминавшее плотный, маслянистый дым с кровавыми прожилками. Оно пульсировало, издавая низкое, противное гудение, от которого зубы начинали ныть. И в самом его эпицентре, беспомощно брыкаясь, словно марионетка, завис в воздухе бедолага Ван Широнг. Его лицо приобрело цвет перезревшей сливы, а глаза закатились, демонстрируя миру лишь жуткие белки.

Тан Лань, на автомате забывшись, потянулась к поясу, чтобы достать меч. Какой меч? — едва не спросила она вслух саму себя. Ты же не в клане, а нежная дама, носящая вместо клинка веера!

И тут же, словно её собственная, весьма воинственная тень, в проёме двери возник Лу Синь. Его меч был уже обнажён, и клинок холодно сверкал в полумраке, словно говоря: «А вот и я, и у меня с собой есть именно то, что нужно». Тан Лань, мгновенно сориентировавшись, подскочила и ловко укрылась за его широкой спиной, вцепившись в его плечо с выражением лица, идеально сочетавшим ужас и полную уверенность в своём телехранителе.

Но что поразило Тан Лань больше всего — так это его реакция. На его лице, видном из-под шлема, не было ни тени страха, ни даже обычного человеческого удивления. Был лишь холодный, собранный, до боли знакомая ярость. Его глаза сузились, глядя на демоническую сущность с таким видом, будто он видел это безобразие уже тысячу раз и ему страшно надоело убирать за кем-то мистический беспорядок.

Он не боится. Он знает, что это такое, — промелькнуло в голове у Снежи, но было не до философских размышлений.

Лу Синь не стал кричать героические лозунги и не бросился в безрассудную атаку. Вместо этого он сделал чёткий, выверенный выпад, и его меч описал в воздухе сложную дугу. Это было не столько атакующее движение, сколько элегантное, почти педантичное «рассеивание» — словно он вносил ясность в хаотичную композицию из тёмного ци.

Тёмное ци взревело — беззвучным, раздирающим душу вибрацией, явно не ожидая встретить кого-то, кто не поддаётся панике и действует с убийственной эффективностью. Оно метнулось в сторону, и его «хватка» ослабла. Ван Широнг с глухим стуком, больше похожим на шлепок мокрой тряпки, рухнул на пол, где и принялся закашливаться и судорожно хватать ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег.

Сущность, напоминавшая гигантскую летучую мышь, слепленную из теней и дурного настроения, на мгновение замерла, оценивая нового противника с явным неудовольствием. Лу Синь встал между ней и Тан Лань, его поза была неприступной крепостью, излучающей вежливую, но недвусмысленную угрозу. Он не атаковал дальше, лишь издал низкий, предупреждающий ворчащий звук, больше звериный, чем человеческий, явно означавший: «Убирайся, пока не поздно».

И демон, словно признавая, что сегодня он явно ошибся локацией и противником, резко рванул к дальней стене. Он не прошёл сквозь неё с грохотом, а просто растворился в тенях, будто его и не было, оставив после себя лишь лёгкий запах озона и всеобщее ощущение полнейшей сюрреалистичности произошедшего.

В лекарне воцарилась гробовая тишина, густая и тяжёлая, как похоронный саван. Её нарушали лишь два звука: низкое, сдерживаемое дыхание Лу Синя, выходившее из его груди глухими раскатами, да и хриплые, прерывистые всхлипывания раненого стража, распластавшегося на полу.

Тан Лань всё ещё стояла, прислонившись к спине Лу Синя, как к скале посреди бушующего моря. Сердце её колотилось где-то в горле, отдаваясь звоном в ушах. Она смотрела на его широкую спину, на напряжённые мышцы под тканью, на клинок, всё ещё замерший в готовности к бою и холодно поблёскивавший в полумгле. Вопросы вихрем крутились в её голове, сталкиваясь и разбиваясь друг о друга. Откуда простой стражник знает, как сражаться с демонами? Почему в его глазах не было страха, а лишь холодная ярость, знакомая мне, воину клана? Что это за тварь вообще делала здесь, в самом сердце города, атакуя именно Ван Широнга?

Лу Синь же, ощущая её взгляд на своей спине, медленно обернулся. Его собственный взгляд упал на её лицо, и он увидел в её широких глазах неподдельный испуг и растерянность — те эмоции, которых он никогда не видел у надменной принцессы. И в тот же миг он ощутил на своей спине лёгкое давление её пальцев, всё ещё вцепившихся в его плечо. По его спине пробежала волна тепла — странного, непривычного, от которого стало не по себе. Не от неприязни, а от чего-то более глубокого и тревожного, от смущения, граничащего со страхом перед этой внезапной близостью.

Но Тан Лань уже опомнилась. Сбросив оцепенение, она резко рванулась прочь от него, бросившись к Вану и опускаясь на колени на пыльный пол рядом с ним.

— Жив? Дышишь? — её голос звучал резко, по-командирски, без намёка на томные нотки светской дамы.

Тот, всё ещё не в силах говорить, лишь слабо кивнул, закашлявшись. В его глазах, полных слёз от напряжения, читался не прошедший ужас — животный, всепоглощающий страх перед лицом необъяснимого зла.

Лу Синь медленно, почти нехотя, вложил меч в ножны. Звук скользящей стали поставил точку в короткой, но яростной схватке. Он обернулся, и его взгляд, тяжёлый и нечитаемый, как свинцовое небо перед грозой, упал на Тан Лань, склонившуюся над покалеченным стражником. В его глазах не было ответов на немые вопросы, бушевавшие в её душе. Была лишь новая, ещё более глубокая и непреодолимая пропасть между ними, внезапно пролегшая сквозь привычную ненависть. И тень чего-то гораздо более древнего и опасного, чем мелкие дворцовые интриги, нависла над ними обоими, сжимая пространство вокруг.

— Забрать его! Немедленно! — голос Тан Лань прозвучал резко и властно, словно удар хлыста, разрезая ошеломлённую тишину. — В мой дворец. Найдите лучших лекарей. Он будет под моей защитой.

Слуги и евнухи заморгали, не веря своим ушам. Их мозги, воспитанные в строгих законах иерархии, отказывались воспринимать этот приказ. Забрать в дворец? Обесчещенного, покалеченного простого стража? Лечить за счёт первой госпожи? Это было настолько немыслимо, что даже страх перед её гневом на мгновение отступил перед всепоглощающим изумлением. Цуй Хуа смотрела на Тан Лань с таким выражением, будто та объявила о намерении впрячься в телегу и лететь на луну.

Лишь Сяо Вэй, вбежавшая внутрь следом за всеми, не удивилась. Её доброе, круглое лицо исказилось от немой жалости к несчастному Вану, и она, не дожидаясь повторения приказа, тут же бросилась организовывать носилки, растормошив и толкая остолбеневших слуг.

— Шевелитесь! — рявкнула Тан Лань, и в её голосе зазвенела закалённая сталь, та самая, что режет без раздумий. Это заставило всех вздрогнуть и броситься выполнять приказ с лихорадочной поспешностью.

Когда Ван Широнга унесли на импровизированных носилках, а суета немного улеглась, взгляд Тан Лань снова упал на Лу Синя. Он стоял неподвижно, вживаясь в свою роль безмолвной, невидимой тени, отстранённо наблюдая за происходящим. Но её цепкий взгляд, привыкший подмечать детали, сразу же выхватил крошечное, но зловещее тёмное пятно, проступающее на его латном наплечнике. Оно медленно расползалось, густея на холодном металле.

Кровь.

Её вопросы к нему множились с каждой секундой, нарастая, как снежный ком, но сейчас требовалось нечто иное — действие, простое и ясное.

— Сяо Вэй, проследи, чтобы с Широнгом всё было хорошо, — отдала она короткое распоряжение, и служанка, молча кивнув, тут же выскочила наружу, уводя за собой последних ошарашенных слуг, словно утят. В опустевшей лекарне, среди разгрома и густого, терпкого воздуха, сплетённого из ароматов целебных трав и страха, остались лишь они двое.

— Садись, — тихо, но не терпяще возражений, сказала Тан Лань, указывая на грубый обрубок дерева, служивший здесь табуретом. — Сними шлем и наплечник.

Лу Синь замер. Его взгляд из-под нависшего козырька шлема был тяжёлым и непроницаемым, словно щит. Он колебался секунду, и в этой паузе витал немой, но яростный внутренний протест. Он кричал против этой вынужденной близости, против унизительной необходимости быть обязанным ей, принимать помощь от того, кого он презирал.

— Это приказ, — добавила она, и в её голосе не было ни злобы, ни высокомерия — лишь усталая, но непоколебимая настойчивость.

Медленно, почти механически, словно каждое движение давалось с огромным усилием воли, он подчинился. Пальцы в грубых перчатках расстегнули застёжки, сняли шлем. Его лицо, обычно скрытое сталью, предстало перед ней — бледное от напряжения, с резко очерченными скулами и влажными от пота висками. Он снял наплечник, обнажив прорезанный рукав поддоспешника и неглубокую, но кровавую рану на плече, откуда сочилась алая нить.

Тан Лань, не говоря ни слова, отыскала на полках чистую льняную ткань и чашу с водой. Она подошла к нему, и её пальцы, движения которых были удивительно нежными, точными и уверенными для изнеженной знатной барышни, принялись за работу, которую, казалось, она проделывала тысячу раз.

Внутри Лу Синя бушевал хаотичный вихрь, каждый виток которого рвал на части привычную броню его ненависти.

Он ненавидел каждое её прикосновение. Лёгкие, точные касания её пальцев обжигали его кожу, словно раскалённое железо. Он, мститель, стоический воин, чья воля была закалена в огне страданий, сидел теперь, покорно склонив голову, пока та, кого он поклялся уничтожить, перевязывала его рану. Это было пыткой, куда более изощрённой, чем любая физическая боль — пыткой милосердием, от которого не было защиты.

Его разум, ожидавший неловких, дрожащих рук изнеженной аристократки, которая лишь испачкает всё вокруг, столкнулся с чем-то необъяснимым. Её движения были чёткими, быстрыми, выверенными до мелочей. Она промыла рану, наложила повязку с холодной, безошибочной уверенностью полевого лекаря, делавшего это сотни раз на краю гибели. Это было так же неестественно и пугающе, как и всё остальное в её новом поведении. Откуда? — бился в истерике его внутренний голос. Откуда у тебя эти навыки?

Он чувствовал исходящее от неё тепло, слышал её ровное, спокойное дыхание, так контрастирующее с его собственным сдавленным ритмом. Он уловил лёгкий, чуждый удушливому воздуху дворца запах — не тяжёлых парфюмов, а чего-то чистого и свежего, легкого ветра, приносящего аромат далёких полей и горных трав. Этот запах шёл от её кожи, сбивал с толку, нарушал его концентрацию, заставляя ненависть спотыкаться и терять опору.

И над всем этим царилоглубокое, всепоглощающее недоумение. Оно было главным фоном, на котором метались все остальные чувства. Зачем ты это делаешь? — этот немой вопрос грохотал у него в голове, заглушая всё. Это новая, утончённая игра? Унизить меня, проявив милосердие, чтобы потом с наслаждением наблюдать за моим смятением? Или… И здесь его разум, цепляясь за самое пугающее и невозможное, натыкался на мысль: А что, если это искренне? Что если эта забота — настоящая? Эта мысль разрушала все основы его мира, выбивала почву из-под ног. Ненавидеть можно только зло. А что если перед тобой — не зло?..

Он сидел, напряжённый как струна, готовая лопнуть. Его кулаки были до белизны сжаты на коленях. Он не смотрел на неё, уставившись в потрескавшуюся стену, но каждым нервом, каждой порой чувствовал её присутствие, её лёгкие, жгущие сильнее любой раны прикосновения.

Тан Лань затянула последний узел, и её пальцы, столь ловкие секунду назад, разомкнулись. Она отступила на шаг, будто отходя от законченного полотна.

— Готово, — тихо сказала она, и в уголках её губ дрогнула лёгкая, уставшая улыбка, лишённая всякого высокомерия. — Спасибо, — добавила она просто, без придыханий и театральности. — Если бы не ты… ему бы не выжить.

Она не стала задавать вопросы. Не стала допрашивать его о демонах, о его странном умении, о той тени, что мелькнула в его глазах. Она не потребовала отчёта и не бросила обвиняющий взгляд. Она просто поблагодарила. Искренне, по-человечески. И это стало той последней каплей, что переполнила чашу его смятения.

Лу Синь молча встал. Его движения были скованными, механическими. Он не поднял на неё взгляд, не кивнул в ответ. Вместо этого он с привычным, отработанным жестом снова надел шлем. Холодная сталь скрыла его лицо — лицо человека, чья железная уверенность в собственной правоте, в чётких границах добра и зла, дала глубокую, куда более опасную трещину, чем любая рана на плече. Под забралом остался лишь хаос, в котором ярость бессильно билась о стену непонимания, а твёрдая почва ненависти уходила из-под ног, уступая место зыбкому песку сомнений.