Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1

Глава 79

Воздух в покоях нового повелителя был густым и тяжёлым, словно свинцовые облака, сгустившиеся перед удушающей грозой, хотя за ажурными рамами окон лежала безмятежная, ясная ночь. Цан Синь стоял у распахнутой двери на балкон, его неподвижная фигура резко вырисовывалась на фоне тёмного бархата неба, усеянного холодными бриллиантами звёзд. В его руке был кубок из тончайшего фарфора, наполненный тёмным, густым вином, но губы не прикасались к напитку. Никакой нектар не мог утолить ту жажду, что тлела в глубине его существа — жажду не влаги, а ответа, смысла, которого не было.

Завтра — коронация. Великий акт, финальный аккорд в симфонии его мести. Торжественный миг, когда он, Цан Синь, последний отпрыск растоптанного рода, окончательно и бесповоротно воссядет на Золотой Трон Дракона. Он должен был испытывать торжество, пьянящее ликование, сладкое, как нектар, удовлетворение от свершившейся справедливости.

Но внутри была лишь ледяная, зияющая пустота. Обсидиановый трон, инкрустированный чёрным деревом, что теперь возвышался в тронном зале, казался ему не символом власти, а огромным, чужим и невыносимо одиноким саркофагом. Он видел себя на нём — фигуру в горностаевой мантии, окружённую раболепными поклонами, но по-прежнему сидящую в одиночестве на вершине.

Его пальцы, белые от напряжения, непроизвольно впились в грудь сквозь тонкий шёлк парадного халата. Там, где когда-то зияла рана стража Тан Лань, теперь была лишь гладкая, холодная кожа — демоническая плоть затянула её за считанные часы. Но другая рана, невидимая, не заживала, а сочилась ядом воспоминаний.

Он с силой отшвырнул кубок. Хрусталь со звоном, чистым и острым, как лезвие, разбился о полированный мрамор пола, оставив после себя кровавые брызги вина и россыпь сверкающих осколков. Так же раскалывалось его сердце.

Он боялся её видеть. Он боялся, что ярость поглотит всё, и он совершит необратимое — принесёт её в жертву призракам прошлого, о чём будет жалеть всю свою долгую, проклятую вечность.

Но сильнее всего он боялся того, что может увидеть в её взгляде. Боль. Растерянность. Страх. А ещё ту самую чуждую, необъяснимую силу, что он ощутил в ней в последние недели. Потому что если он увидит это, тогда рухнет вся хрупкая, кровавая конструкция его мести. Вся ненависть, что была его пищей, его силой и его проклятием, рассыплется в прах, как тот хрустальный кубок. И останется лишь оголённое, беззащитное и самое запретное желание — желание того, что по всем законам крови, долга и реальности не могло и не должно было случиться.

Он — демонический император, поднявшийся из пепла на костях её рода. Она — пленённая принцесса-узурпатор, последнее напоминание о мире, что он уничтожил. Между ними лежала пропасть, вымощенная телами его и её семьи. И он стоял на краю этой пропасти, понимая, что следующий шаг — будь то вперёд, к ней, или назад, в объятия мести — навсегда определит, станет ли он истинным повелителем или навеки останется пленником собственного прошлого.

Внезапно дверь в его покои с оглушительным грохотом распахнулась, ударившись о мраморную стену. В проёме, запыхавшись и сбивая дыханье, стоял молодой стражник из его личной гвардии — демон низшего ранга, чья кожа ещё хранила землистый оттенок недавнего пребывания в подземном мире. Его лицо было мертвенно-бледным, а в глазах, полных адского огня, плясал настоящий, животный ужас. Он споткнулся о высокий порог, грузно бухнулся на колени и ударился лбом о пол с таким стуком, что, казалось, треснула плита.

— Прости, Повелитель! — он бормотал, не поднимая головы, его голос срывался на визгливый шёпот. — Я не знал, как… как доложить… Осмелился побеспокоить…

Ледяная ярость, всегда дремавшая под тонкой плёнкой самоконтроля, мгновенно вспыхнула в Цан Сине. Она была как раз кстати — знакомый, жгучий поток, отвлекающий от внутренней, невыносимой муки. Она была проще. Понятнее.

— В чём дело? — его голос прозвучал низко и грозно, не повышая тона, но наполняя комнату таким демоническим давлением, что воздух в ней затрепетал, а пламя свечей отклонилось, словно от порыва ветра.

Стражник сглотнул ком в горле, его плечи тряслись.

— Пленницы… из семьи Тан… в темнице для знатных… они, они…

— НУ ЧТО⁈ — рявкнул Цан Синь, и стены покоев реально дрогнули, с полок посыпались свитки. Стеклянный кубок, что он сжал в руке в порыве гнева, наконец разлетелся на тысячи острых осколков, которые на мгновение вспыхнули зловещим лиловым светом его демонической энергии.

— Они сбежали! — выпалил стражник, прижимаясь к холодному полу всем телом, словно пытаясь в него вжаться. — Камеры пусты! Ключи пропали!

Тишина.

Но не звенящая, а густая, тяжёлая, давящая, как расплавленный свинец, заливающий лёгкие. Цан Синь замер. Его разум, ещё секунду назад кипевший от внутренней бури, на мгновение опустел. Он ожидал чего угодно — нового заговора старых сановников, нападения восставшей нежити с границ, вести о мятеже в отдалённых провинциях. Но не этого.

В его душе произошёл мгновенный, хаотичный разлом.

Первой пришла ярость. Острая, жгучая, как удар раскалённым клинком. Как они посмели? Как эти побеждённые ничтожества, эти последние отбросы поверженного рода, осмелились бросить вызов его воле, его праву на них? Это было прямым оскорблением его власти, насмешкой над всей его победой! Он видел их дерзкие лица, их презрение…

Но следом, накрывая ярость с головой, пришло другое чувство — дикое, всепоглощающее, слепое отчаяние. Она ушла. Тан Лань. Та, чей образ не давал ему покоя. Она исчезла. Сбежала в ночь. Он больше не увидит её. Эти глаза, в которых он уже начал различать не холодную жестокость, а какую-то чуждую, непонятную силу и боль… Этот голос, который в его памяти теперь звучал иначе… Всё это вырвано из его жизни так же внезапно, как и появилось. Его пленница. Его главный трофей. Его самая больная, сокровенная и запретная тайна — растворилась в темноте.

Он больше не будет знать. Не узнает, кем она была на самом деле. Была ли она той жестокой принцессой, что убила его мать? Или… кем-то другим? Теперь эта загадка ускользнула от него навсегда.

Он медленно повернулся к стражнику, всё ещё лежавшему ниц. В глазах императора плясали отражения адского пламени, но в их глубине была пустота, страшнее любой ярости.

Эти два противоречивых чувства — яростный ураган мести и леденящая пустота потери — сшиблись внутри него с такой невероятной силой, что его демоническое тело, обычно незыблемое, как скала, на мгновение физически пошатнулось. Он сделал неуверенный шаг назад, и его плечо коснулось холодной стены. В висках застучало, в глазах помутнело. Его демоническая сущность, тёмная и первобытная, бушевала, требуя немедленного действия: наказания виновных, тотального разрушения, рек крови, которые остудили бы этот пожар в его груди. Она рвалась наружу, чтобы превратить город в пепелище в поисках беглянок.

Но его сердце… его проклятое, предательское, навеки отравленное человечностью сердце… кричало о потере. Оно сжималось в ледяной ком, и каждый удар отдавался болью, острее любой физической раны. Оно не хотело крови. Оно хотело вернуть то, что ускользнуло. Вернуть её.

Эта внутренняя битва длилась всего мгновение, но заставила его почувствовать себя разорванным надвое. И в этом хаосе родилась третья, холодная и абсолютная сила — воля повелителя.

Он выпрямился. Дрожь в руках прекратилась. Его взгляд, обращённый к дрожащему стражнику, стал пронзительным и пустым, как взгляд хищника, выслеживающего добычу.

— Найти их, — его голос прозвучал неестественно тихо после недавнего рёва, но в этой приглушённости была стальная хватка, от которой у демона-стража перехватило дыхание и похолодела кровь. Каждое слово падало, как отточенная глыба льда. — ЖИВЫМИ.

Он сделал шаг вперёд, и тень от его фигуры накрыла стражника, словно крыло гигантской хищной птицы.

— Поднять на ноги всю стражу! Лейтенантов, капитанов, генералов! Спящих — разбудить, пьяных — привести в чувство! Мне плевать на смены и расписания! Я хочу, чтобы каждый солдат империи был на ногах в течение получаса!

Его голос начал набирать силу, снова заполняя покои грозным эхом.

— Перекрыть город! Все ворота — на замок! Ни одна мышь не должна проскользнуть! Дозоры на стенах — удвоить, утроить! Опросить всех — ночных стражников, бродячих торговцев, нищих в трущобах! — Он почти шипел теперь, его глаза горели зелёным огнём. — Кто видел, кто слышал, кто хоть что-то знает — доставить ко мне. А тех, кто помогал, укрывал или просто промолчал…

Он замолкает, и в этой паузе — вся бездна его гнева.

— … пытать. До тех пор, пока их память не станет кристально чистой, а их языки не будут готовы рассказать мне всё до последней чёрной мыслички. Понятно?

Стражник, не поднимая головы, закивал с такой силой, что вот-вот мог сломать шею.

— Понятно, Повелитель! Сию же минуту!

Стражник вскочил на ноги и, не помня себя, пулей вылетел из покоев, его топот затих в коридоре.

Цан Синь остался один. Его грудь тяжело вздымалась. Приказ был отдан. Механизм поиска запущен. Но тишина, воцарившаяся после ухода стража, была ещё более гнетущей. Теперь ему оставалось только ждать. И в этом ожидании его снова начинали терзать те самые два демона, что жили у него в груди. Один — с клыками и когтями, жаждущий крови. Другой — с лицом Тан Лань, шепчущий всего одно слово: «Живыми».

Цан Синь не стал ждать. Ожидание было пыткой для существа, привыкшего действовать. Он, словно тёмный вихрь, ринулся из своих покоев. Он не отдавал больше приказов, не обращал внимания на почтительные поклоны встречных стражей, мелькавших в свете факелов. Он нёсся по тёмным, безмолвным коридорам дворца, его плащ развевался за ним как крыло ночной хищной птицы. Его разум был нарочито пуст, в нём не осталось места ни для ярости, ни для боли — только оглушающий стук крови в висках, ритм погони.

Он влетел в помещение темницы, сметая с ног двух ошеломлённых караульных. Его взгляд сразу же приковала распахнутая дверь камеры Тан Лань. Она не была взломана, не была выбита с петель. Она была открыта — виртуозно, бесшумно, без единого следа на металле, будто её открыл призрак или сам ветер. Воздух внутри ещё хранил её запах — лёгкий, едва уловимый аромат зимней сливы и чего-то неуловимого, холодного, как горный воздух после снегопада. Но сама камера была пуста. Мёртвенно пуста.

Цан Синь шагнул внутрь, его демоническое зрение выхватывало каждую деталь в полумраке. И тогда его взгляд упал на пол. В луне серебристого света, падающего из узкого оконца высоко под потолком, на серых каменных плитах лежала одинокая заколка для волос. Неброское украшение в форме изящного лепестка, сделанное из холодного, почти фарфорового нефрита.

Он медленно, почти благоговейно, словно боясь спугнуть последний след её присутствия, наклонился и поднял её. Камень был холодным, как вечный лёд, и таким же гладким.

Он сжал нефритовый лепесток в кулаке так сильно, что гладкий камень впился в его ладонь. В его глазах, полихромных, мерцающих красным снова вспыхнула яростная борьба. Но теперь к кипящему котлу эмоций — гневу на дерзость, отчаянию от потери, странному облегчению, что она жива, — добавилось нечто новое. Острый, как клинок, азарт охотника. И жгучее, неутолимое любопытство, сильнее которого он не чувствовал со времён своих юношеских странствий.

Она не просто сбежала от него. Она бросила ему вызов. Тихий, изысканный, но безошибочный.

К нему подбежал один из старших стражей, бледный как смерть, ожидая неминуемой кары. Но Цан Синь повернулся к нему, и его голос прозвучал неожиданно спокойно, почти мягко, что было страшнее любого крика.

— Остановить розыски в городе. Отозвать солдат. Никого не наказывать, — он видел, как по лицу стража прокатилась волна недоумения и страха. — Но найти их. Во что бы то ни стало. Тихо. Глазами и ушами, а не мечами и факелами. Мне нужна информация. Кто, как, куда. Я хочу знать всё. Но она… они должны быть целы. Понял?

Страж, ошеломлённый, кивнул и бросился исполнять новый, куда более загадочный и пугающий приказ. Цан Синь же остался стоять в пустой камере, сжимая в руке холодный нефрит. Охота началась. Но теперь это была не охота на врага. Это была охота на разгадку. И самая ценная добыча в ней была не смерть, а истина.