Мстислав Дерзкий часть 1

Глава 21

Глава 21

Тишину, что опустилась на поместье после отбытия последних агентов, разорвал неистовый лай сторожевых псов, а следом — отдаленный, но настойчивый стук в главные ворота. Не тот робкий стук просителя или гонца, а тяжелый, мерный, наглый удар дверного молотка, возвещающий о визите человека, уверенного в своем праве быть немедленно впущенным.

Я стоял у окна в своей комнате, отодвинув тяжелую портьеру ровно настолько, чтобы видеть двор. Сердце, уже привыкшее за эти дни сжиматься в ожидании новой беды, отозвалось тревожным гулом. Но то, что я увидел, было иной формой угрозы — привычной, отвратительной в своем лицемерии.

В ворота, распахнутые двумя людьми, вальяжно вкатилась богатая машина с гербом — скрещенные якоря и меч на лазурном поле. Барон Устинов. Александр Александрович. Градоначальник Изборска. За неспешно движущейся машиной топала целая свита — пышно разодетые слуги, пара офицеров из городского гарнизона. Видать, в машинах им места не нашлось, рангом не вышли. А серьезной охраны как таковой я не увидел. Вся эта процессия дышала показной важностью и нагловатым любопытством.

Я ощутил во рту привкус желчи. По всем неписаным, но строгим правилам нашего проклятого этикета, градоначальник должен был явиться сюда в день первого нападения. Или на следующий. С официальными соболезнованиями, с предложением помощи, с демонстрацией солидарности. Но тогда, когда в воздухе густо пахло смертью, а земля была пропитана кровью, его не было видно и слышно. Он отсиживался за толстыми стенами своей городской резиденции, выжидая… Чего? Вопрос на мешок золота.

А теперь, когда погибшие лежали в ледяном стазисе, ожидая последнего прощания, когда основные страсти чуть приутихли, а расследование зашло в тупик, он выполз из своего убежища. Явился «разнюхать обстановку», как крыса, крадущаяся из трюма на запах гниения, чтобы понять, можно ли чем поживиться.

Я не двинулся с места, лишь проводил барона взглядом. Принимать его было долгом Натальи, как хозяйки поместья. Моё же присутствие на этой первоначальной церемонии было бы знаком излишнего почтения, которого этот человек не заслуживал. Да и вообще, это не мое дело.

Минуту спустя я услышал его голос в холле — густой, масляный, наполненный фальшивой сердечностью.

— Графиня! Глубоко соболезную вашей утрате! Какое горе, какое чудовищное горе! Я, как только смог вырваться из водоворота городских дел, немедленно поспешил разделить с вами тяжесть этой утраты!

Я не видел Наталью, но прекрасно мог представить себе ее лицо в этот момент — бледное, холодное, с непроницаемым, ледяным выражением в глазах.

— Барон, — ее голос донесся до меня, четкий и сухой, как удар хлыста. — Вы оказали нам честь своим визитом.

В ее тоне не было ни капли тепла. Только вежливость, отполированная до блеска и острая, как бритва. Она не простила ему его отсутствия тогда, и теперь давала это понять каждой интонацией. Впрочем, графине не пристало лебезить перед бароном, пусть и градоначальником.

Я медленно спустился по лестнице, остановившись в арочном проеме, оставаясь при этом в тени. Так мне было видно их обоих, сам же я оставался незамеченным.

Устинов оказался толстым, рыхлым человеком с заплывшими, хитрыми глазками и влажными, чувственными губами. Он судорожно, с гадливой подобострастностью целовал протянутую ему руку Натальи, и мне захотелось стереть эту улыбку с его лица своим клинком. Его «соболезнования» были такими же фальшивыми, как позолота на пуговицах его ливреи.

Они церемонно обменялись еще парой ничего не значащих фраз — он твердил о «государственной важности происшествия», она цедила сухие слова о «благодарности за участие». Воздух между ними трещал от взаимной неприязни, тщательно скрываемой под слоем светского лака.

И тогда Устинов, понимая, что его здесь откровенно не жаждут видеть, решил перейти к истинной сути своего визита. Его глазки забегали по залу, оценивая убранство, толщину стен, прочность — меряя, взвешивая, прикидывая стоимость.

— Графиня, в такие тяжелые времена, когда ваши потери столь велики, а будущее… Хм-м… Скажем так, туманно, многие из знатных семей задумываются о переезде в более спокойные места. Подальше от этих… тревожных границ, — пустил он пробный шар, разводя короткими, пухлыми руками.

Наталья смотрела на него, не сводя глаз, и, кажется, даже не моргая.

— Наше место здесь, барон. С предками. С землей.

— О, конечно, конечно! Весьма благородно с вашей стороны! — он почти захлопал в ладоши, но его глаза стали еще жестче. — Но… Возможно, вскоре вы осознаете, что подобное решение несколько недальновидно… И если вдруг ваши планы изменятся… — он вновь огляделся, неодобрительно поджимая губы. — Имение, конечно, изрядно пострадало, требует немалых вложений… Я, как патриот нашего города и ваш давний доброжелатель, был бы готов обсудить возможность выкупа. По самой справедливой, разумеется, цене. Чтобы избавить вас от лишних хлопот.

Тишина повисла густая и тягучая, как смола. Я видел, как спина Натальи выпрямилась еще больше. Она медленно обвела взглядом свой дом, потом перевела этот взгляд на Устинова. В ее глазах читалось такое ледяное, такое безграничное презрение, что даже он не выдержал и отвел глаза.

— Поместье Темирязьевых, — произнесла она тихо, но так, что каждое слово падало, как камень, — не продается. Ни сегодня, ни завтра, ни через сто лет. Оно принадлежит нашей крови. И мы не собираемся его променивать на столичные безделушки или на золото, нажитое на спекуляциях с хлебом во время всеобщего голода. Вы меня поняли, барон?

Ее слова были не просто отказом. Они были пощечиной. Публичной и унизительной.

Лицо Устинова из розового стало багровым. Исчезла последняя тень любезности. Его губы подергивались, а в маленьких глазках вспыхнул желчный, злобный огонек. Он сделал шаг вперед, и его голос упал, потеряв всякую прилизанность, став тихим, шипящим, по-змеиному опасным.

— Крайне… недальновидное решение, графиня. Очень жаль. Очень… — он покачал своей большой, лысеющей головой. — В такие времена одни лишь гордость да верность предкам не помогут. Вам нужны союзники. Друзья во власти. Коими вы, увы, так легкомысленно пренебрегаете.

Он помолчал, давая словам впитаться, наслаждаясь моментом, прежде чем нанести удар.

— Боюсь, без поддержки… У вас могут возникнуть проблемы. Похуже тех, что уже есть. Нападения нежити — это, конечно, ужасно. Но есть вещи и пострашнее. Проверки казенной палаты. Налоговые взыскания за последние… о, лет двадцать. Внезапные придирки инспекторов к условиям содержания ваших работников. Судебные иски от «пострадавших» соседей. Понимаете? Сплошные неприятности. Которые могут добить и не такое крепкое хозяйство.

Он улыбнулся. Гадкая, торжествующая улыбка хищника, знающего, что добыча в ловушке.

— Подумайте еще, милочка. Моё предложение остается в силе. Но недолго.

Не дав ей ответить, он круто развернулся, изобразив насмешливый поклон, и, шаркая сапогами, направился к выходу со всей своей свитой.

Я вышел из тени. Наталья стояла неподвижно, сжав кулаки. Её лицо было белым как мрамор, и по нему ползла алая краска унижения и бессильной ярости.

Наши взгляды встретились. Ни слова не было сказано. Но всё было ясно. Одна битва была окончена. Другая, куда более грязная и подлая, только начиналась. И враг в ней был куда страшнее любой нежити — потому что действовал под маской закона и имел на своей стороне всю прогнившую машину имперской бюрократии.

Башня Молчания могла подождать. Сперва предстояло сразиться с крысой, точившей фундамент этого дома.

Она стояла посреди зала, застывшая, как изваяние из белого мрамора, но внутри нее бушевал пожар. Я видел, как дрожат ее сжатые кулаки, как алым пятном гнева пылают щеки, а в глазах, обычно таких холодных и собранных, плескалась униженная ярость. Она дышала прерывисто, словно только что отбилась от нападающих, а не выслушала мерзкие угрозы подленького чинуши.

Она заметила мое движение в арочном проеме, и ее взгляд, острый и горячий, впился в меня.

— Ты слышал? — ее голос сорвался на высокую, звенящую от негодования ноту. — Ты слышал этого… этого слизняка? Эту гниду в бархате и парче! Он посмел! Посмел угрожать мне! В моем же доме! Грозить проверками, судами… Он думает, что я какая-то купеческая дочка, которую можно запугать и согнуть! Я — графиня Темирязьева! Мой род на этой земле стоял, когда его предки еще в навозе копошились! Я его сокрушу! Я раздавлю его, как гадину! Он будет ползать на брюхе и вымаливать прощение!

Она была прекрасна в своем гневе. Опасна и великолепна, как острый меч в момент удара. Но сейчас эта ярость была слепа и потому уязвима. Она металась по залу, словно раненая пантера, и я понимал, что никакие слова не успокоят ее. Моя роль здесь была иной. Я не был хозяином этого поместья. Я был временным гостем, тенью при ее дворе, человеком, чьи методы редко совпадали с условностями света.

— Наталья, — произнес я тихо, стараясь, чтобы мой голос прозвучал нейтрально, как голос разума в бушующем море эмоций. — Он гниль. Тряпка. Он опасен ровно настолько, насколько позволяют ему законы, которые он же и обходит.

— Он угрожал мне! — выкрикнула она, повернувшись ко мне. В ее глазах стояли слезы бессильной ярости, которым она ни за что не позволила бы упасть. — В стенах, где еще, кажется, слышны смех и разговоры моих умерших родных!!!

— И он получит за это по заслугам, — я сделал шаг вперед, но не пытался прикоснуться к ней.

Это не было бы принято. Между нами всегда стояла незримая стена — ее статуса, моей прошлой жизни, тех правил игры, которые мы оба ненавидели, но вынуждены были соблюдать. Да и кто я для нее? Парень в теле старика? Воспринимать меня как мужчину, несмотря на мою силу, она не могла.

— Но не сейчас. Не сгоряча. Его сила — в бумагах, в чиновничьем беспределе. На них нужно отвечать их же оружием. Холодным. Расчетливым.

Она смотрела на меня, все еще дыша неровно, но уже прислушиваясь. Гнев медленно уступал место ледяной, цепкой ненависти — куда более продуктивному чувству.

— Завтра, — сказал я, заставляя себя говорить спокойно и четко, как на совете перед битвой. — Завтра приедут твои родственники. Все Темирязьевы. На похороны. Они все узнают. И у них есть вес. И связи. Не только здесь, но и в столице. Устинов переиграл сам себя. Его угрозы, брошенные тебе одной — одно дело. Но бросить вызов всему роду, собравшемуся почтить память предков? Это уже не наглость. Это самоубийство. Обсуди с ними. Один в поле не воин, и ты сама это знаешь. Иногда, прежде чем обнажить меч, надо обнажить ум. В мое время тоже существовали подобные ему — ростовщики, зажравшиеся князья, тиуны… И мы карали их мечом и магией. Но сейчас у вас тут все по-иному. Поэтому сначала план, а потом действуем. Оставлять за спиной нерешенную проблему — значит столкнуться с ней позже, когда о ней забудешь. И мы не совершим подобной ошибки.

Она медленно выдохнула. Плечи ее опустились, но не от слабости, а от того, что напряжение нашло выход, преобразовалось в план. Она кивнула, коротко, резко.

— Ты прав. И от этого еще хуже. Хуже, что не могу раздавить этого слизняка сразу, а приходится ждать.

Она провела рукой по лицу, сметая следы непролитых слез и гнева.

— Он хотел застать меня врасплох, одну, ослабленную горем. Но он не знал, что я не одна.

В ее взгляде, устремленном на меня, промелькнуло нечто, что заставило мое каменное сердце дрогнуть. Нечто большее, чем благодарность. Признание. Союз.

Но это длилось лишь мгновение. Ее выражение вновь стало жестким, собранным, деловым. Она повернулась и быстрыми, уверенными шагами направилась к малому кабинету, где стоял самый навороченный компьютер — об этом мне раньше Вероника сообщила, — доступный лишь избранным.

Я последовал за ней, остановившись в дверях, наблюдая.

Она пощелкала по клавишам, видимо, устанавливая связь, глядя в стену, но не видя ее.

— Алло? — ее голос вновь обрел привычную властность, теперь приправленную ледяной сталью. Из стоящих по бокам колонок раздался голос. — Соедините с капитаном Орловым. Дело не терпит отлагательств. Графиня Темирязьева.

Она помолчала, слушая что-то с другой стороны.

— Лев? Это Наталья.

Пауза.

— Нет, все хуже. Но не об этом. Мне нужна информация. Срочно и полная. На градоначальника Изборска, барона Устинова Александра Александровича. Всё. Всё, что есть. От его деловых сделок и связей в столице до того, сколько он тратит на содержанок и в каком борделе он был на прошлой неделе. Любые долги, любые нарушения, любые темные слухи. У такого выскочки должны быть полные шкафы скелетов. Я намерена найти каждый. И раздавить его ими. Да. Жду через три часа. И, Лев… это между нами. Без официальных протоколов.

Она сбросила соединение, нервно стукнув по клавише. Звук был громким и окончательным, как удар топора палача.

Она обернулась ко мне. В ее глазах уже не было слепой ярости. Теперь в них горел холодный, неумолимый огонь охотника, взявшего верный след.

— Он хотел войны бумаг и интриг? — тихо произнесла она. — Что ж. Он ее получит. И узнает, что Темирязьевы могут показать когти не только на поле боя.

Она была снова спокойна. И от этого спокойствия стало куда страшнее, чем от ее крика. Война с нежитью была проста и понятна. Эта же битва, начинающаяся сейчас в тишине кабинета, пахла по-другому. Пахла пергаментом, чернилами, сплетнями и предательством. И я понимал, что в ней мне отведена роль не воина, а тени. Молчаливой, смертоносной тени, которая нанесет удар тогда, когда этого никто не ожидает.

Но сначала — Башня Молчания. Сначала тот враг. А этот… с этим она справится сама. И я почти что жалел старого барона. Он и не подозревал, какого зверя он только что потревожил.

Я вернулся к себе и просто лег на постель, стараясь не думать о том, как сильно изменилась моя жизнь за эти дни и как мало во мне остается от того человека, которого я знал раньше.

Беспечный парень в жизни и яростный в бою сейчас превращался в сухого прагматичного старика, и это мне не нравилось. Я же молод, Навь меня побери!!! Хочу гулять по кабакам, щупать девок, ну, с мертвяками иногда воевать. Или с врагами — печенегами там или хазарами. Можно с рыцарями еще, если ещё не передохли все. А тут — интрига и какие-то темные личности, заговоры… Не мое это. Не м-о-е! Но надо.

Неслышной тенью в комнату проскользнула Лишка и, ничуть не сомневаясь, устроилась рядом со мной на постели, прижавшись ко мне.

— Юной деве не пристало так себя вести, — чуть улыбнулся я.

— Во-первых, ты старый, — поучительно ткнула она мне в бок пальцем. — Во-вторых, я слишком мелкая. А в-третьих я соскучилась. Постоянно куда-то уходишь, с кем-то сражаешься, а про меня забыл совсем.

— Не забыл, — приобнял я ее. — Просто навалилось все как-то…

— Знаю. Чувствую. Ты грустишь, а еще злишься — сильно. И все в этом доме тоже. От этого мне плохо. Ни одной радостной эмоции. Еще и Ника постоянно плачет. Тоска зеленая.

— А ты не плачешь?

— Отплакала уже. Теперь я хочу мстить. За маму, за графа, за Тоньку эту вредную. Эх, добраться бы до того, кто это все устроил, я бы ему показала! — воинственно взмахнула она кулачком.

— Отомстим, не переживай. Кто с мечом к нам придет…

— От меча и погибнет?

— Нет, погибнет он от кола в заднице. О таких честное оружие марать не стоит. Так что отдыхай, Лишка. Сил нам завтра потребуется много…