Найдёныш

Глава 2

Полежаев проснулся, как от удара. В избе было жарко и душно — натопленная печь буквально источала тепло. За окошком полыхали мертвящим голубым светом молнии, гром перекатывался из края в край окоёма, и всё это покрывал неумолчный шум ночного дождя.

— Ну-ну-ну… не бойся ничего, маленькая… это просто гром гремит, дождик шумит… баю-баюшки-баю, колобка тебе даю…

Варвара, в одной сорочке, простоволосая, баюкала малышку, держа на руках. Возвращаться в колыбель найдёныш желанием не горела. Завернуть себя в пелёнки девочка также не дала, поднимая отчаянный рёв при малейшей попытке стеснить её свободу. А вот на руках, укрытая пуховым оренбургским платком, вела себя на удивление тихо.

— Баю-баюшки-баю, сидит котик на краю… ау-а… ау-а… спи, малышка, баю-бай, глазки крепко закрывай…

Осторожно выпростав ноги из-под лёгкого хлопчатобумажного покрывала — спать под тёплым одеялом в жарко натопленной избе не было никакой возможности — купец двинулся к выходу, стараясь не шуметь. Навалившись плечом, отжал дверь, так же бесшумно закрыл за собой. Миновав сени, вышел на крыльцо. Ночной ливень бушевал вовсю, с козырька потоком стекала вода, брызги летели на ступеньки. Поёжившись от сырой прохлады, Полежаев распустил гашник, прямо с крыльца справил малую нужду. Подышав ещё малость свежим воздухом, вернулся в дом.

— Уснула… — Варвара сидела возле звёздной люльки, так и оставшейся раскрытой настежь. Тусклый свет негасимой лампады, горевшей перед иконостасом, освещал её лицо с одной стороны, вспышки молний, то и дело полыхавших за окном, с другой. Странной и незнакомой показалась Полежаеву супруга. Странной, таинственной и манящей… будто и не жена много лет она ему, а некая пришелица со звёзд.

— Варя…

— М?

— Давно я не видал у тебя такого счастливого лица.

Женщина улыбнулась.

— А я, Ваня, впервые себя счастливой и чувствую. С тех пор, как схоронили мы нашу Дарёнку. Добр ты был ко мне, грех худое слово молвить. А не было счастья. Терпение только.

Молния полыхнула в очередной раз, и в свете её полыхнули огнём глаза женщины.

— Не отдам я её, Ваня. Только через мой труп.

— Но…

— Я сказала.

Иван Иваныч поёжился. Он уже достаточно изучил за годы совместной жизни свою супругу, и когда она начинала говорить таким вот тоном… значит, точно — только через труп.

— И ты никому ничего не скажешь, — она подалась к нему. — Понял ли?

— Шила в мешке не утаить, — неуверенно возразил купец. — Узнают.

— А это смотря какой мешок, Ваня. Надо сделать так, чтобы не узнали. Думай.

Малышка, заботливо укрытая тонкой пуховой шалью, завозилась, зачмокала, смешно шевеля губками. Иван Иваныч смотрел на нежное личико, на длинные, нечеловечески длинные чёрные ресницы, и что-то в душе ворочалось, вызревало…

— Ладно, Варя, — он улыбнулся. — Что-нибудь придумаем.

…

Дождь барабанил по крыше монотонно и уныло, будто осенний. Да, здесь, на Тунгуске, такое случается нередко — в разгар лета вдруг надвинется откуда-то с Ледовитого океана холодная хмарь и мытарит душу день, два, три… Напоминает о скоротечности счастливых денёчков и, по большому счёту, всей жисть-жестянки.

— Ну ты чего, Степан Савельич? Совсем чего-то занедужил, я погляжу…

— Кха… кха… совсемей некуда…

Приказчик лежал в своей половине, за стенкой которой размещалась присутственная фактории — с прилавком, весами, мерными аршинами и прочим купеческим инвентарём, необходимым для торговли. Вид у него был весьма неважный — бледное, мучнистое лицо, синеватые губы… Лежал Степан Савельич лицом вниз, рядом с постелью стоял американский эмалированный таз — больного то и дело одолевали рвотные позывы.

— Мазь-то помогла маленько? — не зная, чем утешить занедужившего, Иван Иваныч ляпнул первое, что пришло в голову.

— Кха… какой помогла… во, глянь… — приказчик задрал рубаху, двигаясь с явным трудом. — На спине лежать невозможно…

Действительно, вид открылся ужасающий. За ночь центральная часть пятна вспухла и, по всему видать, готовилась превратиться в громадную язву, словно от глубокого ожога кипящим маслом.

— Хозяин, — на пороге возник Илюшка. — Беда, однако. Ласточка помирай совсем.

Полежаев тяжело вздохнул.

— Ладно… Ты полежи покуда, Степан Савельич. Сейчас я разберусь, чего там стряслось, и вернёмся к разговору. Должно, тебя в Красноярск отправлять придётся, а не то в Новосибирск.

Приказчик скривился.

— Чего там… скажи ещё — в Санкт-Петербург…

В конюшне терпко пахло лошадиным потом, кожаной сбруей и навозом. Ласточка лежала в своём деннике на боку, трудно дыша, и смотрела на вошедших людей полными горя глазами. Открытый бок — тот, которым больное животное старательно поворачивалось кверху — выглядел, точно после ожога кипящим маслом. Полежаев и тунгус переглянулись.

— Ведь это от той штуковины беда-то, Илюшка. Гляди-ка — вот тут висел «сидор», куда Степан Савельич находку-то упрятал. Вот, аккурат напротив места, где он висел, и ожог.

Илюшка побледнел.

— Моя-твоя тогда тоже штучка руками хватай! Проклятие Огды!

Полежаев в испуге вскинул к лицу ладони, принялся разглядывать. Да нет… вроде ничего незаметно…

— Наверное, оно не вдруг действует, то проклятие-то. Коли едва коснулся, так и ничего. Степан Савельич же сколько часов, почитай, на горбе свой «сидор» тащил, покуда из завала выбрались. И Ласточка всю остатнюю дорогу. Ну вот и…

Лошадь тихо, жалобно застонала.

— Ладно… — Иван Иваныч тяжело вздохнул. — Придётся пристрелить нашу Ласточку. Чего зря мучить животину…

— Придётся, — раздался позади голос Охчена. — Твоя тоже, однако.

Купец обернулся. Второй тунгус стоял в проходе, держа «трёхлинейку» уверенно и небрежно, как и положено опытному таёжному охотнику. Чёрный зрачок винтовочного дула гипнотически смотрел Полежаеву прямо в лицо.

— Это за что ж так, Охчен?

— Ты купес. Купес денги всё продаст, однако. Маленькая Огды тоже. Мучить будут, железка колоть.

Лицо купчины отвердело.

— А коли побожусь, что не продам?

— Твоя обмани. Купес потому что.

— Меня тоже пристрелишь, Охчен?

Варвара, возникшая в конюшне неслышно и незаметно, держала в обеих руках мужнин «маузер» — левая кисть на запястье правой, указательный палец на спусковом крючке.

— Опусти винтовку, Охчен. Поговорить надо.

Тунгус заколебался. Попробовать резко развернуться если — так не успеть, шальная баба пальнёт первой. Да тут обоих с Илюшкой и повалит, пожалуй — видал уже Охчен, как стреляет эта дьявольская машинка. Десять пуль одна за другой, и затвор передёргивать не надо.

— Так с чего ты решил, что продаст Иван Иваныч нашу Бяшу?

Глаза тунгуса сверкнули.

— Руски купес все такой. Может быть добрый человек, хороши человек, да. Как золото увидал — сё, нету человек. Волк два нога остаётся. Кто слабый — один червонес хватай, кто шибко сильный — много червонес. Когда много-много червонес, селый куча, руски не устоит никто.

— А теперь послушай, чего я скажу, Охчен, — заговорила Варвара звенящим, как струна голосом. — Бяшу я никому не отдам. Ни вам, неумытым, ни учёным из Петербурга — никому в целом свете, понятно?!

Пауза.

— Ну, допустим, улучите вы время, подстережёте Иван Иваныча, да и меня пристрелите. А что дальше? Вы же, неумытые, Бяшку-то не сохраните! Помрёт же она у вас, дураков! Вы ж неженатые оба покуда! А ежели б и нашли, приспособили для такого дела какую вашу тунгуску — так всё равно шила в мешке не утаить! Молва пойдёт по тайге, и всё, пиши пропало! Эх, и дурни же вы…

Страстная речь Варвары Кузьминишны возымела действие — Охчен опустил винтовку дулом вниз, Илюшка и вовсе стоял потупившись.

— Чего твоя-моя сё «бяшка» да «бяшка»… Огды, однако!

— Ну для вас, может, и Огды, — женщина чуть улыбнулась. — А для меня Бяша. Покуда не вырастет, по крайности. А там уж, как сама захочет зваться.

Пауза.

— А за Иван Иваныча не беспокойтесь, — тоном ниже сказала Варвара. — Не продаст он. Уж я о том позабочусь.

Пауза.

— А вот вам… вам-то самим верить можно? А ну как сболтнёте где? Чего я, не знаю вашего брата — чуть водки выпил, и пошёл языком чесать…

Тунгусы удивлённо переглянулись. Действительно, проблема оборачивалась обратной стороной.

— Моя — могила! — Илюшка перекрестился. Подумав, перекрестился ещё раз, для надёжности.

— Мой будет молчать, как тайга, — Охчен разрядил винтовку. — Вана Ваныч, твоя моя не сердиса. Хороши ты человек, однако Огды важнее.

— Ладно… — Полежаев чуть улыбнулся. — Проехали.

…

Ликующее летнее солнце заливало окрестности потоками яркого огня, в каждой капельке искрился, переливался крохотный алмазик. Непогода оставила наконец Ванавару в покое, возвратив под законную власть короткого, но жаркого лета.

Полежаев глубоко вдохнул напоённый пряными таёжными ароматами воздух. Вот уже двенадцать лет он на этой фактории. Ей и название-то дали таёжные тунгусы, по-русски едва лопочущие, по именам хозяина да хозяйки — «Ваня-Варя». Вообще-то основал сию факторию отец, тоже Иван Иваныч и тоже, разумеется, Полежаев. Только сам тут не жил, а сразу почти поставил хозяйствовать сына — вот как женил, так и поставил. Варя тогда ведь ещё совсем девчонкой была, шестнадцать годков, а не побоялась за ним в глухую тайгу ехать… И вопросы с завозом отец решал только первый год, а там и эту ношу переложил на сыновьи плечи. Свёл с нужными людьми да и в сторону отвалил. И правильно сделал, кстати. Потому как навидался Полежаев таких акционерных обществ, «Пупкин и сын», где сынок вместо приказчика у папаши. А как не станет Пупкина-старшего, так всё акционерное общество коту под хвост. Потому как одно дело приказчик в лавке, и совсем другое — полновластный хозяин, перед самим собой ответственный… Вот Степан Савельич куда как не глуп, а потянул бы разве всё дело?

При мысли о приказчике купец помрачнел. М-да-с… крепко достала болячка Степана Савельича. Надо навестить его прямо сейчас, что ли, добрым словом поддержать и вообще…

В половине Голуба пахло тленом. Тот, у кого на глазах умирал человек, запомнит этот запах смерти, и ни с чем не спутает.

— Привет, Степан Савельич, — негромко поздоровался вошедший.

Приказчик повёл мутными глазами на звук. Лежал он по-прежнему на животе, дышал тяжело, с хрипом. Чудовищный ожог на спине не только не заживал — язва уже проникла до хребта.

— Помираю… я… Иван…

— Ну-ну, пòлно…

— Слушай… раз… говорю… пока… могу ещё…

Пауза.

— Где… та штуковина… чёртова?

— Охчен закопал.

— Ему… ничего?

— Так осторожничали мы, Степан Савельич. «Сидор» твой как есть на длинном шесте подцепили, донесли до ямы, руками не касаясь.

— А… ну тогда… хорошо…

Больной сделал позыв к рвоте.

— Вот… желудок… пустой… а тошнит…

Пауза.

— Сказать… тебе… чего… там случилось?

— Ну? — уточнять, где именно «там» и что конкретно случилось, Полежаев не стал. И так всё понятно.

— Летел… небесный корабль… через космос… в пустоте безвоздушной… с Марса, там… говорят… тоже живут…

Голуб вновь взял паузу, восстанавливая дыхание.

— Прилетели… они… сюда… и сесть решили…

— Хм… — Иван Иваныч потеребил бороду. — Зачем же сюда-то? Сели б где-нито возле Санкт-Петербурга, или Парижа какого…

— А может… им не надо… чтобы видели. Тайная миссия…

Новый позыв рвоты прервал бредовую речь.

— Прилетели… они… значит… садиться надумали… и тут — авария… котёл взорвался… или что там… у них…

— Ничего себе «котёл»! — Полежаев хмыкнул, крутанул головой. — Тайгу окрест на двадцать вёрст, почитай, как сдуло…

— Так… это же… не пароход… небесный корабль…

Пауза. Теперь Иван Иваныч слушал очень и очень внимательно. А что? Вполне даже правдоподобно. Умным людям, случается, в бреду предсмертном снисходит откровение свыше.

— Ну вот… там… наверное… какие-нибудь шлюпки… были… или что навроде кругов спасательных… как… на пароходе… по бортам… Взрослые… все погибли… команда вся… а малышка… спала в этой капсуле… чтобы… родителям не мешать… под ногами…

Полежаев всё теребил и теребил бороду — так, что того гляди, клочья полетят. Очень, очень даже правдоподобно. Впрочем, Варина версия тоже вполне себе…

— Э-эй! Дома еся кто? — раздался с улицы расхлябанный мужской голос.

Купец вздохнул.

— Ты погоди, Степан Савельич. Это Миргачен, похоже, припёрся. Сейчас мы с ним порешаем делишки-то, и разговор продолжим. Молочка тебе принести? Я Варваре накажу.

— Не надо… не принимает… нутро… вода… вон есть… иди уже, Иван…

Во дворе фактории стояли с полдюжины вьючных оленей, нагруженных какой-то рухлядью. Из поклажи двух олешков высовывались побуревшие от времени мамонтовые бивни.

— Здоров, Вана Ваныч!

— Здоров, Миргачен. Ты потише ори-то, у нас тут несчастье. Степан Савельич заболел сильно.

— Ну? — тунгус поцокал языком. — Ай-ай-ай, однако плохо. А я вот товар привёз, как обещал.

Купец чуть поморщился. Вообще-то среди тунгусов это почитается очень неприличным, вот так вот с ходу делать свой бизнес. Тем более узнав о болезни знакомого, легко так пропустить меж ушей… Не англичане, чай. Не американцы.

— Илюшка! А Илюшка! Помоги Миргачену разгрузиться-то!

— Ва, бойе! — расплылся в улыбке гость, завидев соплеменника. — Здоров!

И они залопотали по-своему, по-тунгусски. Купец вздохнул. Грешно вообще-то хаять человека, но против правды не попрёшь — мутный человечишка Миргачен. Хитрый, двуличный, а уж водку до чего любит — маму родную за водку отдаст… И болтлив, что твоя сорока. Сильно ненадёжный человечек.

И в этот момент в хозяйском доме громко, как водится — на все три октавы заревела Бяшка. Ох, как неудачно, ой, как скверно…

— Это чего это?! — изумился Миргачен.

— Да вот Варваре на крыльцо подкидыша подложили, — ляпнул Полежаев первое, что пришло на язык. И откуда что берётся? — Ну вот, теперь нянькается.

— Подкидыша? — тунгус недоверчиво поцокал языком. — Вай-вай…

— О-ой… оооой… — донёсся из половины приказчика протяжный стон. Прервав беседу с гостем, Иван Иваныч кинулся туда.

Голуб хрипел, валяясь на полу на боку, изгибаясь так и сяк. Агония, похоже, смятенно подумал Полежаев, вот ещё несчастье…

— Илюшка! Охчен!

Перебежать двор фактории — дело полуминуты, и вот уже всё мужское население крохотного селения сгрудилось вокруг умирающего. Впрочем, это ему уже помочь не могло ничем. В последний раз дёрнувшись, Голуб затих.

— Помер, однако, — горестно констатировал Илюшка, жалостливо моргая. — Худо, ой-ой!

Однако погоревать по свежеусопшему не удалось.

— Куда тебя чёрт несёт! — раздался со двора возмущённый крик Варвары Кузьминишны. Оставив покойного, Полежаев кинулся на звук.

Миргачен, очевидно, без стука впёршийся в хозяйскую избу, с целью удовлетворения дикарского любопытства — какой-такой подкидыш тут завёлся на фактории — выкатился вон с таким видом, будто за ним гнался медведь.

— Тама… тама…

— Чего «тама»? — раздражённо прикрикнул купец.

— Чёрт тама! — сейчас глаза тунгуса были круглее, чем у совы.

— Да ой! — насмешливо хмыкнул Полежаев. — Большой?

— Маленьки! Копыта — во, однако!

— Это ж сколько ты водки с утра выжрал, Миргачен? — издевался купчина.

— Моя нету водки! Моя не пил, однако!

— Ну, пошли, поглядим на чёрта, — приглашающе повёл рукой Иван Иваныч. — А вдруг я чего недоглядел?

Поколебавшись пару секунд, посетитель шагнул в сени, затем в избу. Маленькая, как обычно, баюкалась на ручках у Варвары, слегка прикрытая оренбургским платком. Орать Бяшка перестала — уже привычно затихала на руках.

— Ну? Где чёрт-то? — Полежаев неприметно сунул руку в шкаф, где в кожаной кобуре висел «маузер». — Младенца с чёртом спутал?

— Во! — тунгус таращился во все глаза. — Копыта ой-ой! Неуж не видишь, Вана Ваныч?!

Вместо ответа купец сунул ствол пистолета в бок гостю и нажал на спуск. Выстрел бахнул не особо громко — очевидно, весь заряд ушёл в нутро. Миргачен рухнул как подкошенный. Бяша снова заревела.

На пороге уже стояли оба работника.

— Значит, так… — Полежаев говорил теперь отрывисто, жёстко. — Степана похороним тут, на фактории. С могилкой и крестом, как полагается. Этого, — тычок в сторону убитого, — придётся увезти и схоронить в болотине, чтоб никто не нашёл. Вы и увезёте. Прямо сейчас. Оленей разогнать, груз не трогать. Здесь он не был, не приходил.

— Так говори, — кивнул головой Охчен. — Сё так. Однако Огды здеся больше нельзя. Много народу ходи. Шило мешке.

Полежаев глубоко вздохнул. Бяша уже вновь затихала, убаюкиваемая Варварой Кузьминишной.

— Твоя правда, Охчен. Придётся нам восстанавливать заимку… нет, новую рубить придётся. В самой глухомани. Для надёжности.

— Как тода торговля, Вана Ваныч? — подал голос Илюшка.

Купец сморщился.

— Ну что теперь… От отца у меня, царствие ему небесное, не так уж густо осталось, но всё же восемь тысяч червонцев… Своя кубышка тоже не пустая. Проживём. Дальше будет видно.

Он обвёл присутствующих глазами.

— Мы же теперь, божьею волею, вроде как хранителями к ней приставлены. Так получается. О том и думать прежде всех прочих дел должны.

Пауза.

— Так, Вана Ваныч, — кивнул молчаливый Охчен. — Илюшка, бери за ноги, однако…

…