Невеста из Холмов

Глава 15 Разговоры и заговоры

Собирались не где всегда – не в «Лососе», не в одной из коллегий. Разговор о недавнем происшествии должен был состояться без лишних ушей. Мавис предложила собраться там, куда любопытные не сунутся, а после происшествия с «гробом вечности» и подавно. Она утверждала, что предки Дойла точно не оскорбятся, ведь в их обиталище собираются не пропустить по кружке сидра, а искать истину. Этим и сам Дойл любил заниматься.

Поздним вечером, по-осеннему темным, студенты потихоньку подтягивались к кладбищу. Мавис пришла первой, привычно отперла ворота и зажгла светильники. После того как инквизиторы обошли склеп в очередной раз и убедились, что «ковчег вечности» больше не содержит внутри магической энергии – читай, безвозвратно сломан, – ключи вернули. Университетская прислуга шепталась о том, что здесь действовала ши, и туда не совалась даже из любопытства. А Мавис пообещала обломать метлу о любого, кто напакостит в фамильном склепе ее учителя. Ей верили.

Сейчас она вытерла пыль в той части, что считалась кабинетом, и вытащила из угла две скамьи, на которых обычно располагались ученики, если профессор читал лекцию о ходе времени прямо в склепе. Когда Мавис была одна, она не казалась особенно неуклюжей, двигалась быстро, руки справлялись с любой работой. Ей приходилось много работать дома.

Аодан и Эдвард пришли первыми, поздоровались и для разнообразия молча уселись на скамью. Аодан нерешительно посматривал на сумку, из которой торчал кусочек пирога с капустой. Он не успел поужинать, а жрать в чужом склепе считал делом неприличным, потому что вообще не слишком разбирался в правилах поведения в склепах. Большинство его родственников повесили, кроме тех, что обрели последний покой в лесу под соснами.

Девушки запаздывали. А когда они подошли, слышно было даже за каменными стенами посмертной крепости Дойла. Эпона объясняла Энии, почему ей не стоит идти за ними с Кхирой, но та продолжала настаивать.

– Вы замышляете что-то. Разве я слепая? – громко заявила Эния.

– Вероятно. Только слепая будет так носиться за моим братом.

Эния и Эпона шли впереди, за ними шла Кхира и хмуро теребила в руках довольно кривую вышивку. Она опасалась этого места, но раз все собирались, решительно шла следом. На случай, если Эдвард опять куда-то провалится. Или не Эдвард.

– Ты просто завидуешь его уму. И его положению наследника. Поэтому стремишься представить таким… – Эния не подобрала слово, но, пробираясь мимо надгробий с барельефами в рыцарских доспехах, решительно вскинула голову и продолжила: – Потому что с таким высокомерием и длинным носом тебя замуж не возьмут даже при всех деньгах вашей семьи! А инквизиции ты даром не сдалась.

Эдвард удивленно оглянулся. Мавис отвернулась к столу, переставляя на нем подсвечники по восьмому разу.

– Аодан, а разве у нее нос длинный? – спросил он.

– Главное – не вмешивайся. Еще ни одна девица вроде Энии не видела себя и подружек такими, как есть. А будешь разубеждать, их не помиришь, а тебе достанется.

Девушки остановились, глядя друг на друга так, будто эта ссора продолжалась уже столетие и настало время для решающей битвы. Это предположение было недалеко от истины, но только с одной стороны. Зависть порой искажает душу так, что превращается в ненависть. А еще завидующему кажется, что завидуют все вокруг.

Но и Эпона сжала губы и сейчас выглядела как истинная герцогиня, которая случайно встала любимой шелковой туфлей в дерьмо.

– Поэтому ты уже месяц меряешь мои платья и шепчешь перед зеркалом «леди Горманстон»? Думаешь, как это имя тебя возвысит, Эния? Так вот. Я могу сказать, почему ты останешься с носом. Каким бы милым он у тебя ни был. Но тебе не понравится.

Эния покраснела и прошипела совсем некуртуазное ругательство, намекающее на полнейшее и подтвержденное всеми способами отсутствие у собеседницы целомудрия.

– Ты уж реши для себя, гулящая я или никому не нужна. А потом буди этими криками почтенных предков профессора Дойла, – ответила Эпона совершенно спокойно. – Что тебе обещал мой братец? Жениться, едва окончит Дин Эйрин? Если всех, кому он это обещал – и испортил им жизнь, и тебе испортит, – записать в один свиток, то его можно раскатать от северных до южных ворот.

– Может быть, мы продолжим обсуждать Фарлея в более широком кругу? – Эдвард наконец вышел к спорщицам. – У меня тоже есть мнение.

– Что… что вы с ним сделали? – взвилась Эния. – Ты и твой дружок!

– Да ничего. Хотя хотелось, – бросил Аодан вроде тихо, но его голос все равно гулко разлетелся по склепу. – Мы в компании Рэндалла занимались вполне пристойными развлечениями, просто у меня яйца лучше…

– АОДАН! – Голос Эпоны прозвучал не хуже его собственного, так, что казалось, вот-вот обвалится потолок. – Здесь не место и не время для подобных слов.

Даже тени от светильников на стенах, казалось, замерли от повисшего напряжения. Но Эния, успевшая наслушаться от Фарлея жалоб на сиволапого парня, который позорил его перед Рэндаллом, и сестру, которая своим поведением позорит его в принципе, а еще и привечала преступницу-ши, не могла больше сдерживать чувства. Ее ухо зацепилось за фразу, которой суждено было стать этим вечером роковой.

– Так почему же, если на то будет воля его сердца, я не смогу стать леди Горманстон? – спросила она, пытаясь повторить горделивую осанку Эпоны и ее манеру говорить.

– Я предупреждала. – Эпона повернулась к Энии и посмотрела сверху вниз во всех смыслах. – Потому что наш с ним и не только с ним отец слишком любит жен своих вассалов, чтобы оставлять их детей без помощи и присмотра. Ты не думала, почему из деревни на краю земли, где земля впадает в море, а твой отец, рыцарь-без-знамени, владеет двумя скалами и десятком рыбаков, ты попала в замок Горманстон, чтобы вместе со мной бывать в столице и учиться быть невестой, достойной большего, чем рыбак? До тебя не долетали слухи о тебе самой?

Эния смотрела на нее с ужасом. Так бывает, когда в голове складываются недомолвки, события, которые ты раньше не замечал, и приводят тебя к оглушающей мысли. Иногда правда обжигает так, что кажется несовместимой с жизнью.

Похоже, Эпона пожалела, что сказала это здесь и вот так. Но слово – не воробей, а жареный петух. Когда Эния молча развернулась и побежала к выходу, за ней бросилась Кхира, за ней – Аодан. Эпона дернулась за ними, но почувствовала на своем плече руку Мавис.

– Тебя она слушать не будет. Уже наслушалась.

– Слезы оставь рассветным травам. На них роса блестит, а у нас от сырости только нос краснеет.

Голос, полный привычной легкой незлой иронии, вывел Эшлин из забытья. Старейшина Гьетал умел приводить в чувство даже со связанными руками – ему хватало слов. Увядать прямо здесь дочери Ежевики явно не стоило. По крайней мере, на ней еще не было железных кандалов.

Эшлин снова поползла вперед, ощупывая стену, пока не наткнулась рукой на лампу. Медную или серебряную, раз не обожгло. Хорошо, когда мысли о будущем полностью затмеваются попытками не разлить масло и вспомнить, как действует огненный камень, привязанный к ручке лампы.

Дрожь камня она больше не чувствовала. И не понимала – показалось или нет.

Наконец фитиль вспыхнул, выпуская на волю дым. Но даже этот чад по сравнению с камнями смотрелся уютным. Едва ли не камином, домашним и славным.

Эшлин поднялась на ноги и поднесла лампу ближе к пленнику. Она осветила обожженные руки и кровавые полосы, что были видны сквозь порванную льняную рубашку с витиевато вышитыми по вороту метелками тростника. В светлых, рыжеватых, как заросли тростника по осени, волосах кое-где запутались засохшие травинки и листики. Видимо, старейшину приковали сразу, как притащили откуда-то. Но глаза его по-прежнему светились горькой хитринкой. «Сколько же он здесь?» – ужаснулась Эшлин.

– Видишь, так гораздо лучше. Если бы я был человеком, то не отказался бы от столь уютной могилы. Но мне, каким я был рожден, нужно небо над головой, даже если нет сил поднять к нему взгляд. Вдвоем думать будет легче. Горт не всегда приходит сам, а его подручный…

– Прости, старейшина, что перебила, – Эшлин сжимала горящую лампу, а пальцы все равно холодели, – но как ты здесь оказался? Ведь мой брат отправился домой, когда меня унесло по дороге ольхи и выбросило здесь.

– Нетерпение у тебя – как у подснежника. Все еще спят под ледяным одеялом, а его уж цвести понесло. Если это столь важно, – Гьетал поднял голову и, позвякивая цепями, попробовал принять более удобное для разговора положение, – я тоже не светоч мудрости в этой истории. Если обо мне будут слагать легенды, предпочту, чтобы от нее оставили лишь «и отправился он в мир людей по дороге ольхи, и был там долго, и вернулся». Когда мой будущий ученик Мэдью, сын Каллена, ввалился в мое убежище, где я прятался от суеты празднества, выглядел он, будто за ним гнался сам фоморский король и его гранитные стражи.

– Он вернулся, – облегченно улыбнулась Эшлин и снова села на песок напротив старейшины, поджав под юбку ноги.

– Вернулся. И я решил сам узнать, что произошло с тобой, чтобы толпа взволнованных соплеменников не выскочила из холма навстречу людям. Это могло закончиться очень дурно. Я решил найти тебя раньше, чем ты столкнешься с людьми. Но не нашел. Зато свершилось непоправимое.

– Я сама его свершила… только не сейчас, а год назад у нас и почему-то четыреста лет назад здесь.

Старейшина вздохнул:

– Непоправимого меньше, чем думают оказавшиеся в одиночестве. Эшлин, у тебя есть лента? Никогда в жизни еще не мечтал о том, чтобы быть лысым, как камень.

Он снова тряхнул головой, избавляясь от скрывающих лицо спутанных прядей. Так ли ему надоели волосы или просто пытается чего-то не сказать?

Сейчас, когда оглушение, настигшее ее в гробнице Лермонта, отошло, Эшлин снова ощутила растущую тревогу. О Брендоне говорили, что его отправят к целителям, потому что посчитали пострадавшим от ее чар. На самом деле, если бы он и подвергся им, то выглядел бы совсем по-другому. Но люди не знали, что Эшлин совсем не умеет туманить разум и подчинять себе. Это редкий дар, недоступный в полной мере тому, кто не достиг могущества старейшины.

Как бы то ни было, Брендону не грозит опасность – эта мысль успокаивала Эшлин. Он среди огромного сада лекарственных трав, слушает целебные песни, пьет отвары и настои, вдыхает цветочные масла и находится как можно дальше от обещавшего убить его Горта. Даже если целительство у людей отличается от того, как излечивают раны души и тела ши, оно созидает, а не разрушает.

Ленту пришлось оторвать от платья, чтобы связать волосы старейшины в хвост. С зеленым бантом он смотрелся теперь немного живее. Будто отправился на торжество, но по дороге попал в колесо повозки и пару раз прокрутился.

– Спасибо. Эта завеса сбивала с мысли. Сказал слово – и снова, как бычок, отфыркивайся. Горт, похоже, оставил себе знак. Если кто-то появлялся из ферна, то ему это становилось известно. Он не смог или просто не успел прибыть, когда вышла ты, но сразу увидел меня. И это не было желанной встречей после долгой разлуки. Горт начал разговор с удара. И ему повезло оказаться сильнее. Одного не могу понять, Эшлин, – как ему удалось сломать ход времени между мирами. Закрыть переход с этой стороны на сотни лет, разнеся два мира во времени. Для подобного нужны силы души, Кристалла, которые будут питать портал постоянно. А он совсем не похож на того, в ком осталось пять капель магии на донышке.

– Зато я похожа, старейшина, – хрипло прошептала Эшлин, – мой брат сказал тебе, зачем я отправилась сюда?

– Нет. Попробовал. В его устах это звучало как адская глупость, но я думал, что времени на расспросы, когда я найду тебя, будет больше. Но при чем здесь твой Кристалл, ведь ты сама наложила на себя гейс и он остался дома в обсидиане?

– Я сама отдала его.

– Горту?! – старейшина удивленно покачнулся на цепи и поморщился: – Даже в короне фоморского короля твоему Кристаллу было бы лучше!

– Нет, человеку, друиду. Которого здесь убили. И теперь я, кажется, понимаю, кто…

– Ты удивляешь меня все больше, дочь Каллена. И где же сейчас твой Кристалл? И где мой, раз уж ты его видела?

– Твой остался… – она осеклась, осознавая, как это звучит, но смущаться было поздно, – под кроватью магистра Бирна, в обсидиановой шкатулке. А мой где-то между мирами. Я вспомнила, старейшина, что слышала свою песню, когда шла по дороге ольхи. Но ведь я молчала тогда. Эта песня живет сама по себе, где-то там, на воротах ферна. Как и большая часть моей души.

– Мало того что мы оба бездушные, – усмехнулся Гьетал, – так моя душа еще и пребывает во тьме и пыли в компании человеческих сапог. А твоя болтается между мирами, как…

Он не договорил и покачал головой. На любое его движение цепи отзывались шорохом и позвякиванием, но Эшлин почти привыкла. В тишине грота мельчайший звук, отражаясь от каменного свода, становился гулким.

– Даже так лучше, чем у Горта. А сейчас… у меня осталось немного сил, не могу смотреть на твои раны. Пусть целителем я не была, но лунный мох облегчает боль и заживляет тело. А раз так уж вышло, что часть его за меня зацепилась…

Гьетал кивнул:

– Попробуй. Здесь, даже если ты меня убьешь, никто не увидит. Просто тебе станет одиноко и скучно.

Эшлин отцепила от платья потускневший серебристый комочек мха, подхваченный в гробнице, положила его перед собой так, чтобы он оказался в свете лампы, и запела. Песня здесь звучала громко, даже если едва открывать рот. Мох из зеленоватого становился все белее, потянулись вверх стебельки с крохотными колокольчиками на верхушках, а потом он засветился тем неясным холодным светом, что подарил мху название.

Радость длилась недолго. Эшлин чувствовала, как от напряжения кружится голова, но легко возникшие ростки все равно склонялись и так же стремительно увядали. Чем отчаяннее неслась к каменному потолку песня, возвращающая жизнь, тем быстрее увядал мох, пока вовсе не рассыпался в пыль весь, смешиваясь с песком.

Эшлин зажмурилась и зло ударила кулаком по песку. Рука увязла. Под слоем воды и камней силы покидали каждого из Дин Ши.

Выхода не было.

– Я понимала, что Эшлин многого недоговаривает. – Эпона говорила уже спокойно. – Такого не ожидала, конечно. Я думала, она просто сбежала из семьи и скрывается под чужим именем, надеясь на защиту Дин Эйрин. Жаль, что она мне не доверилась.

– Ты не испугалась бы? – спросила Мавис как-то бледно, как все, что она говорила.

– Нет. Я не видела зла от ши. Только от людей. И она уже моя подруга. Это тоже важно.

– Я видела и от ши, и от людей, – задумчиво сказала Мавис.

– Значит, есть хорошие люди и хорошие ши. И наоборот, – воодушевился Эдвард Полведра. – А еще она моя подруга тоже.

– Это дом ректора, – непонятно ответила Мавис. Поймав недоуменные взгляды, пояснила: – Тростник. У дома ректора. Если вы туда пойдете…

– Мы! Ты же тоже с нами!

– Если мы туда пойдем, он нас увидит. Тем и кончится.

Эдвард задумался, Эпона тоже.

– Знаю! Его надо отвлечь. – Эдвард вскочил. – Эпона, у меня идея. Ты можешь прийти к ректору и признаться ему в любви?

Эпона смерила жениха таким взглядом, что более самокритичный юноша постарался бы зарыться в каменный пол склепа.

– Лучше ты, – посоветовала она. – Тогда он, по крайней мере, будет какое-то время думать, свихнулся ты сейчас или давно.

– Я пойду, – сказала Мавис. Оценила направленные на нее взгляды: – Эшлин сделала мне венок. Красивый. Что непонятно? Я тоже хочу ей помочь. Я не буду признаваться ректору в любви. Я скажу, что мой отец ши. Вот.

Для нее это была длинная речь. Эдвард пробежался по склепу, собираясь что-то еще сказать, оперся рукой на гроб и вдруг словно подавился воздухом и замер. Обе девушки вскочили.

– Друг мой, – Эдвард смотрел на Эпону. – Здесь при мне это дитя крови ши упоминала тростник. Вспомни его свойства – он хранит невысказанные слова. Разве Катбад не учил нас с тобой слушать?

Он покачнулся и стал сползать по гробу вниз. Сполз он на руки влетевшему в склеп Аодану.

– Да вашу же… прости, Эпона! Одного оставить нельзя. Что у нас опять?

За ним быстро вошла Кхира и привычно уже подхватила Эдварда с другой стороны. Что-то в них было от родителей с ребенком-переростком.

Усаженный на скамью Эдвард потряс головой и изумленно улыбнулся.

– Слушайте, все так интересно! Понимаете, меня в некотором смысле зовут Филитиарн.

Кхира одновременно с ним шептала Эпоне на ухо встревоженно, та кивала.

– Эдвард, магистра Бирна уже отправили в Бетлемскую лечебницу. Ты соскучился, что ли? – уточнил Аодан. – Все, не могу я так больше это слушать на голодный желудок. Мавис, здесь есть и пить можно или предки обидятся?

Мавис молча выложила из сумки ореховый пирог, сыр с травами в чистой тряпице, заранее нарезанный ломтями, сконы и бутыль с вином, укутанную, как младенец.

– Я готовлю, когда волнуюсь, – пояснила она. – И подумала, что пригодится. Ешьте. Только дураки обижаются, когда люди голодны. Предки учителя не дураки. Потом все уберу.

Почти хором с ней Эдвард радостно возгласил:

– Я же не сумасшедший! Просто я немного Филитиарн, ученик друида Катбада. Очень умный. Был. Потом меня убили в пещере. Эпона, ты страшно похожа на моего, то есть его лучшего друга Нуаллана. Просто ты младше и, ну, девушка.

Снаружи таким чистым, ясным голоском запела малиновка – странно для позднего вечера, – что Эпона, уже открывшая рот ответить что-то по обыкновению колкое, вдруг замерла. Она слушала птичку так, словно та рассказывала ей некую тайну. Очень важную тайну.

Кхира внимательно посмотрела на подругу и налила ей вина. Потом налила Эдварду. Потом Аодану, Мавис и, подумав, себе.

– Мне снился такой сон, – сказала Эпона. – Вот ты сейчас сказал, и малиновка… и я вспомнила. Перед отъездом сюда. Тоже пела малиновка. Почему-то ночью. Я слушала ее и заснула. И мне снился круг друидов, и я была в нем. Точнее, был. Меня звали Нуаллан. Потом пещера и песня. Песня страшная. Больше не помню.

– Нам нужен магистр Бирн. Но его нет, – уверенно сообщил очевидное Аодан, откусывая большой кусок сыра вместе с большим куском скона. – Он хоть как-то разбирается во всех этих друидах. Кто еще? Чтоб он нас не выдал.

– Госпожа Аль-Хорезми, она переписывает книги, – припомнила Кхира.

– И Монгвин Сэвидж. Магистр Бирн ее опекун, – добавила Эпона, запивая слова вином. – Вряд ли она не ходила на лекции опекуна, хоть и училась у матушки Джи. И она сделает все, чтобы ему помочь.

– Уверена? – спросила Мавис. – Опекун – не всегда хорошо. Я знаю.

Эпона кивнула:

– Здесь – уверена. Он ее спас и ребенка, когда старый барон Сэвидж их запер. Не важно. Захочет – расскажет, а про сына не тайна, она не скрывает. И знаете, что еще? Нелли Ворона ее сестра, названая. Если она попросит своих – пэйви нам помогут. Они могут кого-то спрятать. Или вывезти. Понимаете?

– А знаете, что? – обрадовался Эдвард. – Я так рад, что мы все такие отличные друзья! С вами так весело!

Аодан и Кхира вздохнули страдальчески, Мавис посмотрела удивленно и отломила Эдварду пирога.

– Тростник, – сказала Эпона. – Сказка такая была, в ней тростник изобличил убийцу, когда пастушок заиграл на тростниковой флейте. Эдвард сказал «тростник… хранит невысказанные слова». Надо срезать тростник у грота. Мавис, отвлекаешь ректора. Кхира, найди госпожу Аль-Хорезми, или баронессу Сэвидж, или обеих. Эдвард и Аодан, идем за тростником.

– Отрадно познакомиться с таким соседом, – Гай Невилл улыбался так приятно, словно приветствовал гостя на чудесном семейном празднике. Возможно, для его жертв эта улыбка была последним, что они увидели в жизни. – Прошу, садитесь. Как видите, здесь есть лишь скамья и совершенно нет окон. Но светильник из коридора достаточен. Вот свечей не дают – я, видите ли, весьма опасен.

Ему было на вид лет пятьдесят, но, как мог вспомнить Брендон, скорее подходило к шестидесяти. Безволосая голова, четкие, как мраморные, черты лица, руки музыканта или художника. Наверняка он нравился женщинам лет двадцать назад. Чудовища вообще умеют нравиться.

– Не уверен, что разделяю вашу радость, – признался Брендон. – Это не то место, где хочется оказаться.

– Разумеется. Вас хотя бы не отправили на кварц? Хорошо. Это недолгая и печальная жизнь. Кварц невероятно вытягивает силы, вы должны были уже почувствовать. А работа с ним – тем более. Знаете прекрасный бескровный способ казни мага? Кварцевая камера. Здесь случается – по распоряжениям с самого верха, само собой. Примерно дня три на все про все. Простите, что я болтаю, – мой предыдущий сосед давно, скажем так, завершил свой путь, и я немного устал от одиночества.

Брендон все же спросил:

– Простите, а это не вы помогли ему… завершить свой путь?

– О, репутация… нет, не я. Я редко убиваю соседей по заточению. Они скрашивают мне жизнь. Человек – весьма стайное существо. Его убил кварц. Невеликая потеря для страны в целом – он, видите ли, страдал припадками ярости, во время которых убивал случайно оказавшихся рядом. Но для меня – потеря большая.

Брендон усмехнулся:

– Что ж, отрадно слышать, что у меня появляется вероятность пережить это… лечение, будем так называть. У меня есть серьезные дела вне острова.

Гай Невилл посмотрел на него сочувственно:

– Вы же были магистром Дин Эйрин, вы осведомленный человек. Отсюда не выходят. Вся разница – в продолжительности жизни и обстоятельствах смерти. Бетлем – путь в один конец. Тот, кто отправил вас сюда, не хотел, чтобы вы вернулись.

Брендон мысленно пожелал Горту глубочайшей неудачи во всех его делах. Он старался не ругаться даже в своей голове – профессор Тао считал это «неопрятностью мыслей». Брендон не любил неопрятность.

– Что влечет вас назад? Любовь, жажда знаний, жажда власти, жажда мести? – поинтересовался Гай Невилл. – Ответьте, и я скажу вам любопытное.

Брендон пожал плечами:

– Я сказал бы так. Желание вернуть все на надлежащие места. В этом есть и любовь, и месть, а знание я ищу всегда.

– Хороший ответ. Знаете, почему хороший? Путь подобных мне чудовищ – а я чудовище, и вы думаете обо мне ровно так же – часто начинается с желания вернуть все на надлежащие места. Но это не значит, что вы превратитесь в меня, не беспокойтесь. Вот вам мое любопытное наблюдение: за время, пока я тут, с острова произошло двадцать восемь неудачных побегов и четыре удачных. Если вы дадите магическую клятву исполнить некое мое желание – я расскажу больше. И не только расскажу.

Мавис любила, чтобы решение было уже принято и оставалось только идти вперед. Можно маленькими шагами. Она шла к дому ректора, сочиняя по дороге первые три фразы, которые ему скажет. Главное, чтобы он не захлопнул дверь сразу, не поняв, чего Мавис вообще хочет. Но если он одержим мыслями о ши, значит, выслушает.

Впервые двор вокруг коллегий показался Мавис мрачным. Студенты не галдели, валяться на траве под деревьями и гулять парочками вдоль отцветающих гортензий было уже холодновато, так что все разбрелись – кто в «Лосось», кто в коллегию, кто и в теплые объятия любимой горожанки. Было темно, холодно и одиноко.

К одиночеству Мавис привыкла – даже среди людей, и тем более среди людей. Хотя вот Эдвард сегодня утверждал, что все они – друзья. Непривычная Мавис мысль. Они дружили между собой, да – они, не она. Кхира хлопотала вокруг Эдварда, как мать или старшая сестра. Аодан забегал навестить Кхиру и погулять с ней, когда не бегал с Эдвардом, выручая его из неприятностей и смеясь на пару. Эпона сошлась с Эшлин близко, рассказывала ей свои секреты. Эния… ладно, у Энии свое. А Мавис – ну Мавис. Мавис тоже была где-то рядом с ними. Сейчас она поняла, что немного скучает по ученику инквизитора. Никто до этого столько времени с ней не проговорил.

За неловкими мыслями она не заметила, как дошла. Оставалось лишь перейти по мосткам через угол пруда и попасть к двери ректорского дома. Может быть, ей показалось, а может, и нет – с другой стороны за деревьями промелькнули три тени. Эпона и мальчики шли за тростником.

Она подошла к двери и зажмурилась. Потребовалось еще несколько мгновений, чтобы наконец сделать последний шаг и постучать.

Дверь сама отворилась, открывая взгляду Мавис комнату, в которой жарко горело пламя камина. Ректор обернулся и смотрел на нее холодным внимательным взглядом, медленно опуская правую руку. Будто он ждал кого-то и едва не встретил гостя магическим ударом.

– Зачем вы пришли сюда в столь поздний час? Надеюсь, не с вестью, что вслед за ши в Университет проник дракон?

Ректор Галлахер говорил, и каждое его слово казалось тяжелым. Оно будто повисало на плечах и руках тяжелым грузом, придавливая к месту. Сейчас Мавис с трудом бы могла пошевелиться. Ей не было страшно, просто тяжело, как трудно порой идти против ветра. Но нет ничего невозможного для того, кто крепко стоит на ногах. И точно знает, зачем ему надо устоять.

– Я пришла пожелать вам доброго вечера. И признаться, – Мавис произносила это так, будто собиралась сказать, что только что случайно прирезала половину женской коллегии, – что мою мать, Эрну Десмонд, похитила Дикая Охота. Барон Десмонд принял жену, когда она вернулась. Но я уже была… при ней. Я – дочь ши, который пришел без зова на свадьбу.

Ректор слушал ее молча, но говорить с каждой фразой становилось все труднее. Горло стискивало от волнения, будто его медленно сдавливали веревкой. Нет, не веревкой… гибким стеблем плюща вроде того, которым зарос дом ректора с северной стороны.

– Это все, что ты хотела сообщить мне, Мавис Десмонд? – Горт говорил почти шепотом. Он был явно зол. Скрывал бешенство. Мавис хорошо умела видеть эти искры – в зеркале. Она знала, как подрагивают пальцы и дергается уголок губ.

– Здесь нашли ши. Убийцу. Я боюсь, что во мне проклятая кровь. Я правда могу иногда… портить вещи.

– Я польщен, что вы поделились со мной секретами вашего рода, но сейчас у меня нет времени на легенды. Пусть они даже представляют историю вашей матери чуть менее скандальной. А портить вещи умеет любое создание, которое небо не наделило ловкостью. Для этого не надо быть потомком ши.

Мавис стояла на том же месте, едва сделав четыре шага от двери. Наклонив голову вперед, сжав плечи, как сказала бы Эния – набычившись. Так ей почему-то становилось не страшно. Ректорская ярость разбивалась о неведомую преграду, а в голове голос какой-то другой Мавис четко сказал: «Нахрен. Нахрен!»

Впервые за то время, что она переступила порог дома, Мавис вдохнула полной грудью. Собственная ярость поднималась от сердца, стало жарко, будто по ладоням бежали язычки пламени. Мавис зажмурилась и хрипло произнесла четыре слова:

– Не смейте о ней так!

Она не видела, что каждое ее слово стало ударом. Ударом, от которого задергалась, пытаясь сорваться с петель, дверь, потухло пламя камина, слетели со стола кувшин и кубок, а сам Горт потерял равновесие и неловко повалился в кресло. Из кувшина по деревянному полу растекалось темное, похожее на кровь вино.

А еще она не видела искреннего удивления на до того высокомерном лице ректора. Он точно знал, что люди не владеют магией слов.

Она не видела. Но услышала. Теплый внимательный голос – о, Горт Галлахер умел говорить так:

– Прости меня, дитя. Но так было надо. Ты блестяще прошла испытание. Добро пожаловать в число моих избранных учеников.