Обманутая жена дракона

23. Неужели не помнишь..

Ройнхард

Оцениваю обстановку. Шерелин держит герцог, Беттис хватает её руки, и кровь… Много крови. Она забивает нос, ложится тяжестью в лёгкие, заставляя вены кипеть.

Кровь моей истинной, которой хотят воспользоваться.

Когда я только зашёл во дворец, я сразу почувствовал магию — чужую, демоническую. Она поразила здесь всё: двери, стены, каждый угол. Дракон будто попал в сети.

Я чувствовал, что это ловушка, западня, но разум отрицал: это Императорский дворец, здесь не может быть опасности — ни для меня, ни для моей истинной.

Но я не мог успокоиться, следил за Шерелин, за каждым её шагом, пока она будто не растворилась. Я перестал чувствовать свою драконицу. Она будто сделалась невидимой для моих глаз.

И я почувствовал страх — острый, пронзающий, ослепляющий. Я впервые испугался того, что могу потерять любимую навсегда.

Меня всего трясло; отчаяние найти её рвало на части.

Багровыми всполохами жгла ревность, пронзала грудь острыми клинками и прокручивала, оставляя дыры.

Этого ничтожества Баернара тоже нигде не было.

И я сквозь чад отравляющей магии знал, что с Шерелин что-то случилось. Что она в его лапах.

Но пути для меня были словно заперты невидимыми барьерами, сотканными из липкой плотной магии. Я метался по дворцу в поисках и натыкался на тупики, словно зверь в клетке, чующий гибель своей пары.

И только кровь моей Шери — её запах, оседающий железом на языке — протянула нить между мной и ей. Петля ловушки дрогнула, и в этом разрыве я увидел всё: затемнённую комнату, её бледное лицо и его руки на ней.

Путы разорвались, и морок спал.

Я ринулся наверх как обезумевший, не чуя под собой ног, сокрушая всё на пути. И мои догадки подтвердились.

Он стоял, держа её. Широко распахнутые глаза моей жены были полны ужаса и беспомощности.

— Отпусти мою жену, падаль! — издаю рык, и яростный жар дракона выжигает воздух дотла, разносится по всей комнате.

Волтерн резко оборачивается, но ему не хватает времени на реакцию. Его надменная маска не успевает смениться страхом.

Срываюсь с места.

Мой удар обрушивается на кость, как молот. Он пришёлся ему в челюсть — коротко, сокрушительно, с хрустом.

Завязывается борьба. Я жёг его, уничтожал, но он будто восстанавливался из пепла. Тёмные нити, как паутина, оплетали его конечности, создавая ядовитые когти. Они вспарывали воздух, а чёрная паутина оплетала моё тело.

— Удивлён? Мы с Шерелин заключили контракт. Теперь её магия — моя.

— Заткнись, тварь!

— Попробуй меня убить. Чем больше ты будешь пытаться, тем слабее она будет.

— Ройн! — голос Шерелин пронзает воздух. — Сфера — фальшивая! Он обманул меня!

— Иди сюда, Шерелин, мы ещё не закончили, — нападает на неё Беттис.

Я видел, как она бьётся со своей сестрой и внутри хватки Волтерна. Ей нужна моя помощь.

— Ройн! Нет!

Волтерн воспользовался заминкой: острые когти, как кинжалы, пронизывают бок.

Боль расползается по всему телу липкой паутиной. В глазах темнеет.

Я покачнулся.

Сквозь пелену вижу, как ублюдок пустил магию в Шерелин, и жидкие смоляные нити оплели её голову, закрыли глаза. Она застывает, будто парализованная и меня пронзает страх.

Что этот ублюдок делает?

Рвусь к ней, чтобы остановить, но поперхиваюсь собственной кровью, что хлынула из горла.

— Она будет моя, — шипит Волтерн, скалясь как пёс.

Издаю свирепый рык и ярость, как раскалённый клинок, разрывает меня на части. Огненный жар охватил грудь.

Дракон расправил крылья, и воздух в зале сжался до предела: стены дрогнули, люстры со звоном бьётся о пол, воздух взвился искрами.

Мои глаза видят вытянувшееся лицо Волтерна, видят как в стеклянных глазах — дракон, разевает пасть со смертельно опасными острыми рядами зубов.

— Чёртов ящер, — выплёвывает Волтерн, это были его последние слова.

Чтобы уничтожить демона-паука, нужно оторвать ему голову.

Рывок.

И тьма…

Слышу всхлипы.

— Шерелин, — хриплю.

Открываю глаза. Я стою на одном колене, упираясь ладонью в пол. Из раны течёт кровь.

Шевелюсь, и мутная пелена возвращается, а в животе — безумная резь.

Покачнувшись, я, превозмогая боль, поднимаюсь.

Мне нужно знать, что с Шерелин всё в порядке.

С глухим рычанием поднимаюсь, ищу её взглядом ту, что безумно мне дорога.

И нахожу.

Она лежит на полу, на глазах у неё — чёрная, как смола, слизь. Беттис забилась в угол и смотрит на меня глазами, полными ужаса.

— Шерелин… — иду, но каждый шаг даётся с трудом, будто ноги налиты свинцом.

Падаю на колени рядом с ней и рву липкую паутину на её лице. На мне много крови — её, чужой… все руки в крови. Сердце чуть не разрывается, когда я вижу её бледные губы на этом до боли красивом, как лик богини лице.

— Шерелин, очнись… — шепчу я, проводя пальцами по её щеке, запутываясь в шёлке её волос.

Грудную клетку ломает, и сердце сжимается в комок.

Глубокий вдох — и её ресницы вздрагивают. А с моей груди будто сваливается камень. Она жива.

Шерелин распахивает глаза — такие чистые во всём этом мраке, ясные, как звёзды, но будто… пусты. И как-то далёки.

— В-вы… кто? — тут же вскидывается, резко садится.

Её взгляд мечется по комнате, задерживаясь на разгроме, на моих ранах. В её глазах — шок, неверие, полная растерянность.

— Ч-что произошло?.. — голос срывается. Она сжимает голову руками, будто пытаясь выдавить из памяти ответ. — А-а-а! — внезапный крик вырывается из её горла. — Я не помню! Как я здесь оказалась? Почему я ничего не помню? Где моя сестра!

Я каменею, и будто падаю, в пропасть.

Она смотрит на меня, и в её глазах читается не просто испуг, а живой ужас перед провалом в собственной памяти. Она трясёт головой, пытаясь собрать мысли воедино, смотрит в сторону.

— Беттис? Что ты здесь делаешь? Где мы? Где мама? Ничего не понимаю, — снова хватается за голову. — Это просто кошмар, да? Откуда кровь? Не прикасайтесь ко мне, когда я пытаюсь её удержать, руки сами сжимают её плече.

Не отпущу. Ты моя Шерелин. Неужели не помнишь? Ничего. Обо мне. О нас.

Сжимаю челюсти и хочу её обнять, но снова пошатываясь, чувствуя, как силы уходят вместе с кровью.

— Вы ранены?! Вам нужна помощь, — Шерелин замирает. Её руки осторожно скользят по мундиру и ныряют под полы, касаясь раны. Её ладони мгновенно становятся алыми от моей крови.

— Шери, не на…

И тут происходит то, чего я не ожидал.

Наша кровь смешивается.

Её пальцы, испачканные в моей крови, прижимаются к ране.

И в этот миг яркая вспышка.

Поток образов, чувств, эмоций, ускользающих воспоминаний — не моих, а её — обрушивается на меня с сокрушительной силой.

Я увидел всё.

Каждый миг, каждую слезу, каждую трещину на её разбитом сердце — с того самого дня, когда она впервые носила под сердцем нашего ребёнка. Моего ребёнка.

Три года она жила с этой болью, непониманием, обидой. Всё держала в себе, без истерик, лишь в её глазах таилось тихое разочарование.

А я… Чёрт. Что я сделал.

Её боль от моего равнодушия прожигала меня изнутри, как раскалённое железо. Я видел, как она оставалась одна в наших пустых покоях, как тихо рыдала в подушку, думая, что никто не слышит. Я чувствовал её беспомощность, когда мир рушился вокруг, а её собственный муж — тот, кто должен был быть её опорой — стоял спиной.

Я задыхался в этом море её страданий и не мог сделать вдох.

И снова… она была беременна. Во второй раз.

Я увидел, как она летела ко мне, сияющая, с этой новостью, счастливая, как никогда. И как застыла в дверях, увидев меня с Беттис. Как свет в её глазах погас за секунду. Как она бежала прочь — и всё в её жизни… сорвалось.

В живот словно нож вонзили. Дикая несправедливость разлилась ядом. А потом — возврат назад. Паника. Снова боль. И снова — по моей вине.

Я разбил её сердце. Растоптал её душу. Разрушил всё. Я сам, собственными словами, своей холодностью, своей чёрствой, непростительной непреклонностью, убивал её по частям.

Я — чудовище. Я — монстр.

А она… нежная, хрупкая, ранимая. Она доверилась мне. Я должен был защитить её. Я давал клятвы! Должен был услышать этот тихий крик о помощи. Должен был встать на её сторону, поверить, поддержать. Уберечь.

Я был её мужем. Но я не сделал ничего.

Вместо этого я собственными руками убил нашу истинную связь. Задушил на корню самый светлый дар, который судьба мне послала.

И самое страшное, самое непростительное… Я виноват в том, что она дважды потеряла нашего ребёнка.

Это был крах. Признать это — хуже любой смерти.

Горло сжал спазм от крика, и мир рухнул перед глазами. Я не просто ошибся. Я построил собственный ад. И обрёк на муки единственного человека, который имел самое ценное значение в этой жизни.

— Очнитесь, слышите? Боже, кто-нибудь, помогите! — сквозь туман доносится её голос, женственный, мягкий, нежный.

Она всегда волновалась обо мне, думала, переживала… даже сейчас, когда память обо мне стёрлась из её воспоминаний. Моя Шерелин. Я не смог сделать тебя счастливой.

Я, Ройнхард Дер Крейн, заслужил такую смерть.

— Я позову помощь, — говорит она и пытается подняться. Но я задерживаю её.

— Пр-рости меня, Шери, — вырывается у меня хрип.

Она смотрит на меня в ужасе и полном непонимании.

Я хочу её запомнить, но секунды истекают слишком быстро. И всё меркнет.

Воздух сгустился, стал тяжёлым, как свинец. Сознание провалилось в чёрную яму, а потом вытолкнуло наружу — белым огнём. В висках забился набат, заглушая всё вокруг.

«Не прикасайся ко мне, дракон!»

«Ты думаешь, я позволю тебе так поступить со мной, Ройн?»

«Какого чёрта, Шери! Перестань истерить. Ложись спать!»

Резкий толчок вниз — в свет, в прохладу шёлковых простыней. Отголоски воспоминаний моей истинной утекают. Тишина. И запах…

Я жадно вдыхаю полной грудью — без боли, без давления, без тяжести. Пьянею. Её запах — сладкий, как мёд, и немного цветочный.

Бум. Бум. Бум.

Сердце колотится, как ошалелое, как в первый раз.

«Я умер и попал в рай… но за какие заслуги?»

Я предал свою истинную. Я должен был попасть в ад. И я готов искупить свою вину.

Но тепло другого тела было настолько ощутимым, что забирает всё моё внимание. Я слышу ровное дыхание у самого плеча и страшусь открыть глаза. Чтобы снова не потерять её.

Веки открылись сами собой. Надо мной — знакомый золочёный свод спальни. Я не шевелюсь, превратившись в камень.

«Мой ребёнок — его сила вернула нас назад», — мысль пронзает меня тонкой спицей. В ту судьбоносную ночь, когда Шери забеременела. И смерти нашего… моего ребёнка. Тогда я не желал её слушать, думая, что от скуки она решила устроить скандал. Я отмахивался от её истерики, а она всё уже знала про моё предательство.

Сквозь дремоту я чувствую, как она смотрит. Поворачиваю голову.

Длинные ресницы Шерелин приподнимаются, и взгляд сапфировых глаз горят, как звёзды. Её ладонь, такая маленькая, скользит по моему напряжённому животу и каменной груди.

— Я уверена, что сейчас всё получится, — говорит она тихо, будто боится спугнуть момент.

Взгляд — горячий, жадный, губы манящие, которые ещё не коснулись, но уже касаются. По коже скользит её дразнящее дыхание.

Я медленно протягиваю руку, нахожу прядь её волос, распускаю их, позволяю им упасть на подушку. Провожу ладонью по шее, полной груди. Она замирает.

Кровать чуть пружинит, когда я наклоняюсь. Наши губы встречаются — осторожно, как впервые. Чувственно, пламенно, горячо. Внутри всё клокочет. Я едва сдерживаюсь, чтобы не разорвать этот поцелуй, не утопить её в той жажде, что копилась все эти годы.

Она отвечает сразу, без колебаний. Обвивает мою шею, притягивает ближе. Я содрогаюсь от приступа желания — обладать своей истинной. И я теряю контроль.

Кровь бьёт в голову, инстинкты оголяются. Дракон чувствует готовность своей самки. Мне мало воздуха, мало кожи, мало её дыхания. Я так скучал.

Жадно касаюсь — лица, плеч, ключиц, груди, будто пытаясь убедиться, что она настоящая. Запомнить запах, движение, дрожь — всё, чтобы потом не забыть, если снова потеряю.

— Безумно хочу тебя, — вырывается грубое признание.

Я прижимаюсь к её шее, чувствую, как она выгибается навстречу подо мной, и в груди что-то ломается, срываясь с цепи. Её пальцы дрожат, расстёгивая мою рубашку. Ткань скользит по коже, падает, и я замираю, когда её ладони касаются моей кожи. Тепло прожигает до костей.

— Шери… — выдыхаю, будто имя — единственное, что удерживает меня от безумия.

Она смотрит в глаза — прямо, без страха. И в этом взгляде всё: прощение, вера, и то, чего я не заслужил.

Я наваливаюсь, вжимаю её в постель, освобождаю нас от остатков одежды. Мои руки жадные, нетерпеливые, как будто я не прикасаюсь — забираю её заново, по кусочку, вбираю в себя. Она стонет, и звук этот срывает остатки разума.

Я двигаюсь в ней, не думая, не рассуждая. Каждый вдох — как первый глоток воздуха после долгого утопления. Каждое движение — прощение, которое я не осмелился просить. Тела сливаются, время исчезает. Остаётся только жар, тяжёлое дыхание и ослепляющее ощущение, что я жив. Жив, потому что снова чувствую её.

— Ройн… ах!

Я люблю её жадно, до боли — как мужчина, который однажды потерял всё и теперь боится даже моргнуть, чтобы не потерять снова.

Наши дыхания выравниваются. Я чувствую, как постепенно отпускает то напряжение, что держало меня на грани. Глажу её по лицу — кончиками пальцев.

— Ты охрененно красива. До безумия.

«Живая, настоящая, тёплая — и моя».

Голова идёт кругом от её близости, от осознания, что всё это — не сон, не видение, а шанс, который я больше не имею права потерять. Сглатываю, прижимая ладонь к её щеке.

— Никому не отдам. Никогда. Только моя. Я всегда буду о тебе заботиться, — шепчу, чувствуя, как горит грудь.

Шерелин улыбается — мягко, нежно, по-женски. Такая живая, родная. И эта улыбка ломает меня больше любого падения.

— Я переживаю, что не смогу… — её голос чуть дрожит, будто она ищет слова.

— Ты беременна, — не даю ей договорить.

Она замирает, смотрит на меня растерянно. Щёки наливаются румянцем, взгляд — тёплый, доверчивый.

— Откуда тебе это знать? — спрашивает тихо и тянется ко мне, поглаживая по щеке.

Думаю, что сказать, и чёрт, ничего не приходит в голову.

— Я виноват перед тобой, Шерелин, — сжимаю её пальцы. — Я должен был тебя защитить от своих врагов, но я так упивался своей властью, что превратился в монстра. Я хочу искупить свою вину. Дай мне второй шанс, прошу тебя.

Шерелин замирает, даже дышать перестаёт, напрягается вся. Смотрит непонимающе мне в глаза, а затем быстро приподнимается, натягивая простыню на обнажённую грудь.

— О чём ты говоришь, Ройнхард? Какое искупление? И в чём ты виноват?

По венам проносится холод — колючий, чужой, сжимает когтями горло.

— Тебе кошмар приснился? — говорит она и тянется ко мне, обнимая за плечи. — Завтра приезжают мама с Беттис. Встретим их вместе, Ройн? Останься со мной, пожалуйста.

Я сжимаю в кулак простыню.

Она не помнит.

— Ты ничего не помнишь? — я чуть сжимаю её плечо.

— А что я должна помнить? — она будто бледнеет.

Внутри у меня всё кипит и разрывается на части. Нас откинуло назад, я цел и невредим, и Шерелин — тоже. Но она лишена самого важного, того, через что мы только что прошли вместе.

Почему же я один помню? Что за превратность судьбы?!

Я издаю рык и резко поднимаюсь. Это несправедливо! Если уж я остался жив, то не такой ценой — не в одиночку, с той болью, что точит изнутри.

Если это наказание, то оно хуже смерти. Лучше умереть, чем вот так.

— Ройн, что случилось? — поднимается вместе со мной Шерелин. — Я что-то забыла, напомни мне. Ты не хочешь видеть их, да? Хорошо, я скажу, чтобы приехали в другой день.

Сердце скребут когтистые лапы. Я не должен пугать свою истинную, ей нельзя волноваться. Я не хочу её расстраивать.

Обхватываю её плечи — хрупкие, и вся она такая беззащитная, что внутри всё распирает от желания защитить её.

— Прости, всё в порядке. Ложись спать, тебе нужно отдохнуть. А мне… кое-что нужно сделать, я вспомнил, у меня срочные дела.

— Хорошо, — отвечает она, но в глазах — сомнение.

Какая же она красивая. Не могу оторвать взгляд. Но мне нужно подумать. Обо всём подумать и понять, что происходит. Я не могу потерять её снова. И оставить всё так не имею права.

Выхожу из спальни, приказываю охране бдеть в оба. Камердинеру велю подать карету.

Я знаю, кто может дать ответы.

— Генерал? — на пороге меня встречает несколько удивлённый лекарь Шерелин, Орвель Мериен. — Что-то случилось? Вам нужна помощь? С леди Шерелин всё в порядке?

Я знаю, что Шерелин ему доверяет. Помню, как она пряталась в этом доме от меня, а он с супругой помогал моей жене сбежать под покровом ночи.

— Нам нужно поговорить, — отвечаю я и переступаю порог.

Разговор занимает всю оставшуюся ночь. Орвель выслушивает все подробности последних событий. Я чётко и ясно излагаю, как Шерелин закинуло в прошлое, а меня — следом, о заговоре и ловушке, о своей роковой ошибке…

Орвель хмурит брови, слушает и наконец говорит:

— Я знаю, о чём вы говорите, Дер Крейн, — его голос медленный и хриплый, взгляд глубокий, каким и должен быть у старика, знающего и видящего дальше, чем зрелый самец, чей разум затуманен кипящей кровью и жаждой наследника.

— Драконица носит сильного ребёнка, способного стать проводником сквозь пространство и время. Но только для одного из вас.

«В первый раз это была Шерелин, когда она погибла от предательства…» — пронзает меня догадкой.

И меня разрывает на части от боли за мою любимую.

— Во второй раз — тебя, потому что ты должен был умереть, — продолжает старик.

— И что же теперь делать?

Лекарь пристально смотрит на меня и наконец отвечает:

— Жить дальше. Ты знаешь, что Шерелин беременна, сможешь её защитить и не допустишь прежних ошибок. Козни императрицы сумеешь предупредить, теперь тебя не обмануть.

Я сглатываю ком в горле.

— А она? Моя Шерелин… так ничего и не вспомнит?

— Нет, — медленно качает головой Орвель.

Я долго молчу. Грудь будто сжимает стальной обруч.

— Значит, всё начинать заново, — хрипло выдыхаю. — Смотреть ей в глаза и знать, что она не помнит, кем я для неё был. Что я своими руками разрушил всё.

Провожу ладонью по лицу, словно стирая навалившуюся пелену усталости.

— Я так не могу.

Как жить, зная, что всё, что было между нами, осталось только во мне? Как смотреть на неё и не говорить, что я виноват в каждой её слезе, в каждом её страхе?

Всё внутри выворачивает.

— Она должна всё узнать, — глухо отвечаю я. — Кем я стану, если скрою своё предательство, как последний трус? Я генерал, дракон. Я не хочу больше её обманывать. Никогда.

Тишина в ушах звенит. Невыносимо тяжело на душе. Нечем дышать.

— Если она вспомнит, то не простит, — буравит меня взглядом Орвель. — И вас закинет обратно, где всё и решится. Готов ли ты принять собственную смерть?

От лекаря я уехал разбитый, не находя себе места, и наблюдал, как рассвет золотит деревья и небо. Такое глубокое, свободное, свежее. Дракон во мне рвался к нему. Но это не спасало от клетки, в которую я сам себя загнал.

Выйдя из кареты, я направился в свой кабинет. Опускаясь в кресло, я почувствовал, что оно холодное, как и стены, будто меня не было здесь целую вечность.

У нашего с Шерелин ребёнка — невероятная сила. Внутри меня распирают гордость и радость. Я так ждал этого.

Орвель сказал, что сама по себе эта сила не может перебрасывать сквозь время. Такое под силу лишь Сфере Судеб, древней, как сама Империя. Значит, сила нашего сына — лишь проводник. Канал.

У нас будет сын, я это знаю. Чую нутром, а раньше не чувствовал — на мне было заклятие, что императрица наложила, когда я на приёме во дворце выпил из поданного ею кубка.

Я ведь видел, что она что-то замышляет. Но не думал, что пойдёт на такую подлость, и что Беттис мне подложат в постель.

Мой сын… Он — всего лишь отклик на боль Шерелин. На крик матери, разорвавший ткань мира. Он слышит её, как не слышал я. Даже не родившись, он защитил её, как не защищал я. Вернув нас в тот момент, когда можно всё начать сначала.

И если это шанс, то я не имею права им воспользоваться.

Я поднимаю взгляд на стену, где висит реликвия — клинки из прошлых войн. Медленно поднимаюсь, подхожу и вынимаю со звоном нож. Холодный, тяжёлый, с рукоятью в виде дракона, доставшийся мне от деда.

— Не простит она меня, значит… — смотрю на полоску металла, ловя своё отражение. — Так мне и надо. Я готов искупить вину. Пусть даже никогда не увижу сына. Это дело чести и долга.

Дверь позади открывается, и я слышу медово-цветочный запах.

— Ройн, ты здесь? Я тебя всё утро ждала. Мама с сестрой приехали, выйдем вместе?

Она кусает губу, волнуется, боится, что я откажу.

А я душу готов отдать за неё, владелицу моего сердца.