Оракул с Уолл-стрит 2

Глава 5 Тайник

Я проснулся задолго до рассвета. Вставать в пять утра стало привычкой с тех пор, как я начал вести двойную жизнь.

Эти ранние часы, когда большинство нью-йоркцев еще спали, предоставляли драгоценную возможность для действий, требующих конфиденциальности.

Тусклый свет уличного фонаря просачивался сквозь неплотно задернутые шторы, обрисовывая очертания мебели.

Я быстро умылся ледяной водой, оделся в неприметный серый костюм и приготовил крепкий кофе на газовой плите. Разложенная на столе карта Манхэттена с несколькими отмеченными маршрутами напомнила мне о необходимости соблюдать максимальную осторожность.

Перед выходом я еще раз проверил ключ от камеры хранения. Маленький латунный предмет, который мог содержать ответы на вопросы, стоившие Риверсу жизни. Также я прихватил пустой портфель для бумаг Риверса.

Улицы Нью-Йорка в этот ранний час принадлежали молочникам, разносящим бутылки в стеклянных ящиках, мусорщикам, гремящим металлическими баками, и пекарям, растапливающим печи. Запах свежего хлеба смешивался с прохладным утренним воздухом, создавая неповторимый аромат просыпающегося города.

Я намеренно выбрал сложный маршрут. Сначала пешком до Гранд-стрит, где поймал первый трамвай.

Проехав три остановки, я вышел и зашел в круглосуточную закусочную. Заказав яичницу с беконом, я занял место у окна, наблюдая за улицей почти пятнадцать минут. Убедившись, что слежки нет, я оставил на столе монеты и вышел через заднюю дверь в переулок.

Оттуда я поймал такси до 39-й улицы, а последний отрезок пути снова преодолел пешком, постоянно проверяя, не повторяются ли какие-то лица или автомобили на моем пути.

Паранойя? Возможно. Но именно она сохраняла жизнь в моем неоднозначном положении.

К семи утра я уже приближался к Центральному вокзалу, монументальному сооружению, чья величественная архитектура стиля боз-ар воплощала амбиции и оптимизм Америки начала XX века. Огромный купол со стеклянными окнами, через которые лились первые лучи утреннего солнца, возвышался над фасадом с колоннами и статуями, символизирующими Прогресс, Торговлю и Индустрию.

Широкие мраморные ступени, ведущие к главному входу, уже заполнили торопливые люди.

Клерки с портфелями, спешащие на работу в деловой район; семьи с чемоданами, направляющиеся на летний отдых; дамы в элегантных платьях и шляпках, приехавшие за покупками в дорогие магазины Пятой авеню.

Я влился в этот поток, стараясь выглядеть как обычный служащий, спешащий на утренний поезд. На меланхоличном лице застыло выражение легкой озабоченности.

Идеальная маска человека, обдумывающего предстоящую деловую встречу, а не планирующего посещение камеры хранения с потенциально опасными документами.

Внутри вокзал представлял собой величественную симфонию звуков, цветов и движения.

Центральный зал с его знаменитым небесно-голубым потолком, украшенным золотыми созвездиями, возвышался на десятки футов. Солнечные лучи, проникающие через огромные арочные окна, создавали драматические столпы света в клубах паровозного дыма, который, несмотря на мощную вентиляцию, все же просачивался с платформ.

Телеграфные аппараты выстукивали сообщения в деловых киосках, образуя нервный технологический аккомпанемент к человеческой суете.

Носильщики в красных фуражках катили тележки с багажом состоятельных пассажиров. У нескольких стоек стояли длинные очереди желающих приобрести билеты, а клерки за окошками методично отрывали квитанции от больших бумажных рулонов и проставляли на них штампы с металлическим звоном.

— Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! Конгресс обсуждает новый торговый тариф! Уолл-стрит приветствует инициативу! — кричал газетчик у одной из колонн, размахивая свежим номером «Нью-Йорк Таймс». — Всего три цента! Узнайте новости первым!

Я купил газету, сделав вид, что интересуюсь заголовками, но на самом деле это прикрытие для еще одной проверки окружения. В отражении хромированных деталей информационного киоска я мог наблюдать за людьми позади себя, не привлекая внимания.

Камеры хранения располагались в восточном крыле вокзала, на нижнем уровне. Я спустился по мраморной лестнице, проходя мимо чистильщика обуви, громко рекламирующего свои услуги:

— Лучший блеск в Нью-Йорке, сэр! Всего пять центов! Ваши ботинки будут сиять, как стекла на Крайслер-билдинг!

Я отмахнулся от него и направился к рядам металлических шкафчиков, построенных вдоль стены. Камеры хранения различались по размеру.

От небольших ячеек для документов до достаточно вместительных, способных вместить чемодан среднего размера. Каждая имела номер, выгравированный на маленькой медной табличке.

Сделав вид, что ищу свое отделение, я методично прошел вдоль ряда, ища номер семьсот сорок два. Он оказался почти в самом конце, в относительно тихом углу, частично скрытом от основного потока людей массивной колонной.

Тактически удачное расположение. Риверс явно знал, что делает.

Оглянувшись вокруг и убедившись, что никто не проявляет ко мне особого интереса, я вставил ключ в замочную скважину. Механизм поддался с легким сопротивлением и характерным щелчком.

Открыв дверцу, я обнаружил внутри потертый коричневый кожаный портфель с медными застежками.

Быстрым движением я переложил портфель в свой и закрыл камеру.

Теперь нужно найти безопасное место для проверки содержимого. Мужская комната для отдыха с отдельными кабинками казалась наиболее подходящим вариантом.

Заплатив десять центов служителю за полотенце и кусок мыла, которые мне на самом деле не требовались, я прошел внутрь и занял крайнюю кабинку. Звук льющейся воды из кранов и приглушенные разговоры обеспечивали приватность, достаточную для беглого осмотра находки.

Портфель запечатан сургучной печатью, которую я аккуратно сломал. Внутри обнаружился аккуратно сложенный набор документов, завернутых в вощеную бумагу для защиты от влаги.

Первым, что привлекло мое внимание, был толстый записной блокнот в потертом кожаном переплете с монограммой «C. R.» Я открыл его и обнаружил страницы, заполненные мелким почерком Риверса.

Однако это не обычный дневник, а зашифрованные записи. Разные цвета чернил, цифровые последовательности, аббревиатуры и символы, лишенные очевидного смысла для постороннего наблюдателя.

Несколько страниц вырваны. Аккуратно, но заметно. Кто-то уже побывал здесь до меня? Или Риверс сам изъял особо ценные данные?

За блокнотом следовала карта восточного побережья, испещренная пометками. Красные кружки отмечали Бостон, Нью-Йорк и Вашингтон, а между ними протянулись тонкие линии, образуя некую схему.

Особенно много отметок в районе Бостона, некоторые подписаны крошечными буквами: «Банк Новой Англии», «Текст. ф-ка Стерлинга», «Порт. доки 5–7».

Следующим элементом были несколько фотографий. На первой фронтон здания с вывеской «Continental Trust». Массивное сооружение в неоклассическом стиле с колоннами и фризом.

На второй группа мужчин, выходящих из клуба, среди которых я узнал Форбса и Харрисона. Третья выглядела намного старше, пожелтевший снимок бостонской гавани с парусниками и первыми пароходами. На обороте едва различимая надпись: «Доки Анаконды, 1897».

Анаконда? Первое прямое упоминание загадочной операции. Но эта фотография сделана тридцать лет назад…

Далее следовали газетные вырезки из бостонских изданий, большинство датированные 1925–1926 годами, освещающие продажу текстильной фабрики Стерлинга после смерти владельца. Одна статья выделялась: «Консорциум Continental приобретает активы Стерлинг Текстиль». В тексте упоминалась не Continental Trust, а именно «Консорциум Continental», что казалось странным.

В самом внутреннем кармане портфеля я обнаружил конверт, содержащий железнодорожный билет до Бостона на имя Чарльза Риверса (дата отправления завтра) и маленький ключ с биркой, на которой было написано «Бостон, ЦВ-103». По всей видимости, еще одна камера хранения, но уже на Бостонском центральном вокзале.

Наконец, на дне портфеля лежал сложенный лист бумаги. Я развернул его и обнаружил записку, написанную рукой Риверса:

«Если вы читаете это, значит, я не смог завершить расследование. Конечная точка там, где все началось. Дом на Маунт-Вернон-стрит, 42. Найдите записную книжку старшего Стерлинга. Она спрятана за портретом Эмерсона в кабинете. Скорее всего, за мной следят. Не доверяйте никому, связанному с C. T. Операция „Анакондо“ не просто финансовая схема. Это план по изменению всей банковской системы. 1929 станет годом великих перемен. Они готовятся к этому десятилетиями. Берегитесь».

Я перечитал записку дважды, пытаясь осмыслить новую информацию. Загадка уводила меня в Бостон, в мой родной город.

Вернее, родной город Уильяма Стерлинга. В дом, где он вырос, и где его отец, возможно, оставил ключевые доказательства того, что стоило ему жизни.

1929 год… Риверс что-то знал о предстоящем крахе?

Continental Trust готовился к катастрофе, которая, как я знал из будущего, должна произойти в октябре? Эта мысль встревожила меня. Кто-то еще, помимо меня, мог предвидеть неизбежный финансовый коллапс.

Я аккуратно сложил все обратно в портфель, наклеив новую сургучную печать, которую всегда носил с собой для подобных случаев. Быстро умывшись для поддержания легенды о посещении уборной, я вышел в общий зал и направился к выходу.

И тут я заметил его, высокого мужчину в сером пальто и шляпе, внимательно изучающего ряды камер хранения. Его лицо частично скрыто, но что-то в его поведении заставило меня напрячься.

Он методично осматривал номера, словно искал конкретную ячейку. Возможно, именно ту, которую я только что посетил.

Я не стал испытывать судьбу и немедленно влился в толпу пассажиров, покидающих вокзал через западный выход. Оказавшись на 42-й улице, я поймал такси и назвал адрес кафе, где должен был встретиться с Прескоттом.

По дороге я размышлял о новых загадках.

Бостон. Дом с портретом Эмерсона. Записная книжка отца. «Доки Анаконды». Все это требовало поездки в родной город Стерлинга, и чем скорее, тем лучше.

Операция «Анакондо» не была новым планом. Судя по фотографии 1897 года, ее истоки уходили глубоко в прошлое, возможно даже к моменту основания Continental Trust. И каким-то образом все это связано с грядущим финансовым крахом.

Когда такси затормозило у кафе «Гамильтон», я уже принял решение. Мне нужно было посетить Бостон как можно быстрее. Желательно до того, как начнется моя новая должность у Харрисона.

Ключ к разгадке находился в доме моего «отца». Там, где все началось.

Но ладно. Сейчас надо сосредоточиться на работе.

Кафе «Гамильтон» располагалось на тихой боковой улице Верхнего Ист-Сайда, достаточно далеко от финансового района, чтобы свести к минимуму вероятность случайных встреч с коллегами. Это заведение славилось венскими завтраками и изысканным обслуживанием. Идеальное место для конфиденциальных бесед.

Подходя к кафе, я невольно отметил симпатичную витрину в стиле модерн с изящными деревянными рамами и вензелями из кованого железа. За стеклом виднелись мраморные столики и кожаные кресла, создававшие атмосферу европейского кофейного дома.

Едва уловимый аромат свежемолотого кофе и выпечки просачивался даже на улицу, вызывая мгновенный отклик у прохожих, многие из которых замедляли шаг, взглянув на витрину.

Прескотт уже ждал меня за угловым столиком, частично скрытым декоративной ширмой в стиле ар-деко. Отличное место для разговора, который не предназначен для посторонних ушей.

Элегантный, как всегда, в темно-синем костюме с едва заметной полоской и бордовом галстуке, он изучал утренний выпуск «Herald Tribune».

— Великолепное утро, не так ли? — поприветствовал он меня, складывая газету. — Янки снова разгромили Атлетикс. Бейб Рут сделал два хоумрана.

— Впечатляющий результат, — кивнул я, усаживаясь напротив. Это часть нашего маленького ритуала, начинать с нейтральных тем для любых случайных слушателей. — А вы видели новую постановку «Странной интерлюдии» О'Нила? Говорят, настоящий театральный прорыв.

— Еще нет, но Маргарет не дает мне покоя на этот счет. Говорит, билеты раскупаются за недели вперед.

К нашему столику подошел официант, пожилой австриец с безупречно подстриженными седыми усами и салфеткой, перекинутой через руку.

— Доброе утро, господа. Чем могу служить?

— Мне кофе по-венски и яйца «Бенедикт», — заказал Прескотт.

— Черный кофе и омлет с ветчиной, — добавил я.

Официант кивнул и удалился, бесшумно ступая по мягкому ковру.

Прескотт подождал, пока он отойдет на достаточное расстояние, затем склонился ближе, понизив голос:

— Поздравляю с новой должностью, Стерлинг. Личный ассистент Харрисона — это весьма неожиданный поворот.

— Для меня не меньше, чем для остальных, — я отпил воды из хрустального стакана. — Учитывая его недавнее недовольство.

— Многие удивлены решением Харрисона, — задумчиво произнес Прескотт. — Он редко подпускает кого-то так близко, особенно молодых сотрудников. Даже партнеры компании не всегда имеют доступ к информации, которая теперь будет проходить через ваши руки.

— Полагаете, у него есть какой-то особый мотив?

— Возможно, он видит в вас перспективного союзника в его холодной войне с Паттерсоном, — Прескотт окинул взглядом зал, убеждаясь, что нас никто не подслушивает.

Принесли кофе, крепкий ароматный напиток в фарфоровых чашках с позолоченной каймой. Прескотт размешал сливки с впечатляющей медлительностью, словно выполнял некий ритуал.

— Вы, вероятно, заметили некоторую напряженность между двумя старшими партнерами, — продолжил он.

— Сложно не заметить. Особенно после последнего собрания по квартальным результатам, — подтвердил я. По слухам, тогда Харрисон и Паттерсон едва не перешли на повышенные тона во время обсуждения новой инвестиционной стратегии.

— Этот конфликт имеет глубокие корни, — Прескотт отпил кофе. — Харрисон консервативный инвестор старой школы. Он предпочитает малые риски, стабильный рост и безупречную репутацию. Для него «Харрисон Партнеры» не просто бизнес, а наследие, которое должно просуществовать столетия.

Я кивнул, вспоминая степенную манеру Харрисона вести дела.

— Паттерсон же, — продолжил Прескотт, — представляет новую волну. Он агрессивный стратег, который хочет расширить фирму, открыть филиалы в Бостоне и Филадельфии, привлечь больше клиентов со средним капиталом. Для него важнее масштаб и быстрый рост, даже ценой некоторых компромиссов.

Официант вернулся с нашими завтраками. Яйца «Бенедикт» Прескотта выглядели безупречно.

Золотистые английские маффины, увенчанные ломтиками канадского бекона, яйцами-пашот и нежным голландским соусом. Мой омлет с ветчиной источал аппетитный аромат, дополненный свежим хрустящим тостом и домашним джемом.

Мы сделали паузу, чтобы отдать должное еде. Я понимал, что Прескотт намеренно выстраивает разговор, переходя от общего контекста к более существенным деталям.

— Возможно, вы заметили еще одно отличие, — продолжил он, аккуратно промокнув губы салфеткой. — Паттерсон имеет связи с новой финансовой элитой, промышленниками, нефтяными магнатами, владельцами железных дорог. Харрисон же предпочитает работать со старыми деньгами, потомственными династиями Восточного побережья, консервативными трастовыми фондами.

— И это противостояние обострилось в последнее время?

— Именно. — Прескотт понизил голос до еле слышного шепота. — Возможно, ваше назначение способ противодействовать растущему влиянию Паттерсона в компании, — предположил Прескотт. — Харрисон может видеть в вас потенциального союзника, учитывая ваши довольно консервативные инвестиционные рекомендации.

За окном кафе пронесся современный автомобиль. Блестящий черный паккард с хромированными деталями. Его гладкие обтекаемые формы контрастировали с угловатыми фордами, все еще преобладающими на дорогах. Символ новой эпохи среди реликтов прошлого.

— Есть еще кое-что, — задумчиво произнес Прескотт, проследив за моим взглядом. Он помедлил, словно взвешивая, стоит ли делиться этой информацией. — Мне стало известно, что Паттерсон собирает назовем это компрометирующими материалами на Харрисона. Особенно его интересуют сделки начала 1920-х, когда наша фирма еще только восстанавливалась после послевоенной рецессии.

Это новость, которая могла оказаться полезной.

— Ваш совет? — спросил я, отодвигая пустую тарелку.

— Не принимайте ничью сторону слишком открыто, — ответил Прескотт, задумчиво глядя на улицу. — В таких конфликтах нейтралитет лучшая позиция до решающего момента. Вы новый игрок, в вас нет инвестиций ни одной из сторон. Используйте это преимущество.

Он сделал паузу, отпивая кофе.

— Когда станет ясно, чья сторона возьмет верх, тогда и делайте выбор. А до тех пор учитесь, наблюдайте и собирайте информацию.

— Благодарю за откровенность, — я внимательно посмотрел на Прескотта. — Что-то подсказывает мне, что ваше положение в компании тоже непростое.

Он позволил себе тонкую улыбку:

— Я слишком долго в этом бизнесе, чтобы принимать сторону в корпоративных войнах раньше времени. Но я ценю профессионализм и здравый смысл выше политических амбиций.

Наш разговор принял более непринужденный характер. Мы обсудили несколько инвестиционных идей, последние рыночные тенденции и растущий ажиотаж вокруг радиоакций.

— Кстати, об осторожности, — сказал Прескотт, когда мы уже собирались расходиться. — Один из моих старых клиентов, Джеймс Паркер-старший, демонстрирует необычную бдительность в последнее время. Переводит значительные суммы в облигации и золотодобывающие компании, сокращает позиции в промышленных акциях.

— Занятно, — я проявил сдержанный интерес. — Какие-то конкретные опасения?

— Он немногословен, но однажды обронил фразу, что атмосфера напоминает ему дни перед паникой 1907 года. А Паркер не из тех, кто бросается словами. Он правильно предсказал и тот кризис, и послевоенную рецессию 1920 года. Его интуиция стоила мне многих седых волос, но сэкономила его клиентам миллионы.

Эта информация заставила меня задуматься. Прескотт уже говорил про Паркера.

Были ли другие опытные инвесторы, помимо меня, кто чувствовал приближение бури? Возможно, на Уолл-стрит существовала своя когорта «пророков», подобных Паркеру, людей с достаточной интуицией или знаниями, чтобы распознать признаки надвигающегося краха.

— Бывают ли совпадения в таких вещах? — задумчиво спросил я.

— В финансах редко что-то происходит случайно, — ответил Прескотт, расплачиваясь за завтрак. — Когда самые опытные крысы начинают покидать корабль, умный моряк проверяет трюм на наличие течи.

Мы договорились поддерживать регулярный обмен информацией, особенно о любых новых маневрах в противостоянии Харрисона и Паттерсона.

— Одна последняя вещь, — сказал Прескотт, когда мы уже стояли на тротуаре. — Будьте внимательны с записями, которые делаете в новой должности. Любой документ может стать оружием в руках той или иной стороны. Харрисон держит свою группу поддержки среди старших брокеров, Паттерсон — среди операционных управляющих. Секретариат разделен примерно поровну.

— Я запомню, — кивнул я, пожимая его руку.

Когда Прескотт ушел, я позволил себе минуту постоять на улице, обдумывая полученную информацию. Утреннее солнце уже поднялось над зданиями, заливая Нью-Йорк ярким светом, а по тротуарам спешили элегантные дамы и джентльмены в летних нарядах.

Конфликт между Харрисоном и Паттерсоном мог стать для меня как опасностью, так и возможностью. С одной стороны, я рисковал оказаться между двух огней в корпоративной войне.

С другой, эта напряженность создавала идеальные условия для маневрирования, особенно с моими знаниями о будущем крахе.

Информация о том, что Паттерсон собирает компромат на Харрисона, имела потенциальную ценность. Если мое расследование смерти отца Стерлинга выведет меня на конкретные доказательства причастности Харрисона, я мог бы использовать противостояние с Паттерсоном как рычаг давления.

Мне нужно в Бостон, и как можно скорее. Там, в доме на Маунт-Вернон-стрит, могли находиться ответы на вопросы об операции «Анакондо» и о том, как Continental Trust связан с грядущим крахом.

Я поймал такси и назвал адрес офиса «Харрисон Партнеры». Нужно получить отпуск на несколько дней. Я уже начал формулировать убедительную историю о семейных обстоятельствах, требующих моего присутствия в Бостоне.

Вокзал, старый дом, портрет Эмерсона, записная книжка… Я чувствовал, что близок к разгадке тайны, которая связывала прошлое семьи Стерлингов с будущим американской финансовой системы. И с каждым шагом ставки становились все выше.