Паргелий

Глава 34. В убежище

До берлоги он добрался без происшествий. Издали увидел ржавую полуразвалившуюся раскоряку с дырявой шиферной крышей, возвышающуюся над покосившимся бетонным забором. Упавшие секции потонули в разросшемся бурьяне. За силосной кучей виднелись развалины хлева.

Осматривая окрестности с особым вниманием, он проследовал тайной тропкой, минуя ловушки и аномалии. Прошел под металлическим навесом, мимо ржавых лестниц, перегородок, цистерны, остановился у листа жести, неаккуратно брошенного на бетонный замусоренный пол. Еще раз осмотрелся, после чего наклонился, сдвинул маскировку и в углублении на замке люка набрал код. Затем повернул рукоятку и с усилием поднял тяжелую крышку. В нос пахнуло застоялым запахом жилища, гуталином, оружейной смазкой. «Наконец, дома», - подумал Гриф, спускаясь по железным перекладинам в стылую темноту.

Справой стороны на привычном месте на металлической полочке нащупал керосинку, запалил фитиль. Пламя разгоралось неохотно, с копотью. Гриф подошел к тумбе, взял с нее колбу, установил на лампу. Желто-оранжевые отблески заплясали по железным стенам, потолку, по буржуйке с длинной суставчатой трубой, по дужкам армейской кровати, по банкам из-под консервов, алюминиевой тарелке, кружке, по канистрам с водой...

Сталкер осмотрелся, тяжело, безрадостно вздохнул: «Вот и дома». Не было той былой приятности и тепла по возвращении в тихую гавань. Где можно отоспаться, зализать раны, где есть оружие, боеприпасы, склад консервов и запас питьевой воды.

Гриф снял автомат, прислонил к тумбочке, стянул бронежилет с разгрузкой, бросил на кучу обмундирования в углу. Сунул руки в карманы брюк, прошелся по берлоге - три шага вперед, три назад, сел на койку. Тонко пискнули пружины. «Дома», - сталкер обвел взглядом убежище, которое верой и правдой служило ему семь неполных лет.

Пусто было в мыслях, пусто в душе, пусто в глазах. «Вот и все, - сказал он негромко берлоге, - я свою задачу выполнил. Теперь, как луноход, на покой». Из него словно выдернули стержень, на котором держалась вся конструкция, он ощутил в теле усталость и болезненную слабость. Сталкер смотрел в одну точку невидящим взглядом и ждал. Ждал, сам не зная чего: озарения? идеи? нового плана? ободряющей мысли? Он чувствовал, что время его если еще не пришло, то уже на подходе. Ощущал это по своим силам. Организм ослаб, болезнь, раны делали свое дело. Подумал, что если разденется, то поразится своей худобе.

- Плевать, - проговорил он с поддельной бодростью, рывком встал, подошел к печи. Со скрипом отворил заслонку, разжег приготовленные заранее дровишки. Затем обернулся к тумбочке, распахнул дверцу. Из полумрака на него глянула целенькая, нераспечатанная бутылка «гамофоса», за которой пряталось еще несколько. «Вжик, вжик, вжик. Уноси готовенького. Вжик, вжик, вжик. Кто на новенького?». В принципе, этим он и собирался заняться. Только настроения не было, или было, но не то, с каким он раньше брался за прохладное стеклянное горлышко. Пропало предвкушение праздника, легкости мысли, здорового пофигизма.

Резким движением Гриф свернул крышку, с грохотом поставил бутылку на стол. Из продуктового ящика потянул консервы, банки, упаковки. Выбирал самое вкусное, в котором себе отказывал раньше и которое зачем-то приберегал на особый случай. Сильнее прочего порадовали ананасы в собственном соку. Он облизывался, потирал руки, растягивал рот в улыбке, говорил: «Вот сейчас кутнем. Устроим пир горой. Ползоны от зависти сдохнет». Только взгляд был тусклый, словно сухари, а не деликатесы выложил. И кто это мы? Сейчас как никогда Гриф хотел собутыльника. Хотя бы распоследнего нищеброда и алкаша Лопухеда.

Он налил в кружку добрых двести грамм и выпил залпом. Скривился, выдохнул и принялся заедать. «Поминки начались».

После первой бутылки в дело пошла вторая. Для большей убедительности достал целлофановый пакет с «крапивкой», сыпанул под язык, тут же закурил.

Гриф наяривал без оглядки, подливал в стакан и все ждал освобождающего, спасительного опьянения. Он пребывал словно в лихорадке. Гнал к обрыву, чтобы скорее сигануть и уже больше ни о чем не думать.

Его накрыло грубо и сразу, словно лавиной. Уставший с дороги, обглоданный ранами и болезнью, он встал до нужника, сделал на ватных ногах шаг и повалился плашмя всей массой на заскорузлый, ставший от глины каменным ковер. Боли от падения не почувствовал, как не почувствовал и облегчения в мочевом пузыре.

Он очнулся, темнота расползлась, в бледно-желтом свете разглядел перед лицом рыжую глину. Голова раскалывалась, в ушах звенело. Гриф поднялся на четвереньки, в мокрых штанах дополз до стола, небрежно, расплескивая, налил в кружку водки. Выпил, уронил пустую тару и снова вырубился.

Сталкер провалялся много часов, но выспавшимся и отдохнувшим себя не чувствовал. Отнюдь, был словно разбитый, полудохлый паралитик в куче отходов. Сухой язык лип к небу, к горлу подкатывала тошнота, по телу волнами расходилась дрожь. Гриф поднялся на трясущихся руках, мутным взглядом из-под полуприкрытых отекших век взглянул на стол. Поднял стакан, опрокинул в него горлышко бутылки. Забулькало. Поднес «гамофос» к губам. Открыл рот. К горлу подкатила тошнота, он спешно сомкнул губы и отвернулся, сдерживая рвотный позыв. Затем задержал дыхание и быстро влил в себя два судорожных глотка. Больше не смог. А в следующее мгновение водка вместе со рвотными массами фонтаном вырвалась наружу.

Потом ему было плохо, настолько, что думал уже в аду. Глотал таблетки, пил воду, вырубался, бредил в горячечном поту, блевал, затем все повторялось снова. Потерял чувство времени и абсолютно был дезориентирован, путаясь в сновидениях и яви.

ПДА подсказал, что банкет растянулся на три дня. К жуткой головной боли и интоксикации подключилась поджелудочная. Капли доктора не помогали, и он впорол обезболивающее.

Более-менее сносно почувствовал себя к концу следующего дня. Гриф мог пить воду и курить. В берлоге нестерпимо воняло блевотиной, от этого запаха рвотные позывы периодически стягивали горло, катастрофически не хватало чистого воздуха. И чем лучше он себя ощущал, тем невыносимее становилось пребывание в этом смраде.

Гриф соскреб пачку «Кэмэла» и зажигалку с загаженного стола, полез к крышке люка, намереваясь впустить свежий воздух, проветрить свой провонявший склеп и спокойно перекурить снаружи.

Он сдвинул запор, повернул ручку автоматической защелки, приподнял крышку. Яркий свет резанул по глазам бритвой. Гриф болезненно зажмурился, тем не менее вдохнул, ощутил свежий, прохладный воздух, который как будто расправлял скукоженные, скомканные его легкие. Растрескавшиеся сухие губы потянулись в блаженной улыбке. Он поднялся еще на одну ступень, распахивая крышку люка шире.

Тому, что случилось потом, он не мог дать объяснения. Скрипнула тоненько петля, и в это же время его словно огрели обухом по голове. Он вырубился до того, как достиг пола.

Очнувшись, Гриф ощутил ломящую боль в плече. Возможно, именно она его и разбудила. Сталкер видел как будто сны, видел себя в них. Странные сны. Он не мог сказать, что именно в них не так. Очень реалистичные? Невероятно последовательные и длинные? Сложно запутанные, не характерные для примитивизма потока бессознательного? Он лежал в кромешной темноте и моргал. «Почему темно? Закончился керосин?» - вполне возможно, он давно не подливал в лампу. Гриф посмотрел вверх. Люк захлопнулся - нет щелей. Сталкер с кряхтением и болью поднялся на ноги. «Что произошло? - думал он о потери сознания и последовавшем падении. - Все, катарсис? Я помираю? Сосуд лопнул? Инсульт? Или… Идиота кусок, надо было в перископ сначала глянуть». Гриф нашел разгрузку на кровати, вынул из кармашка фонарь. После чего заправил лампу.

Сталкер подошел к самопальному «перископу», собранному из трубы, насквозь проходящей через верхнюю потолочную панель, и запрятанного внутри нее эндоскопа с длинным проводом. Камера скрывалась в металлическом коробе, как бы случайно валяющемся среди прочего хлама.

Гриф подсоединил эндоскоп к ПДА, включил устройство. На экране возникла картинка привычного пейзажа при дневном свете. Он сразу увидел слепых псов. Гриф медленно вращал перископ, обозревая ближайшие окрестности. Насчитал пять особей. Одни слонялись по элеватору, другие лежали, спали, глодали. «Они что, здесь обосновываются? - задался Гриф вопросом и удивился. - Здесь жрать нечего. Скоро уйдут. Не меня же сторожат. Хотя…» Пси-волк с серой линялой шерстью приковал к себе внимание. Крупный псионик, превосходящий почти в два раза обычного слепого пса, что-то грыз возле бетонного забора. «Это он меня саданул, - догадался Гриф, - выключил моментом».

Монитор коммуникатора заметно потускнел. Сталкер вспомнил, что давно его не заряжал. Снял с руки и проводами подсоединил к аккумулятору, специально приобретенному для такой цели. Также имелась ручная динамо-машина, но он не хотел сейчас ею пользоваться.

Слепые псы с псиоником мало беспокоили, беспокоил сон, который сталкер видел в отключке, причем картина постоянно пополнялись новыми деталями. Гриф не знал, как это понять. Какие-то знания, воспоминания вроде бы его собственные, запрятанные когда-то очень далеко, вылезали из своих погребков неудержимо, с напором, как пена из бутылки с пивом. Они были непривычные, смутно знакомые, как дальние родственники, объявившиеся через много лет. Вроде бы одно лицо, но сильно изменившееся, узнаваемое где по голосу, где по росту, где по очкам. Их было много, они толпились, говорили наперебой. Сталкер обозревал их сумбурно и ничего не понимал. Спертый воздух, рвотный запах, боль, слабость не позволяли сосредоточиться и разобраться.

Он сел на кровать, прислонился спиной к стене. Дотянулся, погасил лампу, выключая царивший кругом бедлам. Сталкер не заметил, как уснул, а может, и не засыпал вовсе. Только когда очнулся, уже был другим человеком. Он это ощутил сразу. Гриф не знал, сколько прошло времени в забытьи, собственно, не задумывался об этом вовсе. Поток воспоминаний продолжал литься, но уже не такой лавиной, как в первые часы. Постепенно заполнились все ячейки гигантского пазла прожитых дней. Он не мог поверить в происшедшее с ним в прошлом и в то же время не мог не поверить. Это были действительно его воспоминания. Ему трудно еще было разобраться в циклах, очередности, в новых лицах, в смене времен, но суть он ухватил.

В ряду прочего он вспомнил, откуда взялась пачка в руке, кто на ней писал и что обозначали «НАДО ПСИУДАР», и звезда, и «ПОМОГИ», и «К7». Вспомнил Качаку, мехбазу, котельную, Федорыча, Коленьку, Авигайль, робота, научников в комбезах, вспомнил сбитый вертолет, понял, откуда ствол черного дерева в фюзеляже, вспомнил, кто может швыряться такими штуками и где лес из них, опавшие желтые листья тоже вспомнил. Вспомнил катушку, майку с картой, вспомнил Яву, первую встречу в «Передозе», как шли по зоне и как умирал в пожарном депо. Вспомнил про Яву. Именно эти воспоминания оказались самыми ценными, самыми дорогими, самыми печальными и трагичными одновременно. Он поверить не мог, что собственноручно закончил эту историю. Был шок. Взрыв мозга. Сердце бухало и не хотело успокаиваться. Гриф вскочил, зашагал по берлоге. «Что я наделал? ЧТО! Я! НАДЕЛАЛ!! - кричало его сознание, - ЭТИМИ САМЫМИ РУКАМИ!!» Он поражался, как так, ничего не шелохнулось, не екнуло. Совсем ничего, полный штиль. Даже звездочка… «Он... Он вспомнил, раз меня не прикончил. Ява-то вспомнил! А я, дегенерат распоследний, НЕТ!!» Гриф схватил себя за волосы, закинулся и завыл.

Наверное, при этом жутком, полном тоски и одиночества вое все слепые псы встрепенулись, замерли и вслушивались, пока он не стих.

В темноте Гриф налетел на стол, сильно ушиб ногу, матюкаясь, лягнул его ногой. В темноте что-то падало, громыхало. Сталкер дрожащими руками, с блестящими, как в лихорадке, подвижными глазами запалил керосинку. Он подумал, что умереть немедленно ему будет лучше, чем снова и снова переживать момент, когда стрелял в Яву. Широким порывистым шагом он двинулся к бронежилету, выхватил из кобуры «кору», приставил к виску, закрыл глаза: «Гореть мне в аду» - с этими мыслями он нажал на спусковой крючок…