Пиши как дьявол: антология тёмного фэнтези и хоррора, I том

Грязь, кровь и тщетность (Джастин Филлмор)

Холод в его костях вывел Кристофера Брейтуэйта из оцепенения. Ему казалось, будто кровь в его жилах заменили ледяной водой. Когда артерии разносили эту жидкость по всему телу, его начала бить неудержимая дрожь. Он плотно завернулся в простыни, прижимая их к обнажённому телу, и уткнулся лицом в тонкую, словно вафля, подушку. Кровать скрипела и тряслась от его дрожи. Кристофер сжал пальцы на руках и ногах. Он знал, что будет дальше.

Его лихорадка за считанные секунды вскипятила потоки холодной крови. Всё тело покрылось испариной. Он сбросил простыни и перевернулся на спину. Его тошнило слюной, и он схватился за живот. Эти волны холода и жара накатывали с равномерными интервалами. Когда дрожь медленно отступила, утренний солнечный свет проник в его комнату узким лучом, просеянным через окно возле кровати.

Отец Флорес вошёл в маленькую каменную комнату с молитвенной свечой в руке. Его чёрная сутана колыхалась у щиколоток, открывая сандалии. Белый воротничок плотно облегал шею. Лицо было гладко выбрито, а седые волосы спрятаны под биреттой. Он окинул взглядом жилистое тело Кристофера, отметив шрам на правом плече Брейтуэйта и следы от осколков вдоль правого бока. Тогда отец Флорес понял, что его пациент, должно быть, прошёл через Великую войну. Минуло два года с капитуляции Германии и год после подписания Версальского договора. Он гадал, как такой человек, как Кристофер, очутился в Боливии.

Священник поставил свечу на тумбочку возле кровати. Он долил в стакан Кристофера церковного вина из глиняного кувшина. Взяв чайную ложку, достал из кармана маленький коричневый флакон и насыпал горку порошка. Высыпав порошок в вино и размешав его, он оставил флакон на тумбочке. Отец Флорес положил левую руку под голову Кристофера и осторожно приподнял её с подушки. Кристофер приоткрыл губы и, борясь с тошнотой, отпил вина. Отец Флорес бережно опустил его голову обратно на подушку.

— Janiwa jaya, сын мой, — древние слова инков прозвучали властно, подобно рокоту вулканических гор кантона Сахама. — Осталось недолго, — повторил отец Флорес. — Здоровье скоро вернётся к тебе.

Жар спал через два дня. Кристофер дышал свободно, нежась в полуденном солнце. Теперь он мог сидеть на кровати. Его светлые волосы были спутаны, а борода неухожена. Старые приятели из Магдален-колледжа в Кембридже наверняка пришли бы в ужас от его вида. Он фыркнул при этой мысли. Он дорожил воспоминаниями о юности, но его познания в европейской истории теперь были ему ни к чему. И именно такими он и хотел их оставить — запертыми в дальних закоулках памяти. Он покончил с континентом и его бесконечными раздорами.

Кристофер потянулся к миске с бульоном, стоявшей на прикроватном столике. Бульон остыл до нужной температуры, что было особенно приятно. Он был благодарен, что теперь мог есть говядину с овощами, не боясь тошноты. Деревянные миска и ложка каким-то чудом оттеняли вкус местных пряностей. Пар от миски, стоявшей у него на коленях, струился к окну, прорубленному в каменной стене. Кристофер проводил его взглядом. Каменные здания самых разных форм и размеров тесно жались друг к другу, образуя небольшой городок Курауара-де-Карангас. Соломенные крыши, словно аккуратно причёсанные волосы, укрывали дома. Город походил на группу молящихся, припавших к стопам своего божества — вершины Невадо-Сахама. Заснеженный пик отражал свет древнего солнца инков, окутываясь золотистым сиянием. Брейтуэйт отхлебнул супа. Он покорит этого бога, самую высокую из боливийских гор, даже если это станет последним делом его жизни.

Отец Флорес вернулся в комнату Кристофера на закате. Город был залит ярко-оранжевым светом, напоминавшим плоды ачачи, отчего казалось, будто его можно съесть. В руках священник нёс тарелку со свежим хлебом, щедро намазанным маслом, и чашку чая из коки. Поставив угощение на тумбочку, он сложил руки за спиной и с улыбкой оглядел окрепшего Кристофера.

— Благодарю вас, отец.

— Не стоит благодарности, сын мой. Рад, что смог помочь. Силы вернутся к тебе совсем скоро, — в акценте священника слышались отголоски речи испанских конкистадоров.

Кристофер отпил чаю, на поверхности которого плавали зелёные листья. Напиток отдавал лёгкой горчинкой и оставлял приятное сладковатое послевкусие. Он с наслаждением вдыхал исходящий от чашки аромат.

— Лист коки придаст тебе сил, — произнёс отец Флорес, глядя на пик Невадо-Сахама за окном.

Брейтуэйт поставил чашку рядом с кроватью. Его взгляд переместился с горного пейзажа на коричневый флакон на тумбочке.

— Отец, что это было за лекарство? — спросил он, постукивая пальцем по стеклу.

— А, это молотая кора хинного дерева. Мы лечим ею малярию уже тысячи лет, — с гордостью ответил отец Флорес.

Брейтуэйт откинул голову.

— Значит, всё-таки малярия, — пробормотал он, почёсывая бороду. — Я так и думал. Надо было лучше подготовиться. Британское правительство снабжает колонии в тропиках настойкой Варбурга, но я сомневался в её действенности, — он потянулся к своей сумке на полу, достал записную книжку с карандашом. Сделав несколько пометок, убрал её обратно. — Хинин, если не ошибаюсь, и есть действующее вещество. Похоже, методы лечения во многом схожи?

— Вы, европейцы, не доверяете мудрости предков, — усмехнулся отец Флорес. — А мы испокон веков лечились корой хинного дерева. Этому средству можно доверять, — он вздохнул. — Я слышал об этом снадобье из Британской Гвианы, разработанном, надо же, немцем. Но сам я ему не доверял. Предпочитаю держаться подальше от европейских дрязг.

— Тут мы с вами единодушны, отец, — Брейтуэйт отхлебнул чаю. — Я никогда больше не вернусь на родину.

Отец Флорес опустился в деревянное кресло напротив кровати Брейтуэйта и снял биретту. Положив её на колени, он провёл рукой по густым серебристым волосам. Его пастырская миссия была завершена.

— Поведай мне, сын мой, как ты очутился здесь, в боливийской Сахаме?

— Ну что ж, — Брейтуэйт отставил чашку, — я приплыл на пассажирском лайнере в чилийский порт Арика, где узнал о железной дороге до Ла-Паса. Купил билет и решил забраться поглубже в эту Америку. На станции вместе с билетом мне выдали брошюру, которую я изучил по пути в Ла-Пас. Там-то я и прочёл о вашей величественной Невадо-Сахаме, — он кивнул в сторону вершины за окном.

— «Я должен покорить эту гору», — сказал я себе. Потому и сошёл в Чаранье, а дальше добрался сюда с помощью местных жителей, ехавших в ваш чудесный городок. Где-то в дороге меня и скрутило, начался жар. Я поклялся этим добрым людям, что прославлю их величайшую гору, если они помогут мне выжить. Они и привели меня к вам, отец, — Кристофер вытер лоб и отставил чашку.

Отец Флорес помолчал, осмысливая рассказ.

— Похоже, ты ищешь приключений, — он выдержал паузу. — Это объясняет, как ты сюда попал. Но почему именно в этот городок? Вот что не даёт мне покоя, — священник развернул ладони к небу, держа их на коленях.

— Хороший вопрос, отец. Возможно, я никогда не найду точного ответа. Но могу сказать, что это уже второй раз, когда я обвёл смерть вокруг пальца, — Брейтуэйт спустил ноги с кровати и поднялся. Он показал священнику свои шрамы, не подозревая, что отец Флорес уже видел их. Брейтуэйт провёл кончиками пальцев по рубцам, позволяя воспоминаниям нахлынуть.

— Я воевал в Четвёртой армии Британских экспедиционных сил на Сомме. По приказу генерала сэра Дугласа Хейга мы наступали вдоль той реки, где нас встретил такой шквал артиллерийского огня, какого я в жизни не видывал. Нас, образованных людей, утончённых и неопытных, этот огненный град выкосил, будто травинки, — он поднял взгляд к потолку.

— Нас прозвали «армией Китченера». Выпускники колледжей, призванные в последний момент переломить ход войны. И всё же я пережил артобстрел лишь затем, чтобы напороться на немецкий штык, — он покачал головой. — Господи, какая жестокая насмешка. То, что я там повидал... Больше не хочу такое видеть никогда. Потому и сбежал с родины. Чтобы увидеть красоту, укрыться от раздоров.

Вместе с закатом на комнату опустилась тишина. Силуэт Невадо-Сахамы превратился в зловещее чудовище.

Отец Флорес поднялся и неторопливо прошёл через комнату. Он зажёг свечу на тумбочке, и тьма отступила.

— Если ищешь красоту, то ты пришёл в нужное место. А вот от раздоров... От них не убежишь по эту сторону небес, — он покачал головой, опускаясь обратно в кресло. — Ты меченый, прости за прямоту. Похоже, у тебя назначена встреча со Всевышним.

— Возможно, — усмехнулся Кристофер. — Или это я назначил встречу Всевышнему, — он воздел указательный палец к небу. — С вашего благословения, отец, я хотел бы завтра на рассвете начать восхождение на Невадо-Сахаму.

— Тебе не нужно моё благословение, сын мой. Хотя пара дней отдыха не помешала бы. Впрочем, думаю, ты уже достаточно окреп для пути. Обещай лишь, что не станешь спешить и проявишь почтение к Невадо-Сахаме. Травяные равнины между городом и горой обманчивы. На солнце они кажутся летним лугом, но там густая трава по болотам стелется. А ветер... ветер до костей пробирает. Грейся в тёплых источниках, чтобы не замёрзнуть, тогда справишься. Предгорья каменистые, а оттуда до вершины четыре дня подъёма. Там тебя встретят снег и лютый холод. Не торопись, — отец Флорес поднялся.

— Тебе понадобится еда, много воды и тёплая одежда. Могу дать хлеба и листьев коки для чая. Говорят, кока силы придаёт и от горной болезни помогает. А ещё подарю тебе шапку и пальто из шерсти альпаки. Да благословит и сохранит тебя Господь, — он осенил Кристофера крестным знамением и вышел.

Кристофер думал, что священник станет отговаривать его от восхождения на Невадо-Сахаму. Он читал, что местные считают эту гору священной, но это лишь разжигало его желание покорить её. Если подумать, никто по пути даже не пытался его отговорить.

Кристофер Брейтуэйт стоял перед пуной — бескрайними травяными равнинами между Курауара-де-Карангас и её недремлющим оком, Невадо-Сахамой. Издалека равнины выглядели как ровное поле до самой горы. Вблизи же они оказались лабиринтом торфяных болот, высокой травы по пояс, ручьёв и тёплых источников. Свирепые ветры хлестали по открытой местности, пригибая траву почти до земли. Изрытая ямами равнина напоминала искромсанную снарядами нейтральную полосу на Сомме. Поднимающийся пар стелился, как дым над полем боя. В завываниях ветра чудились крики разрываемых на части людей.

Кристофер поднял руки над головой, заслоняясь от солнца — точно так же, как когда-то от артобстрела на Сомме. Его затрясло. Равнины, казалось, дрожали вместе с ним. Гора же, невозмутимая, взирала на его муки без тени сострадания. Он опустил руки и плотнее закутался в альпачье пальто. Натянул шапку на уши и помотал головой, пытаясь вытрясти из памяти проклятые воспоминания.

Сделав несколько глубоких вдохов, Кристофер зашагал вперёд, как на марше. Равнины уже не так пугали, когда он упрямо продвигался к горе, шаг за шагом прокладывая путь. Ему попадались тропы, протоптанные стадами альпак, лам и викуний. Эти животные куда лучше знали здешние места. Их шерсть и копыта, конечно же, больше подходили для этих краёв, чем его армейские ботинки и жёсткая одежда. Раскисшая растительность то и дело грозилась засосать его. Армейский рюкзак оттягивал плечи, но без еды и воды никак нельзя, да и свёрнутый спальный коврик — ещё один прощальный дар отца Флореса — мог пригодиться. Священник показал себя умелым лекарем и радушным хозяином.

Тёплые мысли об отце Флоресе оборвал вид разлагающейся туши викуньи, увязшей в парящем болоте. Кроткая мордочка маленького верблюда походила на личико мёртвого ребёнка. Глазные яблоки вылезли из орбит. Тощая шея, усыпанная червями, уходила в бурую жижу. Брюхо скрывалось под поверхностью трясины, а четыре истощённые ноги нелепо торчали вверх.

Брейтуэйту сдавило грудь. От вида этой морды и удушающей вони его бросило на колени. Его вырвало. Из глубин равнины вновь поднялись картины французских полей сражений. Голова раскалывалась, сердце колотилось так, что грудь ходила ходуном. Нет, он не сдастся этой земле. Он пройдёт через всё, как прошёл через Сомму. Достав из рюкзака флягу, набрал в рот свежей воды и сплюнул.

— Чтоб вас всех черти взяли, мерзкие твари, — выругался он, поднялся и побрёл дальше.

Спустя несколько часов Брейтуэйт добрался до предгорий Невадо-Сахамы. Равнины уступили место нагромождениям мелкого андезитового камня. Хоть предгорья и казались пологими по сравнению с вершиной, всё же это были останки древнего стратовулкана. Засохшие комья грязи отваливались от ботинок Брейтуэйта, пока он карабкался по каменистым склонам. Оставив позади равнины, он с облегчением вслушивался в хруст гравия под ногами. Холод пробирал всё сильнее. Здесь не было ни болот, ни расщелин, чтобы согревать землю снизу. Облака кружили над конической вершиной, отрезая Кристофера от света. Мёртво-серые скалы превратились в кладбище для солнечных лучей.

Предгорья плавно переходили в подножие вулканического пика. Кристофер решил подниматься, пока не стемнеет. Потом разобьёт лагерь на ночь. В расщелинах, по которым вода стекала с вершины вниз, ютились рощицы кеньоа. Их листва напоминала облачка пепла на тонких древесных ветвях.

***

Когда свет начал угасать, Брейтуэйт отыскал уютную прогалину под деревьями. Расстелил спальный коврик и развёл небольшой костёр, чтобы уберечься от стихии. Резкий перепад между сорокаградусной жарой в окрестных деревнях и температурой чуть выше нуля на горе напоминал приступы малярии. Кристофер оказался отрезан от размеренного течения жизни. Поужинав хлебом и вскипятив чай из коки, он улёгся спать. С наступлением темноты привычный мир уступил место хаосу. Ночь отдали во власть диким зверям. Их крики разносил неугомонный ветер.

Брейтуэйт очнулся под стук тлеющих углей и треск хлещущих друг друга веток над головой. Утренний свет сочился сквозь кроны. Он оживил костёр, вскипятил ещё чаю из коки и вытащил из сумки три плода ачачи. Один за другим продавливал большим пальцем оранжевую кожуру, добираясь до сладкой белой мякоти. Ел их целиком, выплёвывая похожие на абрикосовые косточки в огонь. Второй день подъёма выдался круче первого. Дышать становилось всё труднее — воздух редел с каждым шагом.

Мысли об отце Флоресе заполонили разум Кристофера. Он представил священника, стоящего на коленях перед алтарём часовни, с горящей красной свечой. Видел, как огрубевшие руки перебирают чётки, пропуская бусины между пальцами, как он нашёптывает молитвы, пришедшие из глубины веков. Губы священника двигались торопливо. Пламя свечи вздрагивало от каждого слова, разгораясь всё ярче.

Именно таким он застал отца Флореса тем утром, когда отправлялся к Невадо-Сахаме. Вручая припасы для путешествия, священник держался со смирением слуги. Но на прощание лицо его будто окаменело, стало таким же бесстрастным, как далёкая гора. Казалось, он вырос в росте, воздев голову к небу и расправив плечи, словно необъятные равнины, прежде чем скрыться в ризнице.

На третий день в горах налетели ледяные ветры, а после полудня повалил снег. Жгучий холод отражался в тяжёлом дыхании Кристофера. Он прятал руки в пальто, упрямо карабкаясь вверх. Каждый шаг давался с трудом, ноги гудели, но только движение спасало от лютого мороза. Желудок умолял о горячей пище, но приходилось довольствоваться скудными порциями фруктов и хлеба. Умение шагать на пустой желудок — ещё один урок, вынесенный Кристофером с войны. Это было пыткой и для тела, и для разума, но главное — научиться разделять их, позволяя духу рваться вперёд.

К вечеру снегопад унялся. Облака угнало к чилийскому побережью, открыв пронзительно-синее небо. Пик Невадо-Сахамы искрился в солнечных лучах. Земля внизу казалась чужой планетой. С такой высоты Кристофер не мог различить ни единого человеческого жилья. Зато яснее прежнего проступали линии Сахамы, начертанные древними народами Южной Америки. Эти остроугольные перекрещивающиеся полосы, возникшие за века выскабливания почвы и удаления растительности, тянулись на километры вдаль. Получился жуткий узор на земле, похожий на следы от пересекающихся ногтей на коже.

Это зрелище пробудило в Кристофере безумие, словно открывшийся термальный источник, посылающий трещины по всему его существу. Пелена затуманила его глаза, опуская занавес реальности. Шрам на правом плече жёг огнём. Он увидел немецкого юношу, лежащего у его ног на горном склоне. Кристофер вонзил штык в живот юного солдата в форме, проворачивая его во внутренностях, после того как сам едва увернулся от удара вражеского штыка в плечо. Немецкий солдат впился ногтями в кожу на обнажённых предплечьях Брейтуэйта. Враг царапал и рвал его плоть, пока жизнь покидала молодое тело.

Когда пелена спала с глаз Кристофера, он обнаружил себя на коленях в снегу, царапающим ледяную почву обеими руками. Ногти отслоились, обнажив кровоточащие кончики пальцев. Он отдёрнул пульсирующие от боли руки и посмотрел в небеса. На вершине снова собирались облака – приближалась ночь. Ему придётся добраться до вершины завтра. Найдя неподалёку дерево кеньоа-де-альтура, он прижался к нему и забылся тревожным сном. В его видениях эхом отзывались газетные заголовки 1918 года. Великую войну прозвали «Грязью, кровью и тщетностью».

На четвёртое утро Кристофер съел последний кусок хлеба, успевший превратиться в лёд. Он отхлебнул из фляги. Вода обожгла внутренности, стекая вниз. Медленно двигающийся Брейтуэйт, шатаясь из стороны в сторону, продолжал подниматься на Невадо-Сахама. Дыхание давалось с трудом, высотная болезнь терзала голову головокружением и болью. Снежная буря душила вершину, когда мышцы в ногах начало сводить судорогой. Голова налилась свинцом. Границы жизни и смерти, казалось, размывались и сливались в единое целое. В десяти шагах от вершины Кристофер увидел впереди человеческую фигуру. Он попытался сфокусировать взгляд. Сквозь снег проступил похожий на тень силуэт отца Флореса, его одеяния оставались нетронутыми непогодой.

Священник воздел руки к небу, произнося древние слова инков. Гора содрогнулась и зарычала в ответ. Брейтуэйта сбросило с обрыва. Падая, он отчаянно размахивал руками и кричал о помощи. Тёмная тишина поглотила его, прежде чем тело ударилось о твёрдую поверхность внизу. Он открыл глаза и обнаружил себя на каменистых предгорьях Невадо-Сахама. Падение не оставило на нём ни единой царапины. Рядом стоял отец Флорес, протягивая руку, чтобы помочь подняться.

– Сын мой, ты встретил свою судьбу, – произнёс священник. – Ты обречён подниматься на эту гору вечно. Достигнув вершины, ты вновь окажешься у подножия, вынужденный снова карабкаться на пик. Нет пути назад, только вверх. Ты поймёшь, что нельзя избежать смерти, служа ей вечно.

Священник растаял в воздухе, оставив Брейтуэйта вновь начинать восхождение. За прошедшие с тех пор годы многие рассказывали, что видели вечного альпиниста, совершающего свой путь к вершине. После этого он исчезал, чтобы вновь начать свой бесконечный маршрут.