Последнее отражение

Глава 6

Только когда машина без проблем миновала ворота коттеджного поселка, Лу смогла выдохнуть и разжать судорожно сведенные пальцы, которыми держала дневник.

– В хранилище я была не одна, – сообщила она, подаваясь вперед и глядя на дорогу, освещаемую не только фонарями, но и первыми солнечными лучами. – Похоже, кто-то еще охотится за дневничком.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Стефан.

– Я почему через окно-то выпрыгнула. Там был мужчина. Очевидно, он пришел туда раньше меня. И то ли не нашел дневник, то ли я его спугнула. Когда я вытащила тетрадку, он попытался забрать ее у меня.

– Охрана? – предположила молчавшая до этого Лина.

– Сначала я тоже так подумала, но теперь сомневаюсь, – покачала головой Лу. – Я не очень хорошо его рассмотрела, не до того было, но он не походил на охрану, одежда другая. Черные джинсы, черная водолазка. Все облегающее, явно призвано не стеснять движений. Возможно, тоже собирался воспользоваться суматохой в доме, но я его спугнула. А когда нашла дневник, у него выбора не осталось, пришлось выйти. Высокий, сильный, рыжеватый. Не такой, как я, но и не блондин, как Стефан. Среди гостей я его не видела.

Стефан долго молчал. Лу уже думала, что он и вовсе ничего не ответит, когда он сказал:

– Мне ничего неизвестно о том, чтобы дневником интересовался кто-то еще. В любом случае тебе волноваться не о чем, он будет у меня.

«Ага, алмазы я тоже отдала, но пришли именно за мной», – мысленно хмыкнула Лу, но вслух ничего не сказала.

– Как думаешь, охрана бросится за нами в погоню? – вместо этого спросила она. – Наверняка ведь слышали, как я выпрыгнула из окна.

– Сначала им нужно разобраться, что было украдено, – не слишком уверенным тоном сказал Стефан. – Подозреваю, у Кузнецова дома полно того, о чем полиция знать не должна. Если охрана попытается нас догнать, полиция может узнать. А Кузнецову, похоже, проблемы не нужны еще больше, чем нам.

– Но когда он разберется, что украдено, он выйдет на нас?

– Ради тетрадки, которая валялась на задворках его коллекции? – приподнял бровь Стефан.

Лу вспомнила, где именно нашла дневник. Едва ли Кузнецов вообще поймет, что именно украдено. И скорее всего, не станет рисковать, разыскивая виновных. Это же не статуэтка с алмазами.

– И потом, в последнее время интерес к этому дневнику проявлял лишь один человек, поэтому если Кузнецов на кого и подумает, то на него. И едва ли захочет связываться.

– Твой заказчик? – уточнила Лина.

Стефан кивнул, а Лу нахмурилась:

– Какой еще заказчик?

– Тот, кому нужен этот дневник и кто может помочь тебе, – невозмутимо пояснил Стефан. – Поэтому не волнуйся. Я отвезу тебя к Крис, а когда проблема будет решена, позвоню, что можешь возвращаться домой.

– Я думала, дневник нужен тебе, – Лу сложила руки на груди, хмуро глядя на отражение Стефана в зеркале заднего вида. – Такой был уговор.

– Для тебя дневник нужен был мне, а что я с ним буду делать – это уже мои проблемы.

– Ты мне соврал.

Стефан не ответил, но и Лу не стала настаивать. Тот факт, что ее обманули с заказчиком, конечно, коробил, но в то же время придавал уверенности: все же Лу до последнего сомневалась, что обыкновенный ученый обладает связами, способными отмазать ее от Лавряшина. А раз у самого Стефана есть заказчик, то, вполне возможно, возможности того куда обширнее.

Когда они подъехали к дому Крис, над городом уже взошло солнце, однако хозяйка не спала. Глаза были красными и воспаленными, выдававшими, что она всю ночь просидела за компьютером, а руки мелко подрагивали от бессчетного количества чашек кофе.

– Зайдете на чай? – предложила она Стефану и Лине, но те отказались.

Лу видела, как горят глаза Стефана. Еще час назад она подумала бы, что ему не терпится приехать домой и взяться за чтение дневника, но теперь уже не знала наверняка. Быть может, эта архивная крыса просто привыкла ложиться спать в девять вечера, и такое возбуждение в нем вызывает перспектива скоро обнять подушку.

– А вот я бы поела, – призналась Лу, когда за парочкой закрылась дверь.

– Проходи на кухню, сейчас что-нибудь сварганим, – сказала Крис. – А ты мне все расскажешь. Честно говоря, я и сама не отказалась бы поесть. Стресс всегда пробуждает голод, а в настоящем ограблении я участвовала в первый раз.

– То есть ненастоящие периодически проворачиваешь? – подловила Лу.

Крис только засмеялась в ответ. Вдвоем они быстро накрыли на стол. В основном обошлись обычными бутербродами и нарезками, чтобы было быстрее, поскольку обе готовы были съесть по половинке слона. Зато Крис вытащила из холодильника бутылку вина.

– Отпразднуем! – Она с гордостью водрузила ее на стол.

– Семь утра, – напомнила Лу.

– И что? – ничуть не смутилась Крис. – Я еще не ложилась, ты тоже. У нас глубокая ночь, а не утро.

Пока Крис разливала вино по бокалам, на запах мяса явились все ее коты. За неделю, проведенную дома у компьютерного гения, Лу успела выяснить, что всего их пять, познакомиться с каждым и даже выбрать себе любимицу – абсолютно белую глухую кошку с голубыми глазами по имени Пинги.

– Почему Пинги? – спросила Лу, когда Крис только назвала ее имя.

– Потому что ее зовешь – а в ответ тишина, – хмыкнула тогда Крис.

Всех кошек она подобрала на помойке в разное время. Первым в ее доме появился черный Багги (от слова Баг), затем шел Глитчи – самый молодой рыжий кот, которого Крис нашла еще слепым котенком и выкормила из пипетки, большой любитель устраивать гонки по стенам среди ночи. Лагги – огромный степенный старый кот, у которого поседели даже усы. Крис точно не знала, сколько ему лет, но подозревала, что осталось бедняге немного. Больше всего на свете он любил спать на подоконнике, вывернувшись пузом кверху и растопырив в стороны лапы. И Куки – милая трехцветная кошечка, ласковая и заботливая. Куки прекрасно помнила, кому из котов принадлежит какая миска, и беспощадно била лапой того, кто пытался поесть из чужой.

Пинги забралась к Лу на колени, и та принялась бездумно почесывать у нее за ушком.

– Ты не теряйся, когда сможешь вернуться домой, – попросила Крис, когда половина бутылки была опустошена. – Я редко кого-то пускаю к себе в квартиру, а ты прожила тут целую неделю, мы уже, считай, как сестры, – она состроила забавную рожицу.

Лу рассмеялась.

– Обязуюсь звонить по праздникам и забегать на дни рождения, – пообещала она, зная, что едва ли будет это делать.

Лу любила общение. С клиентами в своем цветочном магазине она могла трещать часами. Бывало, человек зайдет к ней за простым букетиком, а уйдет через два часа постоянным клиентом. Лу всегда находила темы для разговоров, но все они были нейтральными. Такими, о которых можно говорить целый день, а потом даже не вспомнить, о чем была беседа. Близко же к себе она никого не подпускала. Как Крис редко приводит кого-то в свою квартиру, так Лу редко приводила кого-то в свою жизнь. Пожалуй, кроме Глеба, у нее и не было близких людей. Даже его жена таковым не стала. Да и самого Глеба едва ли можно было назвать таким уж близким. Да, они общались, поскольку были братом и сестрой и никаких других родственников не имели, но вряд ли Глеб по-настоящему знал, чем живет Лу. Как и Лу плохо знала, что волнует Глеба.

Девушки просидели почти до обеда и, лишь когда закончилось вино, отправились спать. Лу быстро приняла душ, надела пижаму, которую уже считала своей, и нырнула в постель, которая тоже стала почти родной. Забыла занавесить шторы, но уснуть ей не помешало даже смотрящее в окно солнце.

Проснулась Лу, когда за окном было темно. Сколько прошло времени, она не имела понятия, поскольку часов в комнате не было, но определенно что-то было не так. В первое мгновение Лу даже не поняла, что именно не так, а потом в темноте комнаты, разгоняемой фонарями за окном, разглядела силуэт Пинги. Кошка стояла на краю дивана, на котором спала Лу, и смотрела в пустоту. Спина ее была выгнута дугой, длинные лапы острыми когтями вцепились в простыню, шерсть вздыбилась. Уши прижаты к голове так плотно, что и не разглядеть, а опущенный хвост мелко подрагивает. Пинги шипела в пустоту так страшно, что у Лу самой волосы встали дыбом.

– Эй, ты чего? – шепотом спросила Лу.

Кошка, конечно, не отреагировала. Лу медленно села, но Пинги по-прежнему шипела на кого-то невидимого и никак не давала понять, что слышит Лу. Да, она была абсолютно глухой, но на движения реагировала всегда.

– Пин… – снова позвала Лу. – Ты чего, малышка?

Пинги утробно зарычала, потом снова, особенно сильно, зашипела. Лу, сколько бы ни вглядывалась, так и не смогла рассмотреть ничего необычного. Обычный пустой угол возле окна, даже мебели возле него не стояло. На стене висело зеркало, но диван в нем не отражался, а потому Пинги не могла испугаться своего отражения, как это порой бывает с кошками. Рисунок на обоях тоже не складывался в необычный узор, да и Пинги, спавшая возле Лу каждую ночь, раньше так себя не вела. Послав в пустоту еще один утробный рык, кошка вдруг расслабилась. Появились уши, хвост перестал дрожать. Кошка как ни в чем не бывало повернулась к Лу, приблизилась к самому ее лицу и свернулась на краю дивана. Лу же еще несколько долгих минут вглядывалась в пустоту, а затем тоже осторожно легла. Было почему-то тревожно и неспокойно, но бессонная ночь и алкоголь взяли свое, и она снова уснула.

⁂

С того самого момента, как дневник оказался у него в руках, Стефан не мог избавиться от того необычного, яркого чувства, которое всегда сопровождало предстоящее открытие. Так уж повелось с самого начала: как только он понимал, что к нему в руки попало что-то важное, что-то не такое, как большинство, он не мог успокоиться. Ладони становились влажными, в горле, наоборот, пересыхало, сколько ни пей воды. Сердце начинало стучать так сильно, что заглушало мысли, и стоило огромных усилий привести его в норму. В такие моменты Стефану хотелось оказаться на необитаемом острове, не тратить время на общение с людьми, на какие-то социальные связи, совершенно ему сейчас ненужные. Если бы было можно, он отказался бы даже от еды и сна. Впрочем, почти всегда он и отказывался, насколько это было возможно. Однажды за три дня скинул несколько килограммов, потом целый день не мог встать с кровати, так сильно упало давление.

Вот и сейчас он хотел одного: оказаться дома с дневником Ордынского наедине. От приглашения Крис отказался. Лина слишком хорошо его знала, поэтому сразу сказала, что домой доедет на такси. Стефан за это и любил ее. Точнее, не любил. Они оба не любили друг друга, но были вместе уже не один год, потому что так было удобно. Лина получала статус невесты перспективного ученого, широко известного в некоторых кругах, который с одного взгляда может отличить оригинал от подделки и почти точно угадать стоимость редкой вещицы, а Стефану доставалась та, что не выносила мозги и умела быть незаметной, когда того требовали обстоятельства. А еще прятала его от осуждающих взглядов знакомых, будто говорящих: четыре года прошло, пора уже забыть. Вот он и делал вид, что забыл. Правда, кольцо так и не снял, но тут уж никакие осуждающие взгляды не могли заставить его это сделать.

Добравшись домой, Стефан скинул туфли, бросил на вешалку пиджак. Собирался взяться за дневник сразу, не сварив даже кофе, но остановил себя: наверное, сначала надо отчитаться перед заказчиком и решить проблему Лу. Дневник, как бы ни хотелось, полчаса может подождать. Или нет?

Немного посомневавшись, Стефан все же вытащил телефон, прошел на кухню, включил кофемашину. Заодно выпьет кофе. Он не спал всю ночь и предыдущий день и знал, что едва ли уснет в ближайшие сутки. Допинг ему был просто необходим. Кофе он не слишком любил, но фруктовый чай не способен придать необходимую бодрость.

Кофемашина зашипела, промывая систему, а Стефан, дожидаясь, прислонился к кухонному шкафу, скользнул взглядом по обстановке. Он жил в этой квартире уже почти три года, но так и не купил сюда ни единой вещи. Все здесь было ровно таким, каким оставили хозяева при сдаче. Раз в неделю приходила домработница, чтобы убраться, да иногда оставалась на ночь Лина. Вот и все люди, кто здесь бывал.

Стефан вспомнил свой дом. Огромный, старинный, построенный еще в начале девятнадцатого века. Сколько денег и любви в него было вложено, как нравилось Стефану в нем жить! И сколько раз он бывал там за последние четыре года, ходил по комнатам, касался кончиками пальцев обгоревших стен…

Кофеварка с особым рвением выплюнула остатки воды и замолчала, давая понять, что готова. Стефан оторвался от стены, подставил большую чашку, нажал кнопку. Лина всегда насмешливо комментировала объемы его чашки, но Стефан не обращал внимания. Он пил кофе не ради вкуса, а чтобы не уснуть.

Пока кофе наливался в кружку, Стефан набрал номер заказчика. Тот ответил быстро, как и всегда:

– Слушаю.

– Добрый день, это я, – отозвался Стефан.

– Добрый день, Стефан. Как ваши успехи?

– Дневник Ордынского у меня.

– Отличные новости. Уже читали? – Голос заказчика звучал ровно, но Стефан понял, что тот действительно рад.

– Пока нет, только домой зашел. Решил сразу набрать, чтобы вы, как обещали, помогли Селене. Она справилась отлично, спасибо, что посоветовали ее.

– В ней я не сомневался, – хмыкнул заказчик. – Конечно, я все сделаю, как обещал. Думаю, к вечеру проблема будет решена. Я сообщу дополнительно.

– И еще, – торопливо заговорил Стефан, пока заказчик не отключился.

– Да?

– Селена говорит, в хранилище был кто-то еще. Охотился за дневником.

Заказчик молчал не меньше минуты, а потом задумчиво проговорил:

– Спасибо, что сказали. Я буду иметь в виду.

Попрощавшись, Стефан сбросил звонок. Он прекрасно знал имя и фамилию заказчика, даже дважды с ним встречался, но предпочитал все равно безликое «Заказчик». Так было почему-то спокойнее. Кофе как раз приготовился, и Стефан, подхватив кружку за ушко, наконец-то смог уединиться с дневником в гостиной, которую давно переоборудовал под кабинет. Точнее, просто принес сюда кучу книг и рукописей, так она и стала кабинетом. Усевшись в удобное кресло, он раскрыл потрепанный временем блокнот и почти сразу ощутил болезненный укол в сердце, как бывало всегда, когда к нему попадало что-то очень старое, за чем не следили и что не берегли. Разве можно было бросать вещь, которой почти двести лет, просто на дно шкафа? Да, это не написанная от руки Библия, которую несомненно нужно беречь, а обычный дневник жившего когда-то человека, но раз уж она попала к тебе, так обеспечь ей условия! Или отдай тому, кто сможет. Но Кузнецов терпеть не мог заказчика, а потому принципиально отказался продавать ему дневник.

Страницы пожелтели, стали хрупкими. Стоило перевернуть одну чуть неосторожно, как края осыпались прямо под пальцами. Стефан переместился с кресла за стол, положил дневник на прохладную столешницу. Вот так будет лучше. Чернила выцвели, но все еще читались, лишь некоторые слова были совсем неразборчивыми. Похоже, Ордынский начал вести дневник весной 1826-го года, сразу после того, как сбежал из Петербурга в Вену.

«15-е марта, 1826

Сегодня прибыл. Город встречает меня прохладой и скрипом каретных колес. Я не чувствую облегчения. Скорее, временное притупление ужаса. На улицах улыбаются, но в глазах читается прищур: чужой. Будто каждый издалека понимает, почему я здесь.

Снял комнату на третьем этаже у вдовы с выражением преподобной инквизиторши. Ходит в чепце и называет меня «mein Herr mit traurigen Augen».

Не спорю, глаза у меня действительно такие. Уезжать – не выбор, а нужда. Петербург остался позади…

2-е апреля, 1826

С трудом выношу немецкий. Он кажется мне языком червей. Вьется, извивается, ломает синтаксис. Учусь слушать. Учусь молчать.

Никак не могу заставить себя заводить знакомства. Все кажется, я здесь временно. Утром проснусь – и домой, в Петербург!

Сегодня весь день читал в библиотеке. Попалась статья о животном магнетизме, переведенная с французского. Примитивно, но занятно.

Скучаю по Муравьеву. Интересно, расстреляли или отправили в Сибирь?

13-е апреля, 1826

Кофе отвратительный.

Пытаюсь писать. Пока не получается. Словно все слова отравлены воспоминаниями.

Сегодня видел странного человека в сером плаще, он читал «Теорию электрической души» и ел яблоко. Глядя на него, впервые почувствовал что-то вроде интереса. Даже улыбнулся барышне за соседним столом. Барышня сверлила меня взглядом и явно ожидала знакомства, но не решился. Не время еще.

28-е апреля, 1826

Письмо из Москвы. Пишет Марья Львовна. Говорит, обо мне ходят слухи. Пусть ходят. Лучше там, чем если бы кто-то пришел и постучал в мою венскую дверь.

Мне предложили выступить в философском кружке. Отказался. Еще не готов. Слишком много всего внутри, слишком мало снаружи. Но рад, что обрастаю знакомствами. Все же такой затворнический образ жизни не мое. Я привык быть в центре, привык быть окружен людьми. Люди, их мысли, их чувства – то, что меня вдохновляло. Я всегда хотел большего для людей, большего для себя. За это и поплатился. Все мы за это поплатились. Эх…

Все-таки познакомился с барышней из кафе. Зовут Анной. Не говорит по-русски, но мой немецкий достаточен для общения. Пригласил на прогулку по городу. Согласилась.

30-е апреля, 1826

Сегодня разговаривал с аптекарем. Зовут Гриммер. У него лавка на углу, где всегда пахнет чем-то соленым и мшистым.

Он говорит о растениях как о людях, а о людях как о призраках.

Сказал, у него есть книги, которые мне «могут пригодиться». Интересно, какие книги может предложить аптекарь человеку, бегущему от прошлого? Честно признался ему, что не интересуюсь подобными темами, но он лишь усмехнулся и пробормотал что-то вроде «это временно». В последнее время мне будто специально попадаются различные статьи о мистицизме, и я читаю их с определенным интересом, хотя раньше лишь смеялся над теми, кто увлекался подобным.

Анна милая, кажется, я ей нравлюсь. Неудивительно: я все еще хорош собой, хоть и чувствую себя на девяносто. Но даже фрау Миллер перестала говорить, что у меня traurigen Augen. В городе с каждым днем все теплее, хочется много гулять. Анна возникает в мыслях все чаще. Неужели оживаю?

Вчера гуляли в парке Бурггартен, и мне показалось, будто весна настала не только в природе, но и во мне самом. Анна надела простое светлое платье и завязала шляпку лентой. Без лишних претензий, но с каким-то врожденным изяществом, которому не научат в пансионах. Я не мог налюбоваться. Мы шли вдоль аллей, усыпанных первоцветами, и я вдруг вспомнил Петербург, детство… Забыл, что я беглец. Забыл, что у меня больше нет имени на родине. Было так хорошо, что не хотелось возвращаться».

Стефан оторвался от дневника, потер глаза большим и указательным пальцем. Приходилось сильно вглядываться, чтобы различить полустертые надписи, но он не мог пропустить ни слова. И потому, что боялся упустить важное упоминание о зеркале, ведь он понятия не имел, как именно оно попало в руки к Ордынскому, и потому, что ему просто безумно нравилось читать чужие дневники, представлять, как люди писали их, что при этом чувствовали, что переживали. Он вполне мог представить и Ордынского: молодой еще человек, жаждущий перемен, верящий в светлое будущее, но затем вынужденный под покровом ночи бежать в другую страну. Надежды разбиты, мечты превратились в прах. В настоящем остались лишь аресты, ссылки, расстрелы. И страх, всеобъемлющий страх. А потом и одиночество.

Ордынский оказался один в чужом городе. В то время в Вене можно было найти соотечественников, можно было примкнуть к какой-то группе, но он был настолько раздавлен, настолько напуган, что не имел на это сил. И тем интереснее было следить за тем, как он оживает. Как поднимает голову и начинает оглядываться вокруг. Символично, что это произошло весной. Ордынский оживал, как оживала сама природа, пробуждался от спячки, расправлял крылья. Записи в его дневнике, сначала короткие и отрывистые, становились все более объемными и подробными. Он много гулял, иногда с Анной, иногда один. Открывал для себя новые места, знакомился с людьми. Он сдружился с аптекарем, много времени проводил у того, начинал постепенно интересоваться мистицизмом.

Страницы шли одна за другой. Вена постепенно оживала в словах Ордынского: на узких улочках пахло свежим хлебом, в кофейнях звучал немецкий и французский, вечерами улицы будто растворялись в сумерках. А в жизнь Ордынского все сильнее и сильнее проникал оккультизм.

Стефан уже читал о каком-то травяном настое, вызывающем «размягчение границы между мирами», упражнениях, похожих на смесь медитации и гипноза. Все это стало напоминать скорее личный магический журнал, чем дневник светского человека XIX века. Все чаще Ордынский упоминал аптекаря, все реже – Анну.

На полях появились латинские слова, старославянские глаголы, алхимические символы. Одна страница была целиком исписана формулами, другая напоминала собой чертеж. А под ним размашистым и неровным почерком была выведена надпись:

«Non est mortale quod opto».

– «Не ищу я смертного», – тихо перевел Стефан.

Он снова откинулся на спинку кресла и потер переносицу. В голове уже немного шумело: от усталости, пыли, долгого молчания и тяжести смысла, просачивающегося сквозь строки. Дневник был наполовину исповедью, наполовину алхимическим трактатом, и чем дальше Стефан читал, тем сильнее ощущал, что Ордынский был не просто коллекционером или философом. Он был… одержимым.

Ордынский перестал ставить даты, порой даже не отделял одну запись от другой, и Стефан не сразу понимал, что между соседними предложениями прошло несколько дней, а то и недель.

Он открыл следующую страницу и замер. Она начиналась иначе. Почерк стал чуть крупнее, размашистее, наклон больше. Снова отрывистые фразы, как в самом начале дневника, будто Ордынский писал в состоянии сильного волнения.

«Мария. Так она представилась. Ни фамилии, ни титула. Только имя. Черное платье. Руки, пахнущие пеплом и медом. Взгляд, от которого в висках начинался звон. Хозяйка старинного дома в Мариахильфе. Ее гости смеялись, говорили на разных языках. Один курил из серебряной трубки, в которой шевелилось пламя. Другой читал книгу, в которой не было букв.

Она взяла меня за руку, будто слепого. Сказала: «Ты проклят. Но я помогу тебе».

Я не сразу понял, что это значит. Я не знаю, приду ли еще. Но чувствую, что Мария знает меня лучше, чем кто-либо другой. Это завораживает и пугает одновременно».

Стефан еще раз перечитал эту запись, боясь дышать. Потом аккуратно положил закладку.

Мария из Мариахильфа. Последняя известная владелица зеркала. Стефан нашел не так много имен тех, кто посещал ее салоны. Ордынский был одним из них. И только он оставил после себя записи. Пока все складывалось именно так, как и надеялся Стефан, но все же он боялся верить в удачу до конца. Сначала надо дочитать.