Проклятый Лекарь. Том 8

Глава 10

Тишина, казалось, длилась целую вечность.

Ну, может, не совсем вечность. Секунд тридцать. Но когда сидишь напротив женщины, которой только что сообщил о беременности, тридцать секунд ощущаются как геологическая эпоха. Мезозой как минимум. С динозаврами и вулканами.

Анна смотрела на свой живот. Рука всё ещё лежала на нём. Пальцы слегка подрагивали. Губы беззвучно шевелились, повторяя какие-то слова. Молитву? Проклятие? Список покупок? С женщинами никогда не угадаешь.

Официант прошёл мимо нашего столика, бросил любопытный взгляд на нетронутый тирамису и остывший кофе. Профессионально не стал вмешиваться. Умный парень. В ресторанном бизнесе главное правило — не лезть в чужие драмы, пока не попросят счёт.

Я ждал. Терпение — добродетель некромантов. Мы привыкли ждать. Иногда даже веками. Однажды я ждал, пока созреет ритуал поднятия армии мертвецов, целых семнадцать лет. Тридцать секунд — это так, разминка.

Наконец Анна подняла взгляд. И я увидел в её глазах не радость. Не счастье. Даже не удивление.

Страх. Чистый страх. Как у пациента, которому только что сообщили диагноз. Классическая реакция на стресс — расширенные зрачки, учащённое дыхание (примерно двадцать два вдоха в минуту против нормальных шестнадцати), побледнение кожных покровов из-за периферической вазоконстрикции — сужения сосудов.

— Папа… — прошептала она. Голос дрожал, как у ребёнка, которого застали за кражей конфет. — Папа будет не в восторге.

— Это мягко сказано?

— Он меня убьёт, — она сглотнула. — Нет, сначала он убьёт тебя. Медленно. С применением всех ресурсов рода Бестужевых. А потом меня запрёт в монастыре. Есть такие, специальные, для опозоривших семью дочерей. С высокими стенами и строгим уставом. Подъём в пять утра, молитвы до полуночи, никаких контактов с внешним миром.

— В двадцать первом веке? — я скептически поднял бровь. — Серьёзно?

— Ты не понимаешь, — Анна нервно сжала салфетку. Ткань жалобно хрустнула. — Ты думаешь, аристократия изменилась? Смартфоны, машины, интернет — это всё декорации. Внутри мы такие же, как двести лет назад. Честь рода. Репутация семьи. Правильные браки.

Интересно. Я-то думал, что высший свет Империи адаптировался к современности. Оказывается, под глянцевой обёрткой прогресса скрывается всё тот же феодализм. Полезная информация.

— Ты не знаешь моего отца, — продолжала она, и в голосе появились истеричные нотки. — Да, вы нашли общий язык. Делаете дела. Он ценит тебя как специалиста, как… инструмент. Но когда дело касается меня…

Она замолчала, подбирая слова. Руки продолжали терзать несчастную салфетку.

— Он хотел для меня идеальную партию. Понимаешь? Идеальную. Князя из древнего рода. Или герцога с европейскими связями. На худой конец наследника крупного промышленного клана с оборотом в миллиарды. А я…

Горький смешок. В нём было столько самоуничижения, что я почти почувствовал укол… чего? Сочувствия? Некроманты не сочувствуют. Мы анализируем.

— А я влюбилась в тебя, как последняя дура, — закончила она. — И вот, залетела. Как какая-нибудь крестьянка от заезжего гусара.

— Технически, — сказал я ровным голосом, — ты не «залетела». Произошло оплодотворение яйцеклетки сперматозоидом с последующей имплантацией зиготы в эндометрий матки. Совершенно естественный физиологический процесс, происходящий у миллионов женщин ежедневно.

— Святослав! — она посмотрела на меня с возмущением. В глазах блеснули слёзы. — Сейчас не время для медицинских терминов!

— Прости. Профессиональная деформация. Когда нервничаю, начинаю говорить как по учебнику.

Ложь, конечно. Я не нервничал. Некроманты не нервничают. Мы просчитываем варианты.

Вариант первый: граф Бестужев узнаёт о беременности, приходит в ярость, пытается меня убить. Вероятность успеха — низкая. Я пережил тысячу лет и армии врагов посерьёзнее одного разгневанного аристократа.

Вариант второй: граф узнаёт, но принимает ситуацию. Требует свадьбы. Я становлюсь частью рода Бестужевых. Ресурсы, связи, защита. Неплохо.

Вариант третий: держим беременность в тайне, пока я не укреплю позиции настолько, что граф сам будет рад породниться. Оптимальный вариант.

Анна снова уставилась в стол. Кофе окончательно остыл, на поверхности появилась неаппетитная плёнка. Тирамису уже превратился в бесформенную массу — крем потёк, бисквит размок.

Идеальное свидание, нечего сказать.

— Папа хотел бы, чтобы я вышла замуж минимум за сына императора, — продолжила она тихо, почти шёпотом. — Если бы у этой планеты был свой император, отец бы настаивал на сыне императора планет. Он такой. Амбициозный. До одержимости.

— А у императора есть сын?

— Есть. У Николая Четвёртого сыну семь лет, так что не вариант.

— Жаль. Я бы составил конкуренцию семилетнему.

Она подняла голову, посмотрела на меня сначала с недоумением, потом с проблеском чего-то, похожего на надежду.

— Ты шутишь? Сейчас?

— А что мне остаётся? Паниковать? Рыдать? Бить себя в грудь и клясться в вечной любви? — хмыкнул я.

Затем откинулся на спинку стула. Поза была расслабленная, но спина прямая. Некромант никогда не сутулится. Это признак слабости.

— Постой-ка, — я изобразил оскорблённую невинность, приложив руку к груди. — А я, значит, не отличная партия?

— Святослав…

— Нет, серьёзно! Давай посчитаем. Гениальный врач — раз. Владелец клиники — два. Спаситель аристократических задниц от медицинских катастроф — три. Консультант высшего уровня — четыре. Любимец пациентов — пять. Гроза болезней — шесть.

— Святослав, это не…

— Да за мной должна очередь из невест стоять! От Москвы до Владивостока! С транспарантами и цветами!

— Ты серьёзно сейчас?

— Абсолютно. Меня обидели. Глубоко и незаслуженно. Я требую сатисфакции.

Она моргнула. Потом ещё раз. Слёзы, готовые пролиться, застыли на ресницах.

И вдруг улыбнулась. Слабо, неуверенно, одними уголками губ, но улыбнулась. Наконец-то дошло, что я шучу.

— Ты невозможен, — сказала она.

— Я возможен. Просто сложен в эксплуатации. Требую особого ухода и регулярного технического обслуживания.

Улыбка стала шире. Напряжение в её плечах начало таять. Я видел, как расслабляются трапециевидные мышцы, как выравнивается дыхание.

Хорошо. Истерика отменяется. Можно переходить к конструктиву.

Я наклонился вперёд, взял её руки в свои. Пальцы холодные, влажные. Нормальная реакция симпатической нервной системы.

— Анна. Послушай меня внимательно.

Она замолчала, ожидая. Глаза смотрели на меня с надеждой. Как пациент смотрит на врача, который вот-вот объявит, что опухоль доброкачественная.

— Твой отец — умный человек, — начал я. — Прагматичный. Расчётливый. Он не стал бы тем, кем стал, если бы принимал решения на эмоциях. Бизнес-империя Бестужевых весьма велика в стране. Такое не строится на истериках и импульсивных поступках.

— Но…

— Никаких «но». Он ценит результаты, а не титулы. Иначе бы не работал с теми, с кем работает. Половина его партнёров — выходцы из низов, без капли голубой крови. И он прекрасно это знает.

Анна нахмурилась, обдумывая услышанное.

— Это правда, — признала она неохотно. — Папа всегда говорил, что деньги не пахнут, а связи важнее родословной.

— Вот именно. Так почему ты думаешь, что со мной будет иначе?

— Потому что ты… — она запнулась. — Потому что это касается меня. Его единственной дочери. Его наследницы.

— И поэтому он захочет для тебя лучшего. А лучшее — это не титул. Это безопасность. Стабильность. Надёжный партнёр, который защитит его дочь и внука.

Я сделал паузу, давая словам впитаться.

— Мы будем работать с тем, что имеем. Я сделаю так, что твой отец сам захочет выдать тебя за меня. Не потому что вынужден. Не потому что ты беременна. Потому что это будет лучшим решением для его семьи. Для его бизнеса. Для его репутации.

— Как? — в её голосе прозвучала смесь недоверия и любопытства. — Как ты собираешься этого добиться?

Я улыбнулся. Той самой улыбкой, которая заставляла пациентов нервничать, а врагов пересматривать жизненные приоритеты.

— У меня есть план. Несколько планов, если честно. Резервные варианты, запасные ходы, альтернативные сценарии. Я не привык полагаться на удачу.

— Поделишься? — заинтересовалась она.

— Позже. Когда придёт время. А пока это будет наш маленький секрет. Никому ни слова. Даже подругам. Особенно подругам.

— Почему особенно подругам?

— Потому что женщины не умеют хранить секреты. Это не сексизм, это статистика. Средняя женщина делится секретом с двумя-тремя близкими людьми в течение сорока восьми часов. Каждая из них делится ещё с двумя-тремя. Экспоненциальный рост. Через неделю весь город знает.

Анна фыркнула:

— А мужчины, значит, лучше?

— Мужчины хуже. Но по-другому. Мы не делимся секретами — мы хвастаемся. «Знаешь, у меня такое произошло, но это секрет, никому не говори». И всё, готово. Информация утекла.

— Тогда кому вообще можно доверять?

— Некромантам. Мы умеем молчать. Профессиональная необходимость. Попробуй поболтай о своих делах, когда за тобой охотится инквизиция.

Она смотрела на меня долго. Изучающе. Как будто видела впервые.

— Ты всё продумал, — сказала она наконец. — Ещё до того, как сказал мне. Ты знал, что я испугаюсь, и заранее подготовил аргументы.

— Разумеется. Я врач. Мы планируем всё заранее. Импровизация в медицине — путь к катастрофе. Пациент умирает, врач садится в тюрьму, все несчастны.

— И в отношениях так же?

— В отношениях — особенно. Отношения — это как хирургическая операция. Нужен план, инструменты, команда поддержки и запасной выход на случай осложнений.

— Звучит… не очень романтично, — она хмыкнула.

— Романтика — это для романов. В реальной жизни работает только прагматизм.

Анна вздохнула. Глубокий, очищающий вздох — диафрагмальное дыхание, признак того, что стресс отступает.

— Знаешь… — она покачала головой. — Когда ты сказал «ты беременна», я думала, что мир рухнет. Что всё кончено. Что моя жизнь превратится в кошмар.

— А сейчас?

— А сейчас… — она посмотрела на меня с выражением, которое я не мог расшифровать. — Сейчас я почти спокойна. Как будто всё под контролем. Как ты это делаешь?

— Профессиональный навык. Врачи умеют успокаивать пациентов. Это часть работы. Иногда важнее, чем само лечение.

— Я не пациентка.

— Технически — да. Беременность — это состояние, требующее медицинского наблюдения. Регулярные осмотры, анализы, УЗИ, контроль развития плода. Так что добро пожаловать в мой список.

— В список пациентов?

— В список людей, о которых я забочусь.

Пауза.

Она смотрела на меня. Я смотрел на неё. Между нами висело что-то — не напряжение, не неловкость. Что-то другое. Что-то, чему я не мог подобрать названия.

— Ты невозможен, — повторила она тихо.

— Ты уже говорила.

— Потому что это правда.

Мы сидели, держась за руки. Кофе давно остыл, тирамису превратился в кашу, официант нервно поглядывал издалека.

Но это было неважно. Важно было то, что она улыбалась.

Вскоре мы вышли из кафе в прохладный московский день. Тверская была полна людей, спешащих по своим делам офисных работников в мятых костюмах, праздных туристов с камерами наперевес, влюблённых парочек, которые шли, не глядя под ноги.

Обычный день в столице Империи. Никто не подозревал, что рядом с ними идёт тысячелетний некромант с беременной аристократкой. Что поделать, реальность редко соответствует ожиданиям.

— Проводишь меня до машины? — Анна взяла меня под руку.

Её пальцы были теплее, чем полчаса назад. Периферическое кровообращение восстановилось — значит, стресс действительно отступил. Хороший знак.

— Конечно, — кивнул я.

Мы шли медленно, не торопясь. Редкая роскошь просто идти рядом, без цели, без спешки, без необходимости куда-то бежать. В моей жизни такие моменты случались нечасто. Обычно я либо работал, либо готовился к работе, либо восстанавливался после работы.

— Святослав, — она прервала молчание. Голос был тихим, задумчивым. — А ты… рад?

— Чему именно?

— Ребёнку. Ты рад, что у нас будет ребёнок?

Я задумался. Честный ответ был сложным. Слишком сложным для простого «да» или «нет».

Рад ли я? Тысячу лет я был Архиличем — существом, воплощавшим смерть и разрушение. Моя армия нежити насчитывала миллионы. Мои владения простирались на тысячи лиг.

Дети, семья, продолжение рода — эти понятия были для меня абстракцией. Инструментами для манипуляции другими, рычагами давления, но не чем-то личным.

У меня были ученики — но их я воспринимал как инвестиции. Слуги — как расходный материал. Союзники — как временных попутчиков.

А теперь… Теперь внутри этой женщины росло существо, которое несло мою кровь. Мои гены. Часть меня — буквально, физически.

Странное ощущение. Непривычное. Как новый орган, который вдруг появился в теле и требует внимания.

— Я… адаптируюсь, — сказал я честно. — Это неожиданно. Я не планировал. Не рассчитывал. Не включал в стратегию.

— Но?

— Но если уж случилось, я сделаю всё, чтобы защитить вас обоих. Это рациональное решение.

— Рациональное, — она хмыкнула. — Как романтично.

— Романтика — это эмоции. Эмоции непредсказуемы. Рациональность — надёжнее.

Анна остановилась. Повернулась ко мне, заглянула в глаза.

— Ты правда так думаешь? Что всё можно свести к рациональности?

— Не всё. Но многое, — пожал я плечами.

— А любовь?

Опасный вопрос. Ловушка, в которую попадают неосторожные мужчины. Ответишь «да» — покажешься лжецом. Ответишь «нет» — обидишь.

— Любовь — это химия, — сказал я осторожно. — Дофамин, серотонин, окситоцин, эндорфины. Нейромедиаторы, которые создают ощущение привязанности и удовольствия. С точки зрения биологии — механизм, обеспечивающий размножение вида.

— Ты уходишь от ответа.

— Я отвечаю как врач.

— А как человек?

— Как человек… — я помедлил. — Как человек я скажу, что ты важна для меня. Что я думаю о тебе чаще, чем о других. Что твоя безопасность — мой приоритет. Это любовь? Не знаю. Я не специалист по эмоциям. Но это — правда.

Она смотрела на меня долго. Очень долго.

— Это не совсем тот ответ, который я хотела услышать, — сказала она наконец.

— Знаю.

— Но это честный ответ.

— Да, — улыбнулся я.

— Тогда… пока достаточно.

Мы пошли дальше. Молча. Но молчание было другим, уже не напряжённым, а… принимающим. Как будто мы договорились о чём-то важном, не произнеся ни слова.

Её машина ждала у тротуара. Чёрный седан S-класса с тонированными стёклами, водитель в форме. Номера с гербом рода Бестужевых. Признак статуса, который кричал громче любых слов.

Водитель — мужчина лет сорока, с военной выправкой — вышел, открыл заднюю дверь.

— Госпожа, — пригласил он ее присаживаться.

— Спасибо, Михаил.

Анна повернулась ко мне.

— Тебе нужно будет пройти полное обследование, — сказал я, беря её руки. — В «Белом Покрове». Первый триместр, первые двенадцать недель беременности — самый важный. Закладываются все органы и системы. Любое отклонение нужно выявить на ранней стадии.

Водитель стоял достаточно далеко, чтобы не услышать мой шепот.

— Когда? — уточнила она.

— Завтра. Или послезавтра. Как только у тебя будет время. Я всё организую. Анонимно, под вымышленным именем. Все результаты будут проходить только через мои руки. Никаких записей в общей базе.

— Это возможно?

— Для меня — да. Преимущества репутации.

Она кивнула.

— И помни, — я добавил строго. — Никакого алкоголя. Никаких сигарет. Даже пассивного курения — держись подальше от курящих компаний.

— Ты уже говорил.

— Повторяю для закрепления. Алкоголь в первом триместре может вызвать фетальный алкогольный синдром — а это комплекс нарушений развития плода. Никотин сужает сосуды плаценты, снижая поступление кислорода. Это серьёзно.

— Поняла, доктор, — она улыбнулась. — Что-нибудь ещё?

— Фолиевая кислота. Четыреста микрограмм в день. Предотвращает дефекты нервной трубки — структуры, из которой развивается мозг и позвоночник.

— Уже принимаю. Со вчерашнего утра.

— Отлично. И витамин D — особенно важен в нашем климате. Солнца мало, дефицит почти у всех.

— Что-нибудь ещё?

— Высыпайся. Минимум восемь часов. Избегай стрессов. Питайся регулярно.

— Святослав, — она рассмеялась. — Я не инвалид. Беременность — это не болезнь.

— Беременность — это состояние повышенной нагрузки на организм. Сердечно-сосудистая система работает на сорок процентов интенсивнее. Почки фильтруют на пятьдесят процентов больше крови. Это серьёзно.

— Ты всегда так беспокоишься о пациентах?

— Ты не пациентка. Ты… — я замолчал, подбирая слово.

— Я — что?

— Ты — мать моего ребёнка, — сказал я наконец. — Это… другая категория.

Она смотрела на меня с выражением, которое я не мог прочитать. Потом потянулась вперёд и поцеловала меня.

Мягко. Нежно. С обещанием чего-то большего.

— Спасибо, — прошептала она, отстраняясь. — За всё. За честность. За план. За то, что не испугался.

— Не за что. Это моя работа.

— Какая работа?

— Заботиться о тех, кто мне дорог.

Она улыбнулась. Села в машину. Водитель закрыл дверь, обошёл капот, сел за руль.

Автомобиль плавно тронулся с места и влился в поток.

Я смотрел, как он исчезает за углом. Красные огни стоп-сигналов мелькнули в последний раз, и всё. Пусто.

И в этот момент зазвонил телефон. Экран показывал: «Граф Ливенталь».

Я посмотрел на имя. Потом на время — девятнадцать сорок семь. Поздновато для светского звонка.

Граф Платон Игоревич Ливенталь — отец Аглаи, член Тайного Совета, один из самых влиятельных людей в Империи. Он редко звонил сам. Обычно действовал через посредников — Ярка, секретарей, иногда саму дочь. Личный звонок означал что-то важное. Или что-то срочное. Или и то, и другое.

Я принял вызов.

— Слушаю, — ответил я в трубку.

— Святослав Игоревич? — голос графа был напряжённым, деловым. Без обычных светских любезностей, без «как ваши дела», без «надеюсь, не отвлекаю».

— Да.

— Нам нужно встретиться. Немедленно. Лично. Без посредников.

Интересно. «Немедленно» — слово, которое аристократы используют редко. Они предпочитают «в удобное время» и «при первой возможности». «Немедленно» означает, что что-то горит.

— Что случилось? — уточнил я.

— Не по телефону.

Паранойя? Или обоснованная осторожность? С людьми уровня Ливенталя никогда не угадаешь. Их телефоны могут прослушивать десятки разных служб — имперская безопасность, конкурирующие кланы, иностранные разведки.

— Где вы сейчас? — спросил он.

Я назвал адрес — перекрёсток Тверской и Пушкинской.

— Оставайтесь на месте. Я пришлю машину. Двадцать минут.

— Граф, я…

— Это касается вашей просьбы, — перебил он. Голос стал жёстче, настойчивее. — Хранилище артефактов. Я… получил доступ. Но ситуация сложная. Объясню при встрече.

Хранилище артефактов.

Два слова, которые заставили моё сердце биться быстрее. Ну, не буквально — пульс оставался стабильным, шестьдесят восемь ударов в минуту. Но метафорически — определённо.

С тех пор как я попал в это тело, поиск способа снять или хотя бы модифицировать проклятие был моей главной целью. Второй после выживания, но не менее важной.

Сосуд Живы. Ежедневная необходимость спасать жизни. Постоянный баланс на грани смерти. Полтора процента в день — минимальный расход. Меньше — начинается деградация. Больше — перегрузка системы.

Это утомляло. Раздражало. Ограничивало.

Я хотел контроля. Хотел понимать механизм проклятия, чтобы использовать его, а не быть его рабом. А для этого нужны были инструменты. Артефакты, способные взаимодействовать с проклятиями.

Государственное хранилище — крупнейшая коллекция магических предметов в Империи. Если где-то и есть то, что мне нужно, то только там.

— Буду ждать, — сказал я и отключился.

Двадцать минут. Достаточно, чтобы собраться с мыслями.

Я отошёл от тротуара, встал у стены здания. Не прислонился — некромант никогда не прислоняется, это тоже признак слабости. Просто встал, скрестив руки на груди.

Вокруг кипела вечерняя Москва. Машины, люди, огни реклам. Запах выхлопных газов, смешанный с ароматом свежей выпечки из ближайшей булочной. Обычная жизнь обычного города.

И никто не подозревал, что через двадцать минут один из самых влиятельных людей страны приедет за мной лично. Что мы отправимся в место, о котором большинство граждан даже не слышали. Что я, возможно, найду там ключ к своему проклятию.

Двадцать минут прошли быстро.

К тротуару подъехал кортеж. Представительский «Фурус Сенат» — российский аналог «Роллс-Ройса», только с бронёй и системой защиты от магических атак. Чёрный, блестящий, внушительный. За ним следовал джип охраны с мигалками. Тонированные стёкла, дипломатические номера с особым кодом.

Серьёзный уровень. Очень серьёзный.

Задняя дверь «Фуруса» открылась.

— Садитесь, — голос графа донёсся изнутри. — Нам предстоит многое обсудить.