Шарлатан V

Глава 21

Израильтяне наказали сами себя: из-за ядерного взрыва (который вообще-то был произведен по приказу армейского руководства) беженцев из бывшего Израиля отказались принимать почти все страны в мире. Кроме Франции, в которой им все же предоставили «временное убежище» и Мексики (последняя согласилась принять не более сотни тысяч человек, причем на довольно жестких условиях и исключительно под сильным давлением США). А беженцами там стало почти полтора миллиона человек — но кроме этих двух стран их никто принимать не пожелал. В СССР вообще был принят закон о том, что «бывшим гражданам Израиля и их потомкам запрещен въезд в СССР в любом виде», но Советский Союз не стал каким-то маргинальным исключением: подобные законы были сразу же приняты еще в полутора десятках стран и советское правительство всего лишь «присоединилось к мировой тенденции», причем одним из последних, а в Европе везде (за исключением Швейцарии) еще и банковские вклады израильтян были конфискованы в пользу государства (правда, под предлогом, что эти средства будут направлены на поддержку беженцев), а в большинстве стран и прочие их активы были «национализированы». Потому что мир очень боялся распространения ядерного оружия — и, мне кажется, больше всего этого боялись американцы.

Янки даже Францию пытались заставить отказаться от атомного вооружения, и, хотя серьезного успеха в этом не добились, все же смогли с французами договориться, что те сильно ограничат число боезарядов, а британское оружие они вообще полностью контролировали. И поэтому «еврейская бомба» стала для них очень неприятной неожиданностью. А Советский Союз американцам передал почти всю полученную из Димона информацию (но не всю, конечно) и даже передал им невзорвавшееся ядерное устройство (бомбой это чудище все же назвать было никак невозможно). Янки устройство изучили (правда, без урана оно было, наши вместо урана американцам передали «макеты деталей», сам оружейный уран себе забрав), пришли к выводу, что все же до оружия им было как до Пекина в известной позе — но их, как и нас очень насторожило полное отсутствие всякого присутствия обогатительных мощностей. И, пытаясь разобраться, как евреям удалось получить оружейный уран, янки даже на сотрудничество с МГБ пошли. Вынуждено, но опасность распространения ЯО как-то… объединяет. И в процессе расследования они, похоже, что-то интересное нашли: в начале шестьдесят шестого внезапно во Франции случился массовых падёж физиков-ядерщиков. А я нашел, причем практически случайно, в загруженных в базы данных документах упоминание о том, что обогащение проводилось «за границей», но все же не в Европе. То есть скорее всего не в Европе: несколько раз проскользнули упоминания об отправке каких-то «материалов» в Южную Африку. Я бы и внимания на это не обратил — но вспомнил, что в моем прошлом будущем евреи испытания своей бомбы провели как раз в ЮАР, стреляя из огромной пушки куда-то на юг, где бомба над океаном и взрывалась — и высказал свои «подозрения» парням из ведомства Павла Анатольевича. Те поделились информацией с янки, американцы шустренько провели воспитательную работу с тамошним правительством…

Слегка заокеанцы опоздали: южноафриканский президент Сварт сразу после взрыва на Синае распорядился уничтожить обогатительную фабрику и с удовольствием ее развалины американцам и показал. Мне Павел Анатольевич сказал, что «заокеанские коллеги» сильно сомневались в том, что на этой фабрике евреи смогли бы обогатить нужное количество урана, но ни они, ни мы никаких даже намеков на поставки откуда-то «готового продукта» не обнаружили, так что гипотеза об южноафриканском происхождении еврейского урана была принята. Официально принята, а неофициально — мне Павле Анатольевич сказал, что в ВВС США бесследно исчезло пятеро офицеров, имевших какое-то отношение к пропавшему над Атлантикой самолету, перевозившему пару центнеров оружейного урана…

Но в любом случае было доказано, что нарушить законы физики нельзя даже за очень большие деньги — и народ вроде как успокоился. Особенно успокоился народ у нас в Курчатнике, в Арзамасе-16 и на предприятии, руководимом Игорем Ивановичем. На двух руководимых им предприятиях: завод в Выксе (точнее, ту его часть, где реакторы делали) выделили в отдельное предприятие и передали его «в качестве филиала горьковского завода» в подчинение ему же. Причем передача произошла «по просьбам трудящихся»: реакторщики все же неплохо знали кто есть кто в Средмаше и сами написали Малышеву письмо с просьбой подобный трюк проделать. Правда, в результате перехода под власть Средмаша на заводе планы стали более напряженными, но вместе с новыми планами на завод (и город) посыпались от властей и новые блага, так что все остались довольны.

А я только руками разводил от удивления: на грядущую пятилетку было запланировано строительство сразу шести атомных электростанций, с четырьмя «шестисотниками» на каждой — однако даже эти планы были лишь «подготовкой к развитию атомной энергетики»: в Средмаше закончилось предварительное проектирование реактора на тысячу мегаватт и теперь срочно готовилось их производство. А производство нужно было именно заново все готовить: установленное в Выксе оборудование просто не могло обеспечить производство реакторов серьезно увеличенного размера, так что было принято решение выстроить новый реакторный завод. История, как мне кажется, очень тесно определяется географией: новый завод начали (уже начали) строить в Волгодонске, а проектирование нового завода поручили тем же инженерам, которые и реакторное производства в Выксе сделали. Так что я теперь с «атомщиками» очень плотно и часто общался: ведь и Выскинский завод рассчитывали на машинах моего института, и новые производства стали «в привычной обстановке» проектировать. Хотя бы потому, что считать теперь им нужно было куда как больше — а другого вычислительного центра с такими же мощностями просто в стране не существовало.

Хотя — это с какой стороны на «мощность ЭВМ» смотреть: у меня почти все «большие машины» по архитектуре были именно мейнфреймами и скоростью математических вычислений они мало кого поразить могли и в Курчатнике, и в Арзамасе-16, и довольно много где еще были вычислители и помощнее. Но вот для обработки «неарифметических данных» мейнфреймы превосходили «арифмометры» на порядок, и они еще и поддерживали огромные базы данных. На пальцах это объяснить не очень и просто, но суть в том, что производительность «арифмометров» измерялась в количестве операций над числами с плавающей точкой в секунду, а на мейнфреймах — в количестве «инструкций» в секунду, а «инструкция» — это не только (и не столько) арифметическая операция, а любое преобразование данных. В том числе и операция ввода данных с внешнего носителя или вывода на него — и вот «по инструкциям» ЭВМ института на голову превосходили «арифмометры». Хотя бы потому, что машины последнего поколения уже ставились с памятью по тридцать два мегабайта: по моим воспоминаниям — почти что ничто, но по нынешним временам это было буквально на грани чуда. И это «чудо» позволяло огромные массивы данных обрабатывать вообще к внешним устройствам не обращаясь, а так как к этой памяти (общей для машины) могли одновременно обращаться до восьми имеющихся в машине процессоров, то информацию обрабатывали при решении сложных (в том числе и инженерных) задач одновременно в нескольких параллельных процессах.

То есть я примерно лишь представлял, как там все это устроено «внутри»: разработкой этих машин занималось огромное уже КБ товарища Лебедева (а «арифмометры» разрабатывались в институте Рамеева) и они в лучшем случае «прислушивались к моим пожеланиям». Но — прислушивались: для единой системы сберкасс они разработали схему объединения в единый кластер (с общими внешними носителями) до шестнадцати машин «локально», а через сетевые соединения уже можно было объединить в единую систему произвольное число машин. Причем к мейнфрейму можно было подсоединять по сети любые другие вычислительные машины — от «арифмометров» до бухгалтерских машинок и карточных терминалов. И вот именно на моих мейнфреймах проектанты новые заводы и просчитывали, обсуждая в курилках различные «производственные вопросы». И я некоторые такие обсуждения и слышал, поэтому был, в общем-то, в курсе происходящего.

А еще был в курсе потому, что Лида курсовую свою работу делала как раз занимаясь разработкой нужной инженерам графической программы — ну а я ей помогал в этом довольно непростом занятии. Сам я с машинной графикой знаком был разве что понаслышке, но у Лиды и задача состояла не в том, чтобы «картинки рисовать», а в обмене данными между центральной машиной и новым графическим терминалом — а вот как раз с сетевыми протоколами я точно было знаком лучше всех людей на Земле. Тот же X-25 я еще успел в институте поизучать, а затем и с прочими пришлось плотно познакомится — и я в этой жизни «изобретать велосипед» не стал. Ну а теперь помогал жене этими протоколами «воспользоваться»: сам-то графический терминал представлял из себя тоже отдельный (и довольно специализированный) комп с мегабайтом памяти, и для него было важно написать программу, которая правильно размещает передаваемые по сети данные. Алгоритмически задачка вообще несложная, только аккуратности требующая — но это для специалиста, а жена-то у меня пока только училась и вопросы у нее возникали довольно часто…

А большую часть своего рабочего времени я посвящал просчетам новых программ «малой электрификации», активно продвигаемых Зинаидой Михайловной. Все же создать в стране за десять лет сеть малых электростанций общей мощностью в сотню гигаватт — это не просто было сложно, а очень сложно и очень, очень дорого. Хотя бы потому, что каждый киловатт мощности маленькой электростанции получался в результате втрое, а то и впятеро дороже киловатта электростанции за сотню мегаватт. Но когда имеется сеть из таких маленьких электростанций, то устойчивость всей энергетической системы повышается на порядок, и даже «на два порядка в случае непредвиденных внешних воздействий». И именно потому в правительстве мою идею о «красной энергетической звезде» и поддержали — но с условием, что строиться малые станции будет «без привлечения бюджетных средств». То есть, в переводе с бюрократического на русский, за счет в основном местпрома и самых граждан.

Ну, сами граждане особого энтузиазма на предмет вложения кровно заработанного в общую энергосистему не испытывали, хотя и тут были определенные успехи (особенно в «отдаленных районах»). А у местпрома, как всегда, избытка средств все же не было — и мне приходилось большую часть усилий тратить на «оптимизацию» многочисленных строек. И довольно часто эти планы приходилось вообще отменять: например, предложение плановиков поставить небольшую АЭС в Ялуторовске «не прошло экспертизу» потому что там грунты были для постройки станции негодные. А стоить ее подальше уже не имело именно экономического смысла: тянуть отдельную ЛЭП к одному небольшому городу в то время как вокруг других потенциальных потребителей чем хочешь ешь, явно не стоило.

Но мне сильно помог пристроить несостоявшуюся АЭС Игорь Иванович: я с ним в очередной раз побеседовал, он в очередной раз обозвал меня разными словами — но идея моя его заинтересовала и уже к ноябрьским праздникам он представил (не мне, а в Средмаш родной) проект электростанции, рассчитанный на землетрясения силой до восьми баллов. Предварительный проект — но товарищ Малышев, внимательно посмотрев (на карте) предлагаемое для постройки такой станции место, проект в разработку запустил.

Сам Вячеслав Александрович считал, что на разработку проекта потребуется года три, но товарищ Африкантов мне сказал, что «справится за год», так как у его инженеров уже был для этого необходимый опыт, который «нужно было немного промасштабировать»: атомный ледокол, плывущий через двухметровый сплошной лед, трясет примерно также, как при именно таком восьмибалльном землетрясении. И мне перспектива понравилась, хотя я был практически уверен, что саму станцию придется строить уже не два года, а гораздо дольше, возможно, что и четыре. Но пока (благодаря «зарубежным контрактам» Зинаиды Михайловны) можно было и не спешить…

Зинаида Михайловна, вернувшись из своего «африканского вояжа», слегка приболела: все же в таком возрасте мотаться по всяким Африкам довольно утомительно. Так что с окружающими она общалась в основном посредством телефона — а общаться приходилось много. В том числе и потому, что планы руководства партии в Африке были довольно «агрессивными»: и Танзания, и Замбия (точнее, руководство этих двух стран) проявляли явный интерес к построению чего-то, напоминающего социализм — и товарищ Пономаренко предложил именно товарищу Коробовой проработать вопросы экономического сотрудничества с этими странами. Потому что страны были… как бы помягче выразиться, совершенно слаборазвитыми и очень, очень бедными (если в деньгах считать), но потенциал стран выглядел весьма перспективно. То есть если верить докладам, которые руководству страны предоставил институт Шарлатана…

Но сам Вовка, похоже, в своих данных вообще не сомневался — и оставалось лишь придумать, как этот потенциал выявить и направить на развитие самих этих африканских стран, причем так, чтобы и Советский Союз считал экономическое взаимодействие делом выгодным: как говорил тот же Шарлатан, кормить папуасов за то, что они выучили слово «коммунизм», Союз не обязан. И сама Зинаида Михайловна данный тезис поддерживала — но вот выбрать направления именно взаимовыгодного сотрудничества было очень непросто.

Совсем непросто, даже учитывая то, что пути такого сотрудничества вроде бы просматривались. Но пока просматривались лишь, как любил говорить мальчишка, «не пути, а направления» — а вот как из «направлений» сделать «торную дорогу»… Впрочем, есть же институт, рассчитывающий всякие экономические моменты — вот пусть он и займется этим. Правда, раньше-то Шарлатан только внутри страны работал, но, как выяснилось, у него и «международное прогнозирование» получается довольно неплохо. А если материалов, то есть обычно требуемых ему «исходных данных» привезено уже столько, что бумаги приходится в отдельном помещении хранить, то, скорее всего, ему много времени на их обработку не потребуется.

В этой работе был еще один интересный момент: немцы тоже начали проявлять к сотрудничеству с Танзанией неподдельный интерес. Видимо, это у них было «историческое» — и с ними тоже можно было неплохо в этом направлении посотрудничать. Тем более, что из Германии уже и некоторые вполне конкретные предложения поступили — но вот нужно ли их принимать…Зинаида Мизайловна вздохнула и сняла трубку телефона. Вздохнула потому, что в последнее время разговоры с Шарлатаном ее довольно сильно раздражали: он слишком часто стал ругаться на то, что Минместпром его постоянно нагружает «тупыми задачками». А все же трубку сняла, потому что… Потому что лучше этого вредного мальчишки никто, пожалуй, все последствия предлагаемых проектов не просчитает.

Мне предложение Зинаиды Михайловны «поработать на Африку» понравилось, мягко говоря, не очень: я все же помнил, что в той же Танзании «социализм» продержался примерно до развала СССР, поскольку он, собственно, Советским Союзом в значительной степени и финансировался. Но с другой стороны, я в молодости, когда был… не помню какого возраста, все же времени очень много прошло, читал интересную книжку про Германскую Восточную Африку — и меня тогда сильно удивило то, что местное население активно немцев поддерживало в войне с англичанами. Там много всякого интересного про эту колонию было — а вспомнил я об этой книжке потому, что в книжке (правда, мимоходом) упоминалось, что немцы там разбили огромные плантации кешью — а мне эти орехи очень нравились. И если в нынешней Танзании эти орехи по-прежнему выращивают, то почему бы людям не помочь и нашу страну ими накормить?

Сама Зинаида Михайловна в Танзании организовала строительство железной дороги в Замбию (которая, по сути, не имела выхода к морям, если не считать весьма кривой путь через Южную Родезию и Южно-Африканскую республику). И строящаяся дорога могла сильно упросить экспорт той же меди, по запасам которой Замбия чуть ли не первое место в мире считалась (ну, если не учитывать наш Удокан, конечно), а еще в Танзании, к моему удивлению, имелись очень приличные запасы угля — то есть там можно было и энергетику развивать, благодаря чему дорогу и электрифицировать было не очень сложно. Вот только чтобы эту дорогу выстроить, из Советского Союза туда везли вообще все: и рельсы, и шпалы, и вообще каждую железяку, не говоря уже о всей необходимой аппаратуре.

А еще меня удивило (и порадовало) то, что местное население в целом от работы не отлынивало — ну, если им за работу хоть какие-то деньги платили. И они — местные — с огромным энтузиазмом учились всякому (а об этом я еще в давешней книжке прочитал). Правда, когда британцы немцев оттуда выгнали, местных учить в школах новые колонизаторы сразу же перестали, но какое-то количество людей грамотных там и по сию пору имелось. И правительство нынешнее просто мечтало систему образования заново наладить — но у них пока на это денег не было.

Денег не было — однако я вспомнил еще одну «мелочь» из той книжки, причем вспомнил, когда внимательно разглядел карту строящейся дороги: там, практически рядом с дорогой, неподалеку от границы с Замбией вроде имелось чуть ли не самое богатое в мире месторождение ниобия — которое, между прочим, еще никто не нашел. А так как залежи угля уже были найдены (причем и бурого, и совсем уже каменного), то я первым делом предложил обустроить там шахты и выстроить у дороги несколько электростанций. Причем электростанции мы могли там построить очень быстро (с несколькими небольшими десятимегаваттными генераторами) — а уже потом, используя замбийский медный провод, потихоньку и электрификацией дороги заняться. В общем, план я расписал пока на первые пять лет, особо оговорив, что выполнять его нам нужно лишь при условии, что танзанийское правительство подпишет с нами договора о совместной добыче всяких очень полезных ископаемых. Кроме, конечно, золота: пока оно всю страну необходимой валютой и обеспечивало, так что на эту тему там даже заикаться не стоило.

А вот о чем заикаться все же стоило, так это о развитии транспорта «вообще». Впрочем, этим местпром и без меня занялся, и теперь вроде даже почти сотня танзанийцев училась в СССР на пилотов «Соколов», которых Зинаида Михайловна пообещала туда поставить чуть ни не сотню штук. За деньги поставить, а точнее — за гвоздику, мировым лидером в производстве которой, оказывается, был Занзибар. То-то я обратил внимание (Лида обратила), что теперь эта самая гвоздика в магазинах почти всегда в продаже была…

Но все эти «африканские» проекты можно было вести только если у нас и электростанций достаточно выпускаться будет, и много прочего всего — а с электростанциями и в СССР пока было не совсем шоколадно. И с маленькими, и с большими тоже. Конечно, электростанций строилось много, да и старые постоянно модернизировались — но «для меня» электричества в стране не хватало. А когда в Балашихе взорвался дом из-за утечки газа (четвертый за год, если только по РСФСР смотреть), то и в правительстве решили, что «Шарлатан не так уж и неправ».

В Горьком (да и вообще по всей Горьковской области) как-то с газификацией жилых домов не сложилось: поначалу, с появлением большого количества «биогаза» в городе начали прокладывать газопроводы в жилом секторе, но очень скоро архитекторы сообразили, что дом без газовых труб обходится куда как дешевле дома с трубами. А если получаемый газ пустить на электростанции, то и электроплиты оказываются не слишком уж «дорогим» в плане энергетики вариантом. Но по-настоящему переход на электричество произошел, когда массово стали выпускаться электрочайники автоматические и, чуть позже, микроволновые печи: с этими проборами выходило, что из газа для кухонных нужд выгоднее именно электричество и получать. К тому же массовое появление «высоток» в городах, в которых нормальное газоснабжение квартир обустроить было «по законам физики» невозможно, дополнительно подтолкнуло город к переходу на «электротягу». А когда я еще подготовил расчеты, показывающие, сколько будет сэкономлено только за счет того, что можно будет ликвидировать газовые службы в городах (это я уже будучи в Перевозе для Зинаиды Михайловны посчитал), то газификации жилого сектора пришел конец. Не везде, очень не везде — однако в Балашихе при взрыве дома погибло несколько десятков человек — и мои расчеты оказались весьма кстати.

Расчеты — это хорошо, тем более что теперь «расчетам института Шарлатана» в правительстве многие товарищи верили как в те самые божьи заповеди. Но переход от «теоретических расчетов к практике» должен был обойтись — опять же по моим расчетам — в такую изрядную копеечку…

А еще для воплощения задуманного требовались не только вагоны копеечек — и я даже не очень-то и удивился, когда прочитал в газете объявление о том, что «на работу приглашаются водители тяжелых грузовиков для работы в Африке». Ну не было пока железной дороги из Замбии к Дар-Эс-Саламу, так что медь приходилось грузовиками возить. По паршивым проселочным дорогам, в дикий зной, где в деревнях часто даже попить хрен найдешь…

В Москве уже зимой началась массовая «реновация» старых домов, и перестраивать (именно перестраивать) начали с домов довоенной постройки: там деревянные перекрытия было решено ликвидировать из-за пожароопасности. Ага, ведь в Балашихе большинство народу погибло потому, что после взрыва в доме сильный пожар начался — а перекрытия из хорошо просушенного дерева горят огого как! И лишь «попутно» в домах и медную проводку, рассчитанную на большие токи, прокладывать стали — но я подозревал, там медную ставили потому что обитатели именно этих домов в большинстве своем были «важными товарищами». То есть я это даже Пантелеймону Кондратьевичу высказал — и, естественно, он на меня наорал:

— Да ты! Да ты… ты антисоветсчину не гони, а то… я не постесняюсь, сам тебе выговор по комсомольской линии вкачу, с занесением!

— Ничего у вас не получится, Пантелеймон Кондратьевич, я из комсомола уже вон когда по возрасту вышел.

— А выглядишь еще… но тогда по партийной линии выговор получишь.

— И снова мимо: из комсомола-то я вышел, а вот в партию так и не вошел, так беспартийным и остался. Но обещаю: я специально займусь пересчетом, во что нам обойдется замена всей проводки по всей стране на медь и какую выгоду страна от этого получит.

— Беспартийным, говоришь… да, это меняет дело… Это все очень сильно меняет… ладно, иди, я с тобой свяжусь, попозже. Но скоро свяжусь, так что будь в доступности по телефону. До конца недели, договорились?