Сварог

Глава 4. Налево пойдешь - себя потеряешь.

Глава 4. Налево пойдешь- себя потеряешь...

За что, интересно, Хотун так жестоко поступил с Белогом?

Прошло не так много времени, с тех пор как на его руки и ноги надели тяжелые кандалы, но они уже успели натереть ему кисти руки и лодыжки. Кровь под кожей скопилась сгустком, все посинело и стало болеть. Белобог не был из изнеженных, но тяжелые цепи, которые ему приходилось таскать с собой в пешем путешествии по Межмирью, словно нарочно были созданы с мыслью, как бы получше его помучать. А он, ведь, не сделал ничего плохого: подумаешь подначивал сына царя на побег - не украл же он его, как царевну из башни? Белобог улыбнулся, в который раз понимая, что прозвище "Горыныч", которое он дал Хотуну полностью ему подходит. Он хотел спасти Сварога, потому что увидел в нем то, чего нет в остальных жителях Таама: в нем была искра, которая должна была воспламениться и осветить собой его путь, подарить тепло его близким, но во дворце Хотуна эту искру всеми силами пытались затушить, загасить, затоптать. А когда у них не получилось, они решили уничтожить самого Сварога. Зависть ли это или страх Белобог не мог судить - он сделал то, что считал нужным сделать - не далдобрупропасть зря.

Туман был не настолько густой, чтобы не видеть того, кто идет рядом, но Межмирье играло с их сознанием злую шутку, заставляя думать, что они потерялись, что они находятся не здесь и не в этом времени, а где-то далеко в счастливом прошлом. Прошло чуть больше часа, с того момента, как за ними закрылись врата в Таам. Белобог за столько лет жизни здесь уже давно научился справляться со всеми шалостями этого пространства. А воинам же оставаться в трезвом рассудке давалось все сложнее и сложнее. Межмирье словно отметало все, что лежало на поверхности сознания, оголяя то, на чем построен сам человек. Этот мир будто насмехался над несбывшимися мечтами, затаенными обидами и невинными надеждами человека, который закопал это все в глубине души навязанными правилами, нерушимыми обстоятельствами и мнимыми идеалами.

Если прирученная лошадь начинала думать, что она все ещё свободна, то взрослый человек был убежден, что он ребенок и, что соседский мальчик, наконец, решил дать ему поиграть с настоящим железным мечом, который подарил ему богатый отец на день рождения. Так подумал и один из воинов Хотуна, увидевший перед своими глазами призрак мальчика с мечом, нарисованый его пошатнувшимся разумом. Он словно во сне, не видя, и, не слыша никого, свернул с дороги налево за своей далекой несбывшейся мечтой. Его не остановили его товарищи, потому что были заняты своими личными видениями: у кого-то из них это была молодая девица, у другого погибшая мать, а у третьего вечно недовольный отец, который, наконец, решил признать своего сына хорошим воином и звал с собой померить силы. Из всех, кто был ещё в себе, остались только Белобог и Хотун. Приказы Царя, казалось, не долетали до ушей его поданных, потому что, сколько бы он не приказывал им остановиться, не нарушать строй и прийти в себя, ничего не помогало, не помогли даже хлопки по лицу от Белобога, который пытался помочь тому из стражей, кто держал конец цепи, к которой он был прикован.

— Да что с ними такое! — не выдержал Хотун и в порыве злости пнул в живот одного из воинов, который не смотря на боль, все же продолжил свой путь куда-то в неизвестность. Ему показалось, что он пропустил удар своего отца, который мерещился ему, и, с которым он сейчас боролся. Он выглядел воодушевленно и действительно счастливо.

Так или иначе, воины один за другим посыпались за спинами Хотуна и Белобога и затерялись где-то в дебрях тихого, туманного, жадного на красочные пейзажи Межмирья. Сам же Хотун, на удивление Белобога, держался долго. Он был молчалив, часто хмурил брови, было видно, что он был готов заговорить, но сдерживался, нервно прикусывая губы или превращал случайно выскочившие слова в невинные покашливания.

— Где мой сын? Ты говорил, что сможешь его найти, — произнес он строго, видимо пытаясь отвлечься от взбудораженных мыслей разговором. Белобог видел, как он боролся с собой, чувствовал его мысли в голове, которые звучали громче, беря верх над его разумом. Но Хотун держался и говорил так, словно с ним все в порядке. Его большое самообладание поражало Белобога. Отчего уважение к нему у молодого Бога возросло в несколько раз. На такого человека, как Хотун, который выбрал путь, противоречащий самой природе и смыслу существования жизни, Межмирье обращало больше всего своих сил и внимания. Нутро Хотуна словно само просило этот мир сломать его, и дать душе подышать. Но Царь был непоколебим.

Но все же сейчас его судьба была в руках Белобога. Он мог бы бросить Хотуна прямо сейчас, затеряться в тумане - он знал как - и он был бы свободен. Но Белобог не бросил его, не затерялся - остался. Ему нужно было убедиться, что с его оставшимися в Тааме товарищами ничего не случится.

— Я уже его нашел, — ответил он, — Он вон там, впереди. Двигается довольно быстро.

— Как ты понял?

— Дар у меня такой. Ты огнем дышишь - я людей чую. — это была не ложь, но и не правда. Чувствовать людей не был каким-то особым даром Белобога - это был навык, который он развил в себе в течении своей жизни. А даром он своим почти не пользовался. Хоть сейчас ему и очень хотелось разорвать цепи на своих руках и ногах - он терпеливо шел рядом с Хотуном, звеня каждым своим шагом. А тем временем, царь, приложил немалые усилия для того, чтобы задать Белобогу следующий вопрос:

— Зачем ты пришел в мой мир, Белобог? — голос его слегка дрогнул, он очень странно и резко делал паузы чтобы сглотнуть ком в горле. Белобог глянул на него, вежливо сделал вид, будто ничего не замечает и подумал над ответом. Он не ожидал, что Хотун так скоро снизойдет до вопросов о его скромной персоне, но был к ним готов.

— Я уже много лет путешествую по мирам этой вселенной. Любопытно мне, как соседи живут. Может подучусь чему-то, а может научу - полезным буду.

— И чему ты научился у нас? — спросил он на этот раз без пауз, но неестественно быстро.

— Я особо ничему. Закалил меня твой мир и только.

Хотун, казалось, слабо засмеялся. Ему, казалось, от разговоров становилось легче.

— Чем закалил?

— Огнем, понятное дело... Жестокостью и кровью.

Хотуна не задела констатация Белобога. Он много лет назад уже успел вдоль и поперек изранить свою душу тем, что он ему пришлось делать при власти. Белобог это знал. Беседа отвлекала его от мыслей о прошлом, которые грозились забрать его с собой, лишив рассудка, поэтому прервать разговор для него было не желательно, для своего же блага. Это Белобог видел тоже.

— Этого требует мир и благополучие народа, — ответил Хотун. Казалось, что он оправдывается, но он лишь пытался поддержать, ставший неприятным, разговор, который сам же и завел.

— Так тебе кажется, — сказал Белобог. Он не выдержал боли в лодыжках и остановился, чтобы чуть приподнять цепь руками и дать ногам отдохнуть. Если бы стражи сейчас были рядом, то наверняка ударили его, за своеволие, но стражи рядом не было, а Хотун не желал выполнять за них работу, — Может снимем кандалы? Захотел бы, я бы тебя уже давно здесь оставил, — предложил нескромно Белобог. Хотун злиться не стал, глянул на его посиневшие конечности, не пожалел, но решил, что он прав.

— Не у меня ключи - они у стражи были.

Белобога это не расстроило. Он воззвал к своему внутреннему свету, который в Межмирье становился лишь сильнее, и вычерпнул из тела самую малую часть своей силы, чтобы избавиться от ненавистных цепей. Белобог засиял, словно солнце, так, что туман, окружавший их рассеялся, и показалось, будто в Межмирье, после долгих лет темной и холодной ночи, наконец-то, наступило утро. Его недлинные волосы забавно приподнялись, отчего он стал похож на худощавого льва. Тело его не изменилось, но цепи, больно сковывающие его, с громким звоном рассыпались так, словно они стали не по размеру пленнику. Всего за несколько мгновений, руки и ноги, некрасиво искалеченные тяжелым железом, исцелились и вернулись в свой здоровый вид. Хотуна удивила его магия. Он всеми силами пытался скрыть своё восхищение, но горящие глаза и приоткрытый рот, все говорили за себя.

— Ох!... Хорошо-о! — протянул Белобог, разминая руки и ноги. Свечение по-немногу стало отступать и он вернулся в прежний вид. Туман вновь окутал их собой.

— Так ты мог сбежать в любой момент? — изумленно спросил Хотун, когда Белобог догнал его и уже свободнее зашагал вперед.

— Мог. Но на кой оно мне сейчас? Беседа же так ладно складывается, — ответил он, беззаботно, уверенно, будто издевался, — Что ты со Сварогом делать будешь, если поймаешь?

— Верну домой.

— Зачем?

— Он должен был быть казнен этой ночью. Он убил двух моих людей и сбежал. Он должен был умереть, как мой сын, теперь же его ждет виселица. Его повесят как предателя.

— Зачем?

На этот раз вопрос Белобога заставил Хотуна смутиться. Он почувствовал, что Белобог хочет поставить под сомнение его решение, при помощи беседы убедить его не делать то, что он задумал. Если бы он осмелился сказать это тогда, когда он был в Тааме, то он без лишних слов, тут же избавился от него. Но обстоятельства вынуждали Хотуна разговаривать с ним. И впервые за все время их блуждения по Межримью, он почувствовал себя в ловушке.

— Что "зачем"? — спросил он, желая, чтобы он пояснил.

— Почему тебе хочется убить своего сына?

— Мой мир слишком жесток, для такого мягкотелого глупца. Он должен был умереть до того, как потеряет последние капли уважения и признания. Умереть с честью.

— Бред. Это было бы смешно, если бы не было так печально. А другие твои сыновья, чем лучше него?

— Они сильны, храбры и умны. Они никогда не ослушивались моих приказов и всегда были беспощадны к врагам. Я ими горжусь.

Белобог выслушал его. Мысли, не понимая его несправедливости, хаотично метались в его голове. Он был с ним не согласен, и думал, как бы объяснить все так, чтобы это тронуло его беспощадную душу. Как бы объяснить понятным для него языком жестокости.

— Сварог глуп и упрям, — продолжил Хотун и добавил то, что ему пришлось сказать, борясь с собственной гордостью, — Думаешь, мне было легко принять это решение?

— Ну, уж после того, как ты убил свою возлюбленную, это не должно было стать для тебя такой большой проблемой, — ответил Белобог. Он не хотел его жалеть, — Но мы не рождаемся чудовищами. Каждому дарована душа добрая, светлая, человеческая. Только зачем ты идешь против природы, терзаешь себя своим же существованием, не понятно.

— Это нужно, чтобы поддерживать мир.

— Ты это уже говорил, и я снова отвечу, что брехня все это! — не выдержал Белобог. Он жил совсем в другом, светлом мире и знал, что он не прав. И каждый раз, когда Хотун говорил, что его мир невозможен, в его сердце загоралась злость к нему, к его убеждениям, которые повлекли за собой смерти невинных и несчастье для народа. Но он взял себя в руки и обратился к тому светлому в душе Хотуна, которые он затоптал под собой своими же жестокими решениями, — Ты, ведь, был таким же, как и Сварог, только повернул налево, по велению отца, и себя потерял. Теперь и других своих деток тянешь за собой, а на Сварога злишься, потому что воли у него хватает тебя не слушаться, не предавать себя, как предал себя однажды ты сам, — Он был искренен в словах. Белобог не знал наверняка, были ли его слова правдой, действительно ли его отец был так строг, но он всей душой надеялся достучаться до него, — Только вот убьешь ты своего сына, а дальше-то что? Твои сыновья не храбрецы, а самые настоящие трусы, раз не могут и слова супротив твоих бредовых приказов сказать. И что сделают трусы, когда лишатся того, кого считали хуже себя? Что сделают трусы, когда увидят, что их великий отец может с легкостью жизни их лишить? Знаешь, ведь! Всегда знал! Они, как и ты, трусливо, в ночи палачей к тебе пошлют. А Сварог бы так поступил? Не поступил бы! Потому что, в отличии от отца и его храбрых сыновей, он предан себе и своим убеждениям.

Хотун не отвечал. Долго молчал и думал, сам поражаясь тому, как он вытерпел слова Белобога и тому, что его душа не противится всему что он сейчас наговорил. Межмирье действительно творило чудеса с сознанием. А говорили, что здесь легко затеряться, но нет же.

В этом мире, потерянные души, свернувшие со своего пути, наконец, находили себя, вспоминали кем были и, с легким сердцем, забывали, кем стали теперь.