Последний рассвет Трои

Глава 12

Огромное плато, на котором располагалась Хаттуса, омывалось семью реками, которые сейчас превратились в жалкие ручейки. Эти земли который год терзала засуха, а потому изобильное когда-то зерном место становилось все больше похоже на безжизненную пустыню. Голодные крестьяне-хатты бегут отсюда сломя голову, ведь им нечем кормить своих детей. И даже царские мытари, что палками выбивали из них последнее зерно, не смогли изменить ситуацию. Все стало только хуже. Полноводные реки, что когда-то давали здесь жизнь, пересохли, а кочевники, которые пасли свой скот у побережья моря Аззи, стали сущей бедой. Новые люди пришли из дальних земель. Их называли мушки. Никто не знал, откуда они явились, но они потеснили племена каска, издревле живущие севернее страны Хатти, а те полезли во все стороны сразу в поисках пастбищ и воды. Великий царь не мог удержать их.

— Но почему? Ведь цари царей повелевают тысячами воинов? — спросил Тимофей старого купца Хапасали, который рассказывал ему все это.

Он шел бок о бок с ним уже не первый день и слушал, впитывая каждое слово. Впрочем, в последние дни купец уже не шел, он ехал в одной из полупустых телег, ведь его груз изрядно похудел по пути. Каждый наместник объявил себя царем и собирал пошлины на дороге, где всегда платили только законным повелителям этой земли.

— Ты не понимаешь, воин, — с горечью ответил купец. — Знать подчиняется царям только тогда, когда это выгодно самой знати. Как только пересыхает поток серебра, что лился в карманы тех, кто правит колесницами, и в карманы тех, кто владеет городами, цари делаются ненужными. Жить по отдельности кажется им проще и выгоднее. Как только не станет торговли, не станет и страны Хатти. Она попросту будет никому не нужна. Хаттуса стоит на пути между Каркемишем и западным побережьем. Она соединяет Вавилон с Вилусой, Апасой и Милавандой[32]. Великие цари давали покой этому пути столетия подряд и собирали за это свою долю. Серебром и золотом, зерном и тканями они вознаграждали воинов, и те служили им. А вот теперь торговли почти нет. С востока не везут олово и лазурит. В Ханаане подняли голову кочевые племена хапиру[33], а города побережья терзают люди, живущие на кораблях. Все ищут себе новой земли, и для каждого из них купеческий караван — законная добыча. Как только рвутся тонкие нити, которые соединяют разные страны, караваны останавливаются, пошлины исчезают, а цари беднеют. Вот скажи, кому нужен бедный царь? Кто будет такому служить? Ведь если у правителя нет серебра, у него нет и войска.

— Я никогда не задумывался об этом, — честно признался Тимофей. — У нас благородные роды именно потому и правят, что имеют великих передков. Их власть — от самих богов. Благородным нельзя стать, им можно только родиться[34].

— Значит, бессмертные боги решили забрать свой дар у потомка великого Лабарны, — невесело усмехнулся купец. — Наверное, он плохо их чтил, а его жертвы были скудны. Ты сам видишь, в стране Хатти нет больше порядка.

— Слушай! — спросил вдруг Тимофей. — А правда, что у хеттов бабы власти имеют столько же, сколько мужья?

— Правда, — кивнул купец. — Таваннанна, старшая царица, свой двор имеет и свою казну. И даже с другими царями переписку ведет, не спрашивая мужа.

— Во дела! — Тимофей в удивлении затылок почесал. — Что, ваша царица может самому фараону Египетскому написать?

— И даже отругать его может, — усмехнулся купец. — Таваннанна Пудухепа, которая правила, когда я был ребенком, самому Рамзесу Великому отказалась дочь в жены отдать. Чего-то не поделили они, а ему как раз очень ее приданое требовалось. Мне один писец рассказывал, который то письмо видел. Там так написали:

«Разве у моего брата нет ничего? Если только сын бога солнца, сын бога грома и моря не имели ничего, у тебя тоже ничего не было бы! Но ты, мой брат, стремишься обогатиться за мой счет. Это недостойно ни твоей славы, ни твоего положения.»

— Странно вы тут живете! — присвистнул Тимофей в изумлении. — Это то, что я думаю? — он протянул вперед руку, где в колеблющемся мареве зноя показались стены и башни из сероватых каменных глыб.

— Да, это Хаттуса, — с гордостью ответил старый купец. — Город — истинное украшение мира. Место, которому нет равных. Да ты и сам это скоро увидишь, парень.

Тимофей и впрямь никогда не видел ничего подобного. Стены города, что были длиной больше тридцати стадий, прерывались квадратными башнями, сложенными из огромных камней. Он провел по ним рукой, ощутил жар, который они накопили за день, и удивился про себя, пытаясь представить, сколько тысяч людей трудились, чтобы построить этакое чудо. Афинский акрополь, который был всего лишь укрепленной скалой с отвесными склонами, казался ему убогой деревушкой, а его храмы — хижинами козопаса. Хаттусу украшали полтысячи лет, и делали это с любовью и тщанием.

Он вошел в город через Львиные ворота, от которых начиналась прямая улица шириной в двадцать локтей. Она упиралась в царский дворец, который по обычаю того времени имел сотни помещений. Здесь располагались не только покои самого лабарнны Супилулиумы и таваннанны, старшей царицы. Тут работали многочисленные писцы, хранились запасы еды и оружия, собирались архивы и библиотеки. Дворец оказался огромным двухэтажным зданием, стены которого были богато украшены высеченными фигурками воинов, сценами охоты на львов и процессиями, где цари-победители в огромных шапках топчут униженных пленников.

— Орел с двумя головами! Опять! — Тимофей озадаченно смотрел на странную птицу, изображение которой только что видел над воротами. — Чего они их рисуют везде? Вот бы добыть эту птицу! Меня ведь в Афинах за такой рассказ до конца жизни поить будут! Интересно, где этот уродец водится? У купца спрошу.

Величественный город, тем не менее, не производил впечатления богатства. Напротив, он выглядел почти пустым, а жители его — испуганными не на шутку. И только теперь Тимофей понял, что именно кольнуло его, когда он заходил в ворота, украшенные фигурами сидящих львов. Стража! Эти люди не были похожи на воинов царя. Стать не та, шлемов нет, а из оружия одно копье.

— Да что тут происходит? — изумился Тимофей.

Он оставил свой отряд в Нижнем городе, у Большого храма, где купцы должны были сдать груз, и отправился побродить по столице великого царства. Тимофей, хоть и считался воином, все еще оставался мальчишкой, любопытным и непоседливым.

— Эй ты! — позвал он какого-то мужичка в латаной рубахе, перевязанной веревкой, и в колпаке из войлока.

Мужичок внимания к своей особе не оценил и припустил вниз по улице со скоростью испуганного зайца. Тимофей, который был помоложе и порезвей, догнал его в два прыжка и на ломаном языке хеттов повторил:

— Эй ты! Что тут у вас происходить? Я тебе зубы выбить, если не сказать. Где люди есть? Где воины есть?

— Великий царь покинул город, — сдавленным голосом произнес мужичок.

— Почему? — изумился Тимофей.

— Воды больше нет, — ответил собеседник. — Точнее, она есть, но ее мало очень. В городе тысячи семей жили, воды много надо. Каналы и колодцы пусты, цистерны для воды пусты. Зерно не родит больше. Жить плохо.

— Воины в городе остались? Сколько их?

— Только храмовая стража, — пискнул мужичок. — Не знаю я, сколько их. Сотня, наверное. Может, две.

Тимофей оттолкнул ненужного больше горожанина и быстрым шагом пошел по улице, замощенной тесаными плитами, прочь. Он вернется к гигантскому храму Тархунта и Аринны, который стоит внизу, под цитаделью. Они недолго пробыли в городе, а потому ослов еще даже не разгрузили. Дядька Гелон не позволял этого делать, пока не получит плату. А стоявший рядом почтенный Хапасали заламывал руки, доказывая, что и так почти разорен из-за стражи, которая отказалась его защищать. Он требовал скидку.

— Дядя!

Тимофей подошел к ним, решительно отодвинул в сторону скулящего торговца и потащил Гелона за собой.

— Разговор есть. Важный. Без лишних ушей.

— Я немного занят, парень. Ты не заметил? — свирепо посмотрел на него Гелон. — Этот сын шелудивой собаки хочет заплатить меньше, чем договаривались.

— Плевать на него! Послушай, дядя! — терпеливо пояснил Тимофей. — Это место прокляли боги. В городе не хватает воды, и поэтому здесь нет царя, нет воинов и большей части жителей. Они покидают это место. Город охраняет только храмовая стража с кривыми копьями. Тут околачивается три сотни парней из нашего каравана. Всеми богами клянусь, мы здешних вояк пинками разгоним. А тут ведь не только наши. Если послать гонцов по округе, я уверен, найдем еще мужей с оружием, которые ждут найма в какой-нибудь караван. Они тоже пойдут с нами.

— Ты предлагаешь… — Гелон поднял на него просветлевший взгляд.

— Ограбить этот город, — закончил его мысль Тимофей. — Внутри остались в основном одни босяки, но храм нетронут. Мы не поклоняемся Тархунту, мне плевать на его гнев. Мы принесем потом богатые жертвы Эниалию и Атане[35], и они защитят нас от бога хеттов.

В беззащитном городе оказалось полтысячи наемников, и их вожаки согласились на предложение Гелона не раздумывая. Опытным воинам храмовая стража, привыкшая гонять излишне набожных паломников, на один зуб. Три сотни ударило по храму Тархунта, а остальные смяли отряды на воротах и жидкие патрули, что еще пытались охранять порядок на опустевших улицах. Без посторонней помощи города не умирают в один момент, это происходит долго. Вот и Хаттуса умирала несколько последних месяцев, когда ее покинула вся знать и большая часть купцов. Ее богатства не сравнить с прежними. Тут почти что ничего и нет, до даже того, что осталось, оказалось очень и очень много для нищих парней из деревушек, стоявших на бесплодных землях.

С жутким воем по городу неслись наемники, которые врывались в дома, переворачивали все вверх дном, хватали женщин и насиловали их тут же, наскоро утолив свою похоть. Мужей, что пытались вступиться, били или резали на месте, а из жилищ вытаскивали все, что казалось ценным, от расписных горшков до тканей и инструментов из бронзы и меди. Жители Хаттусы, обезумевшие от ужаса, кричали и просили помощи, да только помочь им было некому. Свершилось немыслимое: великий город, одну их столиц мира, средь бела дня грабили какие-то разбойники. На улицах росли кучи добра, а рыдающих людей уколами копий погнали на площади, собирая в группы. Матери прижимали к себе детей, а мужчины плакали в бессильной злобе. Их жены и дочери опозорены, а они не смогли защитить их. Мир рухнул, а великий Лабарна, чья власть считалась божественной, оставил своих детей на растерзание врагам.

Из царского дворца тащили резную мебель. Не всю ее вывезли, там много чего еще осталось, но воины, одумавшись, бросали ее. Зачем им мебель? Разве смогут они унести ее с собой? На площадях запылали костры из бесценного кедра.

Гигантский храм Тархунта и Аринны оказался квадратом со стороной почти что в стадий. Фундамент, сложенный из обтесанных камней, продолжали стены из кирпича, уходившие ввысь на двадцать локтей. Квадратные колонны у входа, испещренные рисунками, притянули было взгляд Тимофея, но ревущий поток воинов увлек его внутрь бесконечного лабиринта из переходов, огромных залов с лесом колонн и внутренних двориков. Большая часть храма оказалась жилыми помещениями, мастерскими и складами, и оттуда текла река из перепуганных людей, спешивших убежать от толпы озверевших налетчиков. Ткачихи и жрецы, кузнецы и пекари, хранители погребов с вином и амбаров, забитых зерном, пытались спастись, бросив неимоверное количество добра. Храм не бедствовал даже сейчас.

— О! — Тимофей ткнул рукой в огромную статую в виде какого-то мужика в высокой шапке и с секирой в руке. — Дядька, смотри! Бог! Он смотрит на нас!

— Вали его! — заорал Гелон, в котором плескался кувшин вина.

— Вали! — заорали воины. — Разбить его! А то еще мстить будет!

Они навалились, закряхтели и начали раскачивать статую, которая со своим постаментам составляла единое целое.

— Качай! — орал Гелон, и воины, ухая, толкали камень идола до тех пор, пока он с жалобным стуком не рухнул на каменные плиты двора. Голова бога грозы откололась и отлетела в сторону, а на его лице навсегда застыло выражение тоскливой грусти. Этот храм погибал. Все добро, что в нем было, тащили на улицы и бросали в кучи. Туда же гнали жрецов и храмовых рабов, подгоняя их древками копий. Гелон еще не знал, что сделает с этими людьми, но жадность пьянила его. Она застилала глаза дурным туманом, лишая воина остатков разума. Он не мог бросить немыслимое богатство, что попало в его руки.

Не прошло и пары часов, как храм обчистили до нитки, запасы вина вскрыли, и воины, в которых бродил хмель и дурная сила, потащили из толпы женщин. Их валили на землю прямо здесь же, без стеснения, и некому было защитить их. Жрецы — не воины. Они, еще недавно обладавшие немыслимой властью, сами превратились в имущество, в ничтожных рабов, прямо как те, кто еще недавно ткал для них, убирал и готовил. Таков обычай этого времени: как только воин возлагает на тебя руку, ты перестаешь быть человеком. Ты говорящая вещь, что стоит чуть дороже хорошего ножа, но куда дешевле лошади. И прав у тебя остается примерно столько же.

— Дядька! — спросил вдруг Тимофей, который и выпил вроде бы, и с бабами вдоволь натешился, но остатки разума пока сохранял. — Нам всего этого не унести. Что мы со всем этим добром делать будем?

— Да сожжем! — равнодушно махнул рукой пьяный Гелон. — И город этот тоже сожжем! Эй, бездельники! Огня! — заорал он страшным голосом, и хохочущие воины побежали по всему городу, бросая факелы в его дома, храмы и дворцы[36].

Пылающий город остался далеко позади, а оттуда потянулись отряды, груженые добычей. Гелон, который сориентировался быстро, отнял весь груз у купца Хапасали вместе с телегами и ослами. Он загрузил их самым ценным из того, что у него было, включая зерно, а остальное заставил тащить рабов, которых погнал вслед за собой. Каждый день, что проходил, делал свободными десяток человек. Часть зерна съедали, а потому людям нечего было больше нести. А кому нужны здесь рабы? Да никому! Тут самим еды не хватает. Вот и гнали бедняг прочь, обрекая на голодную смерть или отдавая местным владыкам в виде платы за проход. Мало взять огромное богатство, его еще нужно сохранить. Это Гелон прекрасно понимал, стараясь на этом пути договариваться, а не воевать. Пока в его отряде пять сотен человек — он сила. Если их останется полсотни, у него просто все отберут отряды царей и князей, которых внезапно стало примерно столько же, сколько ящериц в этой раскаленной солнечным зноем степи.

— Дядька! — сказал вдруг Тимофей, когда они проделали половину пути на запад. — А ты уже придумал, что мы дальше делать будем?

— Нет, — неохотно ответил Гелон и почесал шрам, пересекавший лицо. — Думал сначала за море податься и совета оракула попросить. Или в Трое, говорят, тоже хорошие предсказатели есть. Не знаю я, что делать, племянник. Просто поплыть домой и жить? Так я нашего царя Менесфея хорошо знаю, он жадная сволочь. Тут же отберет все, а земли не даст. У него самого ее мало.

— Так зачем нам возвращаться туда? — сказал вдруг Тимофей. — Я в порту слышал, что много парней сейчас садится на корабль и плывет на юг. Кто на Кипр, кто в Ханаан, кто в Лукку. Давай пойдем назад в Трою, там купим корабли и поплывем искать свою землю. Серебро у нас есть. Мечом возьмем себе поля, виноградники и рабов. Заживем как люди.

— Хм… — задумался Гелон. — В Афинах нас точно не ждут, а тамошняя знать никогда не признает сына простого пахаря за своего. Так чего бы нам самим не стать знатью? Я подумаю над твоими словами, племянник. В них точно есть смысл. Если мы доведем всех до места, а потом прокормим до весны, то снарядим шесть, а то и все семь кораблей. С такой силой мы можем замахнуться на немаленький город.

— Угарит! — хищно усмехнулся Тимофей. — Там совсем недавно тряслась земля, и его стены рухнули. Это город — легкая добыча, дядя! Мы не станем ждать весны, мы поплывем туда прямо сейчас.