Последний рассвет Трои

Глава 3

Следующим утром Тимофей валялся на палубе купеческого корабля, который они с парнями подрядились охранять, и смотрел, как по небу бегут белые барашки облаков. Хорошо просто поваляться после сытного завтрака, а не идти неведомо куда по незнакомым землям, вертя головой во все стороны, словно филин. Свежая лепешка, кусок козьего сыра, горсть маслин и чаша вина полностью примирили его с действительностью. Тимофей был благодушен и любил всех вокруг. Вообще всех, даже задаваку Рапану.

В этот раз спокойный рейс случился, хотя море сейчас опасное, особенно у берегов Лукки и Милаванды[11], где побережье изрезано великим множеством мелких бухт. Раз только две лодки с какими-то голодранцами на борту вырвались из-за скал, почуяв добычу, но шквал стрел и блеск бронзового доспеха Гелона, их старшего, утихомирил этот порыв. Троих они застрелили, а остальные только поорали, помахали кулаками в бессильной злобе и поплыли назад. Так себе мысль в тяжелую бронзу наряжаться, когда ты в море, но на дурачье действует безотказно. Хороший доспех только у знатных воинов есть, а с такими связываться себе дороже.

А еще у дядьки Гелона настоящий бронзовый меч имеется, поножи и шлем из кабаньих клыков. Он все это богатство с убитого врага взял. Гелон тогда изловчился его в бедро ранить, а когда тот кровью истек, добил в шею. Тимофей вздохнул завистливо. У него самого из оружия лишь копье и плохонький кинжал. Щит — дерьмо. Он его своими руками из лозы сплел и кожей обтянул. Стрела его, конечно, не возьмет, но если бросок доброго копья принять придется, то может и пробить. Дорого сейчас хорошее оружие стоит.

Тимофей посмотрел на море и прищурился. Он в охране походит лет десять, скопит серебра и сам купцом станет. А вдруг им повезет, и они ограбят по дороге городишко какой, или корабль купеческий на копье возьмут. Вот тебе и серебро. Грабеж на море — дело обычное и уважаемое. Им все занимаются, особенно сами купцы. Торговли все меньше и меньше от такой жизни, а людей, что с обозами ходили, столько же осталось. И жрать они каждый день хотят. А что будут делать тысячи голодных мужиков, когда у них оружие есть, а работы, наоборот, нет? Правильно, они будут сбиваться в шайки и разбоем заниматься. Куда им еще идти? Тимофею вот идти совсем некуда. Его в родных Афинах никто не ждет. Второй сын он. Их земля брату достанется, а он сам получил копье, нож и отцовский пинок под зад. Так он к материну брату Гелону в ватагу и попал. Третий год уже ходит. И в Угарите был, и в Тире, и городах Египта. Все лучше, чем коз пасти на каменистых пустошах Аттики, что не видели ни капли дождя уже пару лет.

— Ты чего это здесь разлегся? — услышал Тимофей недовольный оклик старшого. — Поднимай задницу, лентяй! Пойдешь с хозяином на рынок. Он девку продаст, а ты рядом постоишь, послушаешь. Нам, чай, с того доля причитается. Мы же ловили ее.

Гелон был воином лет тридцати пяти, крепким, но скорее широким в кости, чем мясистым. Напротив, он худой и мосластый, хотя на силе его это не сказывалось никак. Доспех свой, что весил больше таланта[12], Гелон носил играючи, а копье метал на полсотни шагов, попадая в мишень из тростника без промаха. Он и Тимофея гонял нещадно, пообещав старшей сестре сохранить жизнь сына. Именно поэтому и гонял. Прокаленная солнцем физиономия, перечеркнутая корявым шрамом от угла глаза почти до подбородка, излучала такое радушие и нежность, что Тимофей подскочил как от хорошего пинка. Собственно, до хорошего пинка оставалось пару ударов сердца, не больше. Дядька Гелон не отличался избытком терпения.

— Я тоже пойду, — Рапану, стоявший тут же, подтянул нарядный пояс и выжидающе посмотрел в сторону люка, откуда выводили рабыню.

— Спорим, она что-нибудь этакое учудит, пока ты ее продавать будешь? — шепнул Тимофей хозяйскому сыну. — На три сикля серебра и обед.

— Что учудит? — заинтересовался Рапану, который пожрать был не дурак. А за чужой счет — тем более. А уж серебро он и вовсе любил больше, чем родную мать. Положа руку на сердце, парень был жадноват.

— Такое, чего раньше не было, — заявил Тимофей.

— Принимаю! — протянул ладонь Рапану. — Отец сказал, чтобы я ее продавал, учиться же надо. Вот и посмотрим. Я ставлю на то, что все как обычно пройдет.

И тут Тимофей застыл, с жадным вожделением разглядывая прелестное лицо и гриву иссиня-черных волос, которые переливались искорками на ярком солнце. Он часто видел рабыню, но привыкнуть к этому зрелищу никак не мог, и каждый раз вздрагивал, словно мальчишка.

— Ты, что ли, языкастый, меня продавать будешь? — лениво спросила Феано, когда вышла из трюма и прикрыла глаза от яркого солнца. Она насмешливо фыркнула, увидев, как лицо Рапану вытянулось от изумления. — Смотри не продешеви. Если в бедный дом меня продашь, я на тебя лихоманку злую нашлю. Я верный заговор знаю.

— Я тебя высеку сейчас, сука! — купеческий сын даже багровыми пятнами пошел.

— Господин! Добрый господин! — Феано вдруг упала в ноги Рапану, обняла его колени и уставилась просящим взглядом огромных влажных глаз. — Прости меня, глупую!

— Эй! — поднял руку Тимофей. — Не бей ее, цена снизится. У нас с Гелоном четвертая часть! Забыл?

— Я разве тебе не говорила, что умею петь и танцевать? — умоляюще смотрела на Рапану девушка. — Я даже на кифаре играю!

— Нет, не говорила! — обрадовался Рапану, который уже почуял звон серебра. — Танцевать умеешь? Так за это еще денег попросить можно! Ладно, девка, так и быть, я тебя прощаю!

— Спасибо! Спасибо тебе, добрый господин! — с жаром произнесла Феано, встала с колен и как ни в чем не бывало заявила. — Мне нужен новый хитон! И гребень! Волосы совсем спутались, а я сегодня должна быть красивой.

Рапану застонал и поднял глаза к небу, а Тимофей захохотал во все горло. Он точно получит свой обед и серебро. А молодой купец скрепя сердце протянул девушке белоснежный прямоугольник ткани с дырой посередине. И впрямь, он хочет продать дорогую рабыню, она не может выглядеть как замарашка, пойманная на одном из бесчисленных островов Великого моря. Это просто несерьезно. Феано без малейшего стеснения сняла ветхую тряпку, что служила ей одеждой, и с отвращением отбросила ее в сторону. Она надела новый хитон, подпоясалась и красиво уложила складки. Ну вот! Совсем другое дело!

— Пошли уже!

Купец Уртену нетерпеливо стукнул резным посохом по палубе. Почтенный торговец был высоким, крепким, с крупным мясистым носом. Его обширный живот вызывал немалое уважение у окружающих, и он нес его гордо, со спокойным достоинством. Завитая в мелкие кольца борода, уложенная со всевозможным тщанием, покоилась на груди, прикрывая золото тяжелого ожерелья.

Рынок в Трое богатый, и раскинулся он совсем рядом с портом. Незачем торговому люду уходить далеко. Товар сгрузил с корабля, разложился и продал его, пересчитывая в голове его стоимость в зерне или сиклях серебра. А потом нужно посчитать в обратную сторону, чтобы на то зерно, которого нет, другой товар для продажи закупить. А ведь цена зерна еще и от урожая зависит. У-фф! Тяжела купеческая доля! Хорошо, что крупные сделки в серебре по весу считаются. Только нужно не забывать, что вес сикля может плавать от города к городу. У-фф!

Не меньше сотни лавок, укрытых от солнца полотняными навесами, раскинули свои товары перед покупателями. Тут торгуют всем, что только есть на свете! Вот мотки пряжи из страны Хайаса[13], а вот разноцветные ткани из Сиппара. Алебастровые вазы и золотые скарабеи из Мемфиса соседствуют со слоновьими бивнями и клыками гиппопотама. Бревна ливанского кедра, не имеющего себе равных при строительстве, лежат отдельными аккуратными штабелями, проложенные тонкими палками. Его привезли хананеи из Тира и Сидона[14].

А вот ахеец из Микен разложил свои тонкостенные горшки, расписанные с необычайным искусством. Такую посуду умеют делать немногие, и спрос на нее большой. Вот тончайший египетский лён из Пер-Аммона, он лучший из всех. А вот золотые украшения из Вавилона, что лежат рядом с необыкновенно красивым оружием, привезенным с дальних островов Великой Зелени[15]. Масло фисташкового дерева в небольших горшочках и ароматные смолы из Аравии продают вместе с кусками ладана, что добывают на каком-то немыслимо далеком острове в стране Саба[16]. Все это великолепие пропитано тяжелыми ароматами анисового масла, тмина и кориандра, которые перемешиваются между собой в самых невероятных сочетаниях.

И конечно же, здесь продают медь. Тут ее много, и она по большей части привезена с Кипра. На том острове копи с богатой рудой, и мелких царей Алассии — так здесь называли Кипр — уже давно подчинили себе цари хеттов. Олово продает лишь один купец, и около него вьются покупатели. Купец не спешит, он хочет получить хорошую цену.

Много здесь и рабов. Вот они сидят прямо в пыли, с потухшими глазами, из которых ушла жизнь. На лицах большей части из них написано горе. Они лишились своих домов и родных в той непрерывной войне, что терзает побережье уже много лет. Шайки морских разбойников налетают под утро, грабят и жгут, потому-то рабы сейчас необычайно дешевы, куда дешевле, чем еще лет двадцать назад. Уж слишком их много. В том хаосе беззакония, в который постепенно проваливался мир, уже не действуют старые правила. Соглашение, заключенное царями Египта и страны Хатти, больше не может защитить людей от разбойников, которые лезут отовсюду.

Рабы, рожденные в доме, напротив, сидели с тупым равнодушием на лице. Им все равно, к кому идти в услужение, лишь бы не в каменоломню и не на медные рудники. Эта участь хуже смерти. Они будут пресмыкаться и доносить, лишь бы облегчить свою долю и получить лишний кусок лепешки. Они усвоили с малых лет, что раб — это вещь, а потому у него не может быть совести. Его показания ни один судья не примет без пытки, потому что раб лжив и подл только из-за имени своего.

— Рабыня! Красивая рабыня! — закричал Рапану, который видел это зрелище множество раз. — Она поет, танцует и играет на кифаре! Ее лик как полная луна, а губы подобны кораллам из страны Дильмун[17]! Ее ласки будут горячи как огонь! Покупай!

Люди подходили один за другим, но узнав цену, лишь присвистывали уважительно и отходили прочь. Чернявый паренек с круглой кошачьей физиономией заломил за нее какую-то совершенно немыслимую сумму. Впрочем, здесь встречались и по-настоящему состоятельные покупатели.

— Сколько просишь за рабыню? — к Рапану подошел какой-то толстяк в ярко-синей накидке, с золотыми браслетами на запястьях. Он посмотрел на Феано тяжелым взглядом мясника и, видимо, остался доволен увиденным.

— Семьдесят вавилонских сиклей, уважаемый, — с достоинством ответил Рапану, засунув большие пальцы за богатый пояс и выпятив грудь.

— Да ты спятил, парень! — отшатнулся от него ошеломленный покупатель. — Она же самая обычная девчонка! У нее узкие бедра и маленькая грудь!

— Она не рожала, поэтому ее грудь прекрасна, как налитой персик. И она девственна! — тут же парировал Рапану, а его отец, наблюдавший за первым опытом сына, одобрительно кивал.

— Сорок! — предложил толстяк. — Сорок и ни сиклем больше! И то, если она такова, как ты говоришь!

— Шестьдесят пять! — бросил Рапану. — Можешь осмотреть ее!

— Уж будь уверен, я ее осмотрю, — усмехнулся купец и показал рукой: раздевайся, мол, девка.

Феано вздохнула, развязала поясок хитона и сняла его через голову. Тимофей жадно впился в нее взглядом, шаря глазами по налитому красотой телу. Он понимал: стоять на виду сотен мужиков девчонке невыносимо, особенно когда тебя осматривают, словно какую-то кобылу. Тут не Греция, где в наготе не видят ничего постыдного. Здесь нравы существенно строже, голышом не походишь. Покупатель повертел девчонку и так и этак, помял острые холмики грудей, а потом заставил ее оскалиться и широко открыть рот, чтобы осмотреть зубы. Зубы оказались белыми и ровными, словно ниточка, и он довольно хмыкнул.

— Пятьдесят! — сказал купец. — И это мое последнее слово. — Покупать обычную девку за мину[18] серебра — полнейшее безумие. Я ищу подарок самому царю Микен, но это уж слишком!

— Она не обычная девка, — вкрадчиво произнес Рапану. — Она поет, танцует и играет на кифаре. И она нетронута ни одним мужем. Вот стоит мой отец Уртену, он царский тамкар из Угарита. Его знают в каждом порту Великой Зелени. Ты можешь верить мне, уважаемый. Я клянусь тебе именем бога Котару-ва-Хасису, покровителя торговцев! Пусть Баал-Хадад нашлет на нас бурю, если я вру. Пятьдесят три!

— Пятьдесят одна! — протянул руку торговец. — Готовьте купчую. Только в ней укажите возраст, приметы и ее умения. Слова царского тамкара и клятвы именем богов достаточно. Уважаемый Уртену, твоя печать с тобой?

— Конечно, — кивнул купец и вытащил из-за пазухи каменный цилиндр, украшенный искусной резьбой. Он всегда, даже во сне, висел у него на шее.

Слуги принесли комок глины, расплющили его на камне, а потом торговцы составили купчую, украсив табличку рядами аккадской клинописи. Именно на языке Вавилона велась вся деловая и дипломатическая переписка в известном мире. Купец Уртену приложил к табличке цилиндр длинной стороной и прокатил его ладонью, оставив затейливый оттиск. Нет второго такого на свете, и изготовить не получится, сразу обман наружу выйдет.

— Сделка состоялась! — торжественно заявил покупатель. — Сейчас обожжем табличку в печи, и я расплачусь.

— Скажи мне, добрый господин, — тихо шепнула Феано так, чтобы и Тимофей ее тоже слышал. — А сколько бы я стоила, если бы не умела петь и танцевать?

— Половину от этой суммы, — ответил, подумав, Рапану. Он был так счастлив, что спустил ей немыслимую дерзость. Раб не может заговорить с хозяином первым.

— А если рабыня еще и знала других мужей? — с невинным видом посмотрела на него Феано.

— Да сиклей десять, — пожал плечами Рапану. — Если красивая, пятнадцать. Стой! Ты на что это намекаешь?

Он начал медленно бледнеть, понимая, что только что натворил.

— Что, болтунишка щекастый! — с ласковой ненавистью в голосе сказала Феано. — Обделался? И правильно! Не умею я ни плясать, ни петь! И кифару я в своей деревне только издалека видела.

— Так ты что, не дева? — сдавленным голосом прошептал Рапану.

— Дева, сказал тоже, — фыркнула Феано. — Уж и забыла, когда ей была. Мне вот интересно, что твой отец скажет, когда узнает, что ты от его имени порченый товар продал? Да еще и богами поклялся! Ну что, рассказать покупателю, что ты наврал ему, брехливый щенок?

— Я с тебя сейчас шкуру спущу! — начал багроветь Рапану, которому кровь бросилась в лицо. Ему еще никогда так стыдно не было.

— Ты меня даже пальцем не тронешь! — отчетливо выговаривая каждое слово, сказала Феано. — Сделка состоялась, и никто не захочет, чтобы она сорвалась. Вот этому воину не понравится, если моя цена уменьшится. Так, парень? — и она ткнула в сторону Тимофея.

— Так! — стражник не выдержал и захохотал во все горло, хлопая себя по ляжкам. — Я свою долю получить хочу. Даже не вздумай ее бить, Рапану! Она уже не твоя, и я тебе все равно это не позволю. Ну ты и оторва, девка! А ты, Рапану, готовь обед. Ты проспорил.

— Бойся! — Феано гордо отвернулась от бывшего хозяина. — Я еще могу опозорить твою семью. Над тобой будут потешаться в каждом порту. Куда бы ты ни приехал, все будут смеяться тебе в лицо. Да ты линялой козьей шкуры никому не продашь! Кто будет иметь дела с лжецом и клятвопреступником! Молись, сволочь, чтобы я в дом к самому царю попала. Иначе конец тебе!

— Великие боги! — шептал Рапану. — За что мне такое унижение!

Он не заметил, как Тимофей положил девчонке в ладонь серебряное кольцо весом в сикль, а та быстро сунула его в рот. Она пообещала, что он победит в этом споре, и попросила его помощи. Серебра было жалко до ужаса, но Тимофей ведь поклялся Эниалием, богом воинов. Век удачи не видать, если такую клятву нарушить. Впрочем, девка не соврала, он вернет эту потерю с лихвой и даже сытно поест за счет нанимателя. А уж такое веселье и вовсе бесценно.