Последний рассвет Трои

Глава 16

— Лучники! — орал Гелон. — Бей!

Туча стрел взвилась в небо, а потом острые жала с дробным стуком забарабанили по щитам царской стражи, вставшей у них на пути. Их меньше двух сотен, и среди них только командиры носят доспех. Нет нужды в защите тем, кто охраняет покой в торговом городе. И мечей у них почти нет, лишь копья и легкие щиты. Стража стоит плечом к плечу, перекрывая путь в город, ведущий из порта. Здесь полное раздолье для нападающих. Место, где рухнула башня, уже расчистили от кирпича, чтобы когда-нибудь сложить ее снова, а потому проход широк до того, что несколько телег, стоящих рядом, даже не заденут колес друг друга. Вот сюда-то и ударил Гелон основной силой, пока его люди резали моряков на кораблях, что не успели сбежать из города.

Царская стража биться умела. Три шеренги пехоты ударили в налетчиков, едва не опрокинув их строй, и только чудо удержало тонкую человеческую нить, которая почти что лопнула под их напором. Этим чудом стал Гелон, непроницаемый для ударов в своем доспехе. Громоздкий колокол, собранный из широких бронзовых колец, шлем и поножи копейным жалом не пробить. На его левой руке щит, которым он отбивает удары в лицо, а в правой — меч, что разит без промаха тела, прикрытые лишь тонким полотном.

— Ко мне все! — заорал Гелон, и вокруг него сгрудились воины, выставившие во все стороны острия.

Нет красоты в копейном бое, когда одна толпа накатывает на другую. Люди стоят так тесно, что даже убитые не могут упасть, сдавленные боками друзей. Те, кому не посчастливилось оказаться внизу, стонали и выли от боли. Ноги товарищей задевали их, топтали нещадно, но деться отсюда некуда, потому что в пролом стены шириной в сорок локтей лезут сотни озверевших от крови бойцов. С хрустом ломаются копья, и вместо оружия в руках воинов остаются бесполезные палки, и тогда в ход идут кинжалы и дубинки, вырезанные из твердого дерева.

Вокруг Гелона падали товарищи, пронзенные копьями амореев, но огромная масса людей, что давила сзади, толкала строй вперед, прямо по телам павших. Впереди узкие улочки, биться в которых можно бесконечно, и это станет плохим исходом. Гелон заревел и врубился в строй царских воинов, рассыпая удары направо и налево. Острия копий бессильно скользили по его блестящим на солнце бокам, а он рубил древки и держащие их руки. Он разил острием меча одного за другим, оставаясь неуязвимым, и вот ему удалось прорвать шеренгу прямо посередине. В эту прореху с ревом потекли его бойцы, расплескав в стороны стражу Угарита. Теперь, когда их строй сокрушен, бой рассыпался на множество мелких схваток, в которых пришельцы побеждали. Их было куда больше.

Проломов в стене два. Второй держат горожане во главе с почтенным купцом Уртену, закованным в бронзу с головы до ног. Тут еще несколько богатых торговцев, одетых так же, как он, но в основном здесь собрались простые горожане. Они остались, чтобы прикрыть свои семьи, которые бежали из города прочь через восточные ворота.

Данайцы с ревом налетели на них и вмиг разметали строй людей, которых никогда не учили биться. Закипели жаркие схватки один на один. Копья разили и нападающих, и горожан, но в этой безумной тесноте в дело пошли ножи и булавы. Не поднять копья, когда вокруг тебя бессмысленно снуют, толкаются и умирают люди.

— Эй, хозяин! — издевательски заорал Тимофей, который повел сюда своих людей. — Ты! Уртену! Помнишь меня?

— Порази тебя молния! — выругался купец, который посмотрел на него изумленно. — Проклятый разбойник! Не хочешь честным трудом зарабатывать на жизнь? Я тебя в подземный мир отправлю! Там бог Мот до скончания веков будет мучить твою черную душу.

— Ну так иди сюда и отправь! — пробивался к нему Тимофей. — Не болтай языком понапрасну! Я сейчас твое жирное брюхо копьем пощекочу!

— Не завидуй так, мальчик! — усмехнулся купец, роскошная борода которого слиплась от пота в нечто неопрятное, напоминающее кошачий хвост. — Тебе все равно такого брюха никогда не наесть, голодранец проклятый. Ты слишком беден для этого. А мое почтенное чрево надежно укрыто, его нелегко будет достать!

— Это да! — согласился Тимофей, который провел длинный укол, стараясь поддеть острием чешую доспеха. Тщетно! Бронзовые пластины туго переплетены ремешками и нашиты на кожаную основу. Панцирь Уртену был просто роскошен, он стоил каждого сикля, что купец за него когда-то заплатил.

— А-а-а! — царский тамкар рубанул на выдохе, и лишь молодость спасла Тимофея от неминуемой смерти. Тяжелый бронзовый меч развалил бы его до грудины, но он вовремя отпрыгнул в сторону.

Укол! Купец принял его на щит. Еще укол! Уртену опять отбил удар щитом. Тимофей даже губу закусил от расстройства. Он плясал вокруг торговца, но достать его так и не мог. Либо щит, либо бронза панциря принимали на себя его удары. Оставалось только одно, и Тимофей настроился на долгую борьбу.

— Ну посмотрим, на сколько тебя хватит, жирный боров, — прошептал он и начал длинный танец, который состоял из наскоков, уколов и ложных финтов, которые неизбежно измотают его соперника, который, хоть и был могуч, но уже разменял пятый десяток. Не поскачешь как мальчишка, будучи дородным купцом.

— Х-ха! — торговец нанес могучий удар, в который вложил все свои оставшиеся силы.

Он тоже понимал, что слабеет. Ему все тяжелей и тяжелей поднимать щит, когда в лицо летит наконечник копья. А проклятый мальчишка-афинянин, у которого нет тяжелого доспеха, всего лишь немного раскраснелся, начав дышать чуть чаще. Он молод, подвижен и силен. Он просто загонит его, как раненого оленя.

Так и вышло. Еще два таких удара купца Уртену, который уже не дышал, а свистел и хрипел, и Тимофей аккуратным движением острого наконечника сначала ударил в запястье, а потом распорол заднюю часть голени там, где не было поножи. Следующим уколом он попал прямо в глаз врага и опрокинул его на спину ударом ноги.

— Здоровый кабан! — Тимофей утер со лба проступивший пот. — Теперь раздеть его надо, и к восточным воротам идти, пока добыча не разбежалась.

Толпы женщин, детей и рабов давили друг друга, бранились и дрались, стараясь выйти из города первыми, но получалось далеко не у всех. В Угарите жили тысячи людей, а кто-то попытался выехать на повозке, почти перекрыв выезд. Рев ослов, плач женщин, теряющих в давке своих детей, и проклятия мужчин, которые поминали немилость богов, — все это слилось в густой, почти осязаемый гул, повисший над городом подобно грозовой туче.

Не всем суждено сегодня спастись. Порой бывший хозяин узнавал в поднявшейся суете, что раб, который униженно кланялся ему столько лет, бережно лелеет в своем сердце тлеющий огонек ненависти. Вот богатый писец, которому не хватило мужества встретить врага с оружием в руках, смотрит непонимающе на своего повара. Раб всадил ему в живот длинный нож, которым еще недавно резал мясо для господского стола. Тощий мужичок, волосы которого выстрижены уродливыми клоками, оставляя плешь от лба до затылка, хохочет как безумный. Хозяин смотрит на него неверяще, а потом опускается на колени и падает лицом вниз.

Жена писца, полная баба с нарумяненными щеками, в бусах из жемчуга и с витыми золотыми браслетами на запястьях и лодыжках, истошно визжит, глядя, как расплывается по каменным плитам богатого дома темно-алая кровь. Повар наотмашь бьет ее по лицу, а потом тащит за волосы и грубо бросает на хозяйскую кровать. Сегодня он натешится вдоволь, выплеснув застарелую ненависть к тем, кто долгие годы считал его животным, отказывая даже в человеческом имени и облике. Его специально уродовали столько лет, чтобы все видели, что он раб, безгласное существо, имущество, недостойное сочувствия и уважения. Он возьмет сегодня эту сытую суку, которая била его по щекам за малейшую провинность, потом пустит ей кровь, а затем с наслаждением вырвет драгоценные серьги из ее ушей и ограбит дом. Он заслужил это. Через две четверти часа, наскоро сделав свое дело, бывший раб, выскобливший голову острым ножом, вышел из дома с котомкой за плечами. Он водил по сторонам безумными глазами, словно не узнавая того, что было вокруг него. Впервые в жизни он был счастлив. Он и умер счастливым, даже не поняв того, что в спину его ударило брошенное копье.

— Гляди, старшой, — присвистнул Главк, афинянин, который шел под командой Тимофея. — Тут золото и жемчуг! Вот это свезло нам! Не иначе, раб хозяина за нас ограбил. Смотри, башка в порезах вся.

— В общую кучу отдашь, все по обычаю разделим, — кивнул довольный Тимофей, который с трудом, враскачку, вытащил из тела копье. Широкий, в виде листа, наконечник застрял между ребер беглого раба.

— А оружие тоже делить будем? — ревниво спросил Главк, здоровенный малый, у которого от многолетней гребли плечи и руки оказались непропорционально могучими, в отличие от тонких ног.

— А оружие твое то, что сам в бою взял, — усмехнулся Тимофей, на котором сиял снятый с покойного Уртену доспех. — Это тоже обычай такой. Не знал?

Главк засопел недовольно, но спорить не решился и поудобней перехватил дубинку, украшенную затейливой резьбой. Он немало голов разбил ей сегодня, но хорошего оружия ему так и не досталось. Только дрянные ножи и кривые копья небогатых горожан. Копье у него уже есть, но с дубиной ему сподручней.

— Куда пошли, олухи? — заорал Тимофей, вспоминая науку многоопытного дяди. — Еще успеете дома пограбить! К воротам идем! Там наше золото!

Город опустел на глазах. Окончательную точку поставил штурм царского дворца, где отборная полусотня стражи дала последний бой. Бойцы, закованные в бронзу, бились за каждый коридор, за каждый покой и зал. Данайцы, имевшие щиты, пошли первыми, тесня охрану царя Аммурапи, загоняя ее все дальше и дальше вглубь огромного лабиринта, что и был дворцом повелителя одного из древнейших городов в мире.

— Копья! — крикнул Гелон, когда остатки воинов, половина из которых была ранена, загнали в тронный зал.

Отверстие в потолке освещало выложенный камнем пол и расписанные яркими картинами колонны. Статуи богов, курильницы и лампы, стоявшие вдоль стен, притягивали к себе взгляды не избалованных роскошью пастухов, у которых даже в глазах зарябило от мешанины ярких красок.

С тихим шелестом полетел целый рой копий, многие из которых поразили вельмож в разноцветных одеждах и пышных тюрбанах, сгрудившихся вокруг массивного трона, на котором гордо восседал сам царь.

Аммурапи оказался мужем лет пятидесяти, с густыми иссиня-черными волосами, присыпанными легкой проседью, с тщательно уложенной бородой, в золотом ожерелье и с массивными перстями на пальцах. Голову его венчала высокая шапка, расшитая жемчугом, лазуритом и золотыми нитями. Он, не отрываясь, смотрел, как добивают его охрану, как перерезали его писцов и вельмож, и как из боковых покоев начали вытаскивать его жен и наложниц. Губы царя шевелились. Он шептал проклятия беспощадному врагу, особенно громиле в рогатом шлеме, с лицом, перечеркнутом шрамом сверху донизу.

— А-а-а! — заорал Гелон, который увидел, как царь шепчет что-то и теребит драгоценные амулеты, висящие на его шее. Наемник не страшился смерти, но колдовства боялся до икоты. Он могучим броском отправил в полет свое копье, и оно пробило царя насквозь так, что вышло из спинки его кресла. Глаза повелителя Угарита заволокла пелена боли, а потом жизнь ушла из них навсегда.

— Баб и все добро тащите на улицу! — заорал Гелон. — Тимофей! Корабли в порту взяли?

— Взяли, дядька, и охрану выставили, — кивнул парень, вытирая меч о богатую одежду какого-то вельможи. Из-под ярко-синей накидки торчали голые ноги в нарядных туфлях, расшитых золотом и мелким жемчугом. Тимофей наклонился и отстегнул крупную фибулу, скреплявшую на плече плащ, а потом сорвал с рук драгоценные браслеты и надел сам.

— Все, что в порту было, наше теперь, — пояснил он. — Много кораблей с товаром стояло, уплыть хотели. Рапану помнишь, сынка купеческого? С круглой мордой, на кота похожий?

— Ну, — кивнул Гелон. — Помню, конечно. Вы с ним красивую девку в Трое продавали.

— Ушел, представляешь! — ухмыльнулся Тимофей. — Семью, слуг, рабов, товар, все вывез на трех кораблях. Мы погнались было, да он чуть не сжег нас.

— Бойкий купчишка, — коротко хохотнул Гелон, который снял шлем с потной головы и теперь примерял царскую тиару. — Правильно сделал, что не стал биться, племянник. Тут и без того добра хватает. Как тебе?

— Ты, дядька, прямо как наш басилей Менесфей, — засмеялся Тимофей. — Только у него такой богатой шапки точно нет. Жаль, нам теперь в Афины нельзя. Он бы от зависти слюной захлебнулся.

— Плевать на него! — махнул рукой Гелон. — С кораблями мы сами себе басилеи.

Им нужны корабли, много кораблей, потому что здесь они захватили богатую добычу и красивых женщин. Может быть, они потом продадут их, а может, оставят себе, взяв в жены. Никто не отдаст любимую дочь за бродягу, потому-то и воруют женщин те, кто живет на кораблях. Невольницы плачут тайком, вспоминая прошлую жизнь и погибшие семьи, но потом, родив новых детей, свыкаются и принимают свою судьбу. Так происходило тысячи лет и так случится опять.

Грабеж города продолжался несколько дней. Убитых раздели догола, тщательно оценив каждую тряпку, пояс и даже сандалии. Большая часть горожан убежала через ворота и проломы в стенах, бросив свои дома. Много ценного они унесли с собой, но запасы зерна, вина и масла остались нетронуты. Их, положа руку на сердце, немного было, но полутысяче воинов и их новым наложницам хватит еще не на одну неделю.

— Что дальше делать будем, дядька? — спросил Тимофей.

— Осмотреться надо, — Гелон повертел пальцами в воздухе, подбирая правильные слова. — Поживем тут немного, деревни окрестные пощупаем. Если тут добрая земля, останемся. Если нет — сожжем здесь все, и поплывем дальше.

— Дело говоришь, — одобрительно кивнул Тимофей, отхлебнув прямо из горла кувшина, который держал двумя руками. — Я в один колодец заглянул, едва на донышке воды увидел. А что тут летом будет? Сушь здесь великая стоит, дядька.

Пьяный разгул наемников стих сам собой, когда черное одеяло ночи укрыло многострадальный город. Со всех сторон раздавался сытый храп воинов, которые утопили в вине свой сегодняшний страх. Почти все они спали, и лишь измученные их ласками женщины плакали беззвучно, не смея побеспокоить своих новых хозяев. Они могут убежать, пока врага сморил сон, да только куда? Почти у всех мужья, отцы и братья мертвы, а славного Угарита больше нет. Женщины всегда чувствуют сердцем. Они знают, что будет дальше. Воины, пришедшие с безграничных просторов Великой Зелени, останутся здесь на какое-то время, а потом разорят своими набегами все вокруг. Когда они, налетев как саранча, разграбят убогие деревни хлебопашцев, то сядут на свои корабли и поплывут дальше. Туда, где земля еще родит, а скот находит себе пропитание. И пусть боги будут милостивы к несчастным женщинам Угарита и не позволят новым хозяевам бросить их здесь, на верную погибель. Очень скоро тут не останется ни единой живой души, кроме обожравшихся мертвечины грифов и шакалов, которые придут из пустыни на запах смерти. Хищные птицы не смогут взлететь, а сытым шакалам будет даже лень напасть на них. Тут так много еды, что в этом просто нет никакой необходимости.

Великий город, перекресток торговых путей, где люди жили последние пять тысяч лет, разорен дотла и никогда больше не поднимется вновь. Само имя его будет забыто, а народ растворится в других народах, пришедших отовсюду, от самого круга земли. Только ни один человек из тех, что находился сейчас на его щедро политой кровью земле, об этом не думал. Совсем скоро они двинут дальше, чтобы, подобно стае волков, утолить свой голод новой жертвой.