Утром народ только и шумел про удивительную грозу, такую редкую ранней весной, к тому же был ливневый дождь со снегом, чего не бывало раньше.
По слухам, одна из молний попала в крышу дворца Долгоруковых, особых разрушений нет, но от пожара сгорела мебель, сейчас идут срочные ремонтные работы.
— Прекрасно, — пробормотал я со злым удовлетворением. Долгоруковы скрывают настоящий масштаб разрушений, наш дремучий народ и так уже начал говорить, что Господь прогневался на их мстительный род, не по-христиански живут, это, мол, предупреждение, чтобы помнили о милосердии Христа, что отдал за нас свою жизнь, и не слишком злобствовали в отмщении.
— Рейнгольд, — сообщил Шаляпин, как мне показалось, с некоторой насмешкой. — Выехал из Верховной Канцелярии и держит направление на ваш особняк на Невском. Но заедет как бы случайно по пути.
— Уже и это понял? — сказал я. — Растёшь. Скоро до народного можно будет повысить.
Шаляпин ответил гордо, показывая, что знает историю:
— Я не народный, я всенародный.
— Следи, — велел я, — вдруг да свернёт по другим делам.
Минут через пять он доложил снова:
— Девяносто пять из ста, едет к вам.
— Время?
— Через двенадцать минут подъедет к воротам. Это же целая вечность…
Для вас вечность, а человек всё ещё самая черепашистая из черепах, мы и в вечности будем опаздывать, с тоской отодвинул на другой конец стола бумаги от Мак-Гилля, почти всё можно сразу передавать Сюзанне, не царское это дело в каждую бумажку… хотя император Николай как раз в каждую… гм.
Я ругнулся, торопливо спустился в подвал, а там через пространственный пузырь вышел в кабинете на Невском проспекте, только и успел посмотреть на себя в зеркало,затем уже без спешки прошёл по коридору к лестнице на этаж ниже, но задержался, ожидая пока Рейнгольд въедет во двор.
Через пару минут дверь внизу распахнулась, вместе с Рейнгольдом вошли двое его сотрудников, молча остановились у входа, а Рейнгольд увидел меня и пошёл быстрыми шагами вверх по лестнице.
Я с почтительным видом принял его руку, осторожно пожал, нельзя ничем раздражать главу такого ведомства.
— Ваше высокопревосходительство…
Он отмахнулся.
— Да полно тебе, Вадбольский! Видно же, что раньше ты не произносил таких титулов, язык у тебя плохо гнется.
— Да, лизнуть не получится, — подтвердил я. — Я ж из дикой Сибири! Выше, чем «ваше благородие» всего пару раз за жизнь встречал…
На втором этаже в коридоре у стены под портретом Императора Николая Первого, Самодержца Всероссийского застыла в глубочайшем поклоне Ангелина Игнатьевна, всё никак не может поверить в случившееся: глава Охранной службы Империи заехал по дороге в их дом, чтобы пообщаться с этим хамовитым подростком, учеником Лицея!ж.
В моём кабинете Рейнгольд снова окинул довольным видом аскетичное убранство, ничего лишнего, опустился в кресло, в котором сидел в прошлый раз.
— Я по пути, — объяснил он. — Еду в Морской департамент, а ваш дом как раз по дороге…
— Повезло мне, — согласился я.
Он всмотрелся в меня глубоко запавшими глазами.
— Похоже, авторитет дома ты всё ещё не наработал?.. В тебе агромадное несоответствие, Вадбольский!.. Ты умнее и взрослее, чем тебе полагается по возрасту.
— Дети бедных взрослеют быстрее, — сказал я осторожно, — да и не сидел я всё время в родном гнезде…
— Да, знаю. Но я по другому вопросу. В общем, барон, тебе сказочно везет. Эта странная гроза на истоке зимы нанесла такой ущерб Долгоруковым…
Он внимательно всматривался в моё лицо, но я спокоен, как мексиканский удав после кормёжки, а когда увидел, что начальник охраны ждёт моего ответа, медленно сдвинул плечами.
— Повезло, так повезло.
Он хмыкнул, покачал головой.
— В моём ведомстве предполагают, это ты и сделал, но это не под силу человеку! Разве что в тайных схронах древних Родов и можно что-то такое обнаружить, но и то маловероятно… Да и зачем кому-то вредить Долгоруковым? Хотя у всех есть к ним счёты, почти все так или иначе когда-то в прошлом да пострадали, но со временем всё забылось. Как думаешь, заключение помолвки можно ускорить?
— Пользуясь благоприятным случаем? — спросил я.
Он ухмыльнулся.
— Надо ковать, пока горячо.
— Со временем не всё забывается, — напомнил я. — По крайней мере, не всеми. Так что это сбрасывать со счёта не стоит. Понимаю, не хочется поднимать старые документы, смотреть споры, претензии, раз уж сейчас тихо… но вдруг кто-то нанес удар, рассчитывая, что подумают на меня?
Он расхохотался.
— Мал ты ещё, и слаб, чтобы на тебя такое думать. Или ты придумал такую агромадную пушку, что одним выстрелом вот так стрельнуть через весь город, попасть в крышу дома Долгоруковых и пробить?.. Нет, такую не сделать, это я говорю, хоть и не специалист. И её не спрятать!.. Так я потороплю, чтобы договаривались насчёт официального заключения помолвки в присутствии высокопоставленных гостей, с балом и увеселениями?
— Сперва с Ольгой Долгоруковой, — ответил я. — Посмотрим, как выкрутится.
— Да-да, понимаю, — сказал он и понизил голос, — думаешь, если она не сумеет, ты уж точно что-то придумаешь?.. Ладно, не отвечай, я в самом деле по дороге, у меня куча дел.
Я сказал благочестиво:
— Господь сказал: не мстите, оставьте это мне, я сам отомщу за вас. Это правильно, власть ко всем относится или должна относиться одинаково, и соблюдать меру в отмщении согласно закону и предписанию императора.
Он посмотрел на меня с подозрением.
— О, какие законопослушные лавандовые речи…. Но вы уж, барон, не сожгите город, когда всё же возьмётесь мстить…
Я возразил:
— Да там не так уж и много сгорело! Молния разрушила всё внутри, зато внешние стены целёхоньки…
Он злобно усмехнулся.
— Ага, попался! Откуда такие подробности? Значит, твоих рук дело? Насчёт внешних стен тоже не совсем, одна не выдержала напора бури и рухнула. Сколько человек погибло, сейчас выясняют.
— Я ночью спал, — заверил я, — как безгрешный младенец!
— Безгрешных не бывает, — заверил он. — Каждый из нас рождается с первородным грехом и должен всю жизнь отрабатывать…
— Как удобно, — пробормотал я. — Но, думаю, отработка разрушения дворца Долгоруковых в наказание не входит, мне такое ещё не предъявили.
— Но Бог всё видит!
— Вы не Бог, — уточнил я вежливо. — Не совсем как бы… Никто не видел, чтобы я ломал дворец. А как сами Долгоруковы, уцелели?
Он досадливо поморщился.
— Спальня Захара, главы рода, как я слышал, защищена лучшими магами. Там несколько барьеров! Но о судьбе самого Захара пока ничего не слышно.
— Нового выбирают, — пробормотал я. — Без драки не обойдётся, но нам не скажут.
Он поморщился.
— И хорошо, что не скажут. И так грязи везде хватает, нужно говорить о людях только хорошее!
Ну да, подумал я, ну да. Это на вашей-то работе, глава Охранной службы Империи, нужно доверять людям и говорить о них хорошее.
— Это я и делаю, — заверил я. — О мёртвых либо хорошо, либо ничего? Они мертвы — это хорошо.
Он поморщился, посмотрел на меня с укором.
— Ладно, теперь нужно думать, как этот пожар повлияет. Если, конечно, как-то скажется, всё-таки Долгоруковы самые упрямые, кого я только встречал. Ты сам только не заносись и никаких шагов не делай!
На третий день газеты скупо известили, что во внезапно разразившейся грозе, когда молния пробила здание насквозь и оставила глубокую воронку в земле, погибли восемь человек из рода Долгоруковых, сам глава рода, один из сыновей, четыре внука и трое из его жён.
Моё сердце дрогнуло, укол совести силён, я поспешил напомнить, что весь этот род, что уцелел из глубин веков, как был зверьём, так им и остался. Но зверем хорошо быть среди овец, но если одна из овец сбрасывает шкуру и оказывается даже не волком, а вообще чем-то пострашнее? Судя по Ольге Долгоруковой, там всё пропитано злобой и недоверием ко всему, что не является Долгоруковыми, это впитали сами и вдалбливают детям.
А что погибли и невиновные… Они виновны, вот и всё. Долгоруковы виновны. Любой из них, имея возможность, с наслаждением меня убьёт, а ещё и на куски порежет, они же блюдут старинные традиции. Так что без мерехлюндий, Вадбольский. Ты живешь в этом времени и по его законам. Старайся по своим, но не слишком усердствуй, а то такого и куры лапами загребут.