Варяг II

Глава 13

Я лежал, уставившись на алмазную россыпь из звезд. Они зловеще сияли между корявых ветвей и нагоняли тоску. Сон прятался от меня, как дикий зверь от дымного пламени. Густая усталость тяжелым свинцом слипала веки, но разум был ясен и холоден, будто отполированный лед фьорда.

Я лихорадочно перебирал в голове недавние события: встречу со старым Ульриком и его лечение, вражду его сыновей, увядание Альфборга, покушение на мою жизнь, смерть Эйнара…

Последнее особенно тяготило моё сердце… Широкоплечая тень друга, вставшего между мной и стрелой, его последний хрип — всё это стояло перед глазами, будто происходило прямо сейчас…

В горле набух комок…

Вина — самое разрушительное чувство для мужчины — ударила под дых. Я был той точкой, в которой сходились все стрелы судьбы, и каждый, кто стоял рядом, рисковал быть пронзенным. Я невольно подумал об Астрид… Ее образ грустной лаской коснулся моей души. Увижу ли я снова ее глаза, ее веснушки? Вдохну ли аромат ее волос?

Тишина вокруг позвякивала злым роком… Она натянулась гитарной струной и вот-вот грозилась взорваться мрачным аккордом… Даже волны, лижущие шепотом берег, сейчас затихли и затаились. В ушах звенело от этой давящей безмолвности.

Я чувствовал… Я знал, что такие звенящие паузы всегда предшествуют буре. Всегда. Ветер заполнял ноздри запахом дыма, ельника и мокрой гальки. Смердело переменами…

Рука сама потянулась к рукояти меча. Лезвие скользнуло из ножен с тихим, обнадеживающим шепотом. Я положил его рядом на плащ, лезвием к себе. Холод стали был единственным утешением в этой душной и тревожной ночи.

Спустя какое-то время мою тишину оцарапали подозрительные звуки…

Что это? Кабан? Лисица?

Прислушавшись, я понял, что это был непростой шорох. Словно сухая ветка, с треском продавленная не там, где надо. Не ветер, не зверь. Это был шаг. Приглушенный, но чужой.

Я не успел даже напрячься, как чья-то ладонь, грубая и мозолистая, накрыла мой рот. В темноте, в сантиметре от моего лица, застыли широко раскрытые глаза Эйвинда. В них отчетливо читалась звериная хватка охотника, почуявшего добычу.

Он медленно убрал руку и поднес палец к губам. Потом столь же медленно, плавно, как движется змея, указал в сторону черной стены леса. Его шепот был похож на шипение той самой змеи:

— Там… Трое. Может, больше. Движутся в нашу сторону. Как волки… Возможно, охотятся на нас.

Мое сердце громко стукнуло и замерло на мгновение. Чутье кричало: «Вот она, Буря!».

И в тот же миг, словно в ответ на мою мысль, с другого края лагеря, со стороны берега, взмыл в небо тонкий огненный след. Он описал короткую, безжалостную дугу, как падающая звезда, и вонзился в сложенный парус нашего драккара.

Сухая, промасленная парусина вспыхнула с яростным треском, будто боги рванули небеса в клочья. Огненный цветок распустился мгновенно, осветив бухту адским, пляшущим заревом. Пламя жадно лизнуло мачту, поползло по канатам.

— Корабль! Горим! — чей-то панический вопль речным валуном прокатился в ночной мгле.

Лагерь взорвался хаосом. Как муравейник, в который беззубый мальчишка ткнул палкой. Люди выскакивали из-под шкур, хватая первое попавшееся оружие. Большая часть дружины Лейфа, как и рассчитывали нападавшие, бросилась к воде — спасать свой драккар. Крики, беготня, попытка сбить пламя ведрами с водой — все это казалось идеальной неразберихой и дымовой завесой для убийства.

Мрачные тени выросли в зареве огня и принялись отбивать чечетку в безумной пляске. Из тьмы леса к нашему лагерю рванули незнакомцы. Быстрые, беззвучные, смертоносные. Пятеро. По крайней мере, я насчитал пятерых.

Их предводитель шагал впереди с тихой грацией барса. Он шел прямо на меня. В свете пляшущих языков пламени я видел глаза этих убийц — пустые, блестящие, как у акул.

Мир сузился до круга света от горящего корабля, звона стали, хриплого дыхания и моих собственных ударов сердца.

— Ко мне, Рюрик! Забудь о корабле! — рявкнул Эйвинд, отскакивая в сторону и увлекая за собой двух наемников. Его топор описывал в воздухе смертельные восьмерки, парируя два клинка сразу. Сталь вгрызалась в сталь. Сыпались искры. — Сперва прикончим этих ублюдков, а потом разберемся с огнем!

Ко мне бросился первый — низкорослый, вертлявый, с двумя короткими, как жало, ножами. Его атаки были стремительны, как укусы гадюки.

— Тебе конец, Рюрик! — просипел он, пытаясь найти брешь в моей обороне.

Мой скрамасакс встретил его выпад и со скрежетом отвел короткое лезвие в сторону. Я не был силен в грубой силе. Но я был быстр! Я знал, где гнутся кости и рвутся связки. Мое колено встретило его пах, когда он, промахнувшись, потерял равновесие. Мой противник застонал, согнулся, и моя сталь коротким тычком вошла ему в спину, в поисках сердца. Наемник забулькал — кровь хлынула изо рта. Затем он рухнул, как подкошенный.

Один был готов.

Позади меня громыхнул Лейф. Он понял, что корабль не спасти. Его могучая фигура, освещенная пожаром драккара, была подобна асу, вышедшему из Рагнарёка.

— Мой корабль! Вы заплатите за это своей кровью, твари! — его рык заглушил шум боя. Бродекс Лейфа обрушился на третьего наемника, огромного детину с секирой. Удар был сокрушителен. Сталь встретила сталь, но мощь Лейфа оказалась непреодолимой. Топор противника был выбит из рук, а следующий удар, короткий и страшный, обрушился уже на шлем. Каскад искр, и воин рухнул на песок, не успев издать и звука.

Мы стояли спиной к спине — я, Эйвинд и Лейф. И в этой геометрии была наша сила, которой хватило с лихвой, чтобы сломать хребет внезапной атаке.

В какой-то момент бой стих так же быстро, как и начался. На земле, в зловещем свете догорающего корабля, лежали тела наемников. Воздух горчил кровью и смертью. Их предводитель отступал к лесу. Его холодный расчет, его идеальный план дал сбой, наткнувшись на нашу неожиданную готовность.

— Никуда не денешься, ублюдок! — крикнул Эйвинд, и, размахнувшись, метнул тяжелое копье, которое подобрал у одного из павших.

Древко с глухим, сочным стуком вонзилось в бедро беглеца. Он с коротким, сдавленным криком споткнулся и покатился по траве, лицо его исказила гримаса боли и ярости. Но даже тогда, в отчаянии, он выхватил из-за пояса короткий изогнутый кинжал и с рывком, волоча раненую ногу, бросился на меня, целясь в горло. Его глаза горели безумием последнего шанса.

Но его остановила стена из дуба и железа. Лейф, не сдвинувшись с места, принял удар на свой массивный щит. Несчастный отлетел, как щепка, теряя кинжал. Мы оказались на нем в мгновение ока и придавили его к земле.

Беглеца скрутили сыромятными ремнями. Но он, истекая кровью, засмеялся истеричным, безумным хохотом.

— Не повезло, так не повезло! — плюнул он. — Но ты, Рюрик, все равно скоро сдохнешь! Сигурд просто так тебя не оставит! Он найдет тебя даже в Хельхейме, если понадобится! Ты обречен!

Я холодно взглянул на него, переводя дух, чувствуя, как дрожь от адреналина сходит с рук. Боль, усталость, ярость — все это было отброшено, как ненужный хлам. Включился внутренний аналитик, который увидел перед собой уникальную возможность…

— Оставьте его в живых, — стальным голосом приказал я. — Перевяжите рану. Не дайте ему умереть. Чуть позже я сам развяжу ему язык. Чувствую, этот человек пригодится нам на будущем Тинге. Как живое, говорящее доказательство предательства.

Торгнир вступил на родные улицы Альфборга без победы… Будто пёс, вернувшимся с пустой охоты, с повинной головой. Дорожная пыль серой и едкой взвесью забила поры, смешалась с потом унижения и бесплодной злости. Он так и не смог поймать поджигателей. Ни следов, ни трупов, ни даже клочка одежды. Только слухи, страхи и шепот леса, уносящий все ответы. Он прочесал каждую лощину, каждую чащобу — и ничего.

Горожане смотрели на него со смешанными чувствами. Кто-то хмурился. Кто-то радовался. Кто-то просто отворачивался и притворялся, что ничего не замечает за важными бытовыми делами. В некоторых взглядах он угадывал жалкую, несбыточную надежду на то, что он, младший, исправит то, чего не смогли старшие. Что он, Торгнир, принесет им уверенность в завтрашнем дне.

Каждый такой взгляд, полный немого вопроса, был каплей раскаленного металла, падающей в бочку с порохом его души. Отец… намеренно послал его на этот провал. Унизил. Снова поставил на второе место, в тень брата-великана.

Когда младший сын открыл двери главного дома в Альфборге, он уже знал, какой тяжелый разговор ему предстоит…

Ульрик сидел в своем резном кресле, укрывшись мехами, и Торгнир с первого взгляда понял — отец по-прежнему слаб. Но в глазах старого викинга, глубоко на дне, все еще тлели угли былого гнева.

— Ну? — скрипнул обвинением голос Ульрика. — Где они? Где головы этих поджигателей? Мне нужно хоть одно живое доказательство коварства Сигурда, чтобы тыкать им в нос Бьёрну!

— Они ушли, отец. Как дым. Следы теряются у побережья. — Торгнир старался говорить ровно, сдерживая дрожь в руках, сжимая кулаки за спиной.

— Дым? — Ульрик с силой, от которой кресло затрещало, ударил костяшками по дубовому подлокотнику. — Настоящий лидер нашел бы их! Выкурил бы из норы, как лису! Выбросил бы их вонючие кишки на гнилой частокол для всеобщего обозрения! Лейф на твоем месте не вернулся бы с пустыми руками! Он…

Ярл, осознав свою ошибку, резко одернул себя. Но было поздно. Это «Лейф на твоем месте…» прозвучало как приговор. Как последняя черта.

Для Торгнира эти слова стали ключом, щелкнувшим в последнем, самом тяжелом замке его терпения. Теперь перед ним стоял не отец, не ярл, ведущий свой народ к счастью, а упрямый и сломленный старик, цепляющийся за призрачный союз с Буяном. Старик, что совершил ошибку. Старик, который вёл их род к полному и окончательному краху под катком Харальда.

Глаза Торгнира полыхнули синим взрывом. Он скрипнул зубами. Его голос стал тихим, острым и смертельно опасным, как отточенная бритва, приставленная к горлу.

— Отец… Я подумал и решил, что твои дни как правителя Альфборга окончены. Твоя болезнь, твоя… слабость, они лишили тебя рассудка. Отныне ради спасения нашего народа и ради нашей земли я беру власть в свои руки.

Ульрик попытался встать, лицо ярла побагровело от прилива крови, жилы на шее вздулись.

— Что⁈ Как ты смеешь! Я же твой отец и вождь! Стража! Взять этого неблагодарного выродка!

Дверь распахнулась. Но в зал вошли не его преданные, поседевшие в боях хускарлы. А прибыло несколько молодых воинов в походных плащах. Люди, верные Торгниру. Те, с кем он делил хлеб и риск этой неудачной вылазки, кому он шептал на привалах о «новом пути» для Альфборга.

Ульрик взглянул на них с немым и абсолютным потрясением. А затем усмехнулся. Он разглядел в глазах молодых викингов… суровую убежденность. Они верили юному Торгниру больше, чем старческой мудрости и осторожности…

— Ты не закончишь свои дни, как ярл Эйрик… — холодно, почти по-деловому, сказал Торгнир отцу. — И не падешь в бою. Ты просто тяжело заболел. Болезнь и дурные советчики помутили твой разум. И ты нуждаешься в покое и лечении. В уединении…

Это был жесткий политический ход. Смерть отца создала бы из него мученика, развязала бы руки Лейфу, объединила бы против Торгнира многих жителей Альфборга. А так… Так это был просто больной и впавший в маразм старик, которого от дел отстранил хоть и суровый, но заботливый сын.

Ульрика схватили без лишней жестокости, но с неумолимой силой. Старые кости хрустнули. Ярл боролся, плевался, пытался укусить, но его силы, и без того исчерпанные, быстро иссякли. И последнее, что он увидел, прежде чем тяжелая дверь его покоев захлопнулась, — было спокойное и решительное лицо сына. Чужое лицо…

Торгнир стоял в главном зале на одном уровне с теми, кого он собирался вести за собой. Перед собравшимися старейшинами, вождями мелких родов и верными ему воинами. Он видел в их глазах смесь страха, надежды, любопытства и откровенного недоверия.

— Друзья! Воины! — его голос, окрепший за дни похода, был тверд и звонок — он резанул гул, заставив всех замолчать. — Мой отец, ярл Ульрик, наш вождь, тяжело болен. Болезнь, что долго точила его тело, теперь отняла у него и ясность мысли. Он бредит союзами с теми, кто ведет нас к гибели! Ради Альфборга, ради наших жен, детей и стариков, я вынужден взять бразды правления в свои руки. Отныне я буду вашим щитом и вашим мечом!

По залу пронеслись недовольные возгласы. Один из старейшин грозно тряхнул кулаком.

— Торгнир! Это что? Узурпация? Где Лейф? Где наш законный наследник? И где доказательства «безумия» твоего отца? Мы слышали только твои слова!

— Лейф? — Торгнир усмехнулся. — Лейф уплыл заключать союз с Буяном, с тем самым Бьёрном, чьи люди жгут наши хутора! Он небось там пирует, пока наш народ стонет от страха! А что касается отца… — он сделал паузу, давая напряжению достичь пика, — вы все видели, в каком он состоянии был эти последние недели. Его решения вели нас к пропасти. Я не позволю этому случиться.

— Это беззаконие! — крикнул другой, молодой хёвдинг, друг Лейфа. — Ты совершил переворот! Мы не признаем тебя ярлом!

Вокруг него поднялся шум согласия. Но тут же из толпы вышли верные Торгниру воины. Молча, они встали за спиной у нового правителя. Их напряженные позы и руки на рукоятях оружия говорили красноречивее любых слов.

— Я не прошу вашего согласия, — голос Торгнира стал тише. — И я уже объявил о своем решении. Так что лучше смиритесь. Иначе… Я не ручаюсь за своих людей…

Воины за спиной Торгнира сделали шаг к возмущенной толпе, и голоса в зале мгновенно стихли.

Новый ярл кровожадно улыбнулся и продолжил:

— Наш первый и главный враг — Харальд Прекрасноволосый. Все вы знаете, что я тайно вел переговоры с этим опасным человеком. Я думал, что подчинившись ему, мы обретем покой и безопасность. Но я ошибался… И первая моя задача — защитить вас от него. А для этого нужна сильная рука и сильный настоящий союзник. Союз с Буяном — это путь в пропасть! Он втянет нас в ненужную, чуждую нам войну и принесет на нашу землю лишь голод, смерть и пепел! А случае победы… Сам захочет нас пленить! Покойный ярл Эйрик не даст соврать! Поэтому я разрываю эту гибельную, навязанную нам сделку!

В зале пронесся ропот — кто-то вздохнул с облегчением, кто-то — с ужасом. Торгнир поднял руку, призывая к тишине.

— Я буду искать того, с кем мы сможем выстоять. Сильного и надежного. Кто даст нам мир, хлеб и железо для защиты, а не бесконечные битвы за чужие интересы и призрачную «славу»! Если понадобиться, я попрошу о помощи другие острова и берега. У Харальда много врагов…

Он мастерски играл на самых базовых страхах. На желании выжить, отсидеться, сохранить свой дом и свою шкуру. И это сработало. Один за другим, сначала робко, потом все увереннее, старейшины и воины начали кивать. Кто-то выкрикнул его имя. Остальные подхватили.

«Сильная рука», «порядок» и «выживание» оказались тем, чего они хотели в глубине души. Недовольные, видя, что большинство склоняется на сторону Торгнира, предпочли отмолчаться, затаившись. Их час еще не пробил.

Торгнир смотрел на них, а внутри все пело от торжества победы. Он, наконец-таки, стал ярлом и единоличным правителем Альфборга. Оставалось только избавиться от конкурента… Лейф все еще дышал и представлял угрозу…

Ульрик Старый в ярости и отчаянии бил кулаком в дубовую дверь. Сначала с силой, вкладывая в удары всю мощь, на какую еще было способно его тело. Потом все слабее, беспомощнее. Костяшки были стерты в кровь, на дереве остались алые разводы.

— Откройте! Это приказ вашего ярла! Я — Ульрик! Вы когда-то присягали мне! Не гневите богов!

За дверью послышалось негромкое ворчание, затем — перешептывание. Потом раздался знакомый спокойный голос. Голос Эгиля, его стражника. Человека, которому он много лет доверял свою жизнь, с которым пировал и воевал.

— Успокойтесь, ярл. Не терзайте себя. Ваш сын прав. Вам нужен покой. И мы выполняем его приказ. Ради вашего же блага.

Ульрик отпрянул от двери. Он пошатывался, будто перебрал с мёдом. Он медленно обошел свои покои — свою роскошную могилу. Стол, заваленный картами с расставленными фигурами кораблей Бьёрна. Кубок, из которого он пил с Рюриком, заключая договор. Все это теперь было прахом. Делами, от которых его отстранили.

Он подошел к узкому, похожему на бойницу окну, втиснув лицо в холодный каменный проем. Внизу, в багровом свете заката, лежал его Альфборг. Его жизнь. Его дыхание. Дым очагов, крики играющих детей, стук молотов из кузни, запах хлеба — все, что он берег и лелеял, ради чего жил и боролся.

И все это у него отнял не Харальд со своим бесчисленным войском. Не Бьёрн с его хитроумными послами. А его же плоть и кровь! Его младший сын, в котором он всегда, с самого детства, видел лишь тень, ошибку, «второго», неудачное продолжение рода.

Из глаз по щекам покатились редкие жгучие слезы бессилия. Он сам был виноват в таком исходе. В его сердце не хватило любви на всех…

Воля к борьбе, та самая, что заставляла его вставать с постели, превозмогая адскую боль, та, что вела его к рискованному союзу с Буяном — она вдруг иссякла и утекла, как вода в песок. Она вытекла вместе с последней каплей доверия, с последней надеждой.

Он оказался пленником в своих самых роскошных покоях. И его величайшим поражением стала не подагра, не седина, не приближающаяся смерть. А предательство. Холодное и безжалостное предательство собственной крови. И это было больнее любой раны, страшнее любой битвы… Горе отцам, воспитавшим чудовище…